Ненаписанное письмо

       Альмейдо не знал, чего больше ему хочется — нежно касаться или сгрести светлое золото волос, сдернув с них бархатную ленту, запрокидывая голову Раэ, и пометить жестокими поцелуями-укусами эту тонкую кожу? Но собственные воспоминания о годах, проведенных в Анстанне, держали его надежнее цепей. Поэтому первый порыв он обуздал, хотя – о, Небо! — чего ему это стоило! Пальцы в освобожденные от ленты волосы он все же запустил, притягивая юношу к себе еще ближе, и поцелуй вышел далеко не таким ласковым, как надо бы. Но Раэллис не протестовал, наоборот, отвечал так, что становилось совершенно ясно — именно этого он и хотел, именно так, без лишней нежности, жестко, чтоб боль вплеталась в наслаждение, как нотка острой приправы во вкус изысканного блюда. Альмейдо сдернул с его шеи платок, впился губами в подставленное горло, оставляя на нем след от поцелуя, больше схожего с укусом.       Его раздевали, распуская шнуровку на сорочке нетерпеливыми рывками, тонкие пальцы нервно сжимались на ткани, задевая соски. Он застонал, перехватив украшенное браслетом запястье, подтолкнул к постели, на ходу стягивая сорочку с себя, жилет и рубашку — с Раэ, оставляя их одинаково полуобнаженными. На постель Раэллис упал, утянув его за собой, и это было правильно. Можно было изучить губами его грудь, замечая, как напрягаются под поцелуями и укусами мышцы под тонкой кожей цвета топленых сливок, как вздрагивает мускулистый, поджарый живот, стоит коснуться его, прихватывая кожу зубами. Шнуровка бриджей юноши капитулировала так быстро, словно и ей передалось сжигающее обоих нетерпение освободиться от остатков одежды. И вырвавшийся из его груди стон яснее ясного говорил о том, что медлить не стоит.        Вскоре одежды на них не осталось вовсе, и это было воистину благом – все, что могло сейчас встать меж ними, казалось бы лишним. Разве что ароматное масло из предусмотрительно выставленного у изголовья флакона лишним не было, наоборот. Каким бы неистовым ни было сжигавшее их пламя желания, боли своему любовнику Альмэ не желал. Раэ не дал ему слишком затянуть подготовку, обхватил ногами бедра, безмолвно умоляя и приказывая одновременно. Вскрикнул, до синяков сжимая пальцы на плечах своего короля, не отталкивая — притягивая сильнее. Отдавался он, словно в последний раз — без остатка, без фальшивых стонов. Не слишком искушенный в телесных наслаждениях, но от его безыскусных попыток двигаться навстречу, от того, как рвалось из закушенных губ дыхание, обносило голову, словно от крепкого солдатского «горлодера», выпитого натощак. И когда между слившимися в одно целое телами плеснуло горячим семенем, а Раэллис, вздрагивая, простонал: — Я… твой! — Альмейдо сорвался следом, последними движениями вбиваясь в жарко сжимающее его тело.       Разжимать рук не хотелось. Раэллис согревал его, не только тело, но и заледеневшую душу, оттаивал ее по крупице, по кусочку. И Альмейдо поддался, позволил себе поверить этому теплу. Лишь ненадолго выбрался из постели, чтобы налить воды в умывальный таз и смыть с себя размазанное и уже стягивающееся пленочкой семя. За ним последовал и Раэллис, и оба вернулись в кровать. Король притянул к себе любовника, укладывая его растрепанную голову на свое плечо, и приказал: — Спи.        И Раэ уснул, повиновавшись. Сам же Альмейдо еще некоторое время лежал, бездумно глядя в полумрак, освещенный единственной, догорающей уже свечой. Размышлять не хотелось. Ему было тепло и хорошо, тело наполняла приятная усталость и некоторая опустошенность, сродни той, что появляется после хорошего тренировочного боя с равным по силе противником. Почти равным. Пройдет еще какое-то время, и, возможно, возможно, Альмэ доверится своему фавориту настолько, чтобы требовать от него не только отдаться, но и взять… Сколько времени на это понадобится, он не знал и не желал загадывать.        Сон сморил его после того, как по коридорам дворца прошла полуночная смена стражи. На удивление крепкий и безмятежный сон, подаривший отдых и телу, и разуму. Догорела и погасла свеча на каминной полке. Заглянула в не задернутое портьерами окно луна, полюбовалась сплетенными в легких, ласковых объятиях юношескими телами и уплыла за островерхие крыши Лантены. Сквозь приоткрытую створку проник ветерок, игриво растрепал и переплел медно-рыжие и золотисто-русые пряди волос и угомонился, когда король, что-то неразборчиво пробормотав во сне, натянул на себя и своего любовника легкое атласное покрывало. Что снилось ему, ведало лишь Высокое Небо, но, если судить по тому, что лицо Альмэ было спокойно, а на губах играла тихая улыбка, сны его были спокойны и приятны.       Проснулся король с первым солнечным лучом, осветившим розовым румянцем легкие, как молочная пенка, облака. В этом зыбком, нежном свете лицо еще безмятежно спящего Раэллиса показалось ему совсем юным. А следы на его коже — темно-пурпурными лепестками роз. Впрочем, следов хватало и на самом короле, на плечах налились багрянцем синяки, и губы у обоих казались припухшими. Но это не вызывало неприятия, скорее, наоборот. Альмейдо приподнялся, опираясь на локоть, рассматривая своего любовника. Потом склонился к его лицу, касаясь чуть шершавых губ, провел по ним языком, углубил поцелуй, когда они приоткрылись. Повел ладонью по теплому и расслабленному со сна телу, улыбнулся в губы Раэ, ощутив отклик. Тот тихо застонал, раздвигая колени, выгнулся следом за его рукой, перевернулся на бок, закидывая ногу на бедро королю. Так стало еще удобнее ласкать его, забираясь пальцами в самые чувствительные местечки.        Раэллис прижался еще теснее, снова застонал, когда их тела соприкоснулись, потерся, приоткрывая сонные и полные желания глаза. И снова зажмурился, откидывая голову, подставляя под ласки горло и плечи. Альмэ поддернул его выше на подушку, протянул руку, нашаривая флакон с маслом, едва не пролил его, неловко, одной рукой, откупоривая и окуная пальцы в ароматную густую жидкость. Тело Раэ приняло их в тугой, жаркий плен, юноша выгнулся еще сильнее, раскрываясь, без слов отдаваясь в полную власть своего короля.        В этот раз все было неторопливо и до сладкой сердечной боли ласково. От этого на глаза Раэ наворачивались слезы, которые Альмэ снимал губами, не позволяя двигаться навстречу, крепко удерживая в руках и медленно доводя его до опустошающего оргазма. И наградой ему стали снова сорвавшиеся с губ Раэллиса слова: — Я только твой!