bestiaire de poèmes

Запоздалое утро встретило литератора жутким похмельем и теплыми лучами мартовского солнца, вальсирующих по разноцветными плакатам над кроватью мученика. Многие из них настоящие пенсионеры, висящие тут с еще со школьных лет Осаму. Различная всячина от каких-то билетиков и зарисовок до постеров старых групп, которые парень вытянул из коробки с виниловыми грампластинками. Он перебрался в былую родительскую квартиру около года назад, решив, что если отживать свои скудные деньки, то точно не под одной крышей с Мори Огаем, контроль которого заставлял чувствовать себя слегка неудобно. Очевидно, то было проявление заботы и беспокойства за единственного племянника. Для Дазая же, который всю осознанную жизнь провел в одиночестве, когда близким было на него, мягко говоря, начхать, – это не то что дискомфортно, это было порой невозможно. Да и как можно было предаваться сладостному расслаблению после пары тройки граммов опиата, когда тебя от вездесущего дядюшки разделяет всего-навсего картонная стена. Дазай пристрастился к наркотикам еще в начале последнего школьного года обучения. То была классическая история: попробовал на празднование дня рождения какого-то из своих школьных приятелей, имя которого он даже не может припомнить и позже начал брать на пробу регулярно. Школьник сбегал от реальности, проводя поздние вечера в запертой комнате с компанией заветного порошка, что стало своего рода привычкой. После злосчастия с его предками его зависимость только усугубилась, плотно заключив юношу в объятия не намереваясь отпускать. Но, как оказалось, все же отпустила, пусть и спустя два года. Лучше поздно, чем никогда, верно? Конечно, иной раз цепляется длинными острыми когтями за краешки подсознания, создавая целый парадокс мыслей, но Дазай не позволяет подступиться слишком близко, всячески держа себя в руках и отгоняя свою верную спутницу из прошлого забвения. Приложив немало усилий юноша оторвал голову от подушки и принял сидячее положение. Голова раскалывалась будто по ней проехал не то что грузовик, а оборудованный тяжеленный танк. Призрачно продвигаясь на кухню, чтобы налить желанный стакан воды, парень полуприкрытыми глазами осматривал беспорядок в квартире. Пришлось зайти в одну из комнат и разгрести восставший там хаос, чтобы найти хотя бы одну одиноко лежавшую на полу чашку. Все потому, что, кажется, кружек на типичном для них месте на кухне вовсе не осталось и надобно собирать пожитки по всей квартире. Прошлепав в ванную комнату и умывшись Дазай почувствовал себя значительно лучше. Взбодрившись прозрачной жидкостью, которая холодком высыхала на лице, он направился в свою комнату, параллельно прокручивая события ночи. Комната окутанная сумерками, слегка рассеивающимися от золотого свечения заходящего солнца. Фигура, застывшая в метре от своей постели, словно восковая. Он вспомнил хмурого юношу с пестрой розой в руках. Он вспомнил то, как не мог выкинуть его из головы и он вспомнил свой внезапный порыв прокомментировать его работу. «Нет нет нет нет нет нет нет нет…» - повторял в мыслях под стать безумцу шатен. Все же рассеяв фантомную пародию на статуи он сдвинулся с места, приземляясь на кровать. Взяв телефон в руки, парень успел было выдохнуть, что на первый взгляд ничего не изменилось, пока не увидел красный огонек, оповещающий о новом сообщение. Он тяжело сглотнул, когда адресатом этого единственным письма в его списке диалогов, оказался парень с портрета. Шатен моментально вернулся в ленту новостей и найдя тот самый пост, начал шерстить комментарии. Сердце пропустило удар, когда он увидел среди множества восхищенных слов и всевозможных сердечек, свою рукопись, не обделенную вниманием других пользователей. С каждым прочитанным словом лицо стремительно покрывалось багровыми пятнами. В написанном им комментарии был отрывок из его обожаемого стиха «Твои глаза - сапфира два», только с множеством опечаток и, как будто еще недостаточно опозорив, с добавлением в конце непонятного набора букв. Вероятно, когда он заснул на телефоне он случайно напечатал и огромную череду рандомных букв. Дазай пораженный до самых чертиков души все же решился открыть диалог. Глаза его были расширены, а сердце трепетало от испуга. Он начал вчитываться в строки сообщения. От каждого слова, по которому бегло пробегал взгляд, а его рука становилась все ближе и ближе к лицу, пока не столкнулась со лбом, что можно охарактеризовать, как позу неумолимо пристыженного.

***

Попробуйте представить физиономию, которая одновременно поражена, заинтригована и не на шутку озадачена. Представили? Именно с такой миной сидел рыжий долгие минуты, пытаясь справиться с удивлением из-за премудренного шифра, оставленного неким таинственным комментатором под его последней работой. Буквы прыгали, будто адресат не то что не попадал, а писал закрытыми глазами. «Эрик Вайнхенмайер, будучи слепым покорил Эверест, а этот тупица, по сей видимости, такой же слеповатый, покорил мою страничку,» - парировал у себя в мыслях Чуя, наблюдая за количеством сердечек и смеющихся пользователей под прозаичным комментарием. Сидя на паркете он упорно старался разгадать эту головоломку из игры букв. Благо додумался вбить несчастные строки в поисковую строку и приятно для себя осознал, что это поразительно прекрасный стих, а не какая-то издевка. «Полдела сделано, но что означает этот хаотичный набор букв на излете, черт возьми? Если это автор так подписался, то хотел бы я взглянуть на этого умника,» - усмехнулся в голос Накахара, представляя гримасу этого чудака. Приняв комфортное расположение, он примостился в позу лотоса, облокотившись о что-то смутно напоминающее кровать. Смутно потому, что было устелено непроглядным количеством листов с плотной бумагой, прикрывающих целое пространство и не оставляющих живого места на ложе. Сколько себя помнит он всегда устраивал катаклизмы в своем покое во время творческого метаморфизма. А что поделать, если только занявшись наведением хотя бы минимального порядка он терял всякую концентрацию и больше не мог продолжать процесс творения? Чуя Накахара находил упоение в этом творческом излияние еще с самого раннего детства. Рисование для маленького рыжего чуда было метафорой к контролю. Он выбирал всё, — неладно пишущие фломастеры, которые давали воспитатели приюта, засохшие краски от них же, все… Будучи ребенком и плохо понимая мир, свое место в нем, он нашел подходящую для себя деятельность. Рисование научило, что своих целей можно достигать обыкновенной силой воли. То же и в жизни: можно просто не давать никому встать у тебя на пути. Когда малышу снились кошмары, он в холодном поту, вскакивал и взяв фонарик, который он стащил у надзирателей, крался в потайную комнатку. Ею являлось маленькое помещение смежное с кухней, в которой обычно трапезничали обитатели. И эта же комната была единственным местом, по наблюдениям рыжего, в которую ленились заглядывать смотрители приюта. И правда, какому ребенку, в дошкольном отделение, взбредет в голову пробираться через темнющий коридор после полуночи? В кухню более чем сверху донизу окутанную тьмой? Очевидно одной крохе с огненными волосами и россыпью веснушек на курносом носике все же понадобилось. Он сидел до раннего утра, пока карандаш в детских ручках окончательно не сточится, а недуги не схлынут в свободное плавание из детской головки. Найдя собственную меланхолию в этюде, он не планировал ни на секунду прерываться. Его бы никто и не прерывал, если бы в детское обиталище не прибыл новый самаритянин. Новенький отличался особо скверным и задиристым характером и сразу обзавелся компанией таких же малахольных, как и он сам. Рыженькая макушка сразу запала в душу штабелю и после первой стычки, где солнцеголовый попытался дать отпор зачинщикам, они стали ходить за тем хвостиком, всячески не упуская возможности поглумиться над бедолагой. Его таскали за волосы, подстрекали остальных объявить Чуе бойкот, что те потом отказывались играть в одной компании с малышом, смеялись над ним и еще много всеразличных гадостей, которые даже вспоминать тошно. Он сбегал в уединение и плакал. Плакал постоянно, прежде чем случилось то, что закрепилось, как пиявка, в голове юноши. Однажды, после очередной находки мальчика прячущимся и рыдающим в углу подсобной, наставница, вместо того, чтобы хоть как-то утешить рыдающего навзрыд ребенка, принялась его бранить, подкрепляя свои слова тем, что «он мужчина, а не невесть кто и мальчикам не под стать плакать». Бррр~. Невероятная глупость. Но бедолажка так испугался криков женщины, что умолк, глотая горечь и слезы, вместе с прорастающей растерянностью и стереотипом в его детской тыковке. Он молчал о несправедливости, словно гувернантка из рассказа Чехова, никогда не вступая в полемику, что со взрослыми, что с задирами-ровесниками. Последние, спустя некоторое время, явно удивились, что рыжий чудак не только больше не роняет слезы, пытаясь отбиться от нападавших, которые словно волки, облизывающиеся на отставшего от матери ягненка, но и даже слова в их сторону не изрекал. Шибко потеряв интерес к терроризированию ребенка, сборище задир все же переключилось. В конце концов, отбросив надоевшую затею разгадать сообщение неизвестного, Чуя решил написать. Стих ему очень даже пришелся по душе, да и несомненно, любопытство взяло вверх. Он выпрямил затекшие ноги и заглянул на страничку этого самого пользователя. Страница к превеликому сожалению была пуста, единственное, что на ней красовалось – изображение на аватарке нелепого кота с какой-то белой трубкой(?) и прозрачным пакетиком с сомнительным содержимым рядом. «Погодите это что косяк?...Ну что за идиот...» - подумал рыжий и немного посмеиваясь, перешел в личные сообщения, молниеносно написав следующее: «Добрый вечер, чувствую себя донельзя заинтригованным вашим комментарием. Я полагал, что являюсь художником, но надо быть, исходя из лицезрения моей работы, Вы сложили впечатление, что я являюсь криптологом. Это, увы, не так. За стих премного благодарю, но кое что не дает мне покоя. Позвольте-с поинтересоваться, мой уважаемый комментатор: Че это за херня в конце?» Чуя улыбаясь самой что ни на есть чеширской улыбкой нажимает кнопку отправить и откладывает телефон. Высокомерно? Нисколько. У него просто не хватило выдержки на продолжение такой повествовательной и вежливой манеры речи, совсем не в его духе, а исходя от тайнописи, которую оставил этот незнакомец, подобный характер повествования подходил очень даже. Жаль, что он сразу не прознал, насколько на самом деле вмастился прямо в цель. Стук Рыжий невольно вздрогнул, устремив взгляд на вход в комнату. Дверь немного поскрипывая, пыталась открыться, но тщетно. Высокая фигура в кремовом одеяние не оставляла попыток протолкнуть дверь, которой мешала стопка бумаг, хотя бы на сантиметр, до последнего. Рыжий даже с места не сдвинувшись, наблюдал за этим излиянием, и, к своему большому сожалению, вскоре заметил, что желанному гостю удается протиснуться на его территорию. — Sacre dieu! Накахара, что за анархию ты тут развел?» – мужчина чертыхается и одним резким движением ноги отбрасывает хлам. — И тебе bonne soirée, отец, – скорее ворчит, нежели говорит юноша, не скрывая своего негодования. Поль Верлен собственной персоной приходится Чуе отцом, хотя рыжий никогда не назвал бы его таковым. Он всего-то опекун, с равнодушием которого, по несчастью, приходится мириться рыжему с семи лет. Высокий мужчина средних лет с волосами средней длины, которые по цвету напоминают пшеницу, и который что день одет с иголочки, был до невозможности высокомерен и черств. С матерью Чуи они никогда не скрывали свой фиктивный брак, да и рыжий бы здорово удивился будь он иным. Ни одной маковой рисинки нежности и заботы между супругами никогда не было, не говоря уже о любви. Сколько Чуя себя помнит в этой семье, Верлен всегда был надменен и холоден, словно не собирающийся ни в какую таять айсберг. Чего не скажешь о матери. Кое Озаки была потрясающе милой, и никогда не обделяла ребенка вниманием. Она и разрушила процесс «заморозки» у Чуи после приюта. В детском доме, в ситуации абсолютного одиночества и пренебрежения системы к индивидуальным потребностям ребенка, процесс «заморозки» более чем привычен. Дитя замыкается внутри себя и в такой прострации проживает свои дни. Чуя оказался в руках этой любящей женщины и этого бездушного мужчины с очень тяжелым бэкграундом, привыкший к тотальному равнодушию со стороны взрослых. Привыкший к агрессии и непринятию со стороны сверстников. Кое моментально окружила рыжее дитя заботой еще с того момента как увидела кроху, сидящую в самом углу игровой комнаты, тщательно игнорирующую крезовник вокруг и что-то вырисовывающую на мятом клочке бумаги. Как неоднократно она любит повторять: «Он словно был маленьким драгоценным камушком оранжевой яшмы, среди остальных невзрачных малышей». Не пустословят говоря, что яшма обладает магическим свойством «зарядить» энергией и избавить от тревожных мыслей. Именно это, после появления ребенка в доме, и случилось с элегантной японкой с волосами цвета красных кораллов и с большим добрым сердцем. Она бы всегда была рядом и поддерживала сына, если бы не роковой поворот обстоятельств на сто восемьдесят градусов. Весной три года назад, когда Чуя еще учился в школе, его матушка была вынуждена вернуться в Йокогаму из-за вопросов работы. Там, по итогу, она и осталась по той же причине. Юноша пытался брыкаться и говорил, что хочет жить с матерью, умоляя ее не оставлять его с этим тираном в пиджаке, но, как бы Кое не хотелось забрать под патронаж своего солнечного сына, она не могла. Поль Верлен настоял на том, что Накахара останется с ним во Франции по причине незаконченного среднего образования и во избежании скудоумных переездов, как он выразился. Женщина, зная своего супруга, не стала перечить и заверила сына, что все будет в порядке. Они созванивались каждый день и цифровая теплая улыбка матери в экране смартфона была способна моментально рассеить все тревожные мысли. Верлен еще раз осмотрел беспорядок в комнате сына и прочистив горло, произнес: — Я уезжаю по работе на несколько дней. Это все, что я хотел тебе сообщить. Рыжий оторвал незаинтересованный взгляд от пола, устремив его на оппонента и столкнулся с равнодушными сливочно-медовыми глазами отца. — Ты мог оставить записку на кухне, как и делал до этого. Впрочем хорошо, я понял, – он всматривался в глаза отца, пытаясь отыскать там хоть какой-то скрытый мотив его визита, но как и всегда, его лицо оставалось беспристрастным. Мужчина, не удосужив сына прощанием, развернулся и вышел из комнаты, стуча по паркету подошвами лакированных туфель. Верлен всегда воспринимал сына, как свое нарциссическое расширение, поэтому, как Чуя думал, нисколько не удивительно, что он так уверен, что его сын сдался и решил потакать ему в его эгоистичных желаниях на будущее ребенка, даже не подозревая о планах рыжего на этот счет. Он его сын, у него не может быть своих желаний, а если сын с чем-то категорически не согласен, – он еще попросту ничего недоумевающий и не смыслящий в жизни мальчишка. И накануне произошедший диалог, только лишь подтвердил данное убеждение в своем отце для Чуи. Юноша до этого натянутый как струна, дал себе возможности расслабиться и ухмыльнулся. Все идет по его плану. Отец уезжает, а он скоро покинет это отвратительное место и не менее отвратительного опекуна в накрахмаленном костюме. Пару месяцев назад —..И поэтому я решил, что ты пойдешь на юридический факультет, – обрывок реплики отца донесся до ушей Накахары и мигом вырвал от меланхоличного разглядывания собственных рук, измазанных краской. Осознав услышанный фрагмент, Чуя остолбенел, а в глазах мигом заплясали нотки злости. — Pardon? Ты не думал поинтересоваться, чего хочу я?! А, прости, я успел позабыть, что для тебя это из ряда вон выходящее явление, – Чуя поднимает глаза на блондина и, буквально, метает угольками ярости в стоящую перед ним особу, — Даже не смей за меня решать, я, как и планировал, пойду на художественное направление, и в этом останусь непоколебим, отец, – последнее слово, он выплюнул, словно яд, от заходившейся злобы. Поль Верлен смиренно ждал, пока юноша закончит. По окончанию воплей, он лишь вздохнул и с непоколебимым ни одной мышцей лицом, холодным тоном изложил: — Меня не волнуют твои препирательства. Я множество раз повторял и повторю еще раз: рисование – пустое и чрезвычайно нелепое занятие. Ты ничего не добьешься, сидя в своей заваленной барахлом комнате, постоянно что-то чиркая и переводя нещадное количество бумаги попусту. Ты мой единственный сын и ты, как это не прискорбно, обязан стать моим приспешником в компании, поэтому пойдешь на достойное направление. — Да кто ты такой, чтобы мне указывать? Мне почти девятнадцать, мать его, лет и ты отнюдь не смеешь мне приказывать что и как мне делать со своей жизнью! Я не твоя безделушка, которую можно потягать за ниточки, чтобы она делала, что тебе только вздумается! — Ну, это мы еще посмотрим, – мужчина разворачивается к двери и захлопывает ее, оставляя рыжего, буквально, пылать от злости в одиночестве. Чуя в тот день здорово разозлился и выплескивая злость, разгромил добрую половину комнаты, а после выбежал из дома. Он брел по улочкам Страсбурга, смотря только себе в ноги, то и дело сжимая и разжимая кулаки, переваривая диалог с отцом. Чуя не собирался потакать желаниям старшего и твердо решил брать на абордаж, во что бы то ни стало выкарабкаться из этой нахальной ситуации. Он задумал бежать. Мысль вернуться к матери появилась спонтанно и казалась безалаберной, но такой манящей. Не было и дня, когда юноша не скучал по Озаки и эта прерогатива сбежать в Японию во имя семейного единения и освобождения, пришлась ему очень даже по вкусу, придав сил. Он бы давно это сделал, не будь у него тут друзей, любимых окрестностей и какого-никакого нагретого местечка. Все же он рассчитывал, что отец отступит и позволит сыну пойти на направление всех его грез, хотя питать надежды на это было довольно глупо. По возвращении в дом, юноша сразу сообщил, что готов пойти на уступки и поступать на юридическое направление, взяв слово с отца, что тот не будет вмешиваться и даст возможность сыну самому все спланировать и выбрать место обучения. Конечно, Чуя даже бровью не повел в поисках университета. Он приготовил все нужные документы и навел справки, которые требовались для поступления в Йокогамский университет. Выслав уже имеющиеся работы и заполнив все от корки до корки, он принялся ждать. Его приняли, буквально, за считанные недели и он не мог не предаться усладе. В тот же вечер Развернувшись на пятках, абы оставить отца, рыжеволосый двинулся к лестнице, параллельно присвистывая некую эстрадную мелодию. Мужчина, рассевшись в замшевом кресле гостиной, в тусклом освещение настольной лампы и попивая свой чай с бергамотом, спокойно вернул свой взор в книгу и только после того, как дверь ведущая в комнату сына на втором этаже захлопнулась, – ухмыльнулся. Не став отрывать глаз от страницы, он нащупал свой телефон. Тот лежал на столике-консоли, приветливо включив экран от прикосновения пальцев владельца. Прежде, чем отложить его на былое место, Поль быстро отыскал нужный ему контакт и набрал пару-тройку строк, резонирующих следующее: «Добрый вечер, мне скоро потребуются твои навыки слежки, мой верный йокогамский информатор.»