Анклав магической любви

— Я сделал всё, что смог, — дрожащим голосом сказал Гили, глядя Эмрису в глаза. — Я вонзил нож ему в грудь, но не попал в сердце.       Маг поежился от холодного ветра и дождевых капель, прилетевших ему в лицо. Ему казалось, что он болен. Он чувствовал, что его тело бросало то в жар, то в холод, он бесконечно оглядывался, даже сидя на своей постели, он дрожал от страха, когда стражник привел его к Руадану, внимательно наблюдающему за ним, и Моргане, что сидела поодаль и практически ни на кого не смотрела, отдавая предпочтения одному из гримуаров. Гили знал, что она слушала, строчки текста её никак не интересовали, у нее не было сил вести допросы жителей замка самостоятельно. Но его никто не подозревал, наоборот, Руадан даже предостерёг, что жизнь любого мага сейчас в опасности, и Гили облегчённо выдохнул.       Только облегчение продлилось недолго. Внезапная болезнь начала брать вверх над магом. — Хорошо, что тебя не подозревают. Оставайся там и доверши дело до конца, — с напряжением ответил Эмрис. — Я не смогу, — тихо проговорил Гили. — Если он выживет, он назовёт твоё имя. Тебе дорога твоя жизнь? — Да…       Какая жизнь? Гили возвращался в ишмирскую крепость на рассвете и никак не мог представить свою дальнейшую жизнь. Он жаждал свободы, мира, справедливости и магии. Эмрис не мог ему этого дать, а Мордред… Мордред попытался… Гили от злости ударил себя по рукам и ощутил неукротимый озноб в своём теле.       Ишмир жил прежней жизнью, сложно было заметить какие-то серьезные перемены, потому что Моргана не сдавалась, она взвалила на себя все обязанности Мордреда, и ни один слуга или саксонский воин не видел ни единой слезинки или печали в ее глазах из-за происшествия, но они были пустыми, а голос настолько холодным и равнодушным, словно ледяной нож, режущий кожу.       Гили неспешно слез с коня и начал пристально всматриваться в балкон покоев Мордреда и встретился взглядом с Децимом. Римлянин немного поднял руку в знак приветствия и быстро опустил ее, скрывшись в комнате.       Осенний дождь продолжил моросил за окном, скоро снежинки заменят осточертевшие капли, скоро белизна уничтожит мрак, что приносили собою серые тучи. Такой же мрак царил и в душе Децима, но он свято верил в что-то хорошее в этом мире.       Он всю ночь перебирал рисунки Мордреда, прислушиваясь к его слабому дыханию. Единственному звуку в комнате. Римлянин ощущал тепло где-то глубоко в груди, рассматривая порт Корспотиума, будто бы они только вчера стояли на деревянном причале и ждали корабля, что привёл их на этот злосчастный остров.       С той роковой ночи прошло три дня, но Мордред всё ещё не приходил в себя. Сифа и Моргана с трудом смогли вытащить кинжал, чудом не задевший сердце, и теперь друид лежал в агонии, и Децим каждый час молился Христу, как и Моргана молила Триединую богиню…       Как только он вспомнил о ней, она неслышно вошла в комнату и обесцвеченными, будто бы блеклыми, глазами посмотрела на Децима. Он с грустью покачал головой и сел на стул, протирая лицо рукой.       Моргана сглотнула, плотно сжала губы и с осторожностью села на постель друида. Его грудь была хорошо забинтована и неровно вздымалась, а лицо казалось ведьме растерянным. Она так хотела вновь увидеть как он улыбается, как загораются его глаза и сияют, будто бы действительно они отражение летнего голубого неба. Откроет ли он их снова?       Сифа честно сказала, что не знала, выживет ли Мордред или нет. Ранение было слишком тяжёлым.       Децим, наблюдая за ведьмой, за её обеспокоенным и тусклым взглядом, обречённо вздохнул, и поднялся со стула. — Он не заслуживает такой смерти, — негромко проговорил римлянин. — Человек никогда не получает в жизни того, что заслуживает. Либо меньше, либо больше, — отрешённо ответила она, не оборачиваясь на Децима. — Что ты будешь делать? — Убью Эмриса. — А что бы сделал Мордред? — Что? — она молниеносно повернулась к нему. — Если бы ты погибла, что бы он сделал? — неуверенно произнёс римлянин. — Он поправится, — твердо сказала она. — Я не хочу даже думать о его смерти. — Мне искренне жаль, леди Моргана. — Почему ты так себя ведёшь?! — крикнула она, посмотрев на него слезящимися глазами. — Почему ты так равнодушен? Вы же были друзьями… — Да. — «Да» и? — Мне тоже больно. Мне очень больно, — тихо проговорил он и направился к выходу из комнаты, но, прикоснувшись к дверной ручке, остановился.       Моргана словно застыла, всматриваясь в Мордреда. Децим понимал, как ей сейчас тяжело, хоть она и старалась скрывать свои чувства. Очевидно, что друид был для нее больше, чем просто советник, но Децим не имел понятия, знал ли Мордред о ее любви, знал ли, что его чувства взаимны. Со стороны было всё ясно, будто бы солнечный день.       Римлянин подошёл к Моргане и нежно сжал её плечо, ощущая, как напряжённо всё её тело. — Он замечательный и порядочный человек, — сказал он. — Да, — кивнула она. — Он рассказывал тебе о том, как помог мне обворовать одну богатую римскую старуху? Это и смешная, и грустная история, за которую мне спустя время становится стыдно. Мордред всё время отговаривал меня. — Нет. Он рассказывал мало таких историй. — Наверное, боялся показаться в твоих глазах бесчестным человеком, — немного улыбнулся Децим. — Воровство и обман — не лучшие занятия. — Расскажи, — тихо ответила она и неспешно повернулась к нему. — Мы временно жили во Фракии, в белокаменном и богатым Диоклетианополе, медленно пробирались на север в Галлию. Это совершенно далёкая отсюда южная земля, но там замечательно, только Мордреду никогда не нравилось яркое солнце. Он вечно жаловался на жару и отсутствие дождей. — Да, он и сейчас говорил мне, что яркое солнце напоминает ему материк. — Не знаю, ему, наверное, нравится только бесконечная серость и дождь, — римлянин указал на окно. — Он был бы счастлив любоваться такой погодой. А в Диоклетианополе дожди шли лишь несколько месяцев в году… Это было три года назад, мне девятнадцать лет, я чувствовал, что у меня будто бы есть власть над всем миром, что я смогу многого добиться, но моё имя уже ничего не стоило. Я сын претора, но Рим уже умирал, и я понял, что смерть — один из ключей к свободе, поэтому решил разбогатеть и найти пристанище где-нибудь в красивом месте. Мордред был не против, он был юн и очень молчалив, но мы были вместе. Он был моим единственным другом, и остаётся им по сей день. — Он думал, что ты его презираешь, — вздохнула Моргана. — Нет. Совсем нет. Это скорее он меня мог бы презирать за все мои ветряные поступки. Я с рождения был христианином, но истинно поверил лишь несколько лет назад, и это не помешало мне придумать не самый лучший план заработка и сыграть на своем ещё живом имени и благородной семье. Несколько денег на презентабельную одежду добыть было легко, тем более с магией Мордреда, и мы решили направиться на открытый визит к одной знатной, но жутко старой и противной даме Диане. От неё всё время воняло потом и цветочными духами, и она красила басмой седые волосы. Из выживших после очередных нападок варваров родственников — у нее была только удивительной красоты внучка Кларисса, невинный цветок, словно белая лилия. Это читалось в её взгляде, манерах и жестах. Я решил ее влюбить в себя и убить ее бабушку, чтобы жить с красавицей. — Ты правда сможешь убить старуху и обманом заполучить ее деньги? — с неверием спрашивал меня Мордред, раздумывая над моей идеей. — Это будут наши деньги. И у меня будет замечательная и обворожительная жена. Ты видел её обнаженной? Она, кажется, заметила, что я тайком наблюдал за ней в купальне и разделась нарочно. — Ты влюблен не в нее, а в золото старухи..       И он был прав. Только я этого будто бы не понимал. Вот было такое… Такое веление сердца. Вижу красивую женщину и тянет меня к ней; конечно, до женитьбы, — он взмахнул руками, оправдываясь. — Мордред никогда меня не понимал, а тогда Кларисса ему действительно понравилась. Это было связано с тем, что на одном из ужинов она сказала пару комплиментов его работам, когда он рисовал ещё отвратительно. Мы были в гостях у них практически каждый день, и любовались их богатым убранством. - И когда же осмелишься? — спросил меня Мордред в один из вечеров. — Я не хочу оставаться во Фракии.       Он верный друг и не бросил меня даже когда я обесчестил себя воровством и убийством. Я попросил его о помощи, и он мне не отказал. Мне нужно было проникнуть в их дом незамеченным с помощью магии и так же выйти, ещё и постараться обвинить одного из рабов в убийстве госпожи. И это прекрасно сработало… — Децим немного сжал губы и стал говорить тише и беспокойнее. — Я задушил ее подушкой, Господи, — он перекрестился. — Надеюсь, что Бог меня простит… В моих дальнейших планах было утешить скорбящую Клариссу и жениться на ней. — И что же? — Что? Мордред страдал из-за моего поступка. Все время припоминал мне отговорки и сожаления… Он ненавидел убивать просто ради наживы, всегда, даже в битвах с разбойниками или иными шайками, он до последнего пытался сохранить всем жизнь, — римлянин сомкнул руки, крепко сжимая кулаки, буквально царапая ногтями свою кожу. — На самом деле нет ничего смешного в этой истории, иногда мне хочется так думать, чтобы облегчить тяжесть греха. Иисус мне помогает. — Я не понимаю твоей веры, — коротко ответила Моргана, аккуратно поглаживая Мордреда по голове. — Да и не нужно… Я старался утешать Клариссу, помогать ей, полагал, что она меня ни за что не заподозрит. Но она была не настолько глупой, как я думал. У меня была мысль, что Мордред ей всё рассказал, предал меня, но он этого не сделал, несмотря на все его речи. — Это мерзость, Децим. Я не могу больше с тобой находиться даже в одном комнате. Мне противно от одного осознания того, что ты всё же убил её, — говорил он мне. — А что мне оставалось делать? Жить нищим?! — Ты благородный человек, а поступил как малодушный стяжатель, как истинный раб, а не свободный человек. Свободный человек лишён радикализма страстей, он сочетает их в меру, чтобы быть живым.       Мордред тогда много читал, ведь я научил его греческому и латинскому, возможно, так он приобрел подобную рассудительность. Кларисса действительно влюбилась в меня, но когда она открыла правду, что я убийца ее бабушки, она не смогла это перенести… Пережить. Кларисса покончила с собой, она выпила яд, и деньги тем самым достались, наверное, вандалам. — Уж лучше немытым дикарям-язычникам, чем тебе, христианину с порочной душой, — сказала она за несколько часов до самоубийства.       После этого случая я осознал, что обесчестил себя. Себя и Мордреда, хоть и он и был всегда мне верен. Потом я погряз в пороке, пытаясь забыться. У меня были ещё другие женщины, абсолютно лёгкие влюбленности на одну или пару ночей, но я никогда больше не встречал такой невинности, как у Клариссы. И, честно признаться, Сифа напоминает мне её. Такая же чистая и невинная… А тогда я мог пользоваться другими женщинами, мне было всё безразлично, пока год назад я не решил всё же начать следовать христианским обычаям. И Мордред меня принял… А я обидел его. Я оскорбил его чувства, обвинил его в естественных стремлениях, будто бы они были срамом. Мне стыдно перед ним, и в ту ночь я попросил прощения. — И что он сказал? — спросила Моргана, посмотрев на Децима. — Сказал, что прощает, — он начал ронять скупые слезинки. — Конечно, прощает. Сказал, что поговорим завтра, но этого завтра для него не наступило. — Наступит, — с непоколебимой уверенностью сказала ведьма. — Он достоин хорошей и долгой жизни. Он верный друг. И тебе он очень верен, Моргана. Я даже злился, что он стал доверять тебе больше, чем мне, своему другу, но это был его выбор, и хоть я понимал причину, но не мог будто бы принять тебя. В Риме я не слышал ничего о таких женщинах, кроме легенд и мифов или дурацких слухов про Боудикку       Этот тяжёлый рассказ будто бы открыл Моргане понимание Децима как человека. Когда-то он совершил нечто ужасное, что мучило его из-за вины и морали, поэтому он и пожелал найти спасение в религии, уйти от реальности и формализовать свою жизнь, чтобы лишить себя новых возможных проступков. Забавно, что золота у них достаточно много. Значит, воровство всё же удалось. Децим прав, что Мордред достоин лучшей жизни. Он — самый замечательный из людей, которых она только знала за всю свою жизнь. — Мне ценны твои слова, — тихо проговорила ведьма. — Спасибо, — кивнул римлянин и пошёл к выходу из покоев. — Я оставлю тебя. Поговори с ним. Он бы этого хотел.       Как только Децим захлопнул дверь, Моргана зажала рот рукой и опустилась на колени, всеми силами сдерживая эмоции. Ей было тяжело дышать, будто бы груда камней висела на её плечах и от нее никак не избавиться. — Прости меня. Прости, умоляю, — прошептала она сквозь поток неконтролируемый поток слёз. — Я не смогла защитить тебя. Я не оправдала твоего доверия; твоей надежды на наше общее будущее магии. Прости меня…       Она захлебнулась слезами и откашлялась, размазывая сопли и пыль по лицу. Если бы Децим задержался ещё на пару минут, она бы разрыдалась при нем, не смогла бы так долго хранить в себе отчаяние и боль, словно тысячи ножей впивались в сердце и кромсали его изнутри. Она чувствовала себя безмерно одинокой, бесконечной одной в сплошном грязном лабиринте. — Мордред, — ласково сказала она и взяла его за обмякшую, но теплую руку. — Когда ты очнёшься, когда поправишься… Ты сам решишь, что мы сделаем с Эмрисом. Я сделаю ради тебя всё, что угодно… Всё, что бы ты хотел, что ты хочешь. Ты выздоровеешь и сможешь нарисовать ещё больше картин, башни или натюрморты, портреты — всё, что захочешь. Было бы замечательно завесить каждую стену твоими работами, я бы хотела каждый день смотреть на твои рисунки. Каждый день смотреть на тебя…       Моргана наклонила голову к его руке, желая ощутить его кожу на своём лице. Она заплакала ещё сильнее, прижимаясь к его недвижимой и расслабленной ладони. Она зажмурилась и сжала руки в кулаки, пытаясь представить, что он действительно прикасается к ней, ласкает ее лицо. Ведьма не имела понятия, каково это, ощущать прикосновения любимого человека. — Ты не умрёшь, — еле слышно сказала она и начала целовать его руку. — Солнце… или небо. У тебя глаза как небо. Как жаркое летнее небо. Такие же чистые и голубые. Ты скоро их откроешь. Я снова увижу в них небо, когда ты будешь проверять смету или, если ты не хочешь, не будешь их проверять, будешь рисовать что-то и я буду смотреть на тебя, на твой живой интерес, блеск в глазах… — она глубоко вздохнула. — Я люблю тебя. Ты обязательно поправишься.       Моргана осторожно встала с пола, стирая слезы с щек, и села на постель друида, внимательно наблюдая за его сном. Она неуверенно поцеловала его в лоб и закрыла глаза, пытаясь себя успокоить.       Всем было тяжело после произошедшего, и все понимали и видели боль Морганы, что бы она не делала, что скрыть. Рациональная догадка или её усталый и менее опрятный вид с слегка поломанной речью, будто бы она съедала половину слов, что произносила? При воспоминании об этом Децим поежился от мурашек, что пробежали по его телу. Страшно представить себе отчаяние глубоко любящей женщины, загнанной в угол, и римлянин не имел понятия, что будет дальше…       Он вернулся в свои покои и начал судорожно раскидывывать вещи, пытаясь укротить в себе волну переживаний. Когда Децим повалил деревянный стол на пол и тот раскололся на две части, на шум из смежной комнаты тут же прибежала Сифа. — Что происходит?! — закричала она. — Что ты делаешь?! — Я устал. — Усталость не даёт тебе права крушить наш дом, тем более все твои деньги принадлежат Моргане, — с недовольством ответила она. — Лучше замолкни, — возмущённо сказал римлянин, не оглядываясь на неё.       Он уже знал, что юный цветок лилии в отражении ее синих глаз он не увидит. Одно лишь бушующее море, что может сгубить тысячи кораблей. Сифа стала совсем другой, и римлянин, казалось, немного охладел к ней, когда потерялись все ее лёгкие и непосредственные качества, ее стремление к любви и заботе, ее живая улыбка, а не бубнеж текстов из Библии. — Почему ты со мной так говоришь? — она подошла ближе к мужу, желая, чтобы он посмотрел ей прямо в глаза. — Я же сказал, что устал. Мне плохо. — Душа Мордреда черна, ты ему ничем не поможешь. Вряд-ли такой человек нужен Богу, а не Дьяволу. — Что?! — он посмотрел на неё со злостью и разочарованием в глазах. — Ты обещал мне, что мы уедем, — вздохнула Сифа и подошла к мужу. — Возьми золото Мордреда или верни своё, и мы сможем купить себе хороший дом в Византии. — Замолкни! — крикнул Децим и ударил жену по лицу, отчего она резко упала на пол, глядя на него со слезами на глазах. — И не смей предлагать мне ничего подобного!       Нет-нет, ему нужно перестать ассоциировать Сифу с Клариссой, нужно перестать видеть в каждом дне своем жизни отражение прошлого, нужно перестать пытаться перекрыть его краской из стихов и догматов Библии. Децим загнал себя в клетку, и единственный, кто мог бы помочь ему советом или решением, — мучился в агонии, в неизвестности смерти, может быть его ждал Тир на Ног, может быть Авалонские туманы забрали бы странника, а может он вновь открыл бы глаза и увидел некрасивый потолок в своих покоях…       Римлянин не стал помогать жене подняться с пола, не стал ничего говорить и извиняться. Он сел на диван и даже не посмотрел в её сторону. Любимая жена только что предлагала пойти на предательство друга. То, чего Децим всё же никогда не позволит себе сделать, слишком многое их связывало, и римлянин даже не мог себе представить более лучшего хранителя тайн, чем Мордреда…