Волки

На взгляд Сириуса, Римус слишком робко чувствует себя в его комнате, словно ступает туда, куда не велено. Он стоит почти у самой двери, неловко сунув руки в карманы штанов, и Сириус в который раз удивляется подобным переменам в его поведении. Взгляд Римуса проходится по выцветшим обоям непримечательного бежевого цвета, большому шкафу в противоположной от кровати стороне, окну без занавесок с заваленным книгами, карандашами, кистями, рисунками и пустыми листами бумаги подоконником — и ниже, где на полу скидано все, что не влезло на подоконник. Затем взгляд останавливается на прикроватной тумбочке. — Набор маленькой принцессы? — Римус усмехается и указывает подбородком на тюбики и баночки с ухаживающими средствами для кожи. — Очень смешно, — закатывает глаза Сириус. — Банальный уход за собой — не какая-то уникальная девчачья прерогатива. Он присаживается на край тумбочки и в приглашающем жесте протягивает руку перед собой. Римус хмурится, но идет к нему. В голове Сириуса вдруг мелькает мысль о том, как было бы неловко, если бы мебель не выдержала его веса, начала бы коситься, а он бы свалился с нее, и как раз в тот момент, когда Римус с сомнением собирается взять его за руку, изо рта вырывается смешок. Сириус ничего не может с этим поделать, и Римус почти обиженно отдергивает руку назад к груди. — Прости, я просто... — Сириус шире раскрывает ладонь, подзывая обратно. — Представил, как падаю с тумбочки. Римус моргает, затем выгибает бровь. Мгновение он смотрит на него, а потом тоже смеется, выдыхая через нос, и качает головой. Его рука все еще остается у груди, и Сириус привстает, чтобы взять ее, наконец, в свою. Он садится обратно, тем самым заставляя Римуса шагнуть вперед. У Сириуса нет привычки хватать людей за руки, но он не думает, просто делает, смутно чувствуя что-то непривычное за ребрами от тепла его сухой кожи под своими пальцами. Возможно, так проявляется трепет от соприкосновения со сверхъестественным существом, в существование которых он не верил еще прошлым вечером. — У тебя, например, ладони грубые, — говорит Сириус и разворачивает ладонь Римуса к себе, чтобы провести большим пальцем прямо по центру. — Чувствуешь разницу? Он свободно оставляет свою руку в его руке, позволяя изучить, и наблюдает за тем, как брови Римуса снова сходятся к переносице, а глаза смотрят вниз, скрытые длинными ресницами. — Допустим, — подает голос Римус и поднимает взгляд. — Это плохо? — Нет. Это просто как есть. — Никогда об этом не думал. Сириус чувствует, как тот застывает, продолжая мягко сжимать его ладонь, а сам вдруг понимает, что не может выдержать взгляд Римуса, и делает первую пришедшую в голову вещь. Он берет стоящую позади баночку с кремом свободной рукой и открывает ее неловкими движениями — никто из них не убирает протянутые друг к другу руки — Можно? Римус озадаченно кивает. Сириус наносит крем на тыльную сторону его ладони, откладывает баночку обратно, а затем принимается втирать крем в кожу. Римус молчит, и Сириус чувствует его взгляд на себе, но не отрывается от своего занятия. Он проходится по каждому пальцу отдельно, между ними и к внутренней части ладони. На удивление, это дается ему легче и почти не вызывает смущения, в отличие от поддержания зрительного контакта. Сириус методично проделывает то же самое еще раз с другой рукой. — Это странно. Возможно. Но Римус говорит о своих руках. Он подносит их к лицу и вдыхает специфический миндальный запах, чуть-чуть морщится, затем сгибает пальцы, чтобы несколько раз провести ими по ладоням. — Мои руки теперь скользкие. — Нужно время, чтобы крем впитался. — Не понимаю, как ты пользуешься этой штукой на постоянной основе, — усмехается Римус. Сириус пожимает плечами и улыбается в ответ. Какое-то время Римус еще осматривается, а потом подходит к подоконнику и склоняется над рисунками. Сириус тоже смотрит на них, благодарный себе за то, что хранит рисунки с Римусом в тумбочке — не хотелось бы, чтобы тот увидел случайно. Сириус все еще не знает, откуда взялось это смущение, но лучше он сам покажет их, чем Римус поймает его с поличным. — Ты не говорил мне, что рисуешь. — Пальцы выхватывают один из рисунков — вид из окна кухни на лес. — Я начал не так давно. Точнее, вернулся к этому. Римус кивает, затем откладывает рисунок в сторону и берет следующий, из небольшой стопки изображений людей. На нем, в темных фиолетовых и бордовых цветах, Мэри завязывает свои вьющиеся волосы в пучок. Сириус не очень хорошо запомнил ее с их первой и единственной встречи, но общее сходство с девушкой можно заметить. Потом идет Молли Уизли, которая в тот момент поймала Сириуса за рисованием, после чего принялась активно и воодушевленно позировать. Дальше — множество изображений Ирмы: еще парочка набросков с того дня, когда он впервые нарисовал ее, и полноценные рисунки — у озера в пасмурную погоду, на фоне закатного неба, играющая с Зоуи во дворе их дома, читающая в библиотеке. — Красивая девушка, видел ее с тобой, — Римус наклоняет голову вбок, словно задумавшись, а затем переводит взгляд на Сириуса. — Как зовут? — Ирма. — У тебя много рисунков с ней. Знал бы ты, сколько у меня рисунков с тобой, думает Сириус. — Ну, Ирму довольно легко рисовать. И она чаще остальных оказывается рядом, когда мне хочется это сделать. Римус продолжает смотреть на него изучающим взглядом, словно хочет спросить что-то еще. Сириус не имеет представления, о чем. Так и не решившись, Римус возвращается к рисункам, рассматривает их еще немного, а затем, когда откладывает обратно, смахивает случайно пару пустых листов, и под ними обнаруживается позабытый Сириусом набросок, на котором он пытался изобразить, как выглядит дом Римуса и самого парня вместе с его отцом. — О, а это кто? — Вообще-то... Я просто рисовал дом в лесу, а потом подумал, что, наверное, этот дом может принадлежать тебе. Так что это ты и твой отец, полагаю. Римус усмехается, берет рисунок и садится на пол перед Сириусом. Сириус бы предложил кровать, но без проблем тоже опускается, чтобы оказаться на одном уровне. — Настоящий дом пошире. — Тогда я не знал, что вас там целая стая. — Сириус придвигается ближе, чтобы видеть рисунок не вверх ногами. — А какой он вообще? Твой дом. — Не думаю, что сильно отличается от других. Но своих комнат у нас нет, как у тебя, все живем в одной. — Звучит тесно. Что насчет личного пространства? — Мы не особенно в нем нуждаемся. Но если что, всегда можно уйти в лес. — А если... — начинает Сириус и тут же останавливается. Не хочется лезть так сильно в личную жизнь, но ему действительно становится интересно. Взвесив все «за» и «против», он вздыхает и решает продолжить. В конце концов, Римус сказал, что он может спрашивать что угодно. — Вы же наверняка вступаете в отношения внутри стаи... Он не знает, как лучше сформулировать вопрос. Ему редко даются подобные разговоры, что иногда, если честно, раздражает. Словно он наивный ребенок. Римус терпеливо ждет. В одно мгновение Сириусу хочется, чтобы Римус продолжил за него, наверняка же понимает, о чем он; а в следующее в голову влезают непрошенные образы того, как вся стая... Видимо, что-то в нем выдает дикую, но в то же время имеющую под собой основания, пришедшую на ум мысль. — Что ты там себе напредставлял? — улыбается Римус. — Не смейся, пожалуйста, если я скажу какую-то глупость. — Постараюсь. Скрытая в его голосе усмешка мало воодушевляет. Но Сириус уже начал этот разговор. — Оборотни моногамны, как волки, или же ваш стайный образ жизни предполагает то, что вы спите, эм, все вместе? И, конечно же, Римус смеется. — Моя стая свободна в вопросах секса, но мы не устраиваем никаких оргий. Иисусе, Сириус, — он прикрывает лицо рукой, продолжая смеяться. — Прости, но ты действительно забавный. — О, ну извините, мистер оборотень, что я ничего не знаю о вас. Сириус чувствует, как щеки начинают краснеть, и наклоняет голову, в надежде, что волосы скроют румянец. Но если Римус и замечает, то никак не комментирует, чтобы не вгонять его в краску еще больше. — Ладно. Я не должен был. — Римус убирает руку от лица и честно старается не смеяться. — Понимаю, почему ты предположил, но — нет. Некоторые вступают в сексуальные отношения, Патриция и Ник, например. Ним... Дора как-то притаскивала с собой какую-то девчонку из другой стаи, пока они не ушли, потому что две стаи не могут сосуществовать вместе на одной территории. И тогда, если кому-то нужна комната, мы просто уходим из нее. Но не забывай, что мы комфортно чувствуем себя и в лесу, так что нет ничего в том, чтобы уединиться с кем-то вне стен хижины. — И что, это только о сексе? — Ничего общего с любовью, насколько я знаю. Вот мои родители любили друг друга, у Йонаса была женщина; остальные пока не встретили своего партнера. — Значит, все-таки моногамны? — Да, когда находим истинную пару. — И живете вместе до конца жизни? Как настоящие волки? — Или страдаем до конца жизни. Не всегда получается любить того, кто обязательно будет любить тебя в ответ, — голос Римуса становится тише. — Красиво звучит: найти себе кого-то и быть с ним до самой смерти. Но жизнь есть жизнь. Не все идет так, как хотелось бы. Сириус поджимает губы. Только что Римус смеялся над ним, а теперь Сириус, кажется, затрагивает нечто такое, что не стоило бы. Он узнал главную тайну Римуса Люпина, но это вообще не означает, что теперь тот будет понятен, как день. Под старым секретом обнаруживается новый. Он решает не идти дальше, предоставляя Римусу выбор. Но Римус не закрывается от него совсем; уровень его доверия распускает все удерживающие Сириуса швы, как тряпичную куклу, и он никогда до сих пор не ощущал такого благоговения от того, что ему доверяют. — Если оборотень находит пару в другом оборотне, то обычно их влечение взаимное. Но мы не только волки, мы также люди, поэтому ничто не защищает нас от того, чтобы полюбить человека. — Часто такое случается? Римус пожимает плечами. Что-то болезненное есть в его внешне спокойном облике, и Сириус задумывается, могло ли похожее произойти с ним. Сердце тоскливо сжимается. — Тогда оборотень навсегда остается один? — Не знаю; о счастливых парах рассказывают с большей охотой, чем о тех, кто так никого и не нашел. — Прямо как у людей, — хмыкает Сириус. — Надеюсь, что и как у людей, в жизни такого оборотня найдется, может, и не та самая истинная любовь, но кто-то, с кем будет приятно провести остаток жизни. Римус улыбается. Сириус улыбается в ответ и чувствует, как его слова откликаются в них обоих одинаково. Он не может утверждать, что именно происходит в личной жизни Римуса, но понимает, что для него самого истинная любовь звучит маловероятно. — Расскажи лучше о своей стае. Так Сириус впервые узнает о других созданиях, живущих под боком у людей. Хотя они не отличаются слишком сильно: во многом те же увлечения, цели, планы на жизнь. Так же заводят друзей, любят и ненавидят, воспитывают детей, занимаются хозяйством, гуляют в солнечную погоду и прячутся под крышей в дождь. Разница заметна лишь тогда, когда Римус упоминает, кто и как пахнет или чем они занимаются под полной луной. А еще в том, с какой привязанностью он говорит о стае. Не каждый человек способен создавать такие прочные узы с другими. Сириус замечает, с какой особенной теплотой Римус отзывается о Сэме и Доре, но избегает говорить об отце. В эту часть своей жизни он не пускает его так же, как и раньше. И Сириус решает попытаться. — Здорово, когда у тебя есть такая семья. — А человеческие семьи не такие? — Не все. Я бы сказал, что дружная и крепкая семья — это, скорее, исключение, а не правило. Думаю, моя семья была такой. И семья моего старого друга. У остальных моих знакомых родители либо в разводе, либо ненавидят друг дружку. У кого-то нет матери или отца; чаще всего отца. Я знал парня, которого из дома выгнал пьющий отец, и еще одного, у кого остались только бабушка и тетка, и они не слишком о нем заботились. У матери была подруга, которая постоянно терпела измены мужа, лишь бы у ее детей была полноценная семья. Нередко пары в браке разводятся. Много разных историй. Мало по-настоящему счастливых семей. — Ужасно. — Да. Какое-то время они молчат. Римус задумчиво царапает доски пола перед собой. Его очертания слегка расплываются во мраке опускающихся на деревню сумерек, но Сириус не хочет включать свет. Потом Римус поднимает взгляд на него и мягко усмехается. — Значит, тебе тоже в каком-то смысле повезло иметь свою стаю. — Ну, я не могу учуять приближение своего отца и понять, что он не в духе, еще не успев увидеть его лица, — хмыкает Сириус. — Но да. Римус опирается боком о стену и складывает руки на груди, продолжая смотреть на него. Сириус считает, пора. — К слову об отце. Ты, кажется, не очень любишь говорить о своем. — Это трудно. — Почему? Римус вздыхает, его брови медленно сводятся к переносице, словно он чувствует начинающуюся головную боль. — Долгая история. Он... Очень сложный. Несмотря на все, что я тебе рассказал о стае и наших взаимоотношениях в ней, отец для меня всегда остается темной историей. Я чувствую с ним связь более крепкую, чем с остальными, но мне никогда не удавалось понять его до конца. Иногда кажется, я совсем его не знаю. — Что заставляет тебя так думать? — Сириус притягивает колени к себе и кладет на них подбородок. Римус выглядит так, словно собирается с силами для того, чтобы открыть ему очередную тайну. Он отводит взгляд в сторону, а когда возвращает, то смотрит очень, очень внимательно. — Я хочу, чтобы ты меня правильно понял. И не делал поспешных выводов. — Обещаю. Тишина повисает еще на мгновение. — Моя стая не всегда была безобидной. Нас было больше, и мы нападали на людей. Точнее, я в этом не участвовал — мне было только девять, когда все изменилось. Римус сглатывает и выпрямляется в спине. — И моя мама тоже не участвовала. Она была добрейшей женщиной, выступала против насилия и жестокости. Забавно, как они сошлись с отцом, да? — усмехается Римус. — Но любовь идет своими путями, а они правда любили друг друга. И в конце концов это раскололо стаю на две части. Еще до моего рождения настроения начали меняться, все меньше и меньше наших выходили в деревню, занимая сторону мамы. Отец долгое время ничего не говорил по этому поводу. Но все решилось без его участия — один волк посчитал, что если убить мою маму, то все вопросы разрешатся, или что-то такое. Я не знаю. Как я и сказал, мне было девять. Конечно, она была отомщена. Но отец оказался перед выбором — либо ничего не менять и тем самым остаться на стороне предателей, ведь те, кто хотели жить по-старому, совершенно не жалели об убийстве, либо выступить за идеалы, которые поддерживала мама. Естественно, он выбрал второе. Так остались только мы всемером. — Но пять лет назад мой отец отстреливал волков. Как это могло случиться, если стая разделилась задолго до того, как мы переехали сюда? — Уверен, это были самые обычные волки. Оборотня человеку убить гораздо труднее. Твоему отцу не удалось сделать это в прошлый раз. Сириус хмурится. Света в комнате почти не осталось, только глаза Римуса все еще отчетливо видны. Это одновременно и завораживает, и заставляет дрожь спуститься по позвоночнику. — Почему так произошло, если связь членов стаи настолько крепка? — Вот это, пожалуй, является нашим исключением из правила. — И ты думаешь, что подобное может случиться опять? — Я очень этого боюсь. Не могу представить, что кто-то из стаи решил вернуться к старым привычкам. Иногда... — Римус запинается. Звучит так, словно дыхание застревает в его горле. — Иногда я думаю, что это отец. Но только потому, что помню, кем он был. Это несправедливо, ведь он доказал, что изменился. И мы вдвоем проверяли оборотней-одиночек, когда все обнаружилось. Этой ночью никто не появился, что наводит на мысль о том, что это все же был одинокий волк, который успел скрыться и больше не объявится. Но и доказательств этому нет. Я не знаю, сколько полнолуний должен провести здесь, чтобы быть спокойным. — Почему этим не занимается кто-то другой? — О нападениях знаем только я и отец. Глупо говорить о них, если есть подозрения на кого-то из стаи. К тому же я не просто какой-то волк. Мне придется занять место отца однажды, а что за вожак из меня получится, если я буду скидывать всю работу на него? Открывшееся прошлое стаи немного пугает, но не Сириусу судить о том, что и как происходит у оборотней, поэтому он старается просто принять информацию и переварить ее, но ему сложно верить в стаю так же, как в нее верит Римус. Если они убивали раньше, то что мешает им начать снова? Несмотря на осторожность, именно его привязанность, возможно, лишает нужной объективности. Сириус медленно кивает и смотрит вниз. — Ты же не боишься меня? — вдруг спрашивает Римус вполголоса. — После этой ночи и того, что я рассказал. Это всего лишь... — Ты, да, — продолжает Сириус и возвращает внимание к нему. — Мне было страшно, но сейчас нет, я тебя не боюсь. Я доверяю тебе. И постараюсь доверять твоим суждениям о стае, хотя это сложно. — Спасибо. — Тебе не за что благодарить меня, — усмехается Сириус и подползает ближе. — Тебе спасибо за то, что открылся. Ему хочется взять Римуса за руку в знак поддержки и понимания, а еще просто потому, что это приятно. Но, наверное, сейчас это лишнее. — А можно еще вопрос? — Ты и твои вопросы, — смеется Римус. — Мне казалось, я дал тебе полную свободу. — Хорошо. Ты говорил, что Дора привела девушку?.. — Да. Что не так? — Нет, ничего. Ты просто так легко сказал об этом. Римус поджимает губы и смотрит на него так, словно не до конца понимает, что Сириус имеет в виду. А потом издает негромкое «Оу». — Точно. Для людей это имеет большое значение, да? Сириусу почему-то становится стыдно, будто он лично провинился в чем-то. — Зависит от человека, — он заправляет волосы за ухо. — Но в целом, да, хотя я не знаю, почему общество так волнует, кто с кем встречается. — То есть для тебя это не имеет значения? — Нет. Я спросил, потому что непривычно слышать, как кто-то так легко рассказывает о подобных вещах. — Эм, — Римус прикусывает нижнюю губу. — Мне трудно уловить разницу, точнее, почему люди много внимания уделяют этому, но если что-то и может волновать оборотня в чужих отношениях, то только принадлежность к стае. Волк должен выбрать, с кем он останется, если создаст пару с чужаком. Такие выборы довольно болезненные. Бывает, что пара просто создает новую стаю. Свою. Сириусу хочется спросить, что же происходит с теми, кто вступает в отношения с человеком, но он вовремя останавливается, чтобы не возвращать Римуса к явно не самой приятной теме. — Надеюсь, человечество однажды тоже к этому придет. Римус улыбается. — У них уже есть ты. Так что обязательно придет. Разговор затихает, а темнота проникает уже в каждый уголок дома. За облаками не видно луны, вместо окна — темно-синее пятно неба. Пора включить свет. Но Сириус хотел бы остаться в темноте с Римусом, пока солнце не взойдет снова. Он так скучал по нему. — Мне пора, — разрушает мягкую тишину Римус. — Твой отец, наверное, скоро вернется. — И что? Думаешь, выгонит тебя? — усмехается Сириус. — Он не относится к тебе так же, как другие. Честно говоря, он тебя и не знает, чтобы составить какое-то мнение. — Но слухи до него точно должны были дойти. — Я ничего об этом не знаю. В любом случае, ты мой друг, а он склонен хорошо относиться к моим друзьям. — А комендантский час? Как, по-твоему, он отнесется к тому, что я пойду в лес? — Он собирается его снять. А если ты боишься, что он начнет задаваться вопросами, оборотень ты или нет, то, уверяю, ему и в голову не придет. Разве что поуговаривает тебя остаться на ночь на диване в гостиной. — Римус на это смеется. До Сириуса вдруг доходит: — Но ты действительно можешь переночевать здесь. Лучше же, чем на улице. — Воздух теплый, трава сухая, — глаза Римуса смотрят снисходительно, забавляясь. — И для меня это не проблема. — У нас стоит водонагреватель. — Еще не хватало в чужих домах ванные принимать. — Он не чужой. Он мой. Римус тихо смеется. — Прости, но вряд ли есть что-то, чем ты сможешь меня заманить. — Я должен был попытаться, — усмехается Сириус и закатывает глаза. Они поднимаются с пола, и Сириус почти вслепую идет зажигать свет, затем провожает Римуса до выхода. Лестница тоскливо скрипит под ними на последней ступеньке. — Забыл сказать, — не доходя до двери, Римус поворачивается, чтобы посмотреть на Сириуса. — Ты прекрасно рисуешь. Людям с твоих портретов повезло оказаться на них. Сириус смущенно улыбается. Римус понятия не имеет, что он оказывается на рисунках чаще остальных. — Когда ты придешь в следующий раз? — Завтра, если хочешь. — Хочу. Библиотека? — Да. В последний раз, когда они прощались, Римус его обнял. Сириус не знает, допустимо ли это сейчас, и просто ждет. Обычно они либо кивали, либо махали слегка рукой — и в качестве приветствия, и в качестве прощания. Теперь Сириус не понимает, что нормально для них. Но, если бы его спросили, он бы не отказался от объятий. Римус же ничего не делает, только продолжает стоять. Из-за этой заминки, которой у них никогда не было, Сириус чувствует что-то странное, непонятный зуд под кожей, похожий на тот, когда впервые прыгаешь в воду с тарзанки. Но куда собирается прыгнуть он? — Увидимся, — звучит мягкий голос над ним, а Сириус не помнит, когда успел опустить голову. Следующее, что он видит, когда поднимает ее, это спина Римуса, удаляющаяся со ступенек крыльца. Сириус чувствует себя обделенным. Он собирается лечь спать, чтобы быстрее наступил следующий день.