Tutte le strade conducono a Roma

      Маэстра Эрика преподавала в языковом колледже Дамиано и свободно говорила на пяти языках, в том числе и датском. Параллельно работала в лицее Томаса и Вик, не запомнившись там практически ничем, не считая того, что слыла профессионалом в своем деле. Виктория не может не согласиться, ведь на датском Эрика Кастильо говорила как на своем родном. И писала тоже виртуозно, красиво и метафорично. Весьма образно.       Вик криво усмехнулась, глядя на женщину снизу вверх без страха и сомнений. Вот почему Дамиано узнал стиль письма — он знал маэстру не хуже Виктории, знал ее странности и коронные фразочки. Знал безумие в ее глазах и то, что передние зубы у нее белые и ровные, как у акулы. Но Вик не боялась и этого, ведь уже чертовски устала это делать. Кажется, она исчерпала все силы на страх и слезы, осталось только хладнокровие, такое ледяное, что оно могло обжечь.       — Мы так рады, что ты смогла к нам прийти сегодня. Верно, класс? — Эрика сложила руки вместе и посмотрела на детей, которые тут же хором отозвались положительным ответом. — Как добралась?       — Без происшествий, — Вик иронично выгнула бровь, отметив про себя то, что Эрика упорно не упоминает Томаса.       — Это замечательно, — женщина кивнула, словно совсем не была раздосадована таким ответом, но Вик точно знала правду. — Расскажешь детям о себе?       — О чем же они хотят знать? — Виктория смотрела только на нее, ожидая любого подозрительного слова или движения.       — О том, как ты пришла к такому, — Эрика указала рукой на всю нее, и ее губ коснулась недобрая ухмылка.       О да, Виктория выбрала сегодня свой самый любимый наряд — черный топ, прозрачную блузу и короткие шорты. Она прекрасно знала, что для общества такой ее наряд — дикость и срам, несмотря на то, что вырядись мужчина в короткие брюки и расстегнутую рубаху, никто слова не скажет. Вик привыкла к двойным стандартам, но мириться с этим не собиралась. Она будет смотреть глаза в глаза Эрике Кастильо и не откажется от своего пути никогда. Даже под дулом пистолета.       — Расскажи, почему ты выбрала быть такой, — женщина продолжала, отступив куда-то к своему столу. — Расскажи, зачем делаешь все это. Им интересно.       — Им? — Виктория двинулась на нее. — Или вам?       — Оу, — Эрика изобразила на своем лице удивление. — А ты догадалась? Умная девочка.       Следующее мгновение погрязло в тоненьком детском писке, ведь в глаза Виктории посмотрело черное дуло. Она даже не шелохнулась, смотря на женщину равнодушно и холодно, будто бы сквозь. В памяти сразу всплыло то, как она за плечо тащила Вик к медсестре, чтобы та обработала ссадины на лице, куда ее били за слова в защиту равноправия. В глазах маэстры тогда не было ни капли жалости и сострадания, лишь торжество. Поганая девчонка получила по заслугам, какая радость. Но Виктория этого не забыла, не сдалась. Пускай весь мир будет против, она будет бороться за свою правду.       — Здесь дети — Вик говорила сухо, не делая ни единого движения. Эрика жестко усмехнулась.       — Так всегда поступают. Особенно когда ситуация того требует.       — Оправдываете терроризм? — Виктория отзеркалила усмешку. — Вы нездоровы.       — Тебе ли об этом говорить! — женщина сцепила зубы, а потом расплылась в своей акульей улыбке. — Ты заражаешь все общество своей болезнью. Таких нужно истреблять.       — Хотите истребить полмира?       — Хватит и пары неадекватных — остальные испугаются и пойдут на путь исправления, — Эрика говорила фанатично и твердо, глубоко убежденная в этой истине.       — Это рабство, — Вик сжала кулаки.       — Это — правильно. Такими нас создал бог, скромными и нормальными, — маэстра не повышала тон, вещала хорошо поставленным педагогическим голосом. Виктория могла бы представить, что та просто вела урок, а не говорила о пользе терроризма.       — Людей нельзя исправлять. Они не машины, — Вик мотнула головой, серьезно задумавшись над тем, чтобы увести сбрендившую тетку подальше от детей.       — Ты так юна, Виктория, — Эрика мягко улыбнулась. — У тебя еще есть время, чтобы понять то, что правильно.       — Чего вы хотите? Здесь дети. Чего вы хотите за то, чтобы их отпустить?       — Признайся, что не права, — просто ответила женщина, и вдруг стало невыносимо тихо.       Вик слышала то, как во двор лицея заезжают служебные машины — о, да, Лео позаботился о том, чтобы вызвать специальные отряды. Камеры прекрасно показали, что происходит в классе иностранных языков. Томас, ее бедный Томас наверняка сходит с ума от одного вида вновь направленного пистолета в ее голову. Виктория со всей нежностью, которую только смогла насобирать в своем сердце, подумала о нем, уговаривая не волноваться. Она обязательно вернется к нему и обнимать будет долго-долго. Всех троих, ведь Дамиано отговаривал ее от подобного выпада, он знал, что простой беседой не окончится — все знали, ведь Виктория сразу рассказала, кто скрывался за маской сталкера. Она не утаила этого, ибо доверяла мальчикам больше, чем самой себе. И сейчас Вик клялась им, что вернется к ним целой и невредимой. Только бы они ей поверили.       — В чем не права? — медленно спросила она, с беспокойствием глядя на притихших детей. Их хорошо научили, что в случае террора не следует покидать своих мест, если этого не потребует захватчик.       — В том, что ведёшь себя вызывающе. В том, что поддерживаешь однополые отношения. В том, что говоришь о женском теле, — терпеливо пояснила Эрика, не опуская руку с пистолетом. — Ну же, скажи ребятам, чтобы не вели себя как ты. Ты развращаешь будущее поколение — нашу надежду. Кем они будут, глядя на тебя?       — Но ведь важно не то, кого они полюбят, а то, какими людьми станут, — осторожно заметила Вик, чувствуя, что подмога уже близко.       — Глупая, глупая Виктория, — Кастильо снисходительно покачала головой. Ты не понимаешь, из всего этого и складывется личность — из следования традициям. Личность нормального человека.       — Раба, — презрительно выплюнула Вик, желая бороться до конца.       — Глупая, — повторила Эрика, сделав к ней шаг.       — Måneskin не развращают, маэстра! — вдруг взвизгнула какая-то девочка, кажется, та самая, которая закричала в самом начале. — Они учат нас… быть свободными и любить себя, — после этих слов головами кивнули почти все дети.       — И к чему приведет эта свобода, Стефани? — с материнской терпеливостью спросила Кастильо, покачав головой. — К тому, что мужчины будут ходить по улицам в женских платьях?       — Если им удобно и нравится — да, — Виктория благодарно посмотрела на Стефани. — Кому это может помешать?       — Это срам! Это вопиющее неуважение к окружающим!       — Почему окружающих должен заботить чужой внешний вид? Нужно, конечно, выглядеть опрятно, чтобы не доставлять прохожим дискомфорт… запахом. Но в остальном? Мужчина в платье — это не должно волновать никого, кроме этого мужчины. Главное, что он добр и честен. Любим и нужен.       — Кому он будет нужен? — голос Эрики зазвенел. Ее благосклонности пришел конец. — Ненормальный. Неправильный. Как и ты. Оголяющая себя. Чему ты учишь девочек?       — Принимать себя. Учу их тому, что никто не смеет сексуализировать их тела, опошливать то, что они имеют. Этот стереотип пора искоренить.       — Это не стереотип, а нормы приличия, глупая девчонка, — Кастильо протяжно вздохнула и прикрыла глаза. — Откажись от всех этих слов, иначе я выстрелю.       — Я не смогу отказаться от себя, — Виктория напряженно помотала головой, невольно отступив. Нет, она не сможет сбежать, ведь тогда Эрика точно пустит пулю ей в лоб.       — Ты нелепа, — заявила маэстра почти истерично. — Ты не понимаешь того, что люди живут этими ценностями и традициями.       — Живут, и за тысячи лет не смогли прийти к миру и взаимопониманию? Мне не нужна такая жизнь. И Måneskin будут петь об этом, будут отстаивать свою и чужую свободу, потому что вот это правильно.       — Молчать! — рявкнула Эрика, щелкнув спусковым крючком. — Ты думаешь, я тебя во второй раз не смогу пристрелить? Бесстыдная сука…       — Сеньора Кастильо. Здание окружено. Выходы заблокированы, — из громкоговорителя раздался голос откуда-то с улицы, и женщина недовольно скривила губы. — Сообщите ваши требования и отпустите детей и сеньориту Викторию де Анджелис.       — Нет у меня требований к вам! — выкрикнула она, явно не собираясь быть услышанной. — Только к тебе, — Эрика снова хищно улыбнулась. — Откажись от всего. Иначе я пристрелю ее, — дуло уткнулось в Стефани.       — Не посмеете…       — Проверим?       Девочка закрыла глаза, плечи ее затряслись, но визжать она больше не стала. На ее лице вдруг застыло выражение крайней уверенности. И тогда Виктория по-настоящему испугалась. Так ли дорога ее правда, если из-за этого пострадает ребенок? Руки маэстры дрожали, она явно никогда не стреляла, но пуля по чистой случайности могла попасть точно в цель. Могла убить. Вик верила, что ее идеальный мир возможен без убийств, возможен без потерь, ведь у справедливости не может быть цены, иначе это уже рабство, это уже убеждения таких, как Эрика Кастильо.       — Вы же ничего не добьетесь, — прошептала Виктория, пытаясь обратить внимание обратно на себя.       — Как это? — искреннее удивилась маэстра. — Я добьюсь того, что ты сдашься. Ты покажешь, что ничего не стоишь, ведь с такой легкостью откажешься от собственных слов. За настоящую правду умирают, а ты просто откажешься от нее. Оно не настоящее, то, что ты защищаешь. Настоящее — это нормальное. Говори! Иначе она умрет, — после этих слов плечи Стефани задрожали сильнее.       — Не говорите, — сипло попросила девочка. — Не говорите, что не правы. Прошу…       Виктория ощутила, как защемило где-то в груди — она видела в Стефани себя, гонимую, уставшую от всего этого, традиционного и правильного, но в корне гнусного и несвободного. Уставшую, но готовую бороться с этим до самого конца. И Стефани боролась, как могла боролась, слушая песни Måneskin и грезя по ночам о мире без предрассудков. Кто знает, может правнуки этой девочки уже будут жить придуманной Måneskin правдой. Кто знает, может они воплотят мечту своей сильной и смелой прабабушки. Однажды — не сегодня, ведь сегодня есть проблемы куда больше и реальнее. Виктория должна была спасти ребёнка.       — Я скажу, — она шагнула к Эрике, и дуло вновь уставилась на нее. — Скажу то, о чем вы просите.       Класс наверняка прослушивался, специальный отряд следил за происходящим, но не вмешивался, ведь не мог допустить убийства. Он верил, что Виктория справится, ведь после ее слов Эрика, скорее всего, сдастся полиции. И дети будут в безопасности.       — Я, Виктория де Анджелис, басистка рок-группы Måneskin…       Она бы сказала о том, что не права. Заверила бы детей, что нужно чтить традиции и влюбляться только противоположный пол. Нужно ломать себя в угоду общепринятым ценностям, страдать и зарывать в землю себя настоящего. Слушать стариков и кивать им, тем, кто разрушил этот мир. Тем, кто убил планету, кто оставит после себя только разруху и ненависть. Оставит войны и оружие, уничтожающее тысячи, миллионы людей. Зато эти старики хранят традиции. Они защищают семейные ценности и оберегают законы! Они не хотят существовать в мире ни с самими собой, ни друг с другом, ни с кем-либо еще. Они хотят воевать и убивать во имя чокнутых консервативных идей.       Виктория обо всем этом бы сказала, если бы Стефани вдруг не бросилась прямо на Эрику, и выстрел бы не просвистел прямо над ухом Вик, задев лишь прядь ее волос. Запахло паленым, и она осела на пол, слушая, кск позади нее выломали дверь — специальный отряд получил команду действовать.       Последнее, что Виктория увидела — это серые глаза Стефани и совершенно обезумевшую улыбку Эрики Кастильо. Кажется, свобода одержала победу над рабством. Måneskin споют об этом песню чуть позже, а пока…       — Винченсо! Вик! Виктория!