Ненаписанное письмо

      Обед, согласно распоряжению самого короля, скромно и без излишеств, всего лишь на две персоны, сервировали в Желтой столовой. Альмейдо помнил эту залу и любил ее больше, чем официальную столовую дворца с громадным длинным столом на полсотни персон. В Желтой столовой в самый пасмурный день было светло, шелковая обивка стен, расписанная вручную желтыми ирисами и златоцветами, чуть выцвела от времени, но от этого стало только уютнее. Узорчатый паркет отражал потолок, на котором рука художника так искусно изобразила высокое летнее небо, что иногда казалось - оно настоящее, подними голову, и волосы тронет теплый ветер.       Когда Альмейдо вошел, королева Маэллис поспешно поднялась со своего места. Он подошел, склонился над ее ручкой, осторожно коснувшись губами атласной кожи.       - Как Мерис?       - Все хорошо, лекарь сказал, что он удивительно быстро поправляется, - Маэллис робко улыбнулась, теряясь и не понимая, как вести себя. Кажется, король это понял, иначе с чего бы он произнес одними губами, глядя ей в глаза: «Успокойся»? Взгляд темных глаз, обычно совершенно нечитаемый, сейчас был… теплым? Наверное, именно так. Он напоминал о приснившихся вчера объятиях, и Маэллис почувствовала, как начинают гореть щеки. Даже на исповеди она бы не призналась в этом сне, не потому что он был чем-то неправильным, а потому что отчаянно хотелось оставить себе что-то такое - очень личное, дающее надежду на то, что все может быть еще хорошо. Ничего неприличного, ей просто снилось, что ее обнимают и защищают крепкие руки, к которым так приятно прижиматься, так надежно и тепло, и которые не причиняют боли.       Маэллис вздохнула и подумала, что она все же плохая мать. Даже сейчас она в первую очередь хотела спокойной гавани себе, а не сыну. Стало нестерпимо стыдно.       - Что такое, моя кэйа?       Ее руку накрыла почти горячая ладонь, и Маэллис вздрогнула, вырываясь из собственных мыслей и переживаний. Испуганно вскинула глаза на обратившегося к ней короля.       - Н-ничего, сир, все хорошо.       Он взял салфетку, быстрым движением промокнул ее губы и показал ей: на белоснежной ткани алело пятнышко крови. Маэллис только сейчас ощутила, как саднит нижнюю губу. Погрузившись в собственные переживания, она ее прикусила до крови.       - Ты чем-то взволнована. Если есть какие-то проблемы, Маэллис, ты всегда можешь обратиться ко мне, - Альмейдо чуть сжал ее прохладные пальцы и отпустил, кивнув распорядителю. В столовую начали вносить блюда и подносы.       Маэллис заметила, что привычной роскоши и вычурности блюд нет. Еда была довольно простая, сытная и вкусная: запеченная под сыром утка, начиненная сладкими яблоками и орехами, овощные гарниры, свежий хлеб. А еще разнообразные сыры, нарезанные тонкими ломтиками. Лакей поставил перед ней бокал с вином. Маэллис почти испуганно посмотрела на изящный хрустальный сосуд. Ее муж с первого дня запретил ей притрагиваться к вину. Она почти наяву услышала наполненный ядом голос:        «Не хватало еще, чтобы моя жена пила! Тебе рожать наследника, я не хочу, чтобы он родился тугодумом или уродом».       - Что случилось, Маэллис? Может, ты все-таки расскажешь? - король смотрел на нее, чуть хмуря брови. Но если и было в его взгляде недовольство, то только по отношению к самому себе: он не мог понять, как вести себя с ней, как и с какого шага начать сокращать дистанцию. - Ты все-таки боишься меня. Нет, не спорь, я слишком хорошо научился читать по лицам.       Девушка уткнулась взглядом в тарелку, сцепив пальцы под столом на коленях, чтобы не было видно, как дрожат руки. Рассказать ему? Как?! Это просто невозможно - рассказать о том, как из нее сделали запуганное животное, как методично превратили жизнерадостную девочку в боящуюся поднять глаза тварь. Говорят, что если на протяжении долгого времени говорить человеку, что он свинья, рано или поздно он захрюкает. Ей твердили, что она - племенная кобыла, и теперь она почти поверила в это. Забитая неумелым объездчиком кобыла, которая вскидывается на малейший звук, дрожит от щелчка хлыста, даже если он направлен не на нее. Как рассказать о каждодневном и еженощном насилии на протяжении пяти лет, после которого ей страшно даже представить себя рядом с кем-то… Только разве что рядом с ним?       Маэллис покраснела, как маков цвет, заполыхали щеки, скулы, даже очаровательные ушки, украшенные топазовыми сережками. О, Высокое Небо! Как ей вообще пришла в голову такая мысль? Неужели придворные гадюки были правы, и она настолько испорчена, что, не успела остыть могила законного супруга, уже ищет, к кому бы в постель прыгнуть? Осознавать себя прелюбодейкой, хоть пока только в мыслях, было нестерпимо стыдно.       - Моя кэйа… Маэллис? Я сказал что-то не то? - кажется, Альмейдо всерьез встревожился, глядя на ее лихорадочный румянец и блестящие от непролитых слез глаза.       - Нет, что вы, сир, это я… Простите меня…. Можно, я уйду? - еле слышно пролепетала девушка, не поднимая взгляда от стиснутых до белизны пальцев.       - Нет, - неожиданно резко прозвучал ответ короля. Маэллис задохнулась, плечи напряглись, будто в ожидании удара, и Альмэ смягчил голос, беря со стола бокал с вином: - Нет, Маэллис, пока ты не поешь, я тебя не отпускаю. Пожалуйста.       Она коротко, почти невежливо кивнула, с трудом заставив себя расцепить руки и взять вилку. Как будет есть - с такими трясущимися руками - она не представляла, но выполнить приказ, - «Просьбу, Маэллис, просьбу! Он сказал «пожалуйста»!» - было необходимо. Кусочки нежного мяса должны были таять во рту, но едва пропихивались в глотку, так что ей поневоле пришлось взять бокал и отпить пару мелких глотков. Вино, терпко-сладкое, густое, прокатилось неожиданным теплом по горлу, растеклось мягкой волной, успокаивая. Это, конечно, было несравнимо со вчерашним горлодером, но непривычной к алкоголю девушке показалось, что вино опьянило ее лишь чуть слабее, чем травяная настойка. Сами собой опустились напряженные плечи, перестали дрожать руки. Проснулся аппетит, Маэллис даже удивилась, но как-то отстраненно. Она посмотрела на короля, пряча взгляд за густыми ресницами, и тут же отвела глаза: он глядел прямо на нее и улыбался. Просто улыбался, чуть устало, но ласково.       - Вы просто подземельник-искуситель, ваше величество! - королева вскинула голову, с вызовом ловя его взгляд.       - Мы разве на «вы», Маэллис? Но ты права, - Альмейдо прищурился, шрам на виске обозначился четче.       - Мы на «ты», мой король, я забылась, - девушка уже смелее глотнула вина, а король подумал, что с одного бокала ее снова развезет, как тогда с одного глотка настойки. Ну, что ж, значит, он снова отнесет ее в ее покои. В конце концов, это не тяжкая ноша, прикасаться к ней приятно. Будто держишь на руках маленького теплого лисенка, и надо постараться его не испугать, пока он тебе доверяет. Сравнение королевы с серебристой горной лисой развеселило Альмэ. Дед показывал ему прирученных лисок в Акхала-Раг, там они жили неподалеку от сторожевой заставы, отзывались на забавные имена и приходили просить куриные потрошки. Доверчиво ластились к рукам, но нужно было быть очень осторожным, чтобы не разрушить это хрупкое доверие. Так и Маэллис: забываясь, она улыбается, позволяет брать себя за руку, но чуть повысишь голос - немедленно закрывается, как хрупкая lilium tenera (52).       Если бы кто-нибудь, из тех, кто знал Альмейдо в Анстранне, в Наордэе или Акхала-Раг, увидел его сейчас, вряд ли узнал бы в этом молодом мужчине сломленного подростка, Рыжую Тварь или юного принца-посланника. Осознание ответственности, власти и собственного достоинства сделало Альмэ гораздо старше, перековало тонкую учебную шпагу в боевой клинок, облекло эту закаленную сталь в бархат врожденного изящества и приобретенной сдержанности, как в парадные ножны. Его можно было недооценивать, но переоценить - вряд ли. Именно сейчас, а не в тронном зале или на заседании Совета становился виден истинный наследник своего отца, король и повелитель.       Ужин закончился, Маэллис даже не поняла, когда. Ей было совершенно легко, вино туманило голову, отдаляя и стирая жесткие границы страха, самоконтроля и этикета. Ее вели под руку, бережно придерживая, она открыто улыбалась, отвечая на какие-то вопросы, смеялась грубоватым шуткам, принимая то, что проживший несколько лет вдали от двора, король отвык от изящной куртуазности.       - Моя кэйа, передаю вас с рук на руки вашим фрейлинам, - Альмейдо поцеловал ей руку, склонившись в элегантном поклоне у дверей в ее новые покои, и Маэллис с недоумением огляделась.       - Я не заметила, как мы пришли, сир, - и сконфуженно умолкла. Он не отпустил ее ладони, а отнимать ее так не хотелось. Его пальцы были твердыми, в шершавинках мозолей от рукояти шпаги, теплыми, и держали так бережно и крепко, что хотелось ощущать это прикосновение вечность и еще немного. А через секунду она попросту задохнулась от нахлынувших и смешавшихся чувств, когда король, не говоря ни слова, поднял ее руку и поцеловал кончики пальцев, задержав их у губ так, что она почувствовала твердый рубчик шрама и жаркий выдох, от которого по телу промчалась волна дрожи.       - Добрых снов, Лис, - он отпустил ее ладонь, улыбнулся и очень быстро ушел. Маэллис прижала руку к груди, словно пытаясь унять бешено бьющееся сердце. Ее еще никто и никогда не называл так… Так… Ей не хватало слов, чтобы описать это.        «Лис… О, Высокое Небо! Спасибо!»