bestiaire de poèmes

Голос телеведущего вновь что-то ликующе пролепетал, сопровождаясь не менее радушными возгласами и аплодисментами непосредственных зрителей. Женщина в традиционном розовом кимоно стояла немного сгорбившись и, столь же немного утомленно, слушая вполуха глупую передачу и параллельно нашинковывая овощи в салат. Она любила включать какую-то несуразицу и оставлять её на фон, абы не оказываться в затишье. Рыжеволосая скучала по хаотичному и громкому сыну, который частенько захаживал в покои к матушке просто посидеть или поделиться какими-то новостями, когда они жили вместе. Будучи младшеклассником он был чрезвычайно неусидчивым и просто носился по всей квартире или на улице с друзьями, а вот когда немного подрос – увлекся светскими беседами и роскошными винами. Кое улыбнулась свои мыслям, на мгновение погрузившись в воспоминания, очнувшись только тогда, когда что-то громко шлепнулось прямо по ту сторону входной двери. Да-да, поистине громко, раз превозмогло по громкости сам вопящий телевизор. Женщина осторожными шагами прокралась к устройству приглушая громкость. Уже склоняясь к тому, что ей причудилось, как прямо за дверью послышались какие-то копошения и…Это что французские маты? Не сдерживая улыбку и не поверив в свои предположения, Кое подбежала к двери и, посмотрев в глазок, убедившись в своих суждениях, отворила. Улыбка молниеносно сменилась тихим смешком, когда пред глазами рыжей женщины предстала композиция подобная самой настоящей комедии. Хотя если об этом упомянуть самому актеру, то он, наверняка, назовет это бесстыдной драмой. Чуя Накахара – сын Кое Озаки, собственной персоны – распластался прямо на лужайке в довольно компроментирующей лежачей позе. То было словно дама на картине Франсиско Гойя «Маха одетая» ( отрадно, что не как копия этой же картины «Маха обнаженная», иначе одним бы смешком не ограничилось ). В частности, конечно, не столь элегантно, но сравнение имеет место быть. Чемодан и сумки в одной стороне – рыжая бестия, будто лиса неудачно пробравшаяся в курятник, в другой. — Va te faire foutre! – зарычал Чуя, посылая в пешее эротическое бедные каменные ступеньки, о которые он, собственно, и споткнулся. — Молодой человек, выражения! – Озаки быстро подбежав, шутливо огрела сына по голове и, в точности, быстро заключила того в крепкие объятия. Сдавленно пробурчав извинения рыжий прильнул к матушке и уткнулся ей в плечо. — Я так скучал, мам… Прости, что не предупредил, я намеревался сделать сюрприз… – произнес Чуя, параллельно разъединяя объятия и вдруг замолк, заметив стеклянные от наворачивающихся слез глаза матери, — Мам? Эй, ты чего? Я не вовремя? Женщина быстро опомнилась, вытирая глаза рукавом кимоно и натянула улыбку. — Нет-нет, что ты… Я тоже скучала, моя солнечная кроха, – она потрепала сына по волосам и они вместе поднялись на ноги, — Опустим тот факт, что ты, должно быть, грохотом разбудил половину округи и то, что, возможно, завтра соседский пес будете не гавкать, а изъясняться на высоконравственном французском… Сюрприз выдался изящным, – они вместе расхохотались. Вдоволь насмеявшись, Чуя воспользовался моментом и подарил ей утонченный букет белых роз. Бедная женщина, которая уже и так порядком расчувствовалась, завидев подарок, прикрыла рот рукой и поблагодарив, всхлипывая, убежала внутрь под предлогом поставить цветы. Перетащив весь багаж за порог, с нескрываемым энтузиазмом Чуя разом принялся рассказывать о том, как все провернул и что он вообще удумал. Он не замечал ничего вокруг, ходя из стороны в сторону, ровно до того момента, пока не закончил до самого конца свою эмоциональную повесть. Оглядевшись, его одолело невиданное тепло помещения. Ослепление, полуобморок, помрачение, от которого сжалось сердце. Он никогда не был в этом доме, но от чего-то тут было так приятно, так спокойно, что на губах то и дело расцветала счастливая улыбка. Он дома. Последовав за уже воодушевленно трепетавшей матушкой, вернувшейся из кухни, Чуя не мог насытиться окутавшей его атмосферой. Когда Кое снова убежала поставить чайник, оставляя юношу наедине с собой, тот принялся осматривать первый этаж. Тут располагалась небольшая столовая, смежная с кухней и очаровательная гостиная. Гостиная была точно большой теплый очаг, где светло от незримого пламени и притом уютно. Лениво поглядывали оранжевыми зрачками несколько тлеющих угольков в камине. Окна укрывали тяжелые портьеры, а безупречно натёртый паркет поблескивал тёмной рекой, и по этой глади плыли пушистые ковры. Однотонные стены светлых тонов были украшены золотистыми рисунками и гравюрами, которые только подчеркивали красоту произведений, висящих по всему дому в элегантных рамках. Обойдя все комнаты первого этажа, он вернулся на кухню, где застал замеревшую, словно каменное изваяние, женщину. Подойдя поближе он увидел в её руках некую записку и рядом лежащий букет, который она, по сей видимости, сначала примостила в вазу прямо в упаковке и теперь решила внести ремарку. — Эй, мам, ты чего застыла? Откуда эта записка? – рыжий зашел за спину женщины, но в силу своего роста – мало что смог разглядеть. Кое повернула голову в сторону сына и в попытке подавить вырывающейся смешок, протянула записку, приглушая слова ладонью у рта. — Это было в букете. Смею заметить, что стих подобран очаровательно, меня еще никто так не одаривал комплиментами, – не выдержав, она все таки рассмеялась и удалилась в гостиную поставить вазу. — Какой еще стих?… – растерянно спросил рыжий ей вслед, крутя в руках тайнопись и бегая глазами по строкам, с каждой становясь все ошеломленнее. Знаю, что вы все жаждите узнать, что же было в этой записке и я не смею даже сокращать, потому изложу во всех красках. На маленьком кремовом квадратике, каллиграфическим почерком со всевозможными закорючками и красными чернилами, красовался стих русского поэта Владимира Маяковского, который гласил следующее: «Вы любите розы? 
а я на них срал! 
 стране нужны паровозы,
 нам нужен металл!
 товарищ!
 не охай,
 не ахай!
 не дёргай узду!
 коль выполнил план,
 посылай всех в пизду
 не выполнил —
 сам иди на хуй.» Поглядели бы вы на это рыжее чудо сейчас. Кулаки сжаты. Вена на лбу вздулась, чуть ли не выпрыгивая от пульсации. А глаза судорожно бегают по буквам очень даже порядочного стихотворения, пока от злости ошеломленный безжалостно не сминает бедный кусок картона. Пазлы быстро сложились, вырисовывая вполне очевидную разгадку. Пред глазами молниеносно возник образ того ответственного добродетеля из цветочной лавки и то, как он удалился в подсобку, якобы за забытой деталью. Только сейчас он вспомнил его ехидную ухмылку до ушей, лукавый взгляд и наигранно извиняющийся тон. — GUEL ENCULE, – извергнул Накахара, довольно-таки громко стукнув кулаком о несчастную столешницу, сотрясаясь от злости, — Putain putain putain putain… Если встречу еще раз этого полудурка – я убью его! Ох, как же не вовремя раздалось грозное «Кхм-кхм» сбоку от юноши. То была Кое, которая стояла, оперевшись о косяк и прищурившись глядела на сына, размашисто постукивая ножницами для обрезки стеблей по своей ладони. — Итак, мелочь пузатая, договорился, финита ля комедия, – секунда и женщина рысью двинулась на него. Улица, подсвечиваемая желтоватыми фонарями и дребезжащий двухэтажный домик посреди, сотрясающийся от беготни внутри, а может и от яростных мальчишеских вскриков, перемешанных со смехом, пока его избивают уже перехваченной со стола поварешкой. И лисы снова в одной норке, а как там наш премилый стихоплет?

***

Последний день перед началом тяготящего второго курса выдался поистине мрачным. Небо застилали тучи, а ветер был таким промозглым, что сразу хотелось укутаться в миллион теплых пледиков и не вылезать из собственного королевского кокона, пока не наступит приятная теплота. Тонкий плащ совсем не согревал, а ветер пронизывал до самых костей, заставляя содрогаться от каждого дуновения. Ну видел же, какова непогодь за окном, но все равно пошел в плаще. Ну а кто ходит в пальто, когда уже середина весны нагрянула? Нет-нет, первого марта, как по расписанию, пальтишки и курточки заталкиваются далеко и надолго и достаются плащи, вожделея прекрасную пору года. Никак иначе. Осаму не нравилась такая погода. Пасмурно, вяло, еще и холодища, будто не апрель на дворе вовсе. Одним словом – скукотища и гадость, какую еще поискать надо. Он ни за какие гроши бы не вышел из своего царства печали и сна, называющееся домом, если бы под окнами его второго этажа не раздалось жалобное «мяу» одного из котиков, которых юноша подкармливал неоднократное количество раз. Печально для себя подметив, что корм для бродяжек закончился, он и побрел на дрянную улицу, направляясь в ближайший магазин. И вот он здесь. Идет понуро. Очами прожигая простофиль, что также как и он шагают хмуро, мечтая справиться с делами, кануть в кресло и развалиться, как костыль. Музыка в тонких проводных наушниках, что мелодично лилась рекой, вдруг сменилась. Заиграли первые звуки клавиш, ласкающие слух и привлекающие к себе внимание. You went back to what you knew So far removed from all that we went through Чарующий голос Эми Уайнхаус раздавался в ушах шатена и как же символично строки подходили к следующему столпотворению. Дазай окаменел, буквально, оцепенел как соляной столб, не смея двинуться. В метре от него стоял высокий юноша с идеальной осанкой, в элегантной, идеально выглаженной, белой рубашке в готическом стиле и волосами средней длины, цвета вороньего крыла. Он о чем-то спокойно беседовал со своим спутником и, о боги, даже улыбался – еле заметно, самыми уголками губ. Массивный православный крест на его груди поблескивал на свету, словно слезы на солнце. Слезы Дазая, которые моментально захотели вырваться из заточения и хлынуть рекой, как только взгляд аметистовых глаз мазнул прямо по нему и застыл. And I tread a troubled track My odds are stacked I’ll go back to black Черноволосый юноша, кажется, сам порядком оторопел и даже поднял ладонь, показывая стоящему рядом немой жест, просящий остановить толкование. Что-то сказав светловолосому спутнику напоследок, вероятно, поставив перед фактом, что брюнет сейчас отлучится, фигура в монохромном одеяние двинулась на Дазая. Ноги будто залило свинцом, шатену оставалось только застыть и глупо воззриться на приближающегося парня. Своего бывшего парня. — Здравствуй, Дазай, – немного скомкано произнес подошедший, сложив руки за спиной. — Федор… – все на что хватило обомлевшего Дазая, но он, литерально, заставил себя собраться, насколько это было возможно, и вымолвить еще хоть что-то, — И тебе здравствуй… Д-Давно не виделись. — Поистине. Бог видит, это не случайность, – он говорил спокойно, будто беседуя со случайным прохожим, вот только в случае с незнакомцем, искры напряжения между оппонентами не вспыхивают в воздухе, норовя поджечь все к чертям, — Не ожидал тебя встретить в столь ненастную погоду и, к тому же, здесь. — Я переехал практически сразу, как мы… Потеряли связь, – Дазай запинался, все еще находясь в небывалой прострации и чувствуя себя категорически некомфортно. Ведь он знал, что этот человек может прочесть любого, как не то что открытую книгу, а просто как содержимое на обложке. Любого кроме него. Они вдвоем были искусными окклюментами. — Вот как, любопытно. — Ну что ж, – шатен развел руками в стороны, — Приятно было повидаться, не гоже задерживать, смею предположить, что тебя ждет твой…Эээ…Спутник? – Дазай решил сматываться, пока диалог явно зашел в тупик. — Уже уходишь? Стало быть спешишь, – брюнет вздохнул, — Жаль. До скорой встречи, Осаму. – Федор уже развернулся, абы возвратиться к своей пассии, но вдруг вымолвил, — Парень. Это мой парень – Николай Гоголь. Дазай, который уже развернулся на пятках и готов был бежать неважно в какую сторону, вдруг затормозил и взглянул через плечо. Прокрутил последний слова бывшего у себя в голове и как бы испробовал их на вкус. Шатен промычал что-то вроде «Мг» и развернулся уже вполоборота. Он глянул на Николая, кой стоял и любопытно поглядывал на Федора, теребя свою длинную белоснежную косу. Когда он заметил, что литератор устремил взгляд на него – добродушно улыбнулся и хихикнув, подбежал к возлюбленному. Что было дальше и куда направилась эта парочка, Дазай не знал, ведь он рванул вперед. Не вспоминая об истинной цели своего выхода на улицу. Не думая о том, в правильную ли сторону он идет. Единственное, что в тот момент было у него в голове – желание. Желание больше никогда не покидать родную обитель. Желание отмыться от вязкого чувства унижения и разрыдаться, что есть мочи. Он стремительно свернул на знакомом повороте и в считанные минуты снова оказался в своем одиноком пристанище. Скинув обувь и всю верхнюю одежду прямо в коридоре, он влетел в ванную. Шибко раздевшись и уже оказываясь в закрытой душевой кабине под льющимися струями воды, он утробно сделал глоток кислорода. Лицо его исказилось невиданной болью, а сам он скатился и сел на плиточное напольное покрытие. Федор Достоевский. Дазай все еще помнит, сколько страниц его дневника было посвящено этому бесу. И все они, как один, соленые и скукоженные от горьких слез. 2020.11.01 Этот юноша. Он преступление и наказание воедино. Границы между ними исчезают, комната просыпается. Он – олицетворение смерти. Ты…Я так и не сумел познать истинную любовь с тобой. Никак не пойму: твой ли воистину пленяющий низкий голос, твои ли, необычного цвета, аметистовые глаза с хитрым блеском или же желчные фразы, которые цеплялись мертвой хваткой и оставались в моей памяти, как бы я не пытался от них избавиться, подпитывали мои чувства к тебе. Одно я знаю точно: я хотел тебя, я хотел быть с тобой или быть под стать тебе, и уже это «одно» разорвало меня на части. Я никогда не понимал, что ты чувствуешь, о чем думаешь – ты же никогда не говорил мне об этом. А я слепо не прекращал питать надежды… Ты вынуждал меня носить эти чертовы маски. Ты оставил после себя лишь желания быть кем-то другим, отнюдь не собой. Ты сломал, раскроил меня на крошечные клочки, и, увы, без шансов вновь собраться воедино. Ты никогда меня не любил, у меня не было и толики шанса. Федор-Федор, какой же ты дьявол… Медленно приподнявшись с плитки и нащупав заветную вещицу, расположившуюся на настенной полке, Дазай вернулся в прежнее сидячее положение. На него смотрело его же маленькое отражение. Такое, какое может отражаться на тонкой стальной пластинке. Такое, какое может отражаться в лезвие.