Волки

В холодном слабом утреннем свете все кажется ненастоящим: остывшая земля под ногами, небо над головой с тускнеющим бледным пятном, он сам. И тело перед ним — самое ненастоящее из всего. Предрассветный морок. Подобно миражу в пустыне призрак сонного паралича с лицом Римуса — потому что Сириус очевидно начинает сходить с ума от тоски по нему. Он ждет, что сейчас Римус откроет глаза и рассмеется ему в лицо. Шутка, Сириус! Иди спать, нечего бродить в лесу так поздно. Но протянутая к телу на земле рука все так же кажется не реальной. Значит, и смеяться никто в лицо не будет. Здесь нет ничего, что принадлежало бы знакомой действительности. Все ненастоящее. Ладонь ложится на теплое и гладкое. Сириус пропускает момент, когда дотрагивается до тела перед собой еще раз. И он тут же отпрыгивает, отходит на два шага назад, словно прикоснулся к огню. В это же время Римус тяжело выдыхает и открывает глаза. Их взгляды сразу пересекаются, будто настроены искать только друг друга. Это немного возвращает Сириуса на твердую землю. Первое, что он чувствует, — биение сердца в висках и нехватку воздуха из-за поверхностного дыхания. Римус — это непредсказуемое нечто — просто опускает глаза, с безразличным видом осматривается вокруг, скользит взглядом по своим ногам, а затем поднимается. Повседневность в его движениях, удивительная естественность чуть было не возвращают Сириуса к изначальному ощущению ненастоящести. Но остается одна неизменная вещь — смущение, его старый друг. Так что не дает этому случиться и окончательно в себя его приводит нагота Римуса, которую он не может проигнорировать, когда тот встает перед ним в полный рост. Сириус отворачивается. — Привет. Какого черта. — И что, я просто должен поздороваться в ответ? — голос Сириуса срывается на последнем слове, жар поднимается к лицу. Что ему делать? Что ему говорить? Что вообще происходит? — Ладно, дай мне секунду. — Римус делает движение в его сторону, и Сириус отшатывается, нелепо, боком, стараясь ни за что не поворачивать головы. — Не подходи. — Мгновение трезвости уступает панике, страху, ужасу, непониманию — Сириус не знает, чему именно. — Ты явно хочешь, чтобы я оделся. Моя одежда под тем кустом. — Он указывает головой куда-то; Сириус не может различить боковым зрением, но отходит в сторону. Слышится возня, шорох одежды и лязг пряжки ремня, после чего Сириус рискует посмотреть. Римус подхватывает его взгляд и останавливается. Он не успевает одеться полностью, только натягивает штаны, но без проблем сосредотачивается на Сириусе. И Римус остается Римусом — настоящий или нет, он ведет себя как обычно: уверенно и невозмутимо. — Хочешь поговорить о том, что увидел, прямо сейчас или позже, в другом месте? — Я не знаю, что я видел! — вспылил Сириус. Если не можешь побороть страх, на его место легко приходит гнев. — О, милый, ты знаешь. — Перестань! Что за херня. — Он зарывается в волосы руками и зажимает голову между ними, жмурится до синих пятен под веками. — Что. За. Херня. — Сириус. — Римус старается быть голосом разума, но едва ли есть что-то разумное во всем происходящем. — Нет! — Сириус открывает глаза. — Я был на твоей стороне, я защищал тебя. А ты оказался, господи, кем бы ты ни был... — Оборотнем. — Не перебивай! Хочется кричать, но частичка разума тормозит, напоминает, что крик привлечет внимание, поэтому из груди вырываются сиплые, слегка истеричные возгласы. — Меня все предупреждали, что с тобой нельзя связываться. А я связался и — что? Чтобы потом узнать это? Что ты убиваешь людей? Ох, блять. — Картинка плывет перед глазами, и он делает пару глубоких вздохов, нагибается и опирается руками о колени. — Почему ты не сделал этого сейчас? Или ты хотел убить кого-то из нас? Меня, моего отца? — Сириус! — Римус повышает голос, лицо каменеет; желтые глаза дико сверкнули молнией. И Сириус словно под воздействием заклятия умолкает. — Я никого не убивал и не убью, тем более тебя или кого-то из твоей семьи. — Как я могу верить тебе теперь? — Мне нужно, чтобы ты пришел в себя и смог меня спокойно выслушать. Я все тебе объясню. — Да черта с два! Ты никогда ничего не объясняешь. — Потому что ты не знал, кто я. Теперь знаешь. И я... — Знаю?! Я ничего не знаю о тебе. Римус прикусывает язык и хмурится. Тень боли проскальзывает на его лице, но быстро исчезает. Сириус снова не понимает, как быть: уйти нельзя, ему действительно нужны объяснения, но выслушивать их нет сил, хочется закричать, убежать, вылезти из кожи. Хочется раздвоиться, чтобы его двойник разобрался со всем вместо него, а он смог бы на время забыться, не принимать участия в этом, отдышаться немного. На задворках сознания мелькает искаженное чувство облегчения, когда Римус снова говорит, будучи самым невозмутимым участником их дуэта. — Это всего лишь я. — Его голос успокаивает, как лесная зелень, но все внутри Сириуса, несмотря ни на что, продолжает сопротивляться, и на этот раз он не сдается под его звучанием так легко. — Тот, кто приходил читать в твою библиотеку. Кто бегал с тобой и ругал Мопассана. Я вывел тебя из леса, когда ты заблудился. — Что это вообще сейчас значит. После выдохнутых устало слов повисает тишина. Они вполне могут разрушить последние нити, связывающие их прежних. Иногда Сириусу кажется, что он единственный создает эти нити, опутывает ими насильно. Единственный, кто действительно за них держится. Но если он что-то и вынесет из этой ночи, то это осознание того, что Римус тоже хватается крепко: — Что я тот, кем ты меня считал. Я не лгал тебе. — Просто недоговаривал? — совсем невесело усмехается Сириус. — Да. Сириус закрывает лицо руками. Римус продолжает: — Ты же понимаешь, почему. И разве я похож на того, кто желает тебе смерти? — Хорошо. — Руки соскальзывают с лица и падают по бокам, как висельники с веревок. — Но что насчет остальных? Что насчет Амикуса? Ты заявился ко мне всего день спустя и разыграл всю эту... — Сириус, пожалуйста, — Римус действительно умоляет. — Твои чувства понятны. Но неужели ты думаешь, что я один? Простая мысль тут же вплетается в сознание, как кинутый из ниоткуда камень, попавший по затылку. — Твой отец... — Нет. — Челюсть на мгновение сжимается, вырисовывая жесткую линию, затем расслабляется. — Я имею в виду, здесь не только я или он. У нас есть стая. А еще попадаются одиночки. Начать ходить в деревню мог кто угодно. Сириус должен был предположить — если бы, конечно, мог думать трезво в первые минуты неполного осознания, что перед ним стоит не человек. Не совсем. Думать о Римусе-оборотне, Римусе-волке у него получается только на четверть. Но вот — так просто, словно с луной ушло — и Сириус хочет ему верить. — Что в таком случае ты делал так близко к людям? — Ждал того, кто решил на них нападать. — Тебя могли увидеть. Сюда мог прийти не я, а мой отец. — Ну, значит, мне повезло, что это был ты, — Римус вдруг улыбается криво, что только взбесило Сириуса; его эмоции слишком нестабильны, словно наворачивают круг за кругом: непонимание, страх, злость, усталость. Быстро считав его настроение, Римус перестает, и лицо принимает серьезное выражение. — Я уже собирался уходить, но трансформация застала меня в неподходящее время. — Разве ты не должен, не знаю, чувствовать нужный момент? — Я чувствую. Теперь гнев располагается где-то на задворках сознания, прячется в румянце на щеках. Сириус понимает, что тяжело дышал все это время, и только сейчас начинает успокаиваться. Круг. Римус стоит перед ним на непривычном расстоянии в несколько шагов, со всклоченными волосами, в одних не до конца застегнутых штанах и с диким блеском в необычно ярких желтых глазах, что так же, как дыхание Сириуса, угасает постепенно — наверное, влияет только-только прошедшее полнолуние. Когда оба приходят в норму — если теперь хоть что-то нормально, — Римус делает шаг назад, как-то неровно, и опускает голову. Сириус видит, как двигается его рот, но не слышит ни звука. Только когда тот обнимает себя за плечи и сжимает зубы, он понимает, что впервые видит Римуса без ауры уверенности или проскальзывающего моментами нахального превосходства. Видит его смущенным. Собрав всю силу воли, Сириус делает шаг вперед; ему тут же становится стыдно за то, что приходится заставлять себя, но у него есть причина, впервые есть основание бояться, не доверять и вести себя осторожно. Напряжение можно взять и завязать в узел. Даже если по большей части Римус старается вести себя как обычно, Сириус знает, что он чувствует это так же ясно. Но ему нужно сократить расстояние между ними, хотя бы немного. Тело сопротивляется новой отчужденности, тянет вперед, но страх толкает назад. Один шаг. Он может пойти на этот компромисс. — Так почему не ушел? Римус поднимает голову. Их взгляды встречаются, и до сих пор не существовавшее в круге его эмоций беспокойство мгновенно рождается у Сириуса в животе. Он хочет отвести глаза, но, на удивление, Римус делает это первый. И говорит, пожимая плечами: — Услышал тебя. И, ну... — Почуял, — Сириус договаривает за него; брови сходятся к переносице, а рот кривится. Нет, он не чувствует отвращение, только все еще с трудом понимает, что человек перед ним — не совсем человек и обладает способностями, присущими животному. Действительно обладает. Волк — не тотем, не отличительный знак, не часть культуры, к которой принадлежит Римус. Волк — это часть него. Голова опять идет кругом. Но Сириус понимает, что все заканчивается, его организм сдается. Он сдается. Будь что будет. Руки поднимаются в попытке найти опору, но ничего, кроме утреннего сырого воздуха, вокруг нет. Деревья словно расступились, окружая его, заточая вместе с существом, которого ему придется узнавать заново, будто выставляя на арену друг против друга. Но Римус не нападает, а Сириус не собирается его ненавидеть. Он осторожно садится на землю и принимается считать вдохи и выдохи, как учила мать, когда ему нужно было прийти в чувства. Римус все еще стоит на месте, когда мир перестает вращаться, и Сириус снова смотрит на него. — И ты решил, что будет хорошей идеей устроить для меня такой перформанс? — раздается нервный смешок. — Я просто сглупил. Римус делает что-то глупое и признает это. Чертов день открытий для Сириуса Блэка. — Начинающаяся обратная трансформация и твое — да вообще человеческое — присутствие должны были прогнать меня, но именно из-за тебя я и затормозил. Прости. Мы давно не виделись. И это знакомо. Сириус вжимает ладони глубже в землю, так что она наверняка затесывается под его ногти, и еще один нервный смешок вырывается на выдохе. Римус остался, потому что почуял Сириуса. Прямо как когда Сириус пошел один в темный лес, потому что подумал, что найдет там Римуса. О, он не может его винить. — В глупостях мы схожи. Римус мгновение молчит. А потом, словно прочитав его мысли, вдруг усмехается. — Полагаю, что так. — И что, — Сириус сжимает и разжимает ладонь несколько раз, наслаждаясь холодом влажной земли между пальцев, — из-за твоих волчьих штучек мы можем, типа, чувствовать друг друга? — С чего бы, — теперь Римус смеется. — Только я. А ты просто дурак. Без способностей. — Эй, — возмущается Сириус и смотрит на него так, словно ничего из того, что произошло в эту ночь, не случилось с ними. Часть него — большая часть — желает сделать вид, что ничего на самом не произошло, забыть все, как глупую шутку. Но другая буксует, возвращает снова и снова к тому аду, что он увидел. У него столько вопросов. Ему понадобится время, чтобы переварить все, что увидели глаза и услышали уши. Сириус поднимается на ноги. — Мы должны поговорить обо всем в нормальное время. — Да, — кивает Римус и, наконец, принимается одеваться дальше. Сириус опускает взгляд. Болезненно-нежно-случайная улыбка зарницей тихо проскальзывает на губах, пока он слушает чужие движения и еле уловимое дыхание. Какая, в сущности, разница, кем оказался Римус. Важнее то, что Римус наконец-то здесь. — Выглядишь устало. — Да ну, — с сарказмом протягивает Сириус и бросает взгляд на Римуса. Они обмениваются ухмылками. Сириус не удерживается и трет глаза, которые после всего с удвоенной силой пытаются закрыться и отказываются фокусироваться на предметах вокруг. Оглядывается в сторону дома. — Иди, — мягко произносит Римус. — Я буду вечером. И Сириус идет, даже не спрашивая, где именно тот будет вечером. Оказывается, что еще до заката он услышит стук в окно своей комнаты, когда поднимется захватить книжку, чтобы почитать во дворе. Сначала он не придает этому значения. Но когда уже стоит на пороге комнаты, то слышит звук еще раз. Как будто в стекло кидают камушки. И действительно. Сириус сводит брови к переносице, пересекает комнату и выглядывает вниз на улицу. Римус кидает в окно его спальни россыпь мелких камней. Сириус открывает створку окна и недоверчиво оглядывает парня. — Мы что, в подростковой драме? — Однако что-то внутри удовлетворенно шевелится от такого нетривиального способа достучаться до него. — Никогда этого не делал, захотел попробовать, — Римус скалится в привычной своей ухмылке, но, тем не менее, выглядит несколько нерешительно и даже неловко: не уверен, как Сириус встретит его после всего. Сириус сам не знает. Он отпустил ситуацию утром, но видеть Римуса сейчас, в свете раннего вечера и на свежую голову, ощущается так, словно волки и обращения были его туманным кошмаром. Только на краю сознания что-то не дает покоя, тревожно мелькает беспокойством. Воспоминание о звуке рвущейся плоти дрожью прокатывается по позвоночнику; после такого человек не может оставаться живым. Но вот он, Римус, стоит перед его домом как ни в чем не бывало, целый, невредимый и вполне живой. Улыбается. Разговаривает. Как можно привыкнуть к мысли о существовании оборотней под боком, когда отрицаешь любые проявления сверхъестественных сил, Сириус не понимает. Шаг за шагом, проносится почти позабытая мантра в голове. Сириус закрывает глаза, делает глубокий вдох-выдох и снова смотрит на уже начинающего поникать Римуса. — Хэй, — быстро зовет его, — я один. Зайдешь? И Римус соглашается. Кивает отрывисто и широким шагом проходит за угол дома. Сириус перепрыгивает через ступеньку, чтобы встретить его. Когда дверь открывается, они застывают на мгновение, словно незнакомцы, пока Сириус не решает наконец-то нормально поздороваться за прошедшие полсуток. — Привет, — голос осторожно прокрадывается из горла. — Привет, — в тон ему произносит Римус. Так странно видеть его на пороге собственного дома. На голову выше, волосы в беспорядке, такой привычный, но в то же время неуловимо другой. Может, дело в заросшем трехдневной щетиной лице, чуть темнее, чем волосы, на которую Сириус обращает внимание только сейчас. Словно завороженный, Сириус отходит в сторону, приглашая войти, и принимается вместе с ним оглядывать свой же дом, как в первый раз. Похожи ли их дома? Живут ли оборотни в таких же домах, как люди? Сонм вопросов привычно занимает место в голове, что он принимает с облегчением и радостью — совсем не хочется снова бояться. — Миленько тут у вас, — нарушает тишину Римус и указывает пальцем на голову оленя, торчащую над камином. Сириус смущается. — Это отец... — Черт, — вдруг говорит Римус и тянется рукой к чучелу. Он проводит ладонью по рогам и останавливает ее на макушке, зарываясь в короткую грубую шерсть. — Я знал его. — Знал? Римус отводит взгляд от оленя и смотрит на погрустневшего Сириуса, сжавшегося и обхватившего себя руками за локти. — Шучу, — он сверкает зубами и начинает смеяться. — Я же не лесная фея. — Придурок, — закатывает глаза Сириус. Смех Римуса чуднó звучит в этих стенах, кажется даже чуть более нереальным, чем его открывшаяся природа. И это разрушает любую оборону. Сириус расслабляется. — Так, значит, оборотень. Римус садится на край дивана, и глаза Сириуса непривычно опускаются, смотрят на него сверху-вниз. Римус согласно мычит и выжидающе цепляется взглядом. — Какой-то катаклизм создал вас, эксперименты древних людей, магия или что? — Люди называют ликантропию болезнью. Я не знаю, откуда она, но не считаю, что болен. Просто отличаюсь. — Когда тебя укусили? — О. Меня не кусали. Я таким родился. — То есть ты типа... чистокровный? — Если хочешь, — усмехается Римус, — можно и так сказать. Разговор снова обрывается. Сириус мнется на месте, не зная, продолжать ли ему стоять здесь или лучше сесть рядом. Римус воспринимает его замешательство по-другому: — Можешь спрашивать, о чем захочешь. Уверен, ты уже составил список вопросов. Сириус все-таки садится рядом. — На самом деле, нет. Римус устраивается удобнее и поворачивается к нему, облокачиваясь рукой на спинку дивана и подпирая голову. — Нет? — через хитрый прищур желтых глаз. — Нет. Первое, что сделал Сириус, когда проснулся в двенадцать дня, это уставился глазами в потолок, пытаясь понять, была ли прошедшая ночь сном. Он провел в таком состоянии не меньше часа, и весь последующий день превратился в набор привычных механических действий, растянутых во времени и сопровождающихся мыслями о Римусе и оборотнях. Вопросы появлялись и исчезали, а потом он, наконец, решил отвлечься, чтобы оставить беспокойные мысли, но к тому времени объект вопросов и волнений начал кидать камушки в его окно. У Сириуса нет списка. Он просто ждет первый вопрос, какой придет в голову, а потом задает его. — Ты где-то помылся? Утром выглядел хуже. — Вот, например. Не самый удачный. — Ну, спасибо, — смеется Римус. — Последние несколько дней был кое-чем занят, а потом полнолуние пришло, так что было не до этого. — Прости, — смущается Сириус. — Мне просто интересно с... бытовой точки зрения. Как ты живешь. — А как ты себе представляешь? — поднимает бровь Римус. — Вообще-то никак. Я еще в процессе осознания того, кто ты. Ты чувствуешь себя хоть вполовину человеком? — А я не похож на человека? — снова смех. — Кажется, у тебя не было сомнений на этот счет. Сириус опускает взгляд и подбирает колени к подбородку, сжимаясь на диване в комок неловкости. Но Римус сжаливается над ним. — Для тебя я человек, но только с некоторыми преимуществами, такими как слух и зрение. И с некоторыми ограничениями — мои глаза, например. Не каждый, как ты, просто соглашается с этим. Обычно их цвет вызывает много вопросов. Вместе с ними и обращениями каждый месяц я вряд ли смог бы жить в большом городе, так что территория моих передвижений сильно ограничена. Хотя меня и не тянет уходить далеко от леса, моего дома. А насчет того, где я моюсь, — он издает смешок, — то в любом водоеме, пока тепло. Сириус вздрагивает от холода, когда представляет. Какое уж тут тепло для холодных рек и озер в их окрестностях. Кроме озера вниз по дороге от дома, теплых мест он не знает. — А где ты берешь, ну, хотя бы мыло? — У меня есть несколько пряток в лесу с разными необходимыми вещами. — Твой дом настолько далеко? — удивляется Сириус. — Полтора дня пути, если не спешить. Гораздо быстрее, когда ты волк. — И ты решил пожить буквально в лесу, чтобы иметь возможность книжки почитать? Римус склоняет голову и отводит взгляд. — Ага. Сириус уверен, что сидит с тем самым лицом, которое называют сложным. Но Римус все равно не смотрит на него, так что ничего страшного. Он старается сделать вид, что понимает. — Хорошо. Так ты говоришь, что для меня ты человек. А для других оборотней? — Волк. — Понятно. — Нет, совершенно ничего не понятно. Сириус чувствует, как начинает вариться мозг. — И ты живешь в стае. Они твоя кровная семья? — Нет. Только отец и мама. Была. Остальные обращены. Есть еще Сэм, мой близкий друг, он, как и я, рожден был оборотнем. Но с родителями у него сложные отношения, поэтому он практически с детства с нами. — С детства, — повторяет Сириус и нахмуривается. Внезапно до него доходит кое-что, и получить ответ на следующий вопрос ему страшно, словно это действительно имеет значение. — Тебе же не двадцать пять, да? Римус снова смотрит на него. В глазах мелькают насмешливые искорки, и Сириус разрывается между желанием дать ему подзатыльник, потому что, ладно, это правда важно, и попытками остановить свои мысли, которые успевают самостоятельно накинуть Римусу сверху лет триста, как минимум. Черт возьми. — Если честно, мне нравится смотреть за тем, как ты мучаешься. — Не зря люди говорят, что оборотни жестокие. Римус пожимает плечами. — Ну же. — Что, если я скажу, что мне сто? — Это будет меньше, чем я представил, — Сириус старается не беспокоиться при мысли о том, что Римус прожил целый век. — Ты не поверишь. — После всего-то? — Вот именно. — Ты просто любишь строить из себя загадочного парня, да? О, или, простите, мужчину. Старца. Римус смеется, а Сириус хватает его за плечо и слегка трясет, улыбаясь, пока упрашивает. — Пожалуйста! Я даже согласен на то, что это будет мой последний вопрос на сегодня. — Мне тридцать. — Тридцать?.. — Просто тридцать. — Быть не может. — Я же говорил. Сириус сидит с застывшим удивлением на лице, забавно наморщив нос, и все так же цепляется за Римуса. — Почему тогда ты соврал мне насчет возраста раньше? Это не большая разница. — На всякий случай. Оборотни медленно стареют. Но мы живем не на много дольше людей, лет сто пятьдесят. — Что ж. Значит, тебе на самом деле могло быть и сто. — Могло быть. На этом разговор затихает. Конечно, у Сириуса еще пестрая куча вопросов, они появляются с каждым новым ответом. Но ему немного стыдно заваливать Римуса всеми сразу, пусть тот и дал зеленый свет. Возможно, на многие из них он просто узнает ответы постепенно. На самом деле, теперь, когда он и Римус чувствуют себя расслабленно в компании друг друга, как раньше, Сириус понимает, что все его вопросы не имеют смысла, когда на поверхности плавает один самый важный. — Что мы собираемся делать дальше? Он запоздало отнимает руку от плеча Римуса, отмечая, что прикасается к нему уже в третий раз. — Мы? Что ты имеешь в виду? — Нападения. Ты сказал, что выжидал того, кто начал нападать на людей. — Я собираюсь следить за окрестностями каждое полнолуние, потому что мне не удалось ничего выяснить за прошедшие недели разговоров и поисков. А ты будешь держаться от всего этого подальше. — Но мой отец охотник, я могу стать посредником между ним и оборотнями. Ты же не собираешься открываться ему. — Нет, не собираюсь. Ты тоже не должен был знать. Если б я мог предположить, что ты захочешь поучаствовать в этом, то ни за что бы не допустил ошибки задержаться. — И я так бы и остался в неведении? — Думаю, ты бы этого хотел. Хотел, думает Сириус. Еще несколько часов назад очень хотел. Но теперь он не может представить себе, как жил бы, если бы никогда не узнал о настоящем Римусе. — Больше нет. Я же говорил, что хочу знать все о тебе. И эту часть, как оказалось, тоже. Римус странно смотрит на него, и Сириус теряется под этим взглядом. Неужели он ляпнул что-то не то? — В любом случае, я не могу подвергать тебя опасности. — Но я же не собираюсь выслеживать оборотня вместе с тобой в лесу. Просто хочу быть полезным, где это возможно. Римус молча упирается лбом в сложенные в замок ладони. Сириус думает об обычно отстраненном Римусе, которому мало до чего есть дело, а потом вспоминает его хмурое выражение лица, когда он впервые узнал о нападении волка. — Почему ты так беспокоишься? — Потому что боюсь, что это может оказаться волк из моей стаи. Хорошо помнишь легенду, которую я рассказал? Про две стаи? Моя — та, что признает за людьми право жить в деревне. Так что это личное. — Римус поворачивает к нему голову и сдвигается вперед, чтобы наклониться и опереться локтями о колени. — А еще в любой момент жертвой можешь стать ты. Я не прощу себя, если допущу это. Сириус поджимает губы. Об этом он не думал. Не о том, что может оказаться жертвой, а о том, что Римус переживает за него. — Римус... — Давай поговорим об этом в следующий раз? У нас есть время до следующей луны. Сириус знает, что это не просьба. — Ладно. Спорить с тобой бесполезно, я помню, — он вздыхает и одним движением руки убирает волосы назад. — Привычка быть главным? — О, я еще не главный, — усмехается Римус. — Но ты сказал «моя стая». — Однажды. Но пока что вожак — мой отец. — А, — Сириус пытается уместить в голове факт того, кем в иерархии оборотней является его друг. — Да, логично. Значит ли это... что тебе полагается в дальнейшем иметь наследника? — Господи, Сириус, — тихо смеется Римус в ладонь. — Что? Или вы деретесь за место? — Такой исход возможен. Но обычно мы мирно передаем статус по наследству, когда старый вожак слабеет, а новый готов занять его место. — Прямо королевская семья, — фыркает Сириус. — Быть во главе стаи — огромная ответственность. Это единственное, что у нас общего с королевскими семьями. — И это возвращает нас к моему предыдущему вопросу. Римус поворачивает голову к нему и снисходительно улыбается, с видом вселенской усталости прижимаясь виском к раскрытой ладони. — Хорошо, хорошо. — Руки поднимаются в сдающемся жесте. Сириус думает, что нужно сменить тему. Никаких оборотней и наследников. — Хочешь посмотреть мою спальню? Римус весело смеется. — Это намек на что-то? — Нет, — тут же смущается Сириус, но усмешка прорывается через его прикушенную нижнюю губу. — Просто показываю дом. Но если не хочешь, я не заставляю. — Пойдем, — Римус пожимает плечами.