2. Разговоры вполголоса
Утро началось непривычно рано — Антон отодрал себя от скрипучего матраса и дотащил до кухни, где осушил целый стакан воды, а затем, мокрый от духоты и недосыпа, едва не запутавшись в москитной сетке, вывалился на веранду и тихонько прикрыл за собой прозрачную дверь. В памяти вспыхнули отголоски вчерашних воспоминаний. Плач из соседнего дома в свете равнодушной луны. Вой животных из тёмного леса. Антон затянулся прямо натощак, наблюдая за розовеющим рассветным небом, которое в столь ранний час уже не казалось угрожающим. Шелестели влажные от росы листья яблони за домом, скакали птицы по навесу, жужжали первые шмели… Всё было как в детстве. Только тогда Ба была здорова. Он высунулся с веранды и поглядел на участок за забором. Едва различимый силуэт соседа выглядывался на крыльце. Была не была. Всё ради бабули… Бледный, как смерть, сосед уставился на него, неловко мнущегося у калитки. Встрёпанные тёмные волосы, расхристанная рубаха, пристальный, молчаливый вопрос в блестящих глазах — однозначно чудак. Антон нервно приулыбнулся и произнёс виновато: — Здрасте. Я тут в соседнем доме живу, — так странно вырвалось из губ чужое слово. А правда ли он теперь поселился здесь? — Хотел спросить, что вы давали моей бабушке? Она рассказала мне про какие-то ваши отвары, что они ей от болей помогают. — Вы внук Зои Викторовны? — Рот соседа растянулся в улыбке, и он не без труда встал со ступенек, пошатываясь на ногах. — Конечно. Проходите. Меня Арсений зовут. — Антон, — кивнул парень и прошёл босиком по влажной от полива траве. — Знаю. Арсений шагнул навстречу, изучая его странными, словно светящимися бледной радужкой, глазами. Сеточка капилляров полопалась, создавая впечатление, что белки налились кровью, а нижние веки были розовыми и припухшими. Под таким взглядом Антону быстро стало не по себе, и он отвернулся, всовывая руки в карманы. — Ей совсем плохо? — спросил Арсений. — Да, вчера я ставил укол, но не помогло… Рак, — бросил Шастун, выплёвывая мерзкое слово. — Сочувствую… — Арсений потоптался на месте, словно припоминая что-то, а потом вдруг вспружинил и поспешил в дом, кинув напоследок: — Сейчас!.. Антон, пожёвывая нижнюю губу, присел на его же место на ступенях. Аромат поздних пионов смешивался с каким-то горьким, травянистым запахом, источник которого никак не угадывался в причудливом саду. Вокруг виноградной лозы, вьющейся от забора к крыше дома, вились пузатые шмели и мелкие осы. Мягкое жужжание баюкало сонную голову — Антон не привык просыпаться так рано, но состояние Ба было превыше всего. — Я настаивал для неё зверобой, барбарис и вербену, — вернулся на веранду мужчина, держа в руке выцветший блокнот. — Хорошо. Сколько вы будете это готовить? — Порядка нескольких часов, нужно ещё найти травы. Вам к спеху? — Пока нет, — пожал плечами парень, — бабушка спит… Как относиться к травничеству и прочей окологомеопатической фигне он до сих пор не знал: помнил только, что в детстве Ба часто говорила ему про пользу свежих трав и ягод. Но если бабуле и правда становилось легче от этих сомнительных отваров, почему нет? Да и не выглядел Арсений шарлатаном, скорее потерянным интеллигентом, пустившим прыткий ум на весьма необычное хобби. — Хотите, пойдёте со мной? Вы же недавно только приехали, наверное, ничего о посёлке не знаете. Антон осторожно глянул наверх, на соседа, ждущего от него ответ. От прежней подозрительности Арсения не осталось и следа — то ли повлияло, что Антон не чужак, а внук соседки, то ли компании мужчине совсем не хватало, но судя по его взбудораженному виду он очень ждал согласия. — Давайте. — Только тогда мы на «ты», ладно? — тотчас просиял сосед. — Чувствую себя старше, чем надо. — Без проблем. Арсений засобирался: стянул с крючка на веранде тканевую сумку, схватил со стола небольшой секатор и ножик, выбежал в сад и отыскал среди растений моток ниток. Перебрасывая сумку через плечо, прошёл мимо Антона, и тот едва уловил, что именно от соседа и исходит горьковато-травяной аромат, такой противоречивый и чужой. — Пошли, — оказавшись у калитки, обернулся он. И Антон, слабо понимая, о чём ему общаться с этим диковинным Арсением, двинулся следом. Утренняя роса облизывала ноги. Они шагали вдоль края посёлка в обход жёлтого пятна поля по направлению к лесной границе. Солнце крепло, но пока не было готово сжечь макушку. Антон шагал вслед за соседом, лихорадочно думая, что не взял ни средство от клещей, ни шапку, и вообще — ноги у него были открыты, ведь с утра в сумке нашлись только любимые цветастые шорты. В детстве как-то не думалось обо всём этом, он гулял по заросшим тропам босиком до вечера, и тогда словно и не было ни энцефалитов, ни ядовитых змей, только крапива. — Ты типа травник, да? — нарушил молчание Антон. «Травник хренов» — отдались в голове слова бабушки. Арсений повернул к нему лицо и пожал плечом: — Кое-что знаю. Твоя бабушка — последняя в Верхах, кто ценит мои отвары. — А раньше клиентов больше было? — Раньше и жило здесь больше. А сейчас сюда ездят в основном на несколько дней, пользуются домами, как дачами. — Не представляю, как здесь весь год жить… — Ну, у меня вот машина есть, я в город иногда выбираюсь, — протянул Арсений и улыбнулся самой невинной и широкой улыбкой, которую Шастун когда-либо видел у человека. Он заворожённо следовал за ним в лес, наплевав и на неприязнь к клещам, и на бойких утренних комаров. Сосед шагал легко и говорил так живо, что сомнения отпали — он оголодал до компании. И Антон вдруг понял, что и ему стало одиноко в посёлке. — Я бы рад жить в городе, но не могу. Мне нужен этот покой, этот воздух, одиночество. Этот лес. — Арсений коснулся по дороге мшистой коры ближайшего дерева. — Я совсем не городской. — А я когда тебя впервые увидел, подумал совершенно наоборот, — ляпнул Антон. Но на самом деле сейчас он понимал, как ошибался: сперва увидев во внешности мужчины городскую ухоженность, теперь он замечал какую-то неуловимую, диковатую красоту. Он никогда не засматривался на людей так, тем более на мужчин, но Арсений был исключением в это прохладное утро. Его профиль, маячащий перед глазами, приковывал взгляд, заставлял смотреть ещё и ещё, изучая и нос кнопкой, и напряжённый лоб, и изгиб длинных ресниц. Впервые Антон смутился собственного интереса. — Правда, что ль? — усмехнулся Арсений. — Нет, мы, Поповы, тут всегда жили. — А где остальные? Улыбка сбежала с лица мужчины, и он скомканно ответил: — Умерли. А я единственный ребёнок. — Прости, — тут же пожалел о своём вопросе Шастун. — Да ничего. Ой, смотри, а вот и зверобой! Резкая смена темы озадачила Антона, но в глубине души он обрадовался непринуждённости мужчины. Тот уже припал к земле и начал копаться в своей сумке, выуживая на свет секатор. — Зверобой — очень полезное растение, — отрезая несколько стебельков, произнёс Попов. — Помогает и при болях физических, и при душевных. — Оно зверей бьёт? — не выдержал Антон. — Типа того, да, — засмеялся мужчина и взглянул на него хитро и весело. — Они его так-то не особо едят, но если вдруг съели, отравление будет знатным. А вообще, я бы собрал его побольше. Иди сюда. Антон присел рядом на корточки. Арсений вложил в его руку секатор и поднёс к стеблю. — Режь ближе к земле, ровно и не скосом. Бережно… — Прикосновение прохладных пальцев обожгло запястье. — Когда берёшь травы, — он говорил совсем близко, почти шёпотом, — мысленно благодари растение и землю за них. Антон лишь кивнул, а дышать стало чуть сложнее. Чувство противоречивости и одновременно правильности происходящего защемило в рёбрах. Его окружило облако травянистого аромата, смешанного с тёплым запахом кожи и почему-то — крови. Руки непослушно сжали секатор, и стебелёк с мелкими жёлтыми цветками, мокрый от росы, упал в ладонь Арсения. — Вот так. Потом отдавай травы мне. — Он положил срезанный зверобой в сумку и глянул в глаза Антона. — Всё понятно? — Ага, — вновь кивнул Антон, неожиданно пойманный в ловушку. Светло-голубые глаза впитали в себя окружающие краски, подёрнувшись зеленцой. Он на миг увидел себя — нелепо замершего в зрачках человека напротив. — Вот и хорошо. — Глаза улыбнулись, и Арсений вернулся к порослям зверобоя, орудуя небольшим ножиком не хуже удобного секатора. — А зачем побольше?.. — Жалкая попытка выпутаться вырвалась из пересохших губ. Чувствовал себя Антон неважно: его как-то вело, руки плохо слушались, а в мыслях было так туго, что никакой благодарности растению и земле места там не было. — Я знаю, каково терять близких, — заговорил Арсений вполголоса. — Тебя скоро ожидает смерть бабушки, а это сложно пережить. Вы ведь так близки. «Откуда он знает?» — вспыхнуло в голове, но вслух парень ничего не сказал. — Скоро? — всё, на что его хватило. — Тош, я могу приготовить ей отвар, который снимет боль и немного поможет телу, но лечить раковые опухоли не в моих силах. — Арсений вглянул на него тяжёлым, печальным взглядом, полным сочувствия. — По моим меркам, ей осталось всего несколько дней. Она уйдёт тихо, можешь не бояться. Но ты ничего не можешь с этим поделать. Антон притупленно осел в траву, не в силах ответить. Откуда этот странный человек вообще знает такие подробности? И почему Антон ему верит? Почему его голос приковывает, не давая думать логически? Они собрали ещё несколько стеблей зверобоя в тишине. Бледные пальцы Арсения порхали по соцветиям, проверяли листья, смахивали забредших букашек. Мысли Антона унеслись к старому дому, в спальню с цветочным абажуром, где спит, едва дыша, его любимая Ба. Даже на ночь она не позволяет себе снять парик, а потому светлые локоны синтетики, разметавшись по подушке, обрамляют её морщинистое лицо, оттеняя серость кожи. Когда её не станет, что будет с Антоном? Он справится, это точно. Но однозначно умрёт в нём вместе с ней и что-то светлое, что на вкус как варенье на хлебе, а пахнет скатертью и крапивой. — Следующая остановка — барбарис, — скомандовал Арсений и встал с колен. Антон очнулся, выпрямился и подал ему небольшой жёлтый букетик. — Извини, что я так резко. Я иногда сразу говорю, что думаю, — заговорил Попов спустя пару минут как они шли через кривые корни деревней, выползшие из-под земли. — Ничего, — бросил Антон. — Я же приехал сюда её проводить. Все отказались. — Это тяжело… — согласился сосед и продолжил: — но, в конце концов, это ждёт каждого человека. Как по мне, подло отмахиваться от родных и брезговать ими в тяжёлый час. — Я пока не представляю, как всё будет… — Он посмотрел на него в смятении и встретил мягкий, заинтересованный взгляд, от которого сразу как-то стало легче говорить. — Вроде колю ей обезболивающее, стараюсь накормить, а она же почти не ест, ничего не хочет. То ли от обезбола, то ли просто чувствует, что скоро… — не закончил. — И постоянно говорит, мол, всё мне оставит, а я не знаю, как с этим управляться… И сказать же ей нечего, действительно не знаю… Я к ней ездил всё детство. Она мне и деньги в тайне от мамы давала, и прикрывала, если я опять по школьной литературе не прочитал. Закармливала, блин, до полусмерти. А теперь… теперь я ей кашу делаю, заставляю таблетки глотать. Болючие уколы ставлю. И всем на неё насрать, все только ждут, даже мама, когда она скорее умрёт. Последние слова покинули грудь, как солёный тугой комок. Он набрал побольше воздуха, стараясь держать себя в руках, и сжал в кармане кулак. Арсений притормозил и осторожно положил ладонь ему на спину. — Главное, что тебе не всё равно. Поверь, многие в этом посёлке умирают забытыми. А пока ты её помнишь, всё хорошо. — Спасибо, — выдохнул Антон и поджал губы. Стало больно, почти невыносимо — и резко — пусто. Словно назревшие и начавшие гнить мысли были наконец замечены, срезаны и выброшены подальше. — Не будем о плохом, — прозвучал пониженный голос. — Сейчас главное облегчить ей самочувствие. Видишь, там опушка? — указал Попов на просвет меж деревьями. — Там обычно можно собрать неплохой улов барбариса. — Это типа барбариски, да? — постарался улыбнуться Антон, и вышло довольно легко. — Типа барбариски, ага, — улыбнулся Арсений в ответ. Впервые за долгое время Антон ощутил, что сбросил часть того груза, что взвалился на его плечи. В рёбрах уже не было того щемящего опустошающего чувства, а голова наконец прояснилась. Он вышел следом за мужчиной на освещённую полянку, ища глазами красные ягоды. Арсений запустил руку в куст и срезал несколько листьев. — А он от чего помогает? — пережёвывая недозревшие плоды и морщась, поинтересовался Шастун. — Природное обезболивающее, — пояснил тот и сложил листья в сумку. — Пошли? — Уже? — Надо успеть до полудня. Они ушли дальше, минуя опушку и поваленные бурей деревья, и лишь сейчас в глаза бросились насечки на коре, сопровождающие их всю дорогу. Выходит, сосед и правда знаток… — Слушай, сколько тебе лет? — вслух подумал Антон. — Тридцать один, а что? — как-то напрягся Арсений. — А ты тут всю жизнь, получается, живёшь? Просто я как ни приезжал к бабушке, не припомню никого, похожего на тебя. Кричали в вышине птицы. Трескались мелкие веточки под ногами. Арсений продолжал идти чуть впереди, не произнося ни слова, и Антон, сперва бывший в собственных мыслях, вынырнув, вдруг понял, что что-то не так. — Ау? — позвал он шутливо. — Не знаю, может, я был здесь, — отозвался наконец Попов. — Я в детстве замкнутый был. Снова погрузившись в размышления, Антон прокручивал в памяти своё детство: мимо воспоминаний о первой приставке, друзьях и фантиках «Турбо» с понтовыми вкладышами летели мысли о деревенских дорожках, пыльном футбольном мяче, розге в руке деда, щуплой девочке Соне, которая старалась уединиться с ним за водокачкой… И ни одного воспоминания о темноволосом мальчике с огромными голубыми глазами, да ещё и прямо по соседству. Ноги вдруг утопли в чём-то мягком и пружинистом. Антон взглянул вниз и обнаружил, что стоит на пушистом ковре из мха, из которого местами выглядывают веточки с кое-где созревшими ягодами. — Охереть, — изрёк он, поняв, что мховый ковёр занимает всё видимое пространство вокруг. Мох подёрнулся — это Арсений, не долго думая, лёг в зелёные объятия. — Ты тоже давай! — уставился он на застывшего Шастуна и сорвал ближайшие ягоды, с нескрываемым удовольствием запуская их в рот. В рёбрах стало тесно, душно — он послушался странного полуприказа и, опустившись, лёг на спину, погружаясь в почти пуховое, податливое естество. Прелый запах коры и лишайника ударил в нос. Сердце заколотилось в ушах от немого восторга. Кроны деревьев уходили вверх, утыкаясь в ясное небо, разрезали солнечный свет на причудливых зайчиков, а затылок и спину вбирала в себя шуршащая перина. Он молча улыбнулся, прикрыл веки и подставил лицо бликующим лучам. Губ коснулась прохлада. От неожиданности приоткрыв рот, Антон вдруг ощутил что-то круглое промеж зубов и прежде чем вывернуться к соседу, почувствовал, как нечто сладкое лопнуло на языке, растекаясь по рту чуть вяжущим, знакомым вкусом. — Брусника, — пояснил Арсений как ни в чём не бывало и лёг обратно, засовывая оставшиеся ягоды себе в рот. Всё было странно в этом посёлке. Всё было странно в Попове. И всё становилось странным в самом Антоне. Проглотив ягоду, он вздохнул и проговорил, наблюдая, как медленно плывут полупрозрачные облака по голубому небу: — Наверное, я понимаю, почему ты не хочешь уезжать отсюда. Сбоку смешливо выдохнули. — Арсений? — Можешь просто Арс. — Ты когда-нибудь чувствовал себя настолько одиноким, что хотелось исчезнуть? — Всегда, — раздалось тихо. — Тогда я прихожу сюда и исчезаю. Где-то вдалеке трудился дятел, пробивая толстую кору в поисках порции хрустящих насекомых. Звуки наполняли лес: птицы, невидимые звери, шелест травы. Всё жило своим чередом, тихо, параллельно — никому в лесу не было дела до человеческих страданий и боли, никто не вмешивался в естественный ход вещей. Свистел ветер в высоких кронах, нагреваясь от растущего солнца. — Нам пора, — тихо проговорил Арсений, и Антон ощутил в его голосе то же разочарование, что почувствовал сам в этот момент. — Скоро полдень. — У тебя какие-то дела?.. — Нет, но в полдень лучше не быть вне дома. Желание остаться росло с каждым мигом. Тело отяжелело, провалившись в мох так сладко и лениво, что встать не представлялось возможным. А нужно ли? Может, остаться здесь, уговорить Арса ещё недолго полежать вот так в тишине, когда человек рядом понимает, не осуждая и не надавливая, только принимая твою боль как естественное, неоспоримое чувство? — Хорошего понемногу. Давай, вставай. — Сверху очутилась протянутая ладонь, и Антон разочарованно схватился за неё, принимая вертикальное положение. — А почему полдень? — попытался он хоть как-то отвлечься от накатившей грусти. Попов взглянул на него серьёзно и печально и двинулся прочь от мшистой постели, оставляя следы их силуэтов позади. Антон последовал за ним, ловя каждую эмоцию на бледном лице. — В полдень наступает пик солнца. Можно получить удар. — И всё? Но мы же в лесу. И от него до дома всего ничего. — Мы пойдём через поле, — добавил Арсений твёрже. — Всё равно не понимаю… — А ещё у меня травы в сумке вянут. Пора уже, короче. — Арсений положил руку ему на лопатки и чуть надавил, чтобы Шастун сравнялся с его темпом. Помимо прочего, Антону не казалось, что с шести утра, в которые он заставил себя встать, прошло уж столько времени… Но Попов был непреклонен. И к тому же тотчас сменил тему: — Сейчас придём, и мне нужно сварить отвар. И Зое Викторовне, и тебе. Без пререканий, — отрезал он зреющий в устах Антона отказ. — Заварю для тебя зверобой и вербену. — А вербену-то мы, кстати, не собрали. — Ходить далеко не нужно, она растёт возле моего дома, — ответил Арс как-то рассеянно, но быстро собрался: — И ты будешь пить этот отвар каждый день. Просто заходи, я буду тебя поить. Хорошо? — Звучит не очень, — улыбнулся Шастун. — Не будь я уверен, что бабушка тебе доверяет, давно бы подумал, что ты из этих. — Из каких?.. — напряжённо выдавил мужчина. — Маньяков, которые в лесу грибов нажрутся и идут расчленять людей, — хлопнул его по плечу Антон и глупо хихикнул. — Но а серьёзно, мне-то нахрена этот зверобой? — И вербена, — добавил Арс. — Ой, окно откройте кто-нибудь. — Я говорил, тебе предстоят непростые дни. Отвар поможет сохранять силы… И было что-то во взгляде голубых глаз, тоне, наклоне головы — что тут же отозвалось в Антоне тёплым, окутыващим чувством причастности. Вспомнились рыдания накануне, отчётливый вой из соседского дома, пронзивший сумеречную тишину. Арсений вкладывал в свои рекомендации едва уловимый приказ. Намёк. И парню удалось поймать эту тонкую грань, ведь когда он ответил: — Ладно, уговорил… … Арсений просиял ярче полуденного солнца.3. Марина
Его палящий диск высился в оголённом небе на пике своего пути. Марина как раз надела на темноволосую голову Тёмочки мягкую панамку, прежде чем наклониться и ласково шепнуть что-то про солнышко и то, какой он у неё красивый. Артём никогда не реагировал на её заботу. Никогда не улыбался, редко смотрел ей в глаза и вообще был точно в параллельной вселенной, выцепить его из которой было до боли тяжело. Женщина гладила кривой горб сына и смотрела на свои грядки — сколько всего надо успеть! То полить, это подрезать, третье удобрить… И всё время послеживать за Тёмочкой, за его самочувствием. Был он, конечно, неказистый. Только глаза — папины, светлые и похожие на небо, заставляли Марину говорить о его красоте искренне. Как иногда уставится на неё — страшно. Тридцать два уж стукнуло, а страшно. Всё за её грехи… В тот день Марина заметила странную собаку у своего забора. Стоя в позе огородника, женщина смотрела, не поела ли тля куст смородины, когда два жёлтых диких глаза блеснули меж досок. Чертыхнувшись, она шикнула на дворнягу, но та никуда не делась, только пригнулась к земле, пряча нос в высокую траву у канавки. — Пшла вон, — повторила Марина и замахнулась пульверизатором. Янтарные глаза сверлили её лицо. Нахмурившись, женщина разогнулась, подумав, что шавка испугается её в полный рост, но собака тоже выпрямилась, не отрывая пристального, пронизывающего взгляда. На мгновение Марина испугалась, что надоедливая псина покусает её Тёмочку: а вдруг бешенство? Но чем дольше смотрела она в два жёлтых глаза, тем крепче врастали в землю ноги. — А?.. — Марина подалась вперёд. Собака махнула хвостом и отбежала за пределы видимости. Марина двинулась вдоль забора, пытаясь высмотреть блохастую фигурку: светлое пятно мелькало в высокой траве, то ускоряясь, то притормаживая. Очутившись у калитки, Марина помедлила. — Да что ж это такое… — Она приложила пальцы к усыпанной веснушками переносице. Голову обхватил обруч боли. Пульсируя, он сжимался, не давая мыслить здраво. Пугливое сердце бешено колотилось под пёстрым халатиком. Не зная себя, Марина отперла калитку, повинуясь почти животному интересу — ведь было что-то больно знакомое в жутких глазах псины… — Тёмочка, мама скоро придёт! — окликнула она сына. Тёмочка тихо качался вперёд-назад, глядя перед собой и скрючивая толстые пальчики. Услышав маму, он не сразу повернул к ней лицо, а когда повернул, её уже не было. Запоздалое осознание достигло мозга, и, неуклюже встав, Тёмочка прошёл к калитке, удивлённо мыча. Красно-зелёный халат матери мелькнул у поворота, скрываясь за кривыми берёзами. Марина бежала: шлёпки звонко били о пятки, кудрявые волосы разметались в стороны. Вздёрнутый хвост мелькал то тут, то там, дразнил, совсем как в детстве, совсем как хвостик Жульки, прибившейся к их семье сорок лет назад… Папа отказывался брать приблудившуюся дворняжку, а Марина тихонько плакала, подкармливая её то колбаской, то огурчиком, слёзно объясняя, почему нельзя заходить на участок. И пропала бедная Жулька, и винила себя Марина: не сумела уговорить папу, не уберегла несчастное существо от жестокой уличной смерти… И сейчас, совсем не изменившаяся, бежала Жулька впереди, задорно мотая хвостом. Пыльный воздух над дорогой постепенно свежел, когда они подбегали к зеленящейся тропинке к лесу. Тявкнув, собака обернулась к Марине, вывалив шершавый розовый язык. — Жуля! — позвала женщина и зацокала языком. — Иди сюда, девочка! Она опёрлась руками в колени, тяжело дыша. Жуля с интересом смотрела на запыхавшуюся Марину, но подходить не спешила. И только тогда, приглядевшись к любимой дворняжке, заметила Марина, как поблёкла её золотистая шёрстка, как втянулись бока и прилип живот к позвоночнику. Откормить бы её, приласкать… Может, и Тёмочка полюбит желтоглазую красавицу? Собаки лечат… — Жулечка, моя хорошая, иди ко мне!.. Тявкнув, побежала Жулька дальше и шмыгнула в лес. Помедлив, обернувшись на посёлок и вспомнив о сыне, задумалась Марина — а надо ли? Да и что за собака она такая, Жулька — сколько лет ей уже?.. А она ли это?.. Но жгучее чувство вины, забытое, солёное, взяло верх. Расхрабрившись, Марина шагнула между соснами. Лес проглотил её, словно распахнувшее пасть чудовище. — Жу-у-уля! — кричала она чуть визгливо, идя дальше и дальше. Землянистый аромат прелого лишайника забил ноздри. Хрустели под ногами мелкие корни. Шаг за шагом, Марина теряла надежду. Всюду высились деревья, вились густые заросли — и нигде ни намёка на рыжеватую шерсть. Бредя дальше и дальше, женщина вдруг обнаружила, что идёт в кромешной тишине. Ни криков птиц, ни шелестения ветра, ни отдалённых звуков из оставшегося позади посёлка. Марина обернулась и охнула. Тропинка, по которой она шла всё это время, словно исчезала позади неё. Ещё недавно она шла по облысевшей от человеческих шагов дорожке, а теперь бодрая поросль сорняков устилала округу густым ковром. Она бросилась обратно, одичавшими глазами искала тропку, но лишь наткнулась на жгучую крапиву, ойкнула и споткнулась о корень, неловко заваливаясь наземь. Слёзы обиды неожиданно подскочили к глазам. Стряхивая с себя букашек, она приподнялась и заозиралась по сторонам. Лесная чаща схлопнулась над головой — всё было одинаковое. Липкий страх облепил раскрасневшееся лицо, которое уже жадно атаковали комары. — Господи… — Марина прихлопнула парочку, вздрогнула и подобрала ноги, заслышав чьё-то негромкое рычание. Оно приближалось, угадываясь в кустах дикой облепихи. Марина отползла назад, а в голове резко стало пусто: исчезло самобичевание, мысли об оставшемся в одиночестве Тёмочке, детстве, Жульке… Остался только звонкий, чистый, как стекло, ужас, сковавший тело. Знакомая морда раздвинула заросли. — Жулечка… — выдохнула Марина и тут же попятилась, когда собака рыкнула в ответ. — Девочка… Шерсть дворняги больше не казалась золотистой. Она посерела и облезла, как размытый дождями коврик на крыльце Марины. На завернувшемся ухе висел надутый клещ, будто пульсировавший в такт клокочащему рычанию. — Хорошая девочка… — всхлипнула Марина.