4. Пропажа
Верхи пронзил утробный, заливистый плач. Разразившись, он не умолкал вот уже минут десять, пугая птиц и дразня вылезших из своих заброшенных укрытий дворняг. По улицам, хлопая потными ладонями по заборам и калиткам, носился Тёмочка. В силу своего физического возраста, голос его был низким, раскатистым, совсем не как у ребёнка, а вот испуг и эмоции — вполне детские. Весь в соплях и комариных укусах, колотился он к соседям, неприкаянный и ошарашенный. Открыть ему решился Валерий. Причиной его храбрости была висящая на плече двустволка. Не обращая внимания ни на оружие, ни на внешнюю непривлекательность мужчины, Тёмочка ринулся на него, протягивая ручищи и хрипя: — Мама! Мамочка! Не привыкший дарить кому-то ласку и заботу охотник растерянно поморгал в объятиях детины, а после рявкнул: — Потерял свою мамашу, что ль? И началась суматоха. Обалдевший от прилетевшего «счастья» Валера отвёл ревущего Тёмочку на их участок — Марины действительно нигде не было. Они проверили и в розовом, расписанном цветами сарае, и за ухоженными грядками, но образцово-показательной мамаши словно и след простыл. Даже голубая низенькая машина была на месте. Тогда Валерий не придумал ничего лучше, чем обратиться к председательнице Светлане. Фёдорова Света жила дальше всех от леса и относилась ко всем странностям по-командирски — старалась повиновать себе всё необъяснимое и сделать его житейским. Волосы её, измученные химзавивками и ставшие похожими на голубоватую мочалку, торчали во все стороны, когда она вышла на стук во входную дверь. Окинув ранних гостей строгим взглядом, она вынула из махрового халата телефон и сообщила Валерию: — Сейчас проведём собрание. И конечно же, об этом собрании Антон не знал. Да и откуда — в такую рань бабушка, измученная бессонной ночью, облегчённо дремала под открытым окном и не брала в руки никакой дурацкий телефон. А он неизменно приходил к Арсению за отварами. Это стало их маленькой традицией — являлся Антон всегда без стука и заставал Арса в кухне, где тот, помешивая травы в разных ковшах, кемарил над плитой. Вид у него каждое утро был измученный, хуже, чем у Шастуна: глаза поникшие, кожа белая, точно обтянувшая череп. Однако с приходом парня он постепенно приходил в себя, отмерял один отвар в термос, чтобы Антон принёс его бабуле, а второй заливал в керамический чайник. Ставя на поднос заварник и две пиалы, он относил всё на веранду и там, оседая в ротанговое кресло, спрашивал у Антона, как прошла его ночь. Вот и сегодня, проводя время в компании тихо отпивающего чай Арсения, Антон был далёк от всей той суеты, что навело исчезновение Марины. Шершавая пиала грела пальцы. Над головами, о чём-то чирикая, прыгала по прозрачному навесу сойка. Арсений забрался в своё кресло с ногами и, сонно рассматривая Антона, тихо рассказывал: — Я в основном люблю книжки читать. Отец оставил неплохую библиотеку. Вот и коротаю время за классикой, а иногда в городе что-нибудь беру, в основном, библиотечное. Но больше всего мне нравится театр. Я как-то раз бывал на городских постановках… Впервые ходил на Чехова, конечно. Это вообще классика, первое, что надо увидеть в театре. Чехов, он… горел спектаклями, сам смотрел, как играют его сюжет, участвовал в подборе актёров… Ты когда-нибудь был в театре? — вдруг спросил он, вырывая Антона из подобия транса. — Ну, — тот поёрзал в кресле, включая голову, — в школе. На «Мастера и Маргариту» всем классом ходили. Я так ничего и не понял, если честно, — улыбнулся бесхитростно. — Да ты чего! — встрепенулся Арсений и подался вперёд. — Это же одна из самых интересных классических постановок. — Я фильм смотрел, он, в принципе, прикольный. — Это не то, — отрезал Попов. — Театр учит тебя не видеть, а чувствовать. Надо сводить тебя на хороший спекталь, — неожиданно решил он и, откинувшись на спинку, задумался. Антон посмотрел на него круглыми глазами, а после рассмеялся. — Какой спектакль, Арс? Ну ты видел меня? Я в таком плохо разбираюсь. Не моё. — Твоё, ты просто не пробовал. Гипнотизирующий взгляд голубых глаз снова сделал своё дело — Антону расхотелось перечить, и он только усмехнулся, отхлебнул отвар и оглядел соседа с ног до головы. — Какой кошмар, мы с тобой как два деда, — заговорил он смешливо, — сидим, блять, каждое утро, чаи распиваем, о высоком говорим. Скоро на рыбалку пойдём, и это будет конечная. — Не люблю рыбу, — сморщился Арсений. — Слава богу. Как бы Антон не шутил, эти несколько часов в день становились для него спасением. Ба было хуже: она почти не ела и даже не дёргалась от уколов. Взгляд её тух, как пламя свечи на сквозняке. Запах дома стоял невыносимый: пахло смертью, кисло и душно. Он менял ей взрослые подгузники, помогал ходить в душ, причёсывал парик, аккуратно удерживая его на голове, и разговаривал всегда тихо, воркующе, осыпая бабушку комплиментами и подбадривающими словами так старательно, что к вечеру был, как выжатый лимон. В моменты просветления бабуля смотрела на него благодарно и нежно, насколько позволяла боль. Антон названивал врачу каждый день, но получал один и тот же ответ: ничего сделать нельзя. Она умирает. Можно попробовать химию, но скорее всего, та сделает хуже. Назначили только лечебные процедуры, за которыми предстояло ездить в город, и Антон готовился совершать нужный маршрут столько раз, сколько понадобится, если Ба будет от этого лучше. Они проговорили ещё минут сорок, осушая чайник и случайно соприкасаясь руками, когда брали небольшие бутерброды, выложенные Арсением на большое круглое блюдо. Каждый раз Антон чуть вздрагивал от случайных прикосновений, от холода аккуратных пальцев, но словно ждал следующих — проверить, настоящий ли его диковинный сосед. Арсений словно был отдельно от всего посёлка — ни с кем не общался, ни в чьи дела не лез и даже не состоял в общем чате. Такое отношение Антону нравилось: так он чувствовал себя не одиноко в бурлящей деревенской жизни. Когда же пришла пора уходить — наступала она всегда незаметно и тяжело — Антон тоскливо прокрутил в пальцах пустую пиалу и пропустил мимо последние слова Попова. — Что, уже пора? — осёкся Арсений и обернулся к часам, что были видны с кухни. — Чёрт… — Да, надо уже идти, — проронил Антон и поднялся. Арсений тут же юркнул в кухню и вернулся с термосом. Вложив его в руки Антона, он вдруг приблизился и шёпотом проговорил: — Я сделал другой отвар. Пусть она выпьет его после обеда и отправится спать. А ты приходи ко мне. — Что за отвар? — заторможенно спросил Шастун, притаив дыхание. Так близко Арс ещё не подходил со дня их знакомства, и он снова ощутил густой, терпкий аромат трав и крови, ветра и озера. — Корень валерианы, цветки василька и пустырник. — Мужчина отстранился. И Антону пришлось уйти. Он попрощался и развернулся, направляясь к калитке с грохочущим сердцем, тучей вопросов в разомлевшей голове и греющим ладонь термосом в руке. Полупрозрачная Ба едва проснулась: он как раз успел к её пробуждению и с порога отправился налить прохладной воды в стакан. Как нельзя кстати вспомнилось, что в холодильнике и на полках почти не осталось еды. — Доброе утро, бабуль, — произнёс он, присаживаясь на край её постели и, подкладывая руку под голову, поднёс гранёный стакан к сухому рту. — Вот так… Она отпила всего-ничего и взглянула на него блёклыми, пожелтевшими глазами. — Я сейчас в магазин пойду. Взять тебе твои любимые вафли? — улыбнулся он ей. — Не надо, — шепнула Ба. — Себе лучше чего посытнее возьми. Кожа да кости… Он погладил её морщинистую щёку большим пальцем и, хмыкнув, встал, думая о том, что бы приготовить такого на завтрак, от чего бабуля бы не отказалась.5. Слухи
Разгорающийся день встретил его духотой на пыльной просёлочной дороге. Лениво чешущие бока и уши дворняги кучковались как раз по пути в магазин: он с детства помнил, что там, где продают мясо, всегда клубятся собаки. А потому, даже плохо помня, где находится местный ларёк, он безошибочно отыскал «Чайку», двигаясь в сторону блохастых пеньков, как Арсений двигался по лесу по своим меткам. Внимание привлёк небольшой шатёр, примостившийся слева от магазина. В обтянутой навесом палатке сидел коренастый мужик, почёсывающий седую бородку и задумчиво глядящий вдаль. — Здрасте, — приблизился к шатру Антон, — что продаёте? — Яйца, домашние, — тут же откликнулся мужик, переводя серьёзный взгляд на Шастуна. — А ты не местный? — Я присматриваю за бабушкой, Зоей Викторовной. — А, ты Антон! — Он привстал и протянул ему руку. — Дмитрий. Зоя про тебя рассказывала. Как она? Про утренний инцидент слышали? — Какой инцидент? — отозвался Шастун, параллельно оглядывая разложенные по картонным кадкам яйца. — Да ты чё, все Верхи на ушах стояли. — Дмитрий подался вперёд и начал негромко, чтоб не услышали входящие в магазин старушки. — Марина два дня назад пропала. Которая с сыном своим нянчится, Артёмом. Ты их по любому видел, они живут через три участка от вас. Артём её зарёванный прибежал к Валерию, тот к председательше, а эта дура давай на собрание всех зазывать. — А чего дура-то, правильно, всех надо допросить. Мало ли кто что видел. — Вот сразу видно, что не местный ты, Антоха. Я чё всё это рассказываю: будьте с бабушкой щас поосторожней. — Дмитрий взглянул на него из-под бледных бровей тяжёлым, нечитаемым взглядом. — Следи за ней… Антон растерянно спросил: — Может, хоть кто-нибудь меня просветит, что за херня тут творится? Мужик вздохнул, опёрся руками о свой раскладной столик и пристально оглядел парня. — Тринадцать лет назад все тоже думали, что произошёл несчастный случай. Один, два, три… Потом только поняли, что дело пахнет жареным. В Верхах поселилось что-то такое, от чего никто не мог скрыться. Не смотри на меня так, я жил здесь ещё тогда, помню этот всеобщий страх. Люди пропадали прямо с участков. Такие люди, которые никогда бы свою семью не бросили, ни за что бы не ушли. А потом их находили разорванными где-нибудь у леса. Или в поле. Или прямо в Верхах. Не удивлюсь, если та же участь ждёт и Марину. В этот момент и подлетела Фёдорова Света — своим тучным телом она накинулась на Шастуна и, хватаясь за худые плечи, развернула его на себя: — Вот вы где! А на собрании почему не были? Я до Зои Викторовны дозвониться не смогла! Такое творится! Что ж вы трубку не берёте? Тут у Антона подгорело. Утро набросилось на него всей своей суматошной беготнёй настолько свирепо после спокойной беседы с Арсением, что закипеть было раз плюнуть. — Руки уберите, — дёрнулся он, и Света, в силу роста, отпрянула. — Болеет моя бабушка, рак у неё, что вы к пожилому человеку пристаёте? — Я сочувствую, — выпучила глаза Фёдорова, — но надо же понимать, так сказать, общественную ответственность! На собрании мы обсуждали… — Херню, Света, вы обсуждали херню, — встрял Дмитрий, и в этот момент Антон его зауважал. — Не понимаете, что история повторяется. — Если ты снова заладил про те жуткие убийства, попрошу прекратить: это не имеет отношения к сегодняшнему положению дел! — рявкнула председательша, заправски орудуя тем небольшим словарным запасом, которого нахваталась в юридическом институте. — Мы имеем дело с безответственным отношением к ребёнку-инвалиду, которого мать решила бросить, не выдержав обязанностей. — Что за хрень ты мелешь? — вскипел Дмитрий. — Она на своего Тёмочку жизнь положила, чуть ли не в рот ему заглядывала с утра до ночи, а ты говоришь, бросила! — Как ты со мной разговариваешь? — взревела Светлана на все Верхи. «Актриса погорелого театра» — пронеслось в голове словно бы голосом Попова. Да, точно, Попова. Такие дедовские выражения использовал только он… — Тринадцать лет назад, Свет, я напомню, — понизил голос Дмитрий, глядя то на председательшу, то на Антона, — происходило всё точно так же. Человек исчезал, отсутствовал несколько дней, а после в Верхах находили его искалеченный труп. И так шесть раз подряд. Тебе ни о чём такие совпадения не говорят? Или ты считаешь, что раз приехала в посёлок позже, это тебя не касается? — Я прекрасно знаю, что меня касается, а что не касается, а вот вы, Позовы, вызываете у меня опасение, — процедила Фёдорова. — Что ты, что твоя жена. Ещё и дочь учите вашей первобытной вере в языческую ересь. — А ты к дочери моей не лезь, — рыкнул Позов. Светлана высокомерно осмотрела его с головы до пят — вернее, с головы до туловища, наполовину скрытого столиком, — и, хмыкнув, отвернулась, чтобы удалиться в гордом одиночестве, шлёпая резиновыми тапками. Антон прицокнул, знатно охеревший от развернувшейся картины. — Ладно, теперь я рад, что не был на собрании, — посмотрел он на Дмитрия. — И всегда она такая?.. — Да её наверное по голове чем-то ёбнуло. Нормальный человек председательшей не станет. — Можно мне десяток? — опомнился Шастун и покопался в карманах в поисках бумажника. И, пока Позов бережно складывал труды своих кур в картонку, поинтересовался: — А тогда… Никто так и не поймал виновного? — Куда там. — Дима невесело хмыкнул. — Всё на животных скинули. А по мне люди страшнее зверей. — Но ты всё равно ведь не считаешь, что это сделал человек? — осмелел Шастун. Видимо, его слова подковырнули что-то в Позове, потому что вид у того стал вдруг совершенно другой: таинственный, крайне серьёзный. — Почему. Человек. Только заложный. — Какой? — неуверенно улыбнулся Антон. Дима несколько секунд молча глядел на него, явно обдумывая, стоит ли делиться с парнем сокровенными догадками дальше. И решил остановиться. — Да ничего, знаешь. Ты ещё не готов такое слышать. Просто будь осторожнее, этого хватит. Они перебросились ещё несколькими короткими фразами, обсудив и председательшу, и болезнь бабушки, и только когда Антон не без облегчения — всё-таки мужик странный — собрался уходить, Позов вдруг окликнул его: — Тох, — он нахмурился, — пожалуйста, гляди в оба. Ты пацан хороший. В Верхах всякое случается, а ты здесь никого не знаешь. — Почему же, — пожал плечами парень. — Я Арсения знаю, соседа нашего. С тобой вот познакомился. Нормально. — Арсения знаешь? — переспросил Дмитрий настороженно. — Ну, да. Он бабушке отвары от болей делает. — Что ж… — Мужчина подёрнул бровями, словно искал слова поприличнее, чтобы выразить свои мысли. — С ним надо быть поосторожней. В тихом омуте… — Спасибо за яйца, — бросил Антон, перебив его, и двинулся в магазин. Голова кипела. Он набирал продукты на автомате, тревожно размышляя и о бабушке, и о Марине, о сыне её Тёмочке, о словах Дмитрия. О чём были его предостережения? И к чему было упоминание Светланы о язычестве? Чего остерегаются Позовы в Верхах? Что происходило здесь больше десяти лет назад? Был лишь один человек, к которому Антон хотел обратиться за советом. И то про него нелестно отозвался Позов. Впрочем, Дмитрию он не доверял, как и никому в Верхах, кроме Арса. Домой он шёл в мрачном расположении духа: солнце крепко напекало макушку, руки оттягивали пакеты с провиантом, а за каждым углом поджидала мнимая опасность. Он снова был четырнадцатилетним пацаном, которого послали в магазин за хлебом. Всюду были странные взрослые, а мама переживала, как он дойдёт — всё-таки новости в посёлке не из приятных. Да, тринадцать лет назад он тоже мало понимал, чего нужно опасаться, что происходит и кто крадёт людей. — Вот так, бабуль, — мягко улыбался он, зачёрпывая очередную ложку. — Немного осталось. Манная каша с маслом нравилась Ба больше всего. Он знал, что ей нужно ровно две ложки сахара и щепотка соли, приноровился готовить так, чтобы молоко не пригорело к ковшу и вообще — стал богом лёгких перекусов, стараясь сделать всё так, лишь бы женщина поела. Они дышали лёгким прохладным ветром, устроившись на веранде — бабушка сидела в своём любимом кресле, а Антон примостился на стуле, протягивая ей то ложку, то стакан чая. Даже чай они любили один и тот же — чёрный, три ложки сахара. Ба чувствовала себя беспокойно — часто отвлекалась, оглядывалась куда-то, словно ждала кого. Потому Антон не стал говорить ей о пропаже Марины — ту, может, ещё и найдут к вечеру. — Бабуль… — начал Антон негромко, наконец озвучивая вопрос, что вертелся в голове уже много дней, а после слов Позова назрел окончательно, — а что ты вообще знаешь про Арсения? Бабушка взглянула на него рассеянно, призадумалась, а после заговорила тихо, прерываясь за тем, чтобы ухватить убегающую мысль: — Знала я его отца, Серёжу, когда ещё твои родители только поженились. Серёжа был первым красавцем в Верхах. Ему, наверное, лет двадцать было, когда я о нём впервые узнала. Тогда и Верхи другие были… Живее, людей здесь много было, до убийств тех. — Она пожевала губы и продолжила. — Все, кто с Серёжей общался, дурели. Он всем местным девчонкам нравился. Одна даже, представляешь, удавилась из-за него! Антон вскинул брови и угукнул. На самом деле, ничего удивительного не было: если судить по Арсению, генетика у них в семье была что надо… — Девка, тоже мне, дура, — тихо проговорила Ба. — Утопилась в озере в лесу, нашли её через три дня. Он многим отказывал, выбор-то был — ого-го-го! Арсений в этом плане парень приличный, никогда как отец себя не вёл. Серёжа в итоге женился, остепенился вроде как, но, видать, характер взял своё, и жена его от него сбежала. Остался он с сыном один. А потом и сам сгинул… Арсений умничка, за домом присматривает. Хотя не понимаю я его, молодняк обычно в город убегает… — Да, он сказал, что всю жизнь в Верхах жил… — пробормотал Антон. — Ну а Серёжка помер рано, как раз тринадцать лет назад. Был первым, кто пропал в Верхах. Нашли его зверски разорванным, страшно поглядеть было… Бедный Арсений, он в то время как призрак ходил, ни с кем не разговаривал. Обомлевший, Антон слушал её рассказ, всё сильнее поражаясь тому, как у Арса получалось держаться после страшной трагедии. Ему стало нестерпимо жаль мужчину, который так радовался его компании и просто хотел быть услышанным. Вспомнив наказ Попова, парень налил бабушке настой, осторожно наполнив её любимую кружку с горошинками до края. — Само страшно время было… — говорила тем временем Ба, — пропадали люди, и всё тут. Как будто их кто-то прямо из дому выволакивал. Ты пацан ещё был, мы с мамой тебе не рассказывали. Страшно в посёлке было. А потом оно само как-то улеглось. Прекратились убийства, но зажили все по-другому… Она не смотрела на него. Только губы её, сухие и испачканные манкой, поджимались: воспоминания неприятно отдавались в памяти образами рваных ран, кровавых ошмётков и багряной травы, а в ушах точно наяву стоял рвущий душу вой из лесу. Пока он мочил простынь, чтобы повесить её на карниз над кроватью, бабушка прикрыла веки и забылась в душном, глубоком сне, изредка что-то бормоча сквозь дрёму. Отвар успокоил память, стёр боль и накрыл сознание мягким тяжёлым одеялом. Антон тихонько собрался и покинул дом, закрыв все замки. Арсений встретил его раздетый по пояс и ушедший в работу. Вошёл Антон немного смятенно, не зная, как смотреть на Попова после всего, что он узнал о его прошлом. Загорелые лопатки поблёскивали от пота. Арсений обернулся к нему и помахал рукой в строительной перчатке. Подтянутый торс с манящей ямочкой пупка ходил от натруженного дыхания, неумолимо притягивал любопытный взгляд — и Антон заметил белые полоски на потемневшей от солнцепёка коже. От тазовых костей до рёбер тело исполосовали бледные шрамы, будто бы следы от толстых тупых когтей. — Сейчас закончу и подойду. Располагайся, — улыбнулся Арс и наклонился к земле. В нос запоздало ударил невозможно противный запах. Антон поморщился и спросил: — Фу, что это? — Куриный помёт, — отозвался Попов, невозмутимо орудуя руками в перчатках по грядкам. — Я клубнику удобряю. Потом сеном прикрою, будет поменьше пахнуть. — Ты извини, но я твою клубничку есть, пожалуй, не буду, — пошутил Антон, а Арс вдруг повернулся на него и заговорил вполне серьёзно: — Всё в природе циклично, Антон, ты напрасно так брезгуешь. Растению нужно питаться продуктами распада. Когда дерево растёт, оно отдаёт все силы на листья. Потом те должны упасть, сгнить и напитать собой корни. И так по кругу… Шастун уставился на него в немом ахуе. — Арс, я понял, просто пошутил. Уходить Антон не стал — принюхался. Или засмотрелся. Об этом парень пытался не думать. Вся эта история с соседом, их каждодневные утренние посиделки и мысли об Арсении в течение дня вызывали у Антона странное смятение, о причинах которого он старался от греха подальше откреститься. Загорелая кожа на спине ходила туда-сюда, когда мужчина тянулся к дальнему краю грядки, а непонятные шрамы вытягивались, как бледные черви. Человек — загадка. Откуда шрамы у него — никогда не скажет. Послеобеденное солнце мягко играло со взмокшими тёмными волосами, упавшими на лицо. Засматриваться так на своего друга было неправильно. А с другой стороны, и сам Арсений был какой-то другой. То ли из-за жизни в деревне, то ли сам по себе. — Арс, — позвал Антон тихо, и тот охотно обернулся. — Ты не слышал новости? — осторожно спросил он. — Какие? — Край рта пополз вверх, оголяя зубы. Не слышал. Антон помолчал несколько секунд, готовясь шагнуть в пропасть неизвестности — как отреагирует Арс на новость о пропаже Марины? Вспомнит ли он сразу своего отца? — Знаешь Марину? — начал он издалека. — Ну? — изогнул бровь Попов. — Она это… пропала. — Слова вырвались наружу, и Шастун замер, выжидая. Арсений всё так же смотрел на него, но в какой-то момент выражение глаз его стало серьёзным, почти строгим. Перчатки по очереди остались поодаль от грядки, и он поднялся, отряхивая колени от сухой травы. Повисло молчание: лишь кричали в ветках дерева юркие птицы. — Прямо-таки пропала? — с напускным равнодушием выговорил он. И снова неуютное чувство зародилось в груди. Как кролик перед удавом, Антон не выдержал взгляд и уставился на верхушки деревьев: — Позов винит во всём потустороннюю херню, председательша, блять, решила, что Марина бросила своего Тёмочку… Ты вот в мистику веришь, Арс? Тот промолчал. — Тёмочка два дня, если ему верить, пробыл в одиночестве, а потом побежал к людям. И даже он не знает, куда делась Марина. А я так заебался, Арс… — Антон присел в траву и уронил голову в руки. — Я ничего не понимаю. И так проблем хватало… Теперь за бабушку ещё больше боюсь. Вдруг я уеду в город, а её кто-то украдёт? Она ведь слабая сейчас… Я за неё в ответе. Попов окинул его напряжённым взглядом, а потом подошёл ближе и, присев на корточки и уложив руки ему на поникшие плечи, твёрдо проговорил: — Послушай меня. Ничего с твоей бабушкой не случится. И ни с кем из нас. Обещаю тебе. Антон выудил из кармана пачку и прикурил, выдыхая облако дыма прямо Попову в лицо. Тот ничего не сказал, даже замечания не сделал. Только молча присел рядом, прижавшись плечом к плечу, и терпеливо вдыхал сигаретный туман. А в другом конце Верхов, сидя на скамейке на участке председательши Светы, покачивался, мыча, Тёмочка. Света носилась вокруг, допытывая: что видел? Почему молчит? И встречала в потерянных глазах только страх и потупленность. Изредка из сомкнутого рта Тёмочки доносились хрусткие рычащие звуки, словно он пережёвывал собственные кости. Но ничего вразумительного на восклики женщины он ответить не мог, да и говорить он толком не умел. Вытирая сопли о рукава клетчатой рубашечки, парень ёрзал, то и дело выворачиваясь по сторонам, ища маму глазами. Хлопотавшая над ним Марина была единственной, кто знал, как существует его поломанный внутренний мир, но ни после обеда, ни к вечеру она не обьявилась. И на следующий день… И после. Два дня просуществовал Тёмочка в одиночестве, поедая засохший хлеб и неловко передвигаясь по пустому участку, а когда стало совсем невыносимо, и страшная одинокая мысль озарила мутное сознание, побежал он к людям, повинуясь первобытному инстинкту. «Значит, точно бросила инвалида! Пора вызывать полицию!» — заключила Света и прожужжала уши о безответственной мамаше всем соседям, которым не повезло оказаться рядом. Марина и правда не собиралась вернуться к ужину. В действительности, она слабо понимала, что этот самый ужин уже наступил. Во рту стоял вкус земли, смешанный со мхом и гнилым мышиным мясом, а перед глазами сереющее небо стягивало смыкающимся над ней лесом. Всплески вторили беснующимся мыслям. Болотная земля топла под брыкающимися руками, шептала в уши: бесполезно, расслабься. Привыкшая роптать Марина отчаянно билась, кажется, впервые в жизни желая сохранить собственную шкуру. И голос, отдавшийся по лесной чаще многоликим эхом, раздался в удушающем мороке: — Первый перст мой.