27.
Едва закрыв за собой калитку и ступив на участок Поповых, Антон, окружённый густой — как тёплый кисель — духотой, вздрогнул от грохота: в ночном небе разражалась гроза. Арсений поторопился к дому и внимательно огляделся. Его тотчас — своей обыкновенной боязливой трусцой — обогнула Найда и проследовала к веранде с самым несчастным выражением морды, на которое только была способна. Чаще собака прибивалась к Шастуну. Отыскав в заборе между участками узкую расщелину, она бегала с одного участка на другой, неизменно пригибаясь к земле. Казалось, даже сейчас она боялась повстречать хозяина. Валерия ни Антон, ни Арсений не видели: впрочем, они и не думали, что старый охотник пропал, ибо и до всех событий встречали соседа редко. Жалобный собачий взгляд принудил к появлению у крыльца мисок с едой и водой, и постепенно с боков Найды пропадали торчащие рёбра. Сверкнула молния. Просвистел над крышей порывистый ветер. Найда прижалась к ноге Антона, поджимая уши, а когда громыхнул гром, то и вовсе пала наземь, мелко дрожа. — Пошли в дом, — ещё раз оглядевшись, бросил Арсений. Кожа пошла мурашками от перепада температур: после холодной улицы в скромной кухне Поповых было невероятно тепло. Впустив дворняжку под брезгливым взглядом Арса, Антон захлопнул дверь веранды и провернул ключ оба раза. — Что ты там говорил про запасы? — спросил он хрипло. Арс ничего не ответил, молча направляясь к кладовке под лестницей. Устроилась Найда спиной к дивану, свернувшись калачиком так, что тощий живот прилип к рёбрам. Остренькие уши вздрагивали от каждого раската грома. По навесу и крыше тарабанил ливень. На столе блестели два стакана и две рюмки, к одной из которых Антон уже пригубливал, чтобы разом запрокинуть содержимое в горло. Ягодная настойка обжигала сладостью и разливалась покалывающим огоньком по телу. Хотелось забыться до чёртиков, выбросить из головы вид ползущей по воде крови — но он не мог. Словно образ выжгли на сетчатке, вытатуировали на обратной стороне век: Оксана, мертвенно плывущая по поверхности озера. И хоть он был ей никем — приятелем на одну ночь — на него накатывали волны стыда за то, как трусливо он сбежал из леса, оставляя её бездыханный труп плыть дальше по озеру. С другой стороны, что ещё он мог сделать? Выловить её и самому впутаться в вездесущие чёрные сети? Утонуть за компанию, поддавшись чёрт возьми чему? Да за каким хреном он вообще пошёл на этот праздник? Может, утренний психодел был предупреждением? — Антон, — послышался голос Арса, — ты сейчас взорвёшься. Выкладывай. Шастун неопределённо подёрнул головой и вместо того, чтобы повернуться к Арсению, взглянул на Найду. Пол, к которому та приникла, вновь осветило вспышкой молнии. Они сидели молча вот уже минут двадцать, но собака не могла успокоиться и уснуть из-за крепнущего ливня. Попову бы дать медаль за проявленное терпение… Позволил постелить псине плед. — Мы не могли ничего сделать, — во второй раз за ночь успокоил Попов, одаривая Антона сочувственным, тяжёлым взглядом. Тот отставил рюмку и погладил собаку ногой. Может, Арс и прав. Но легче не становилось. Желудок вдруг взбрыкнул: тошнота накатила и откатила в одно мгновение. Он приложил пальцы к губам, давя отрыжку, и прикрыл глаза, стараясь унять нервное помутнение. Под веками тотчас возникла картинка: поблёкшие глаза Оксаны и разодранная кожа на её шее. Антон подорвался с дивана, заставляя дворнягу в испуге дрифтануть когтями по паркету в противоположную сторону, и понёсся в уборную. Колени больно стукнулись о деревянный пол, и он скрючился над унитазом, неумолимо прощаясь с хвалёнными настойками. — Я говорил, что пора остановиться. Шастун страдальчески вздохнул, отодрал от рулона пару бумажек и утёр дрожащие губы: — Выйди нахер. Арсений решил ровно наоборот: зашёл в комнату и направился к раковине. Сдёрнув с крючка небольшое полотенце, молча смочил его под краном, выжал и — пара шагов — протянул парню, приспускаясь на корточки. Антон выбросил использованную туалетку, захлопнул крышку унитаза и сморщился: — Не смотри ты, а. — Больше ты не пьёшь сегодня, — заключил Арсений. Даже мысль об алкоголе спровоцировала кульбит в желудке. Антон прижал ко лбу холодное полотенце и сполз на задницу, погружая лицо в приятную прохладу. Дверь скрипнула: Найда, поддавшись любопытству, тихонько заглянула в ванную. Шастун сожмурился и мысленно отвесил себе оплеуху: Арс сидит с ним на полу, вдыхая дивный аромат выблеванного алкоголя, пока его, как последнего слабака в фильме ужасов, выворачивает от одного воспоминания о кровавых событиях этой ночи. — Ты иди, я сейчас в себя приду и вернусь, — вздохнул Антон и устало взглянул на мужчину. Мерклый свет торшера образовывал танцующие на обоях тени, когда Шастун, хорошенько прополоскав рот и несколько раз умывшись, наконец вернулся в гостевую. Арсений побегал пальцами по корешкам виниловых пластинок, а затем ловко выудил одну, с удовольствием ловя аромат старого картона. Собака устроилась в нагретом пледе на полу, опасливо поглядывая на хозяина дома, и тряслась от раскатов молнии за окнами. Наконец, виниловый диск лёг в патефон, и тонкая игла воткнулась на законное место. Скрип. Шуршание. Пластинка закрутилась в неспешной мелодии, изредка сбиваясь на уютный треск. Антон не знал мотива, но это не помешало ему вдруг ощутить приятное покалывание в районе загривка и расслабиться. Глаза заворожённо следовали за неторопливо расхаживающим по комнате Арсом. Тот сперва убрал со стола рюмки, после залил в чайник воду и сейчас занимался непосредственно приготовлением. Звонко снялись с крючков повешенные на жёрдочке над раковиной кружки. На столешницу приземлились три банки с подписями от руки: сушеные мята, зверобой, ромашка. Не стихающий гром заставлял дрожать старые окна, пока Арсений, сам себе на уме, тихо отмерял в заварник травы, напевая под нос в такт играющей пластинке, и был он таким домашним и странно родным, что Антону удалось наконец сдвинуть кошмарнве воспоминания и присесть, сливаясь с диваном. Шершавый собачий язык тут же принялся облизывать спущенную на пол ногу. Арс залил заварник и прошёл к столу, осторожно выставляя чашки и мисочку с прикусками. — Быстро у нас трезвый вечер получился… — Я не стал добавлять тебе сахар. Выпей так, — Арс опустился рядом. — Полезнее. Антон приулыбнулся и взял со стола дымящуюся кружку. Мелодию винила вновь прервал оглушительный удар, сверкнувший в ночи. Рассеянно глянув в окно, Арсений застыл посреди комнаты, а после очнулся и вынул из кармана фотографию: — Это всё, что я смог узнать об этой девушке. Нашёл в отцовской комнате после того, как… — он запнулся, но договорил: — короче, после его смерти. На небольшом прямоугольнике чёрно-белой фотокарточки щурилась лисьей улыбкой девушка. По плечам её бежали длинные чёрные волосы, в одну прядь которых была вплетена светлая лента. Но на девушку Антон взглянул во вторую очередь: прежде всего внимание его приковало знакомое улыбчивое лицо, ещё не испещрённое морщинами и годами тяжёлой жизни. — Это моя бабушка? — выдал он и жадно выхватил фото. — Обалдеть… — Палец бережно погладил краешек картонки. — Какого года фотка? — На обратной стороне написано только «Празднование Ивана Купалы». Моему отцу здесь лет восемнадцать… Антон слушал вполуха, с тихим восторгом рассматривая знакомые лица. Ба и дед стояли рядом, позируя для фото — лёгкие улыбки на губах и добрые стариковские глаза. Здесь до своей смерти дедушке оставалось несколько лет. В сцеплённых руках читалось всё доверие и любовь, о которых Ба рассказывала, вспоминая о муже, и Антону оставалось лишь впитывать, украдкой подсматривать биографию человека, которого он никогда не видел. Взгляд сместился в другой угол фотокарточки. Внутри зябко съёжилось. Молодой Сергей пугающе походил на отражение самого Арса. Подобно дактилоскопии, снимок подчёркивал выразительность бледных глаз и хитрые черты лица — копия, снятая с копии и накрытая целлофаном, но чёрт, схожести не отнять. — Эта девушка была обижена на отца, — говорил Арсений. — Возможно, и я не был бы удивлён, он как-то виновен в её смерти. У кого я не спрашивал, все говорили, что отец по молодости ещё как гулял… И, бывало, с несколькими сразу… А потом вдруг неожиданно женился, на маме. — Что если твой отец выбрал твою маму… — забормотал Антон, рассматривая бледные лица незнакомцев. — А девушку эту бросил? — И она утопилась. Русалками только так и становятся. Утопилась, а его прокляла… Как страшное воспоминание девушка глядела со старой фотографии прямо в камеру — тоненькая, статная, красивая версия себя-нежити. На язык легло странное слово «сладострастная»… Чужое, старообрядческое, оно неуютно застряло в голове. — А с виду обычная девочка… — подал голос Арсений. — Ага, только теперь тварь эта снова хочет крови, — выпалил Антон, не подумав, и в следующую же секунду уронил лицо в ладонь. — Блять, извини. — Да я уже привыкаю, — с ноткой обиды проговорил Попов. Щёки защипало от выступивших красных пятен — парню резко стало настолько стыдно за свои слова, что он нервно потёр взмокшую шею и неловко обросил фото взглядом. — Дед здесь ещё живой… — пробормотал Шастун, глядя на знакомо-незнакомое лицо и кое-как сруливая с неудобной темы. — Он умер ещё до моего рождения… — Зоя рассказывала. В мерклом свете единственного торшера лица всех присутствующих на фотографии людей походили на застывшие восковые маски. Даже лицо Ба — родное и счастливое — с каждой секундой рассматривания снимка становилось всё более жутким. — Они все умерли, — зачем-то подумал вслух Антон и, помолчав, добавил: — Кроме бабули и тёть Оли. — Баба Оля тоже умерла. — Реально? — В позапрошлом году… — Арс вдруг поморщился и пояснил: — Свинарник этот её… Он ведь вонял ужасно, весь посёлок жаловался, а она нет, всё разводила своих свиней. В один день она пошла их кормить. Она ж уже старая была, наверное, старше Зои. И её хватило сердце. А свиньи не кормлены… — Пиздец… — Антон накрыл ладонью рот, уставляясь в пространство перед собой, пока Арс договаривал: — Её нашли через несколько дней, когда уже привычная вонь от свинарника стала уж совсем непереносимой. Открыли, а там… В общем, лица её не осталось, полноги сожрали, руки… Перед глазами живо вспыхнул калейдоскоп красочных картинок: жёлтые гнилые зубы, обглоданные кости и дёргающиеся свиные носы. — А у неё ж сыновья были?.. — приторможенно спросил Антон. — Только один. Он всех свиней расстрелял, поселился в её доме и спился. — Блять, жесть, — только и смог сказать Шастун, откладывая фото. — В этой деревне есть хоть что-то нормальное? — Все посёлки, наверное, такие. Не новенькие, в которых коттеджи понастроили и газ сразу провели, а вот эти бывалые, с историей. — Хорошенькая история. Сплошные убийства и кишки. — Какая есть… — Арс поднялся. Антон взглянул на него снизу-вверх, пытаясь подавить лезущий наружу вопрос, но в итоге, сдаваясь перед всё это время терзавшими его размышлениями, негромко поинтересовался: — Неужели ты никогда не думал уехать отсюда в город?.. Я имею в виду… Ты бы мог точно так же привязывать себя, да и… — Ты не совсем понимаешь, что со мной происходит, Антон, — перебил Арсений и, убирая со лба волосы, вздохнул и пошёл к окну. — Конечно я думал уехать. Я этого и хотел, когда мне исполнилось восемнадцать. Но ты не представляешь, что мне пришлось пережить. — Ну так расскажи мне, — подался к нему Антон, тоже поднимаясь. — А смысл в чём? — наконец подорвался Арс, резко разворачиваясь на пятках. — Чтобы ты придумывал новые подколы? — Арс, да не хотел я тебя обидеть! — вытаращил глаза Шастун. — Это же я от нервов! — Я для тебя чудовище, тварь, монстр, или как ты там ещё выражался. Но ты себе представить не можешь, каково это! Я живу с этим уже двадцать с хером лет! — Покрасневшее лицо Арсения исказила смесь злости и вскипающей откровенности. — Представь, что тебе каждую ночь ломают кости. Все разом. И это длится несколько часов, а ещё — ты ужасно хочешь есть. Ты слышишь, как стучит сердце у какого-нибудь ежа, ползущего мимо твоего дома… Каждый шорох! И каждый этот звук заставляет тебя разрываться от желания вырваться, но нет — тебе же приходится каждый херов вечер замачивать верёвки в вербене, и тебе слишком больно, чтобы пытаться сделать хоть что-то! А теперь представь, что я перееду в город. В квартиру. За стенкой соседи. Под окнами люди. Как думаешь, хорошо будет?! Антон застыл, выслушивая эту тираду, обухом катясь в яму стыда и испуга, которую сам же себе и вырыл. Конечно, на него орали, и не раз, и он орал на людей, но видя перед собой плюющегося от накопившегося гнева Попова он ощущал такое отвращение к себе, какое и вообразить не мог. — Я не думал, что говорю, — выдавил он, когда Арсений замолк, часто дыша. — Это просто реакция у меня такая. Дебильная. Я начинаю так нервироваться, что хуячу эти ебучие шуточки направо-налево и ничего не могу с этим сделать, это как будто вне меня. Но я не считаю тебя монстром, Арс, ты чё? — Он решительно зашагал к нему навстречу. — Я столько раз пытался доказать тебе, что плевать мне, пьёшь ты кровь или нет. Ты, конечно, странный, да, с придурью, но именно поэтому ты мне нравишься. Арс всё ещё хмурился, однако последние слова заметно пробили стену, которой он было собирался закрыться. Голубые глаза опустились на пол, словно бы он очень хотел рассмотреть узоры на паркете, как вдруг лица коснулись тёплые пальцы, а Антон настойчиво потянул его за подбородок, желая пересечься взглядом. — Прости меня, — чётко произнёс он, сводя брови. — Я дебил. Слышишь? — Слышу. — Я ведь не знал ничего толком про то, что с тобой происходит. Ты ничего не рассказываешь. Но если ты доверишься мне, я и не буду говорить всякую хрень. Арсений долго и мучительно молчал, будто и вправду взвешивал: развернуться и отойти, что было привычно, или остаться и приспустить колючую проволоку. Антон старался держаться, нависая над ним с самым спокойным и проницательным выражением лица, на которое был способен, однако он не ожидал, что Арс вдруг скривит колкую усмешку и выдаст: — Думаешь, я не слышу, как у тебя колотится сердце? Антон попытался сглотнуть не так шумно, как это в конечном счёте вышло, всё ещё строя из себя что-то посерьёзнее, нежели человек из плоти и крови, коими так не против полакомиться мужчина напротив. Рост безусловно прибавлял самоуверенности, но произошедшее на озере, клокочущий гром с улицы и полумрак комнаты навевали отнюдь не самые приятные мысли. Он проглотил сухим горлом тревогу и опасения, чтобы на пробу проговорить: — А мне и думать не надо, чтобы знать, что у тебя тоже. Арс сощурился, принимая отдачу, и Шастуну наконец далась самодовольная улыбка. Если приходится играть в подобные игры, чтобы поубавить у Попова мнительность, он готов наловчиться с правилами. На душе как было тяжело, так и оставалось, и самое обидное, что это даже не запить алкоголем. — И ты всё это время пытался понять, что с тобой? Прозвучавший в полутишине вопрос заставил Попова замереть, поджав губы. Но вскоре он взглянул на парня с задумчивым видом и признался: — Я до сих пор не знаю. Это не вампиризм в чистом его проявлении. Я не оборотень. Не вурдалак. Я не труп и не до конца человек. А эти обращения, они… Я не превращаюсь во что-то другое. Я просто становлюсь более жуткой версией себя же. Шастун медленно кивнул. Он и правда не видел в ту злополучную ночь ни шерсти, ни волчьих глаз. Только длиннющие пальцы с заострившимися когтями, да сверкавшие в темноте клыки. Хотел бы он снова поприсутствовать в комнате на верхнем этаже и поддержать Попова? Да сто пудов да. А вот позволил бы это Арсений… И не было бы ему больно… — А ты… Всегда, ну, чувствуешь кровь? — Днём я могу контролировать это. Будто оно успокаивается… За редкими исключениями, когда у человека, например, открытая рана. Тогда я просто ухожу. — Но ты слышишь, как, блин, бьётся моё сердце. И так постоянно? Ты всё время думаешь о крови? — А ты всё время думаешь, как дышишь? Как глотаешь слюну? Как моргаешь? За столько лет это стало привычным. Что ещё ему стало привычным? Жуткие истории о смертях стариков по соседству? Деревенские байки и слухи, что распространяются в таких местах со скоростью света? Антон укутался в плед, обрушиваясь в диван поглубже, в то время как Арс, заменив пластинку в патефоне, возвращался назад, переступая через собаку, чтобы сесть рядом. Мягкое тепло вдруг прижалось к руке и легло на плечо. — Я очень хочу иметь возможность уехать, — послышалось тихо. — Хоть немного попутешествовать. Посмотреть мир. Я люблю этот лес, эти места. Но не быть привязанным к ним… У Антона в голове вспыхнуло: «увезу». Он не знал как и когда, но это он решил твёрдо и бесповоротно. Увезёт. Покажет. Чего бы такой трюк не стоил. Вспышки вернувшейся грозы освещали комнату. Беготня утомила их до полной отключки. Вздрагивая от грома, Найда поглядывала на уснувших полусидя людей на диване и нервно облизывала нос. Ей не было понятно, что заставило этих двоих так вымотаться, однако она подшёрстком чувствовала недоброе, застывшее киселём в разряженном воздухе. И ей это совсем не нравилось.28.
Света Фёдорова постукивала по полу тапком. Топ-топ-топ. Гудки в телефоне периодически прерывались из-за перебоев связи, а дозвониться до ближайшей ментовки она не могла вот уже несколько часов. И хоть Верхи встали на уши из-за произошедшего, она не была встревожена: всеобщая суматоха питала её самолюбие. — Ну и погода, — в который раз за ночь с важностью вздохнула она и сбросила вызов. Она даже не была уверена, станут ли менты разбираться с их деревенскими проблемами и в этот раз. Разве что увезут труп девушки и оповестят родственников. Предыдущая проблема до сих пор ожидает представителей опеки, запертая в свободной комнате её дома. Что до Тёмы — Света по-председательски рассудила, что он поживёт у неё до решения юридических нюансов. Заглянувший к ним несколько дней назад полицейский пожал плечами и гаркнул, что они обязательно пришлют опеку, однако до сих пор не было ни звонка, ни оповещения. Так и засел неуклюжий парень в гостевой комнатушке, наматывая сопли на рукав и почти не отвечая ни на какие Светины допросы. Ей и не нужно было. Её даже устраивало, что Тёмочка не разговаривает — так меньше шуму. Он был так похож на её покойного мужа, что было даже привычно. Она ещё раз посмотрела на себя в зеркало прихожей, поправляя пушащиеся волосы. После почившего Шуры у Светы так никого и не случилось. То ли из-за её крутого нрава, то ли из-за слухов, что Фёдорова сама довела мужа до удара. Она была одинокой, сумасбродной, странной и крайне нарциссичной особой, нуждающейся в овациях больше, чем в куске хлеба. Конечно, где-то в глубине души ей было немного жаль утонувшую девочку, но в то же время распирающая гордость и чувство собственной важности — ведь именно она сейчас решает все вопросы и важно отвечает зевакам — бесконечно радовали её. Гроза громыхала над Верхами, словно кто-то раз за разом ударял тяжёлым молотом по наковальне. Света прошла в свою спальню и сбросила тяжёлый махровый халат, обнажая усыпанную красными родинками спину и опавшие груди. Распахнув шкаф, она стащила с вешалки нечто крайне неприличное — шёлковый, тёмно-бордовый халатик, доходящий едва ли до середины её бледных крупных ляшек — и наскоро облачилась в него, прежде чем наведаться в соседнюю комнату. Тёма озадаченно смотрел в окно. Вернее, он следил за каплями, бегущими по стеклу: одни скатывались быстрее, оседая у подрамника, другие медленно ползли наперегонки, оставляя длинный мокрый след. — Артём? — послышалось за дверью, но Тёма этого не услышал. Капельки накатывали друг на друга, становясь единой дорожкой. Он мял свои пальцы до хруста. Когда дверь распахнулась, он вздрогнул, но взгляда от дождя не оторвал, словно бы раздражающий звук шлёпанцев был лишь частью грозы. — Ой, зарядил дождик… — охала Света, копошась позади. — Ну и погода… А что ты не спишь, Артёмушка? Он сжал челюсти и мотнул головой. Суть слов смутно дошла до него, однако он и не думал отвечать. Внимание вновь захватила гонка дождевых капелек… Артём крупно вздрогнул, когда его плечи накрыли Светины руки. Они пахли отвратительным абрикосовым кремом, сладенько так, душисто и очень навязчиво. Из-за этого душка он перестал следить за капельками, сморщился и отвернулся. — Не спится тебе, да… — массируя напряжённые широкие плечи, приговаривала председательша. — И мне не спится… Артём дёрнулся и захрипел, но Фёдорова навалилась на него со спины, заключая в удушливое объятие. — Одиноко нам с тобой… — ворковала она в его большое ухо. Артём замычал и зажмурился. Мамины руки пахли клубникой и овсяной кашей. Мамины волосы красиво светились на солнце. Веки сомкнулись со всех сил, до пятнышек перед глазами, а между тем на пол упало что-то невесомое, как тоненькая ткань…29.
Антон очнулся от боли в спине и заворочался. Засыпать сидя было не лучшей идеей. Небо за окнами было таким же тёмным и сверкающим, а прошло всего пара часов с момента отключки. Разлепив сухие глаза, он посмотрел в сторону Арса. Тот, бегая влажными покрасневшими глазами по тёмной кухне, напряжённо прислушивался. — Что? — нахмурился Шастун и тоже обратился в слух. Вой ветра и редкие раскаты грома не позволяли расслышать ничего подозрительного. Всего-то ставшая привычной ночная гроза. Арсений мотнул головой: — Не знаю. Я проснулся от какого-то звука. — Су-у-у-ка, — потянул затёкшую спину Антон и сел, устало позёвывая. — Да послышалось, наверное… — Мгм… — неуверенно согласился Арс. Выглядел он тем не менее встревоженным. Что-то странное сжалось в рёбрах, и Антон подсел ближе, перетягивая внимание обеспокоенных глаз к себе. Арсений вздохнул, отвлёкшись от сосредоточенного прислушивания к шорохам старого дома, и замер, когда парень, странно взглянув на него уставшим взглядом, вдруг приблизился, беря за челюсть пальцами. Стало тихо. Он слышал только зачастившее сердце человека напротив. Антон склонился — пересохшие губы настойчиво легли на приоткрытые — Арса — и, приспускаясь, беспардонно лёг сверху, придавливая его собственным теплом, сонным ароматом и чувством безопасности. Окольцованные пальцы сгребли тёмные волосы и переползли, сжимая, на затылок, заставляя откинуть голову и подставить загорелую шею. Предохранители слетели. Антон слабо соображал, будто бы сам отдаваясь древней силе — господи, как от Арса пахло. Усталость от ужаса, тихо крадущегося за ними по пятам всю ночь, от страшных загадок и чужих проклятий окончательно отрезала страх. Имеет значение только то, как его тянет к разгорячённой коже, как вздрагивает под его ручищами худое тело, а ещё — как собственные бёдра вжались в чужие, тёплые, мягкие. Острое возбуждение, совсем как на озере, сдвинуло в голове все рамки. Но тут Арс застыл. В тишине стало слышно только прерывистое дыхание. Этот звук был таким громким для Шастуна, что он отстранился, сквозь пьяную пелену выговаривая: — Всё хорошо? — Да, — с готовностью бросил Арсений, но по складке между бровей и слишком скорому ответу стало ясно, что нет — не хорошо. Там, на озере, игру затеял Попов. Тогда всё шло по его прихоти и его же правилам. Сейчас же он был застигнут врасплох. Антон погладил обеспокоенное лицо и, стараясь самому не замереть в восхищённом наблюдении, чуть наклонился и попросил: — Ну скажи… — Всё хорошо, пожалуйста, просто продолжай. — Тебе плохо? Не хочешь? — Хочу! — выпалил Арсений. — Просто продолжай. Взмокший лоб. Блестящие бегающие глаза. Жаркое учащённое дыхание — почти как в лихорадке. Антон изумлённо глянул вниз, туда, где их бёдра соприкасались и где уже нестерпимо пекло, потом вернулся взглядом к Попову и осторожно прошептал: — Ты никогда чё ль… ни с кем?.. Арсений сжал губы. — Блять… — Шастун вздохнул, а вниз обухом упала тяжёлая волна. Он резко подался к чужим губам, сминая их и тут же опускаясь мокрыми поцелуями к шее, зализывая собственное любопытство и неловкость Арсения, который, охнув, прогнулся навстречу, позволяя руке обвить себя за талию и сжать через ткань бок. Антон резко сел, устраиваясь на его бёдрах, и одним движением стянул с себя футболку. Голубые глаза заблестели. Прогремел гром. Ткань рубахи тоже поползла вверх, утягиваемая нетерпеливыми антоновыми руками, и вскоре Арс опрокинулся обратно на диван, распалённо дыша и покрываясь мелкими мурашками. На мгновение Антон замер, оглядывая, что натворил. Тёмные волосы растрепались, щёки и шея Арсения раскраснелись, под свободными брюками топорщилось. Сердце заколотилось в глотке. Он раздевает мужчину. Он хочет его трахнуть — здесь и сейчас, пока полыхает гроза и в собственных мыслях стало трезво и чисто. Арс провёл ладонями по его бёдрам, выжидающе глядя в раскрасневшееся лицо. Шастун тотчас наклонился за поцелуем, охотно подставляя под нервные прикосновения задницу и поясницу, позволяя Арсению убеждаться в реальности происходящего столько, сколько тот пожелает. Он явственно чувствовал: Попов дрожит. Пусть тот никогда в этом не признается, но он переживает. И его нетерпение, перемешанное с нервами, ударяет в голову Шастуна круче любых настоек, пьянит, сводя с ума. В каком-то смысле, они оба друг у друга первые. Следом за футболкой неловко стянулись и штаны с шортами. Свет торшера мягко окутывал тела, ластя мокрую кожу. Живот к животу. Грудь к груди. Арс распалялся всё сильнее, жарко хватая воздух между поцелуями и цепляясь за широкие плечи в веснушках. Когда Антон отстранился, снова сверкнула молния, выхватывая его силуэт из полумрака. Пройдя языком по пересохшим губам, он глянул на бельё, всё ещё сдавливающее их обоих, и резко сполз ниже, надавливая на чужие колени, чтобы опустить. — Куда ты?.. Арс не договорил, переводя взбудораженный взгляд с Антона на собственный пах. Широкая ладонь тяжело приземлилась на выпирающий бугор, ласково, но настойчиво оглаживая от основания к животу. В зелёных глазах заплясали бесы. Резинка белья съехала вниз, высвобождая раскрасневшийся член. Антон выдохнул. К ушам прилила кровь, а в низ живота упала почти болезненная тяжесть. Его уже вело. Он ещё никогда и никого не хотел трахнуть так сильно. Так голодно, жадно. Рот наполнился слюной, голова опустела. Жар, исходящий от головки, что подрагивала в манящей близости от его лица, опалял губы. Арсений трогательно застыл — резковатый, замкнутый Арс, которого никто до этого самого момента не трогал, — и в молча наблюдал за тем, что парень собрался делать дальше. Сверкает молния. Скорость света опережает скорость звука. Желание опережает разум: перехватывая ладонью твёрдый, как и его собственный, член, Антон подаётся вперёд и вниз, жарко опускаясь ртом на истекающую головку. Арс крупно вздрагивает, и тогда-то разум догоняет желание. Во рту тесно, мокро и солёно. Едва ли Шастун когда-либо представлял, каково это: держать за щекой мужчину. Он имел представление о минете лишь с принимающей стороны, но желание доставить Арсу ещё не познаное удовольствие было столь сильным, что собственное неумение было не в счёт. Он вспоминал, что ему самому нравилось, примерно прикидывал звенящей головой, как и чем так делали его бывшие, погружаясь в процесс неумело, но бойко. Широко мазнув языком уздечку, он припал к тонкой коже мошонки, вырывая из Арсения сдержанный стон. Пять лет разницы канули в лету — тридцатиоднолетний Арс плыл, как мальчик, едва не скуля от удовольствия. В уголках глаз застыла влага, а по лицу, шее и обнажённой груди пошли красные пятна. Осмелев, Антон взял его в ладонь, мягко и ритмично добиваясь запрокинутой головы и обкусанных губ. В какой момент в его волосах оказалась настойчивая рука, направляющая ниже, глубже. Антон с рваным вдохом отстранился и распахнул рот. Арс, резко садясь, тут же набросился на его губы, перехватывая рукой за затылок, и потянул вверх, чтобы усадить парня на диван. Подцепив пальцами горячую от тела цепочку, накренил к себе и вдруг оседлал его бёдра, углубляя поцелуй. Спина обрушилась в мягкий диван. Антон промычал в губы Попова, сминая обнажённые ноги и бёдра и мучаясь от того, что сам не успел стянуть бельё. Нависая над ним, Арсений на мгновение оторвался от его рта, тяжело дыша. Антон замер, приглушая дыхание. Веки Арса пошли витиеватыми ниточками тёмных сосудов, как если бы они подступили слишком близко к тонкой коже. В голубых глазах мелькнуло что-то одичалое. — Всё норм? — решился Антон. — Не знаю, — Арс поморгал, словно силясь прогнать помутнение. — Что такое? — Я слышу, как стучит твоё сердце, — прерывисто признался он. — Как бежит кровь по артериям. Клянусь, я как будто вижу их… — Тебе плохо? — игнорируя наготу мужчины, Антон чуть приподнялся, обнимая того за поясницу и вглядываясь в бегающие глаза. Арсений отодвинулся, но тут же врезался спиной в колено Шастуна. — Подожди. — Нет… — Ты не пил кровь с тех пор… — парень нахмурился, подыскивая слова, — короче, с того времени? — Только мясо, — кивнул Попов. — Иди сюда. Он осторожно взял его лицо и прильнул к губам, мягко облизывая ряд зубов. Мазнул по щеке, переходя к уху и одновременно находя рукой чужой член: — Хочешь попробовать мою? Арс простонал, теряясь в ощущениях, но всё же нашёл силы отрезать: — Я не буду пить твою кровь, еблан. — Но ты же мучаешься. Я уверен, ты остановишься, — зашептал парень, чуть сдерживая темп. Он не понимал, отчего ему так захотелось сделать это предложение. В помутнённом возбуждением сознании оно прозвучало откровенно и горячо. Ему нереально вкатило то, как Арс оседлал его, ёрзая задницей по стояку. А если он склонится, чтобы, царапнув клыками по коже у шеи, слизать выступающую кровь, рыча от удовольствия и возбуждения, Антон и сам будет готов кончить. — Лучше, — осмелел Попов, — дай мне… И, не договаривая, он пробрался рукой к его члену, вытаскивая тот из ненужного белья. Острая самодовольная улыбка мелькнула в свете молнии, желанная и закусанная. Антон охнул, когда мужчина провёл рукой вверх-вниз, и, забывая о странных хотелках, припал к взмокшей шее зубами. Вгрызся в солёную кожу, показывая, что только что предложил. По комнате раздался несдержанный громкий стон — и крышу снесло окончательно. Антон резко сел и повалил Арса назад, нависая, чтобы перехватить оба члена ладонью и вжать их друг в друга, тотчас мыча от подступающей грани. Снова раздался протяжный высокий стон. Арс схватился за его руку, направляя резче, и между животами их стало мокро и липко. Антон взглянул вниз из-под опущенных век, ускоряясь, пока в ладони всё хлюпало, и головокружительно кончил следом, хрипло выстанывая что-то в Арсову шею. Осознание произошедшего рывками накрывало звенящую голову. Разрядка словно опустошила его до дна, долгожданная и яркая. Разомлевший, он приоткрыл глаза и поймал рассеянный взгляд под собой. — Блять, — выдохнул смешок и было потянулся пальцами к лицу Попова, но тот вдруг перехватил его руку и сам коснулся себя, собирая каким-то образом попавшие на подбородок белёсые брызги с озадаченным видом. Едва поняв, что сам Арс излился на собственный живот, Антон поджал губы, намереваясь перевести всё в шутку: — Неплохой выстрел, м?.. Но тут же заткнулся, когда Арсений с помутневшими глазами вдруг вобрал испачканные пальцы в рот. В разлившихся по радужке зрачках возникло нечто тёмное, незнакомое. Антон замер. В паху, только-только переставшем гореть, снова взныло. Арс собрал остатки со своей шеи, не отрывая взгляда от потемневших глаз, и снова слизал с подушечек пальцев сперму, покуда в глотке вспыхивали огни. Они молча смотрели друг на друга, каждый размышляя, что сейчас только что произошло, но будто не решаясь заговорить о таком. Арсений млел под тяжестью чужого тела, от разрядки, но ещё — от забытого послевкусия , одновременного такого знакомого и неизвестного. Всё становилось неважным, а главное — его клонило в долгожданный сон, тёплый и ласковый, совсем как взгляд зелёных глаз. Облизнувшись в последний раз перед тем как провалиться в него, Арс сомкнул веки, чувствуя, как чужой вес тела смещается, и разгорячённые ручищи сграбастывают его покрепче. Вспыхнувшая жажда вскоре уложилась, теряясь в дремоте, а вместе с ней в плотном кольце рук потерялся и Арсений, проваливаясь в сон.30.
Ближе к рассвету ливень превратился в тихий дождь. Гром улёгся, отступая с чёрными тучами. Артём сидел на полу под подоконником, забившись в угол у батареи. Разгорячённое от слёз лицо прятали дрожащие руки. За стеной улеглась в свою одинокую постель Света. Дом затих, и один только Тёма не спал, не зная, как натянуть обратно штаны. Что только что произошло, он не понимал. Только стыд и страх сжимали горло. Когда слёзы кончились, он снова попытался потянуть нижнее бельё и штаны непослушными руками. Пальцы соскальзывали с ткани. Спустя минуту бесполезных попыток, он забыл, что хотел сделать и уставился в зеркальный шкаф, отражающий окно над ним. Позади стекающих по стеклу капель качались силуэты деревьев. Но важнее всего были звуки, вторящие каждому движению кривых веток: то было нежное, ласковое пение, погружающее тревожное сознание парня в тоскливое выжидание. Он заворожённо смотрел в зеркало и внимательно слушал тихую колыбельную. В голове стало спокойно. Ушёл комок из горла. Тёма неуклюже встал и развернулся к окошку, словно бы тянулся к манящему звуку. Оставляя липкие брючки на полу, он с третьей попытки влез на подоконник и толкнул открытое окно. Мокрая трава врезалась в руки. Неловко вывалившись, он больно приземлился на газон, но тут же отвлёкся от боли и холода, облепившего нижнюю часть тела, одетую только в полосатые носки. Дождь закапал по встрёпанным волосам. Звук доносился откуда-то из-за соседних участков, от высоких макушек леса, где он ни разу не был. Тёма вразвалочку поковылял через щель в заборе на пустующую главную улицу, чтобы пойти по ней вниз, туда, где за незнакомыми истуканами-соснами звали его нежные сладкие голоса.31.
Проснулся Антон медленно, до конца не поняв, как сместилась грань между сном и явью. Придавленный тёплой и мерно сопящей тяжестью он приоткрыл глаза, чтобы с улыбкой убедиться: Арс развалился на нём, ткнувшись носом в шею, и совершенно забил на липкость кожи и узость дивана. Чуть сдвинув податливое тело, он присел и взглянул в окно. С улицы тянуло прохладой. Прикинув, что на часах около пяти утра, он покосился на Арсения и поднялся, рыща по разбросанным вещам в поисках пачки сигарет. Курить в доме он не планировал — Арс бы его за шкирку, увидав такое, вытащил — и потому, набросив рубашку, вывалился на веранду, тихо прикрывая за собой дверь. Господи. Он трахнул Арса. Щёлк — искра — потрескивание табака. Затяжка. Тонкая струйка пара из сухих губ. Господи, как это было хорошо. Антон развалился в кресле и глубоко, от души, затянулся. Всё тело ныло от сна на узком диване. Кожу живота стянула засохшая сперма. Но мысли — черт — как же потрясающе пуста была его голова теперь, словно с каждым выдохом вместе с дымом рассеиваются и странные ночные страхи, и гнетущая неизвестность будущего. Всё канает в лету. Всё не канает его самого. Ему никогда не было настолько ярко с кем-то. До дрожи в животе. До звона в ушах. Даже от воспоминаний у него начинало заново вставать, а ведь он только проснулся. Было ли так же хорошо Арсу? Было. Самодовольная улыбка скосила край рта. Было. В этом Антон совершенно уверен. Он всё понял по глазам. «Не по тем ли глазам, которые стрёмно покраснели, когда ты кончил?» Отрезвлённый внезапной мыслью, он опустил руку с сигаретой и взглянул на покачивающиеся за забором берёзы. Сколько это будет продолжаться? Сколько ещё он готов молча смотреть на мучения Арса и терпеть его ночные метаморфозы? Сколько выдержит его кукуха? Попал в стрёмную сказочку из детства, а выбираться из неё теперь как? Он бросил окурок в стеклянную мисочку и замер, прерывая невесёлые размышления. Арс поставил ему пепельницу. Арс, который терпеть не мог дым и пепел, поставил ему на веранде чёртову мисочку. А ещё он доверил ему самый страшный секрет. Доверил своё тело. Себя. Имеет ли какое-то значение стабильность его психики после всего? Антон вздрогнул. За забором раздавалась птичья трель. Протяжная, тоскливая, она лилась то стихая, то усиливаясь, совершенно сбивая с толку и приковывая к месту. Это не была птица — больно нелепо звучал голос. Будто даже с хрипом, с сипением, как старое радио. Парень осторожно привстал, выглядывая за просветами меж досок кого-то — или что-то? — кто издавал этот странный звук. Черные дыры-глаза — на одном белёсое бельмо — пялились на него в ответ. Скрипнули лакированные половицы под ногами. Он попытался сдвинуться, но лишний раз подавать признаки жизни было страшно. Высоченная фигура подошла к калитке, опуская огромную ладонь на облупившуюся краску на дереве. — Волчонок… — прохрипела фигура древнего старика, сжимая костлявыми пальцами неподдающуюся калитку. — Волчонок… Наверное, Антон бы так и простоял столбом, не в силах двинуться, если бы не утренний рассвет, вяло замельтешивший на горизонте. Старикова тень, хрипя, становилась всё бледнее, как исчезающий мираж в лучах солнца, чтобы медленно раствориться среди улицы, унося за собой последние ужасы ночи. Антон выдохнул, будто задерживал дыхание, тихо выругался в сторону и быстро зашёл в дом, стараясь не разбудить сросшегося с подушкой Арсения и свёрнутую клубком Найду. По спине бежали холодные мурашки. Он не знал, кого искал последний ночной призрак, не знал, повторится ли это на следующую, не Купальскую, ночь, однако одно он понимал чётко. Опустившись на край дивана, он сгрёб спящего Арса поближе и поклялся самому себе, что больше никогда не будет выходить курить по ночам.