За счастьем нужно бежать. Бежать. Бежать. Бежать. И не оглядываться по сторонам.
***
Леон квартиру Карлы покидал беспокойный и окрылённый. Он уходил, чтобы вернуться, и его наконец-то ждали — верно, преданно, отсчитывали время поминутно, рассекая на грани стрелки настенных часов. Эти ощущения были в новинку. Взгляд Кеннеди — всегда тошнотворное месиво из желания затеряться в списках пропавших без вести и убить кого-нибудь с особой жестокостью, чтобы наконец-то вывернуть из плоти всё болезненное и отгнившее. Его глаза — стальные дула, что упираются прямо в лица. Тело — покорёженная машина для убийств, живых и не очень. Уставших, искалеченных; всех тех, кто уйдёт на переработку в желудки мусороперерабатывающих заводов. Сегодняшним утром Леон Кеннеди чувствовал себя ожившим. Он честно верил, что с Карлой они больше не увидятся, хотя оба будут живы. А Карлу он всё-таки любил: сначала так по-простому, по-человечески, как ту, к которой прикипел со временем. Затем хитросплетения чувств стали сложнее — больше химии, огня, жара, разливающегося по телу, путаницы в мыслях. И колени впервые гнулись не от тяжести, а так сладко и томно, что хотелось мурлыкать, свернувшись под тёплым боком. Леон любил Карлу. Её противостояние ужасу, ведь она шла напролом до последнего. Её собранную на скорую руку безмятежность. Её небрежные, но хрупкие чувства, которые сверкали и блестели, ослепляя даже сквозь призму солнцезащитных очков. Они были похожи. Оба награждённые робкой смелостью и неустанно бьющейся жизнью. Поэтому, когда Леон пришёл к Крису, сочащийся хорошим настроением, тот озадаченно улыбнулся, но с души свалился грузный камень и упал прямиком в ноги. Рэдфилд давно не видел его таким просветлевшим и ясным. Такого Леона не нужно было спасать раз за разом, отскребая со дна бутылки, и пытаться вдохнуть в него отголоски существования. Такой Леон спасал себя сам и больше не нуждался в чужой помощи — по крайней мере, не в той, которую Крис мог бы ему предложить. — Как поживает Карла? — оба понимают, к чему всё идёт. Последнее отправление, ещё одно незаконченное дело, и жирная точка наконец-то будет поставлена. — Лучше. Лучше, чем могло быть, — Леон улыбается слабо, но тепло. Уютный образ Монтенегро всплывает снова. Как она обнимала его за плечи, провожая. Как заглядывала в глаза, смущённо мазнув поцелуем по скуле, с преданностью пса и отвагой котёнка. — Ей всё ещё трудно, но… мы справимся с этим. — Отличные новости. Я рад, что у вас всё складывается, ребята, — слова Криса шелестят по комнате импульсами тока, пробивают пути сквозь черепную коробку прокуренным голосом, и Леон незримо ловит их пальцы, заключая куда-то между сердцем и солнечным сплетением. У него впервые что-то складывается так легко и играючи, что трудно даже поверить. Но так было, будет и впредь. — Итак, — Крис вручает невзрачную папку, напичканную информацией. Леон жадно глотает каждую букву, впитывает её в себя, и с ненавистью сжимает пальцы на белых листах. От злости замутило, но так было лучше. Теперь ему действительно было за что бороться. — Это Говард Пеллант, он спонсировал исследовательский проект Беатрис Монтенегро, без малого, двадцать четыре года. — Но Карле только двадцать два, — Кеннеди болезненно сокрушается. Грязное осознание прописывается на изнанке кожи острыми пиками чужой непростительной жестокости. Смоются только кровью и слезами, оставив после себя лишь разрытую могилу и траурное молчание. — Да, сначала Пеллант поставлял ей людей для опытов, но каждая попытка вживить вирус в тело, заканчивалась провалом. Он паразитировал и убивал своих носителей быстрее, чем успевал прижиться. — И тогда Беатрис решила, что ему нужно подготовить почву? — Леон злостно откидывает папку на стол, прикрывая глаза. Под веками разливается чернильная темнота с редкими проблесками золота от светильника под потолком. — Чёртова сука. Да она сумасшедшая. Беатрис Монтенегро, даже мёртвая, вскрывает наспех зализанные раны. Он хотел бы не слышать, не знать, выключив своё сознание, но держался до последнего. В нём поднимается волна иррационального страха потерять эти рваные нити связи с Карлой, её трагичным прошлым, не радужным настоящим, но, хотелось бы верить, безоблачным будущем. — Как и все, кто создают биооружие. Мне жаль, что Карле пришлось столкнуться с этим, — Крис тоскливо поблёскивает глазами, пока Леон мрачно кивает. Принимает соболезнования, будто и сам пережил хотя бы мизерную часть того, что испытала на своей тонкой шкуре сама Монтенегро. — По счастливой случайности Пеллант оказался проездом в Вашингтоне. Итак, что скажешь? — Скажу… — рука сама собой потянулась к пистолету, отдыхающему в кобуре. Леон медленно досчитал до трёх (до десяти не хватило ни сил, ни терпения), а после улыбается ядрёно и зло. Сердце его не останавливает. — Скажу, давай найдём этого ублюдка. Крису повторять много не надо: в конце концов, ловить плохих парней — их прямая обязанность. Говард Пеллант — человек-отброс. Кеннеди, подумав, отбросил первое, но вычленил второе. Пеллант просто отброс, каких ещё поискать. Возможно, они бы никогда не пересеклись в одной плоскости, но ублюдок, в самом деле, осмелился играть с жизнью не того человека. Леон выскребает из себя злость: такую реальную, мутировавшую, подобно смертоносным образцом рукотворных творений. Он вооружается ей, но не даёт сорваться с цепи раньше назначенного срока. Его злость — это подарок, и будет прекрасно, если та дойдёт до своего получателя вовремя. Выслеживание жертвы — первая стадия по-особенному прекрасного линчевания. Попался, больше никуда не денешься. К полудню Пеллант покинул свой номер в отеле и посетил ресторан греческой кухни с нехитрым названием «Пифагор». Маленький, неприглядный человечишка, но, если копнуть глубже, страшно было представить, сколько смертей он нёс в своих — пока ещё не — дырявых ладонях. Только начни бежать — раз-два-три. Говард покидает ресторан, боязливо оглядываясь по сторонам: у ублюдков всегда остро заточенный нюх; они чувствуют, когда им садятся на хвост, и противятся, стоит только начать выманивать их из надёжных укрытий — но у него едва ли был выбор. Ребята Криса, следующие за ним по пятам, умело оттесняют Пелланта в закрытый, неприглядный проулок. Вокруг ни души, и места для казни едва ли можно отыскать лучше среди кишащих людьми улиц дышащего пеплом и кровью Вашингтона. Леон догоняет его меньше, чем за полминуты — как ребёнка. Как кого-то ничтожно слабого и дрожащего, когда смерть постучалась ему в затылок. Говард Пеллант получает выверенный удар в нос — затем ещё и ещё. Каждый новый острее и злее. — Надеюсь, тебе было весело, — Кеннеди остервенело сплюнул, когда локтем смял чужую челюсть, размазав ту в кроваво-белесое пятно. Уничтожал маленькую долю того, что способно было убить, и, переиграв, почти убил сам. Кости хрустели, зубы крошились. Месть текла рекой, а Леон, в самом деле, умел быть немного чудовищным: сначала переполненный концентрированным насилием над собой, затем — над маленьким желанием погибнуть. А искоренять зло, в самом деле, неприглядные аспекты его работы. Кеннеди, впрочем, оставил Говарда в числе выживших: ему хотелось замарать руки побольше, чтобы кровь стекала аж до локтей, но Крис настоятельно просил оставить его с возможностью соображать и говорить на дальнейшем допросе. Говорить он, конечно, мог отныне с трудом, но Леон был доволен — Карла была отомщена наполовину. Вторую Рэдфилд подкинет ему позже: аутопсия вскроет, что Говард Пеллант и сам не прочь был стать верхушкой злосчастной эволюции. Он кормился теми же прививками, что и Монтенегро, а в день смерти запихал в себя кучу блокаторов. У Говарда цвели чёрные зрачки и кровь в горле. Леон безмятежно вздохнул — это был конец, ставший началом чего-то большего.***
Кеннеди взволнованно приглаживает растрепавшиеся на ветру волосы и замедляет сердцебиение. Время поджимало, и приводить себя в порядок пришлось в жуткой спешке: из рук, как назло, всё валилось и вываливалось. Томное ожидание клубилось внутри, парило дымкой от кофе и пахло мятой зубной пасты. Он выгреб из шкафа лучшую парадную рубашку, которую обычно держал наготове для экстренной встречи с президентом. Крутился перед зеркалом, как девчонка, придирчиво вглядываясь в отражение, но желание произвести впечатление на Карлу пересилило его внутреннее сопротивление прекрасному. До этой поры она видела его не в лучшем свете: грязного от пыли, побитого, переваривающегося на дне бутылки, но сегодняшний день должен был стать особенным на страницах их теперь уже общего календаря. Поэтому, как и обещал накануне, Леон вернулся к ней при полном параде. — Леон? — Карла предстаёт перед ним взволнованная не на шутку и растерянно оглядывает его с ног до головы. С ужасом замечает разбитые костяшки и, резко поддавшись вперёд, подтягивает к свету искалеченные ладони. — Что это? Что случилось? Карла реагировала острее, чем в Эль-Пасо, но это было оправданно. Страх засел в ней глубоко, пустив древние корни, и работу придётся провести большую, прежде чем она сможет вернуться к привычным реалиям, но Леон был готов. Справляться с трудностями плечом к плечу им уже не впервой. Кеннеди не хотел рассказывать о предшествующем их встрече инциденте, чтобы не бередить старые раны. Да и не смог бы: он стоял, пригвождённый к порогу, а Карла напротив отчаянно слепила. Розовым румянцем, блеском на губах. Вчерашнюю Карлу, разбитую и не до конца убитую, будто стёрли с холста и нарисовали заново в совершенно новой её ипостаси: мешковатый свитер с нашивками сменили на летнее платье, волосы в вечном беспорядке уложили с нежностью и скололи на затылке жемчужной дорожкой. Красиво. Леон бы солгал, скажи он, что не хотел бы видеть Карлу такой. Не на грани смерти, но на грани прекрасной, расцветающей поминутно жизни. Она похожа на фею из сказок, на экзотическую розу из ботанического сада, на летний вечер после грозы, но… Карла была лучше их всех вместе взятых. — Вау… — дыхание уткнулось в горло. Кеннеди растёкся в трепетной улыбке, сжимая её холодные руки, и притянул к себе. — Ты потрясающе выглядишь. — Думаешь, не слишком? — Монтенегро смущённо зарделась, лицо спряталось в районе крепкой мужской груди и мысленно порадовалась, что он не видел её покрасневшего лица. — Просто мы собирались в ресторан, вот я и… — Тебе идёт, — Кеннеди развевает сомнения. Девушка благодарно кивает с робкой улыбкой и оттесняет Леона подальше, закрывая за ними дверь. — Ты тоже сегодня на высоте. Ещё всем моим ровесникам фору дашь, — девушка хихикает, краешком глаза наблюдая, как мужчина весело усмехается. Время идёт, обстоятельства меняются, а Карла остаётся прежней. И в неё всегда удаётся влюбляться по новой. Леон по-джентельменски предлагает ей руку, пока ведёт к арендованной на вечер машине (у самого в арсенале из целого остался лишь байк, но его время ещё не пришло) и галантно распахивает дверцу. Кромка неба красиво алела над горизонтом. Кеннеди красиво вздохнул, набирая в лёгкие побольше свежего воздуха, и собрался с духом. Лёгкий мандраж прошёлся по запястьям и уколол под кожей. Это не шло ни в какое сравнение с тем страхом, который он испытывал всякий раз, когда находился в тылу врага: тогда он собирался по максимуму, мобилизовывая древние, сонные инстинкты, а сейчас плавился медленно, но, вопреки, не сгорал. Ресторан Леон выбрал труднодоступный, куда записываться надо было за несколько месяцев до, но с его-то связами это едва ли составило трудность — главное, что он был камерным, идеально подходящим для тех, кто не хотел быть узнанным и пойманным, а ещё в память о корнях обоих, итальянская кухня отвечала самым требовательным стандартам. — Прошу, — Кеннеди распахивает двери. Карла мнётся, неуверенно оглядываясь по сторонам. Она слишком давно не показывала носа на людях (вынужденные вылазки за сигаретами и неприглядный релакс в баре в расчёт не брались). Монтенегро искренне боялась, что станет для общественности диковинным зверьком — повезёт, если не монстром. От внешнего уродства в ней остались ещё не затянувшиеся шрамы и слишком бледный на фоне здорового, всегда прищуренный глаз. Слишком мало, но кому-то зрящему в корень, хватило бы и этого, чтобы споткнуться о собственную жестокость. Поэтому, когда администратор, тактично поздоровавшись, провёл их в закрытую ложу, Карла выдохнула облегчением. Если сегодня на неё и будут смотреть, то только Леон, во взгляде которого плескалась лишь нерастраченная, накопленная нежность. — Неплохое место вроде, да? — Кеннеди неловко улыбается, пролистывая меню. Карла тихо соглашается, повторяя за ним, и бледнеет от цен, но мужчина спешит её успокоить. — Выбирай, что хочешь. Только без алкоголя, тебе всё ещё нельзя. — Вы, мужчины, под сорокет методичку одну на всех читаете? — Карла беззлобно фыркает. — Папа тоже запрещал мне пить по праздникам. Даже глоточка не давал. — И правильно делал. Мы всё ещё можем найти детское кафе с твоей неудержимой тягой к выпивке. Вечер протекал легко и плавно: под смех, невинные подколки и бродилки по детству. Эль-Пасо принёс много горя каждому в нём живущего, но, если порыться в закромах памяти, среди грязи и тлена можно было найти полузабытое озеро с кристальной водой, магазинчик с музыкальными инструментами, где работник безудержно молотил по ударным тарелкам. Можно было даже обелить запятнанный образ Беатрис, которая любовно разгоняла её ночные кошмары, пока сама, в последствии, не стала главным из них. — Ну вот, теперь финал точно хороший, — Леон рассекался на чувства. Они клубились под винтажными потолками, сыпались по углам и горели углями в камине. Кеннеди хотел бы сказать так многое, но красноречие свернулось клубочком и сладко замурлыкало на ухо. А он остался один на один. — Знаешь, я немного озадачен, но… Ты мне нравишься. — Озадачен, что нравлюсь? — Монтенегро выгибает бровь. Леон, такой монументальный и сильный, герой без плаща, но в кожаной куртке, взрослый и опытный, а отчего-то смущался не меньше неё. Его взгляды грели, улыбки трогали за живое, и Карла вязла в этом удовольствии, утопая, но не прося о спасении. — Тогда я тоже озадачена. Они друг перед другом такие распахнутые: найденные, понятые — у обоих перелом разума ощущается ярче, нежели укусы мертвецов и вырванные плоти. Черепная коробка гудит от мыслей, рвущихся наружу — каждому хотелось быть искренней, достоверной версией себя, но изъясняться по-человечески больше не получалось. Карла бесповоротно летит губами в него. На вкус они приторно сладкие от следов фруктового блеска и тирамису. Дёсны щемяще ноют, обожжённые чужим жаром, оба дрожаще ломаются, когда руки сплетаются там, где могут: Леон цепляется за талию, Карла — за шею. Так и сидят, уткнувшись друг в друга, позабыв обо всём, что когда-то имело свою ценность. Разломы в груди, вспаханные за долгие-долгие годы, не затягиваются сами собой, но больше не напоминают разрытые овраги, в которых, как в сказках, притаились чудовища. Их заливают гладью кристального озера из детства и засаживают цветами по берегам. Леон ведёт носом, чувствуя их дыхание — в волосах Карлы, на тёплых щеках, в гладкости её холодной кожи. На ней не так уж и много мест, оставшихся в живых, до которых можно касаться без страха причинить боль. Но Карла игнорирует каждую гематому, подавив вздохи-выдохи где-то в глубине лёгких, лишь бы подольше задержаться в его тепле. — Даже не верится, что это всё наяву, — Монтенегро ловит аккуратный поцелуй Леона, пущенный им в краешек губ. Он молчаливо соглашается. Каждый из них выпотрошен нестабильностью и жестокостью. Каждый боится жить, как адекватный человек, ведь однажды заглотив кошмар, всё, что остаётся — ждать и смотреть, как он разрастается и ползёт по вене, отравляя её безнадёжностью и копошащейся мертвечиной под кожей. Карла не замечает сама, как Chapman с золотой полоской на фильтре сменяется на жевательные сигареты. Она пытается избавиться от саморазрушения — хотя бы ради Леона — и вместо табачного дыма смешно раздувает цветастые пузыри. После разложения, обернувшегося, по меньшей мере, столетием, начинать жить с нуля было странно. И страшно. И боязно. Нужно было что-то вытащить, убить — а что именно, никто объяснять не хотел. Заменить пустоцветы в глазах на зрячее око. Вытеснить из скелета мертвеца-оборванца, заменив его собой. Из розового, свежего мяса. Из белых костей. Обогнуть его и позабыть об искалеченной кем-то глазнице. Грудная клетка больше не кровоточила, но ощутимо гудела. В этом были свои зловредные, мистические происки: после всех болезней и травм, поражений суставов и органов, сломанных конечностей Карла наконец-то доковыляла до финала, точно на ходулях — но тот, финал, оказался не из худших. В награду за страх и риски она получила блестящую улыбку, жар чужих объятий и долгожданное «Теперь всё хорошо». Может, правда, не «долго и счастливо», но уже точно не «умерли в один на день». Это обнадёживало. К романтическому ужину интерес Карла утрачивает быстро. Леон, быстро расплатившись, выпроваживает её через залу и ведёт по улицам под романтику жизни бродячих музыкантов. Около шеи зажглось дыхание. Задумавшись, девушка не заметила, когда Кеннеди наклонился к ней, зато расслышала заговорщицкое: — Там лавка с мороженым. Тебе что-нибудь взять? — Думаю, мой ответ ты знаешь, — Монтенегро по-кошачьи зажмурилась, Леон утвердительно кивнул, продвигаясь к палатке. Карла в ожидании умостилась на скамейке, понурив голову. Противоречия наслаивались друг на друга, сбивали с толку. Странные ощущения, будто полоснули по горлу. То ли следуют зажимать шею, то ли воспользоваться моментом и оросить землю кровью. Крови, впрочем, было достаточно. Просто теперь, когда обращение в монстра окончательно отступило, оставив в напоминание несколько неприглядных вещей, когда Леон был рядом и обещал возвращаться всегда, Карла ощущала, что будущее, приоткрыв перед ней завесу тайны, откровенно над ней насмехалось. К хорошему привыкаешь быстро, но к плохому — ещё быстрее. — Эй, мы опять скуксились, — Леон пощёлкал пальцами свободной руки перед носом, привлекая к себе внимание. Обеспокоенно осмотрел лицо и спешно присел рядом, неловко задевая коленом её бедро. Карла поспешила улыбнуться. — Всё в порядке? Может, ты хочешь вернуться домой? Монтенегро закусила губу. Перед Леоном стало стыдно: за Эль-Пасо, за страдания, которые ему пришлось разгребать, за его волнения — он забывал лишний раз подумать о себе, ставя в приоритет её собственное благополучие, но сама Карла, как считала, не сделала ничего, чтобы хоть как-то ему помочь. — Нет, домой я точно не хочу, — девушка отводит взгляд, сжимая губы в одну надрезанную полосу, и вдыхает настолько глубоко, что чувствует затерявшийся в фольгированной упаковке аромат тонкослойного шоколада и карамельных орешков. Это не успокаивает, только раздражает воспоминания о метаниях Кеннеди на инородном пространстве города-мертвеца. — Но важнее, чего хочешь ты? — Что? — Леон озадаченно моргает. Отмигивает секунды от непонимания и накалывает их на древесную палочку от эскимо, пытается сгладить углы нежными соприкосновениями, но Карла упрямо противится. — Да к чему это вообще? — Просто скажи. Правду. Чего ты хочешь? — Я всё ещё не понимаю, но… Ладно, дай подумать, — Кеннеди замолчал, выстраивая слова ровным рядком. Протянул мороженое Карле. Она приняла его с благодарностью, но потрошить от сияющей фольги не спешила. И тогда Леон окончательно убедился, что в странное вопрошание она вложила всю свою скомканную душу. Леон по жизни не был особо притязательным: спартанские условия научили его обходиться по самому минимуму, и порой даже собачья лежанка могла показаться мягче королевского ложа. И всё же Леон хотел. Не быть одиноким и не вздрагивать от сквозняков в его пустых коридорах, не остаться обездоленным, не рассыпаться на жертвенном закланье. Он хотел, чтобы его всегда аскетичная квартира наполнилась уютными мелочёвками. Хотел завести собаку. Хотел заселить подоконник домашними цветами. Всё то крошечное, что просило любви и заботы. Ухаживать и влюблённо осторожничать. Не помнить о гибели. Не оставить тело без собственного духа. Возвращаться и смотреть на мир открыто и чисто. Оказывается, он так много чего-то хотел, но всегда был далёк от исполнения своих заурядных, человеческих мечтаний. Леон находит ладонь Карлы, сплетает их пальцы в крепкий замок и втихаря выбрасывает ключи подальше, потому что те ему больше не нужны. — Я хочу, чтобы мы просто были вместе. Монтенегро засветилась так, что испугалась сама. Вцепилась в чужую руку так, что сил не осталось. Не хотела отпускать. Наконец стало легко и спокойно. Поняла, что это было. Поняла, что это было.Это был счастливый конец.
Или всё-таки их радужное, безоблачное начало?