Волки

Поддающийся внезапному порыву Сириус спрыгивает с кровати и зажигает в комнате свет. Он не смотрит на время, не может даже примерно сказать, который час. Ему нет до этого дела. Он думает, что если не сделает — попытается сделать — кое-что прямо сейчас, то не решится больше никогда. Сириус спускается в прихожую, снимает со стены не слишком большое зеркало, в отражение которого можно уместиться по пояс, и затаскивает в свою комнату. Затем берет несколько чистых листов бумаги, карандаш и садится перед прислоненным к шкафу зеркалом. Медленно выдыхает и усмехается. Рисовать себя — неловко и странно. Но, так уж и быть, он может постараться для Римуса. Первые два рисунка оказываются перечеркнутыми и смятыми, потому что Сириус не способен заставить себя отнестись к этому серьезно. На третий раз он берет себя в руки и представляет, что снова учится, а это его домашнее задание — нарисовать автопортрет. Но и эта попытка ничем не заканчивается, когда он не может определиться, должен ли улыбаться на рисунке или нет. Потом Сириус излишне долго рассматривает свои брови, которые кажутся ему слишком прямыми, когда у большинства нормальных людей они красиво изгибаются. Только к шестому рисунку он смиряется и даже почти доводит дело до конца, но когда приступает к волосам, то ему кажется, что они слишком длинные — не та мысль, которая обычно его посещает, и он задумчиво уставляется в зеркало. Он убирает волосы назад, затем закидывает на одно плечо, на другое. Забирает их в хвост, потом распускает и встряхивает головой. В отражении все в порядке, волосы такие, как ему нравится. Но на рисунке выглядят совсем не так. Сириус не понимает, в чем проблема, и перечеркивает и эту версию себя. Глаза начинают слипаться, когда он решает нарисовать себя без улыбки, только по плечи, со свободно забранными волосами, смотрящего чуть вбок. Он уже не помнит, в какой момент ушло смущение и появились легкое раздражение и усталость. Когда рисунок готов, Сириус не может поверить, что сделал это. Он всматривается в карандашные линии, раздумывая, можно ли отдать это Римусу, а потом понимает, что должен смотреть прямо, а не куда-то в сторону. Сириус тяжело вздыхает и ложится на живот, лицом в пол. Бесполезно. Он готов нарисовать тысячу Римусов, миссис Уизли, но ни одного себя. Через несколько минут он поднимается, сгребает все рисунки в кучу и сминает в один большой шар. Пока он решает, куда бы его запустить, в окно что-то стучит. Взгляд переходит на темное пятно окна с очертаниями деревьев. Звук знакомый, но Сириус не понимает, пока не слышит еще раз и не видит какой-то проблеск, рассыпающийся вниз, как песок с отлогого берега. Он поднимается и тянется, разминая уставшие мышцы, зевает в ладонь. Под окном в слабом свете, исходящем из комнаты, стоит Римус, сунув руки в карманы штанов. Они молча смотрят друг на друга, пока Сириус не качает снисходительно головой. Римус криво улыбается. Открывается окно. — Снова камни, — тихо произносит Сириус и опирается подбородком на обе ладони. — Поздновато для визитов через дверь. Сириус согласно хмыкает и потирает сонные глаза, затем снова смотрит на Римуса. Мгновение в голове нет ни одной мысли, а Римус подходит ближе и к чему-то примеряется. Тогда Сириус хмурится, и до него доходит, что происходит, но не успевает он открыть рот, как Римус хватается за водосточную трубу и встает на выступ внизу дома. — Ты упадешь, — шипит Сириус, высовываясь из окна. — Ты меня недооцениваешь. Сириус бегло осматривает стену дома под собой. — Ладно, но тебе не забраться в комнату, тут не за что взяться. — Подашь мне руку, — просто говорит Римус. — Я не такой сильный. — Однако Сириус уже готов подхватить его в любой момент. Задней мыслью он думает о том, что они наверняка создают много шума и могут разбудить отца, но тут чужая рука крепко цепляется за запястье, из-за чего он покачивается вперед, пропуская выдох, но вовремя отклоняется назад и сжимает запястье Римуса в ответ. Сириус слегка тянет его на себя, пока Римус не хватается за оконную раму второй рукой. Он подтягивается, и Сириус обхватывает его за плечи, помогая заползти внутрь. Оказавшись на подоконнике, Римус садится на колени и широко улыбается, будто совершил какую-то ребяческую выходку. Может, так и было для тридцатилетнего оборотня. Сириус опускает руки и усмехается. — И что привело тебя сюда? — Теплое человеческое тело. Был бы Сириус железкой с проводами — заискрился бы. Но Римус, кажется, видит и так, и его улыбка становится шире, глаза как-то хищно поблескивают. Он снимает обувь и мягко приземляется на пол. Сириус слегка нервно поводит бровью. — Звучит как угроза. — Ты знал, с кем имеешь дело. Римусу требуется буквально полшага, чтобы они оказались вплотную друг к другу. Его улыбка смягчается, блеск в глазах успокаивается. Ты — дом, мысленно произносит Сириус. Будь здесь. Стань светом, стань шорохом в темном углу, стань скрипом половиц. Будь здесь. Рука легко ложится на его бедро, Сириус даже не вздрагивает. — Веришь, нет, там в лесу некого обнимать. — А тебе невтерпеж? Римус медленно качает головой из стороны в сторону и отрицательно мычит. Рука поднимается выше, пока не останавливается под ребрами, а взгляд перемещается за плечо Сириуса. — Чем был занят? Сириус оборачивается и смотрит на уже начавший разваливаться ком бумаги. Он наклоняется и сжимает его в ладонях, возвращая форму, а потом собирается кинуть в мусорное ведро, но Римус останавливает его. — Рисовал? — Переводил бумагу. Римус садится на пол и принимается разворачивать смятые листы, а Сириус тяжело падает на кровать, прислоняется спиной к стене и складывает руки на груди. Он не очень хочет, чтобы тот смотрел, но не протестует — так Римус хотя бы будет знать, что Сириус пытался. Римус не останавливается, пока под его пальцами не распрямляется каждый лист, а потом бросает взгляд на зеркало. — О. Затем он смотрит на Сириуса и обратно на рисунки. Перебрав несколько из них, вытягивает тот, что был нарисован последним. — Я бы забрал себе этот. Что тебе не понравилось? — Взгляд. Римус выглядит так, будто готов отпустить какую-нибудь колкость, усмехнуться, но не делает этого, за что Сириус ему благодарен. Вместо этого он убирает помятый рисунок к остальным, а затем идет к кровати и садится рядом. — А с другими что не так? — Все. Больше Римус вопросов не задает. Они сидят и смотрят на смятые и перечеркнутые рисунки на полу и молчат, а потом Сириус невольно переводит взгляд на зеркало и обнаруживает, что в отражение легко помещаются они оба. Ему приходится глубоко вдохнуть, когда он впервые со стороны видит себя рядом с Римусом и Римуса рядом с собой. Они такие... целые. Два человека на смятом одеяле на фоне простых бежевых обоев, но если бы его спросили, чего не хватает этой картине, то он бы ответил, что всего достаточно. Она такая, какая есть. Цельная. Красивая. Сириус склоняет голову на плечо Римуса, и внутри что-то словно щелкает, как будто сложившиеся магниты, наконец-то повернутые друг к другу правильными сторонами. Он смотрит на Римуса в отражении, и тот словно чувствует его взгляд даже так и встречается с ним. Это конец и начало всего. Может, Сириусу и не нужно набираться храбрости. Все давно произошло и без его вмешательства, они очевидны в отражении этого старого небольшого зеркала, и Сириус закрывает глаза. Он думает о проскользнувшем сквозь пальцы лете, оставившем в его ладонях так много всего. О луне, красках и недочитанных книгах. О смерти Амикуса Кэрроу, о более давних потерях. О страхе, недоверии, о дружбе и о любви. О несправедливости. О принятии. Римус целует его в макушку, тем самым останавливая беспорядочный поток мыслей, и Сириус понимает, что прямо сейчас ему надо сосредоточиться только на этом. На осенней ночи и теплом плече под ухом. Все остальное начнет иметь значение только с восходом солнца. — Ты не отдашь мне ни одного рисунка? — спустя долгое время спрашивает Римус. Сириус смотрит на раскиданную на полу бумагу. — Нет. Но если хочешь, забери сам. — А потом: — Тебе не кажется, что у меня слишком прямые брови? Здесь Римус не удерживается и фыркает. — Дугой, как и у всех. — Ты так говоришь, чтобы успокоить меня. — Ты слишком долго сидел перед зеркалом. — Да, поэтому и заметил. Римус отодвигается слишком быстро, и Сириус чуть не падает. Но Римус же его и подхватывает, разворачивая к себе, и заключает его лицо в ладони, большие пальцы оглаживают щеки, поднимаются выше, чтобы провести по бровям. — Клянусь, они обычные. Сириус немного хмурится. — Теперь это похоже на оскорбление. Римус смеется. — Самый очаровательный человек, которого я когда-либо встречал. Самый красивый. Самый добрый. С самыми непрямыми бровями. Сириус в одном взмахе ресниц от того, чтобы умереть от смущения. Но заразительный смех Римуса побеждает все остальное, и Сириус смеется вместе с ним. В какой-то момент, не сговариваясь, они все же избавляются от неудавшихся — не по мнению Римуса — рисунков, а затем, в погрузившейся во мрак комнате, прижимаются друг к другу под одеялом. Рука Римуса привычно оказывается в волосах Сириуса, а тот целомудренно приникает лбом к его груди, спрятанной под футболкой, как будто прикоснуться к коже было бы слишком. Хотя Сириус уже не уверен, что для них означает слишком. Возможно, слишком — это когда они спят в разных местах, далеко друг от друга. Несмотря на полусонное состояние, он долго не может сомкнуть глаза. Ему так тепло, комфортно и нежно, что хочется впитывать и впитывать. Он слушает дыхание Римуса и ощущает под пальцами позвонки и мышцы его спины. Иногда Сириус почти трепетно проводит по ним рукой, как будто случайно, не решаясь на что-то большее. Постепенно в комнате светлеет, и Сириус понимает, что вот-вот наступит утро, а ему все не спится. Он задается вопросом, спит ли Римус — его сердцебиение такое же ровное, дыхание спокойное. Тем не менее Сириус тихонько окликает его. На удивление, через некоторое время он слышит свое имя, произнесенное на тот же манер. Рука, до этого неподвижная в его волосах, проводит по ним и подбирается к уху. Сириус наклоняет голову и смотрит наверх. Глаза Римуса закрыты. И он осознает, что не может заснуть потому, что, когда проснется, всего этого не будет. Римус уйдет и вряд ли снова окажется в его постели следующей ночью. Что-то подсказывает Сириусу, что если он хорошо попросит, то Римус проведет с ним еще одну, две, три ночи. Но так не будет продолжаться долго; для этого им пришлось бы остаться в этом мире одним, где нет осуждающих взглядов, где можно быть оборотнем, где безопасно. Это наводит Сириуса на мысли о том, что он понятия не имеет, как будет дальше. Встречи в сезон? Как долго, пока люди не начнут задаваться вопросами? Стая Римуса. Отец Сириуса. И кто они друг другу? Он чувствует, что вот-вот подберет слово, но оно теряется, как камень, брошенный в океан, среди вопросов о том, что им с этим делать. — Укуси меня, — раздается в предутренней тишине. Римус открывает глаза. — Что? — Укуси меня. Обрати меня. Сириус отчетливо ощущает неискренность своих слов, продиктованных паникой и обидой на обстоятельства. Римус тоже. Они сталкиваются взглядами. — Ты этого не хочешь. — Я не знаю, что еще делать. Сириус не может дать определение выражению лица Римуса, которое на мгновение появляется после этих слов, но ему становится одновременно больно и сладко от взгляда на него. Затем Римус ложится на спину и тянет Сириуса на себя. Не то чтобы для этого действительно приходится приложить усилия. Римус заворачивает их в одеяло, словно в кокон, и Сириус чувствует: вот он, мир только для них двоих. Можно закрыть глаза, чтобы все остальное исчезло, что Сириус и делает. Но этот мир такой чертовски маленький, его недостаточно. Больше похоже на побег, временное пристанище. В таком жить не получится. Но боже, как же хочется. — Попроси меня о чем-то, чего ты хочешь на самом деле. Мысль проскальзывает в беспокойном сознании Сириуса, та самая, которая мучает и преследует его в последние недели. Он чувствует момент и почти произносит это, но... Римус покинет его утром, и все будет бессмысленно. У них есть дни впереди, лес и библиотека, река, поле за пустырем. Но они почти лишены ночей. Сириус находит его руку под одеялом и мягко сжимает. — Не уходи раньше, чем я проснусь. Он знает, почему Римус предпочел бы уйти. Но у него нет сил и желания быть осторожным. — Хорошо. Сириус умирает от жары, когда открывает глаза утром. Не лучшая идея засыпать с оборотнем в таком положении, да еще и под одеялом в непроветриваемой комнате. И у Сириуса... есть проблема, которая может стать больше, если он начнет двигаться. Он старается сосредоточиться на чем угодно другом, благодарный за то, что их бедра не находятся друг напротив друга. Это неловко. Но физический дискомфорт отходит на второй, десятый план, по сравнению с удовлетворением от того, что Римус остался. Он остался. Сириус медленно выдыхает куда-то в его шею, ни секунды не думая о том, что всего несколько часов назад расчертил себе ограничения чужой футболкой. Римус недовольно стонет. — Даже для меня тут слишком жарко. — О, это потому что я с тобой, — не может удержаться Сириус. — Нет, это потому что я с тобой, — фыркает Римус. К большому сожалению, после этого Римус принимается выползать из-под него. Он встает с кровати и открывает окно. К Сириусу приходит позабытое чувство разочарования, потому что он был уверен, что сможет немного насладиться утренними объятиями. Но Римус, словно слыша его мысли, возвращается в постель. Сириус лежит на животе, обхватив руками скомканное одеяло, и пялится на Римуса. — Быстро ты нашел мне замену. Не убирая одеяла — на всякий случай — Сириус моментально тянет смеющегося Римуса на себя. Все еще жарко, поэтому он только обхватывает его согнутые в локтях руки и прижимается к ним грудью. — Доброе утро, — смягчившимся голосом говорит Римус. — Доброе, — шепчет Сириус. Они лежат в тишине, пока на нижнем этаже не раздаются шаги. Сириус вздыхает. — Ты собираешься уйти через окно? — Не знаю. У тебя будут неприятности, если твой отец увидит меня? — Не знаю. Нет. Через какое-то время Сириус переворачивается на спину и хмурится. — Мы взрослые люди. Мы можем просто спуститься вниз. — Да? Сириус поворачивает голову и видит издевательскую ухмылку Римуса. Он закатывает глаза. — Просто пойдем. Сделаю тебе завтрак. Римус пожимает плечами и поднимается с постели. Это самый неловкий завтрак, в котором когда-либо участвовал Сириус. Его отец не скрывает удивления, когда они оба здороваются с ним, но только здоровается в ответ. Сириус пытается поддержать с ним ни к чему не обязывающий диалог, пока делает тосты. Римус тихо, но расслабленно сидит за столом, переводя взгляд с одного на другого. Сириус кожей чувствует, как отец хочет оставить их одних, но не может, потому что еще не доел собственный завтрак. Потом Римус уходит. И Сириус, закрывая за ним дверь, знает, что не может сбежать к себе в комнату. Он идет на кухню, где отец уже раскуривает трубку. — Наверное, нам нужно поговорить с тобой. Сириус чувствует себя провинившимся ребенком. — Если ты так думаешь, пап. Орион медленно и тяжело вздыхает. Он не смотрит на сына. Сириус садится напротив него. — Но, если честно, я не представляю, что мне тебе сказать, — через мучительную минуту продолжает Орион. — Ты давно вырос, я не могу указывать тебе, что делать. Поучать, что хорошо, что плохо. Ты сам отвечаешь за свою жизнь. Воздух постепенно тяжелеет. Сириус впервые ощущает страх перед отцом. Настоящий; не тот, который возникал у него в детстве, когда он делал то, чего ему делать было нельзя, и ожидал наказания за проступок. — Не знаю, интересует ли тебя мое мнение, но, извини, я все-таки твой отец, поэтому скажу: мне не то чтобы нравится то, что происходит. Ты ничего мне не говоришь, но я не слепой. — Пап... — Сириус тщетно пытается поймать его взгляд. — Не перебивай. Просто выслушай. Это единственное, что я прошу от тебя. — Он быстро затягивается и так же быстро выдыхает дым. — Повторю, мне не нравится, что происходит. Я не думаю, что понимаю это. Но. Но, если ты уверен, что это то, что тебе нужно, тогда я не имею права вставать у тебя на пути. Потому что ты выглядишь живым, Сириус. Живее, чем раньше. Потеря Вальбурги... я знаю, как тяжело тебе далась смерть мамы. Можно было подумать, что ты пришел в норму за эти пять лет, но я помню, каким ты был до ее смерти, до всего, что произошло после. Что-то все равно мешало тебе наслаждаться жизнью так же, как раньше. Но этим летом... Этим летом я снова увидел того Сириуса, каким ты был в Лондоне. Хотя, впрочем, еще не совсем; но ты на пути. Мне жаль, что ни одна девушка не смогла сделать этого для тебя — хотя я и считаю, что ты просто не давал им и шанса. Но как бы то ни было, ты выглядишь счастливее. И это единственное, что действительно имеет значение. Сириус плотно сжимает губы. Он просто смотрит на отца и пытается осознать каждое его слово. Поза Ориона расслабляется. Он поднимает взгляд на Сириуса. — Может, я молчал все это время, но у меня также немало вопросов к Римусу. И я только надеюсь, что у тебя есть ответы. Не для меня, я не буду ни о чем спрашивать. Для себя. Сириус кивает. Орион выглядит удовлетворенным и этим. С еще одним тяжелым вздохом он встает из-за стола и уходит, а Сириус остается. Он даже не уверен, почему молча согласился со всем, что сказал отец. Но разве где-то прозвучала ложь? Сириус возвращается в спальню и с головой заворачивается в одеяло на не заправленной постели, где все еще прячутся отпечатки их с Римусом тел. Ни одна девушка. Что ж, если бы он мог выбирать, то все равно не выбрал бы ничего другого. Со всеми шероховатостями и углами, со всеми трудностями, которые ему предстоят. Чем ближе полнолуние, тем беспокойнее становится Римус. Видимо, на этот раз уверенность в том, что за убийством стоит волк из его стаи, делает его таким. Сириус не знает, что сказать, как помочь. Римус только отмахивается, когда он заводит разговор на эту тему, и ему ничего не остается, кроме как соглашаться с таким положением вещей. Они решают, что сегодня, за два дня до полнолуния, Римус уйдет в неизвестном направлении, в менее знакомую, более далекую часть леса, и теперь сидят в тишине библиотеки. Их разделяет стол и напряженное молчание с обеих сторон. Только спустя два человека, зашедших и вышедших из библиотеки, Римус произносит: — Это случится. Сириус выглядывает из-за книги. — Что? — В полнолуние. Волк покажется. — Почему ты так думаешь? — Хочешь, назови это предчувствием. — Римус поводит плечом. — Или верой в то, что на этот раз план сработает. Сириус смотрит на него несколько мгновений, а затем захлопывает книгу и отодвигает подальше от себя. — Ладно. Римус подрывается с места, будто «ладно» было кодовым словом. Больше оттягивать время ухода смысла нет, да и ничего не получается сегодня — ни разговор, ни дело. Спокойствие возвращается только на момент прощания. Они обнимаются, как обычно, но, когда Сириус отстраняется, Римус не расцепляет рук и притягивает его обратно к себе, лицом к лицу. Сириус неловко пристраивает руки сначала на его плечах, а потом опускает к груди и вцепляется в толстовку. Как будто настроение Римуса передается и ему, и он не может его отпустить, пока не выпросит обещания, что тот будет в порядке. — Скажи, что все пройдет хорошо. — Все пройдет хорошо. — Никто не пострадает. Римус открывает рот, чтобы дать ему еще одно обещание, но не делает этого. Он поджимает губы, а потом усмешка расползается по ним. — Это всего лишь луна. — Римус заправляет волосы Сириуса за ухо. — И моя стая. Сириус хмурится, но не успевает ничего сказать, потому что Римус наклоняется и целует его в лоб, вкладывая все свои обещания в этот жест. Сириус непроизвольно закрывает глаза. Римус задерживается так на какое-то время, а затем его губы оставляют поцелуй на переносице, на щеках, спускаются ниже. И разум Сириуса очищается. Оборотни, полнолуния, планы — к черту. Он замирает и ждет. Он знает, что будет дальше. Но что-то не дает Римусу этого сделать: он замирает, прислушиваясь. Кто-то медленно открывает дверь, будто она тяжела, как мир, и они оборачиваются. — Молли! — слышится из-за нее, а потом в помещение втягивается фигура Хэма Хэнскома. — Я принес землю и горшки для твоих цветов! Перед собой мужчина держит два мешка, побольше и поменьше, которые ставит на пол, как только дверь закрывается за ним. Римус отходит от Сириуса. — Иду! — кричит миссис Уизли со второго этажа. Хэм отряхивает руки и поворачивает голову к парням, замечая их только теперь. — Привет, Сириус. Сириус кивает, не в состоянии выдать что-то членораздельное, а Римус уже идет по направлению к выходу. Хэм делает шаг в сторону, пропуская его. И Римус уходит. Вернись, хочет крикнуть Сириус. Вернись и закончи то, что начал! На лестнице показывается миссис Уизли, с которой Хэм тут же заводит громкий разговор. Горшки достаются из мешка, стуча об пол, вокруг становится слишком шумно, и Сириус уходит на кухню. Слишком быстро. Его лицо начинает гореть, словно следы от поцелуев превратились в маленькие пожары, и Сириус беззвучно кричит в ладони. Издевательство. К сожалению, он знает Римуса слишком хорошо, чтобы не бежать за ним следом. Остается только переждать полнолуние.