Ненаписанное письмо

      Рынки в Лантене начинали работать с раннего утра, «до свиту», как сказали бы наориты. Через Рыночные ворота въезжали телеги с товарами, входили коробейники и просто покупатели, решившие отправиться именно на столичные рынки. Их было три: Речной, где торговали рыбой, корабельными снастями, парусиной и прочим необходимым для рыбаков, Центральный или же «рынок у Крылатого Бездельника», названный так по статуе Гриедо, покровителя торговцев, изображенного с куцыми крылышками за спиной, там торговали всем подряд, и Крестьянский, куда, собственно, и свозилась вся живность и продукты из окрестных сел и деревень.       Естественно, горцы и королевская чета собирались на рынок у Бездельника. Естественно, они все решили, что пройтись пешком по улицам столицы будет лучшим развлечением в это утро. Раэллис думал, что они сошли с ума. Он чувствовал, как под нарядной свиткой и сорочкой по спине катятся капельки пота: у юного короля было слишком много недругов среди обиженной и ущемленной его законопроектами и указами аристократической швали. Раэллис смотрел на то, как заразительно смеется его король, вскидывая голову и щуря темные глаза, и внутри все холодело. Не только от нехорошего предчувствия, но и от предвкушения. Он смотрел на королеву, одетую так же, как и окружающие ее горянки, улыбающуюся солнечно и нежно, и в груди сворачивалась и жалила в сердце вина. Это не с ней сегодня ночью будет его величество. Это не ее руки будут обнимать его, не ее губы будут подчиняться, раскрываясь под его твердыми, горячими губами.       Раэллис отводил взгляд, цепко оглядывая улицы, по которым уже совсем не сонно сновали жители столицы. Это только аристократы встают поздно, потому что ложатся на рассвете. Правда, не сейчас, балы и приемы король пока отменил, иных причин не ложиться до утра у знати нет. Адъютант прекрасно понимал, что не с его опытом пытаться распознать затаившуюся угрозу, тут, скорее, наориты первыми увидят взблеск солнца на острие ножа или стрелы. Но перестать не мог. - Хэй, дьеци, нэ стрымчи, - на плечо легла тяжелая лапища Стерха, он подмигнул со значением. – Усэ быше добрэ. - Хотелось бы верить, - пробормотал Раэ. – Его величество слишком доверяет своим подданным. Стерх, посматривай?       Горец улыбнулся, показалось, что даже одобрительно, кивнул. - Дывэ, дывэ, обиоч (63).       Особо это заявление адъютанта не успокоило, но перетянутая струна внутри несколько ослабела и уже не звенела на пределе слуха. А потом и вовсе перестала: ее голос потерялся в ворохе картинок, почти не складывающихся в единое целое. Он с трудом мог себе представить своего короля и королеву такими, какими они были сейчас: открытыми, эмоциональными, смеющимися. Он увидел, с каким восторгом Альмейдо покупает разноцветные – золотистые, красные, бордово-фиолетовые, зеленые – леденцы на шпажках, а потом дарит их горским девушкам и королеве Маэллис, а та, смущенно смеясь, принимается облизывать отлитого из золотистой карамели льва. Леденцов было много, и один достался и Раэ, и тот тоже ощутил себя ребенком, старательно облизывая свое лакомство. Горцы, как покупатели, оказались зубастыми и глазастыми. Они торговались – яростно и весело, мешая свою речь и ларадский, не стесняясь ткнуть в пятнышко на ткани, плохо откованное лезвие или трещину на рукояти ножа, кривые бока у кувшина. Раэ не знал, зачем им эти миски-кувшины-ножи? Тем более что покупали они пока только ткани, самые разные: и тонкий лен, отбеленный и покрашенный в яркие цвета, от желто-коричневого до сине-зеленого, плотный атлас, переливающийся на солнце всеми возможными цветами, матовый и полупрозрачный шелк, который торговец демонстративно продевал в тонкое девичье колечко, и тяжелую тафту, шуршащую, как вся опавшая листва ларадских лесов разом. Улучив момент, Раэ подергал за рукав Стерха, с довольным видом прячущего в объемистую торбу сверток атласа: - Зачем вам так много ткани? - Э… дарыть дивчинам, - удивленно приподняв брови, ответил тот. – А у вас нэ так?       Раэллис стушевался. Он в принципе знал, что девушкам положено дарить маленькие подарки в знак внимания. Но почему-то его учили дарить только цветы, милые и недорогие безделушки, стихи и прочее, от чего совсем никакого проку. А ткани, купленные горцами, пойдут на яркие наряды для их невест, да еще и на рубахи женихам останется. Недешевые подарки, это верно. Но полезные. Кстати, и его величество купил несколько отрезов. И явно не на привычные лантенской знати роброны, иначе покупал бы не отрезами, а рулонами: на один роброн уходило до стае ткани, а то и больше. Значит, он тоже хочет видеть королеву в горских одежках? Раэ не мог не признать, что они очень ей шли, делая Маэллис просто красавицей, ее обычная, в общем-то, как для ларадки, внешность расцветала, словно невзрачный бутон – прекрасной лилией. - Мелька, - усмехнулся горец, - чи ты нэ маэш дивчины?       Раэллис густо покраснел. Он как-то и не задумывался над тем, чтобы ухаживать за кем-нибудь. Да и времени на это не было. И, честно признаться, желания тоже. Желания у адъютанта его величества были несколько иные и такие, о которых не принято говорить вслух. Может быть, следовало бы сойтись с какой-нибудь фрейлиной? Их у ее величества много, и они весьма симпатичны… Но стоило представить себе, что с девицей нужно будет о чем-то говорить, и все желание пропадало. Ну о чем с ними вообще можно говорить? Читать стихи? Рассказывать об особенностях построения малых фортификаций на поле боя? Бр-р-р, нет, об этом Раэ даже вспоминать не хотел. Да и, честно признаться, никогда у юного пажа, после – лейтенанта, с девушками не ладилось. Он был им интересен, они ему – нет. Три ночи, проведенные в столичном борделе, куда его затаскивали товарищи по службе, совершенно поблекли в памяти по сравнению с теми ночами, что достались на его долю в Наоре. И пусть там был кромешный ужас, пусть в тех торопливых ласках, что дарил ему капитан Геллар, удовольствие мешалось с болью, он не хотел бы забыть ни единой секунды из тех дней и ночей.       Воспоминания о погибшем любовнике, к изумлению Раэллиса, не принесли сильной боли, только светлую печаль. «Неужели я столь легкомыслен, что уже забыл его?» - подумал юноша, отворачиваясь от очередного прилавка с россыпями каких-то чисто женских штучек, вроде бисера, лент, шпилек и гребней. – «Нет, не забыл. Скорее, отпустил, ведь это правильно. С моей точки зрения правильно, мы не были настолько близки, как были близки Ирвин и его величество. Поэтому…» - что именно «поэтому», Раэллис додумать не успел. Впоследствии он не мог сказать, что увидел блик на острие или услышал тихий посвист летящей стрелы. Он просто шагнул вбок, закрывая собой короля, выбирающего что-то в подарок своим горским родичам, будто кто-то подсказал так сделать, и добрая ларадская сталь с легкостью преодолела и плотную шерсть свиты и жилета, и полотно сорочки, и впилась в его грудь. Раэллиса швырнуло назад, на короля, их немедленно окружили ощетинившиеся оружием горцы, кто-то заорал: «Стража! Стража!». Юноша недоуменно посмотрел на серое оперение стрелы, не соотнося это с болью, вгрызшейся в грудь. - Раэ! Лекаря, быстро! – рявкнул над ухом голос короля.       А дальше все завертелось, словно осколки разбитого витража, и точкой опоры для сознания Раэллиса был властный, неестественно-спокойный голос, приказывавший ему: «Дыши. Не закрывай глаза. Смотри на меня, Раэ. Дыши, мальчик». Он смотрел, и глаза короля казались ему двумя черными омутами, остальной мир не существовал, расплывался цветной дымкой. Он дышал, через силу, через боль, давился кровью, но дышал, выполняя приказ своего короля. Его кто-то нес на руках, и он смутно понимал, что это Альмейдо, это его руки держат так бережно и крепко, не доверив никому. Потом его положили на что-то твердое, боль рванула, мир кувыркнулся и погас.       Лекарь бросил вырезанную стрелу на столешницу, принялся бинтовать грудь раненого. - Мальчик сильный, выживет. Крови он потерял немного, хорошо, что вы, ваше величество, не дали трогать стрелу. Легкое, конечно, задето, но при должном уходе все заживет, и достаточно быстро. - Эта стрела предназначалась мне, - криво усмехнулся Альмейдо, и от этой усмешки окружающих невольно пробрал озноб. - Вам она была бы не к лицу, - оставшийся спокойным лекарь только хмыкнул. – Вот и все. Нужны носилки. Уход, покой, ну, и не позволяйте ему вскакивать, а то знаю я таких горячих юношей.       Король кивнул. В его глазах полыхало темное пламя гнева.