Анклав магической любви

— А вот другая история: крестьянин решил отучить своего осла есть, и поэтому совсем перестал давать ему еду. Когда животное умерло от голода, глупец констатировал: «Какая жалость! Он умер именно тогда, когда почти научился совсем не есть!»       Сифа звонко засмеялась с его шутки и от смущения закрыла рот рукой, глядя на уже поправшегося римлянина. Он рассказывал ей так много забавных историй в перерывах между работой и обучением, что она невольно привязалась к нему и ей хотелось, чтобы он оставался в лазарете подольше, но Децим выздоравливал очень быстро. Он был невероятно улыбчивым и словно зараженным каким-то светом, что раньше Сифа не видела ни у одного мужчины. Он так трогательно каждый день благодарил её за спасенную жизнь. — Я знаю ещё одну историю! — он широко улыбнулся ей в ответ, вдыхая воздух, чтобы продолжить, но внезапно вошедший в лазарет Мордред отвлёк его. — Вижу, ты уже здоров, — с радостью произнёс друид. — Да! — Децим действительно излечился от лихорадки. Очень быстро, — мягким голосом сказала Сифа. — Всего лишь за неделю. — Это замечательно. Я пришел помочь тебе вернуться в покои. — Да, конечно, — с долей печали ответил Децим, оглядываясь на свою спасительницу. — Пойдем.       Они вышли из лазарета, и римлянин с напущенной грустью посмотрел на деревянную дверь. Друид помог ему обосноваться в новой комнате, что была гораздо лучше, чем койка в лекарне, но здесь он не мог часами беседовать с Сифой и любоваться ее красотой, внимательно наблюдая за её работой. Децим думал только о ней, и никак не мог унять свои чувства и желания. — Моему сердцу тепло и горько, — он улыбнулся, глядя на Мордреда, но друид лишь нахмурился, глядя на друга. — Что? — Сифа. Не хочу её покидать, — он засветился от радости, как только он произнёс её имя. — Ты влюбился? — Мордред слегка закатил глаза, вспоминая разные пристрастия римлянина к женщинам. — Мне кажется, что тебе стоит помнить, кто она, и что оставить её одну ты уже не сможешь. — Да как я могу её оставить?! — искренне возмутился Децим. — Так же, как и других женщин. Будто бы ты влюбляешься в кого-то первый раз. — Ты мне не веришь? — Верю, конечно. Охотно верю. Сифа — дочь одного из главных советников леди Морганы, помни об этом, — вздохнул друид, всё же закатывая глаза. — Думаешь, если я куплю ей ожерелье с сапфирами, ей понравится? — Я не советчик в этом вопросе, — он пожал плечами. — У тебя другие заботы… Месть колдуну, погубишему твой народ… — Да. Мы с Морганой должны придумать, как его убить, — несколько восторженно ответил друид. — Но, наверное, весной. — Значит, мы здесь надолго, — он продолжал улыбаться, будучи полностью в своем любовном наваждении. — Да, помни об этом, — Мордред немного улыбнулся ему в ответ. — Я помню, конечно, помню… — Децим полностью погрузился в мечты о чудесной целительнице. — Вечером можем выйти к морю, — сказал он, пытаясь вырвать друга из грёз. — Тут красивый скалистый берег, но, не знаю, будут ли у тебя силы. — У меня будут силы для всего, — с воодушевлением ответил римлянин. — Но вечером я собирался пройтись по рынку, чтобы выбрать подарок. — Ах, да, конечно. Тогда завтра? — Завтра.       Мордред кивнул ему, оставляя его мечтать в одиночестве. Ему показалось его поведение забавным, впрочем, он вел себя так каждый раз, когда видел красивую и доброжелательную девушку, и часто эти истории не заканчивались для них хорошо, несмотря на глубокое погружение Децима в христианство, он не следовал многим заветам и не считался с догмами, что ещё больше вводило Мордреда в рассуждения о его вере, которую ценил его друг, но в то же время нарушал, казалось бы, обыкновенными поступками молодого и ветряного мужчины. Друиду в любом случае были чужды его любовные переживания и страсти, он был достаточно спокойным в этом вопросе, редко думая всерьез о грандиозных чувствах, что описаны в Одиссее или Илиаде. Мордред не считал подобные глубокие порывы любви выдумкой, но относился крайне скептически, объясняя яркость чувств влечением.       Последние дни были менее дождливыми, что, наконец, позволило ему хорошо осмотреть окрестности цитадели Ишмира. Он вернулся в свою комнату и взял альбом с углем, чтобы зарисовать несколько замковых башен и отдохнуть от гнетущих мыслей об Эмрисе. Моргана несколько раз коротко и формально просила его рассказать, как Мерлин его предал, как просил хранить его секрет, и какие новые идеи возникли у Мордреда, чтобы убить его. Он пытался расспрашивать её в ответ, но она лишь крутила головой и резко обрывала беседу и уходила, словно он интересовался слишком личными для неё переживаниями и воспоминаниями, и всё же вскоре он оставил эту затею, позволяя ей превратить их короткие диалоги об Эмрисе в круговую поруку обсуждения мести.       Рисование действительно успокаивало его, дарило частицу умиротворения, и было его единственным ремеслом, кроме магии. Он умел с точностью определять пропорции и трехмерные системы пространства, отчего его работы были достаточно реалистичны. — Красиво, — тихо сказала Моргана, подойдя к нему со спины, наблюдая как он рисовал башни ее крепости. — Одна из них скоро обвалится. — Придётся строить новую? — он повернулся на её голос и встретился с её заинтересованным взглядом.       Впервые за неделю они начали говорить не об Эмрисе, и Мордред не чувствовал никакого напряжения, исходящего от нее. Сегодня она казалась ему спокойнее и добрее, чем в прошлые дни. Моргана действительно пыталась избавиться от напрасной злости, вызванной страхом, но ей это давалось слишком тяжело. И с одной стороны было бы правильным и лёгким поделиться с Мордредом о своих опасениях, а с другой стороны это было невероятно глупым и дало бы ему ощущение власти над ней и её переживаниями, отчего ей ничего не оставалось делать. — Да, если это будет иметь смысл. — Почему нет? Можно построить выше для улучшения обзора. — Возможно, ты и прав, — вздохнула она, рассматривая его рисунок. — Я не думала об архитектуре замка, потому что не планирую оставаться здесь надолго. — Это не такое уж плохое место. — Это не Камелот, а заброшенная крепость на краю острова. — Леди Моргана, — с некоторым недовольством проговорил друид, когда она без спроса взяла его альбом. — Что? — Я помню, как ты ругала Кару за чрезмерное желание мести, но ты и сама ведёшь себя идентично. Мы с тобой ни о чем, кроме Эмриса не говорили. И верни, пожалуйста, мой альбом. — Хорошо, — она резко закрыла его и выдержанным безразличным тоном продолжила: — Что мы ещё можем обсуждать кроме Эмриса? — Мы живём в настоящем, а не в будущем, которое ты пытаешься построить своими мыслями о его убийстве. Мы не идём никуда дальше, кроме рассуждений. — И что ты предлагаешь? — она запрокинула вверх голову и откровенно посмотрела на него как на глупого подданного, пытавшегося учить её жизни. — Реальные планы, а не обещание сделать что-то весной, — набираясь терпения ответил Мордред, считывая ее пренебрежительный взгляд. — Нам не обязательно нужна сильная армия, можно уничтожить Камелот изнутри. — Ты хорошо рисуешь, — она вернула его альбом на место. — Не хочешь порисовать камелотские башни? — Ты меня прогоняешь? — он усмехнулся, чувствуя напряжение между ними. — Нет, — нервно ответила Моргана. — У меня нет никакой информации о Камелоте за последние пять лет, может быть, что-то изменилось.       Мордред пристально взглядывался в её решительные зелёные глаза, словно она враждовала с ним, а не была соратницей. Она слишком странно относилась к нему, и после проигранного сражения специально пыталась доказать ему свою власть над Ишмиром и над ним в частности, что выглядело достаточно неуместным и глупым, словно она пыталась сделать всё, чтобы никто не сомневался в том, кто она и какой силой владеет.       Она всё же отвела от него взгляд, отвлекаясь на молодую листву клёна, колышащуюся на ветру, и нервно выдохнула, успокаивая себя. С одной стороны она желала, чтобы он уехал, ей было всё равно даже куда, потому что его присутствие в замке будто бы изменило её. Он открыл ей важную тайну, но не пресмыкался перед ней как Руадан или саксонцы, и от этого в глубине сердца она стала опасаться Мордреда и его способностей, несмотря на то, что он говорил ей о союзе между ними; но так же его магия и ум были невероятно важны и полезны для неё, и она не хотела отпускать его или ссориться с ним. Эти противоречивые чувства сводили её с ума, и ей ничего не оставалось как продолжать понапрасну злиться на него или вести одни и те же беседы о мести, чтобы он больше ничего не смог узнать о её истинных переживаниях и чувствах. Он читал ее, будто она была книгой, и она осознала, что самой первой её ошибкой был диалог о Эмрисе и её несдержанность, но теперь этого не должно повториться. — Хорошо, я поеду в Камелот, — с напряжением в голосе сказал Мордред. — Децим останется. У него здесь свои планы. — Какие планы? — она вскинула брови от удивления. — Он хочет отблагодарить Сифу за спасённую жизнь, — он вздохнул. — Она ему понравилась. — Значит, придётся следить, чтобы он не навредил ей своей благодарностью… — Навредил? — Будто бы мне неизвестны римские нравы по отношению к нам, — с пренебрежением сказала Моргана. — Я говорил с ним об этом. — Думаешь, от этого будет толк? — А что плохого, если Сифа ответит на его чувства? — рассуждал Мордред. — Что плохого в любви? — А мужчины умеют любить? — с недовольством спросила она, не сдерживаясь. — Полагаю, что да, — он нахмурился от её вопроса и расслышал сквозь него осклрбление, вкупе с её болью и разочарованием. — Почему нет? — Не встречала подобного. — А как же твой брат и служанка? — Умело трахается с ним, да и только, — грубо ответила она, в действительности не представляя, что Артур мог найти в Гвиневре. — Этого мало, чтобы жениться. — Она хотела власти и ее получила. Кажется, у римлян есть поговорка: «раб мечтает не о свободе, а о своих рабах.» — Да, — Мордред вздохнул и отвёл от неё взгляд. — Но ты слишком категорична. — Я лишь беспокоюсь о Сифе. Один вылеченный ею саксонец уже пытался отблагодарить её, скрутив ей руки и облизывая лицо. И ему было всё равно, что ее отец — мой советник. — Мой друг — не насильник, — строго ответил друид на ее опасения. — Нет, конечно, — она шумно выдохнула, чувствуя накатывающееся раздражение. — Сифа юна, и я ещё раз повторю, что просто беспокоюсь о ней и не хочу, чтобы она страдала. — Хорошо, — он протёр переносицу, пытаясь избавиться от ощущения неловкости от обсуждения подобных тем с Морганой. — Когда ты поедешь в Камелот? — Я уеду послезавтра, это тебя устроит, леди Моргана? — он посмотрел на неё, желая считать её эмоции. — Устроит, — она слегка улыбнулась и оставила его дальше рисовать башни.       Его взгляд непрошенно задержался на её улыбке, будто бы она действительно была рада выгнать его по каким-то непонятным для него причинам. Он мысленно ругал себя, что глупо было ожидать от неё безусловного доверия, даже несмотря на их прошлое, но её поведение всё же настораживало его, хоть он и не сомневался в её верности.       От негодования из-за их напряжённых отношений, он сжал в руках уголь и раздавил его, размазывая всю ладонь в его черноте, и тут же поднял взгляд на удаляющийся силуэт Морганы, которая поступила точно так же с ножом и поранила себя. Мордред поймал себя на мысли, что они, на самом деле, во многом похожи, и тут же откинул эту идею, стараясь больше не думать о Верховной жрице. Он устало вздохнул и закрыл альбом, не в силах больше ничего нарисовать, и решил попробовать найти Децима на рынке, чтобы хоть немного расслабиться.       Ишмирский рынок не был богат, в отличие от лондиниумского или камелотского, здесь практически не продавали заморские товары, их попросту не привозили так далеко на север, и надобности у бедняков, которые в основном и жили в пределах крепости, не было в иноземных вещах. Поэтому и прилавки скудные, и денег не так много крутилось вдоль ярмарочных галерей, но ювелирная мастерская всё же была. Мордред помнил, что старый деревянный дом с почти стёртой надписью был несколько дальше основной рыночной площади, но забыл предупредить об этом отчаянно ищущего Децима. Друид нашёл друга скучающим и бесцельно бродячим вдоль овощей. — С каких пор спаржа вдруг стала чем-то похожим на сапфировое ожерелье? — пошутил Мордред, хлопнув римлянина по плечу. — Сплошные запутанные улочки, — он усмехнулся, поворачиваясь к друиду. — Тебе дальше и направо, где ветхий дом.       Децим улыбнулся, услышав маршрут, и они вместе подошли к ювелирной лавке. Римлянин осторожно вошёл и к нему навстречу тотчас вышел седой старик и слегка поклонился, зная, что они были людьми леди Морганы. Старик предложил ему наилучшие украшения, что у него представлены, и среди них были даже римские браслеты. — Эти серьги, — он указал на широкие серебряные кольца с вкрапленными синими камнями. — Которые с лазуритом. — Красивые. Ты же вроде хотел сапфиры… — Сапфиров у меня нет, к сожалению, милорд, — ответил старик. — У Сифы синие глаза, такие глубокие, словно море, — мечтательно произнес Децим, заставляя Мордреда вновь закатывать глаза от его влюбленного поведения.       Когда они покинули ювелирную лавку, друид лишь украдкой оглядывался на друга, что никак не мог налюбоваться собственным подарком. Всегда, когда Децим влюблялся, на какое-то время он становился будто бы потерянным для всех остальных дел, и этого Мордред каждый терпеть не мог, но каждый раз смирялся, словно это было уже привычкой. Но сейчас были иные обстоятельства, и друид ощущал какое-то гнетущее одиночество из-за поведения Морганы, из-за отдаленности друга, и ему было важно поговорить с ним перед отъездом. — Послезавтра я отправлюсь в Камелот по поручению леди Морганы, — тяжело сказал Мордред. — Надолго? — удивился римлянин. — Где-то месяц, может быть, чуть больше. — А как же ваши планы об убийстве колдуна? — Для дополнительной информации я и еду туда. — Не страшно? — Нет, — уверенно ответил друид. — Мы пробыли там слишком мало времени, и ничего не узнали, кроме того, что известно всем. — А здесь мы всего лишь около двух недель и ты уже собираешься разрушить своё спокойствие. — Спокойствие здесь только у тебя, а я хочу свободы. — В Ишмире магия разрешена и здесь действительно спокойно, — парировал Децим. — Спокойствие — это не про окружающий нас быт, не про умиротворение и возможность каждый день устраивать пиры и читать книги. Спокойствие — это состояние души. Души, о которой ты мне рассказал, когда вёл беседы о христианстве. — С каких пор ты рассуждаешь как христианин? — Я язычник, но невозможно избавиться от влияния христианства. Если другими словами, то спокойствие можно достичь лишь тогда, когда моей жизни ничего не будет угрожать. — Твоей и сейчас ничего не угрожает. Ты — римский художник. — Я не римский художник, — сжал губы Мордред. — Я друид, умеющий пользоваться углем. — Ты должен помнить, что местью невозможно достичь спокойствия души. Месть совершается за мертвых и из-за мертвых. Тех, кого уже нет в нашем мире, и они никак не могут обрадованы твоему отмщению. Разве твой народ не был хранителем магического баланса и гармонии? — Когда-то давно был, — вздохнул Мордред. — Но теперь всё совершенно иначе. — Я приехал сюда вместе с тобой, чтобы начать новую жизнь без воспоминаний о прошлом. — А я предупреждал тебя, что я желаю мести. — Я жалею, что мы приехали к этой женщине. — К Моргане? — друид был недоволен этим диалогом. — Наверное, нужно было ехать в Александрию. — Там бы ты смог забыть о прошлом, начал бы вести духовную жизнь, — с надеждой проговорил Децим. — И был бы отступником? — Если ты не откажешься от мести, она убьет тебя. Она убивает всех. Как и Моргану. Разве ты этого не видишь? — Как ты смеешь о ней так говорить?! — возмутился Мордред, резко остановившись на дороге. — Её предали и жаждали убить даже не за её поступки, а за то, что она не выбирала. Никто из нас не выбирал родиться магом или нет. И ты не можешь себе представить, как тяжело жить на этом острове с таким бременем. Спроси у Сифы, если она действительно тебе дорога; спроси, что она чувствует, как прошло ее детство в бесконечных бегах. — Она лишена черноты, что поселилась в тебе и Моргане. — Черноты? — друид нервно засмеялся. — Черноты? Если ты не можешь понять, то лучше молчи. — Я желаю тебе добра и счастья, друг. Как и всем запутавшимся душам. — А я прошу у тебя лишь понимания. Понимания того, что теперь месть ради мертвых, это непросто «чёрное» чувство, но и долг. Мой долг и долг Морганы как Верховной жрицы. Долг наказать предателя нашей веры, служащего врагам. — Я постараюсь тебя понять, потому что ты мне дорог, — вздохнул римлянин. — Но Моргана плохо влияет на тебя. — Вы все говорите о ней, как о жестокой и злой женщине, но это абсолютно не так. — Я этого не говорил, но… — Мне сплетен было достаточно в Камелоте. — Некоторые из них правдивы. — Не хочу больше говорить, — несдержанно произнес Мордред, оставив Децима на площади перед входом в замок.       Децим тяжело выдохнул от переживаний за друга, который, на его взгляд, сильно поменялся, с тех пор, как вернулся домой. На материке Мордред необычайно редко рассказывал о Альбионе и своей прошлой жизни, а теперь Децим осознал причину. Всё поглощено слоем страдания, боли и страха, и ему было печально от того, что Мордред выбирал путь избавления не в виде прощения, иной веры и новой жизни, а обречённый путь прошлого, который неизвестно куда мог его привести. Все эти размышления привели римлянина к тяжести на сердце и глубокой грусти.       Только Сифа могла сгладить чувство накатывающейся тоски, и римлянин тут же поспешил к ней, как только был окончен плохой разговор с Мордредом. Он несколько раз постучал в двери лазарета и, услышав звонкое «да», отворил дверь, глядя на возлюбленную с неимоверной радостью. — Я хотел поблагодарить тебя. — Ты уже много раз говорил мне «спасибо», мне этого достаточно, — улыбнулась она в ответ. — Нет, — он ласково запротестовал и достал шкатулку. — Возьми.       Сифа неуверенно взяла небольшую коробочку из его тёплых рук, непринужденно соприкасаясь с его пальцами. Она неспешно открыла её и широко улыбнулась от восхищения, когда увидела серёжки. — Они прелестные, — благоговенно проговорила она, достав их из шкатулки. — Как и ты, — римлянин любовался её красотой и радовался вместе с ней.