41.
Летом в городе невыносимо жарко. Солнце напекает железные крыши, плавит асфальт на дорогах так самозабвенно, что бродящие в душном отупении голуби должны превратиться в гриль на тонких лапках. Прохожие скитаются по своим многочисленным делам, как пьяные, поправляя модные очки на вспотевших переносицах, и в автобусах, как в саунах, опадают в полуобморочное состояние утренние бабушки. Антон приходил в себя обрывками, баюкая разрывающуюся голову на припечённой дерзким солнечным лучом подушке, и не торопился нырять в действительность, предпочитая ей сладкий сон позднего утра. На виски налипли короткие взмокшие волосы. От края рта плыла на наволочку ниточка слюны. В освещённой приглушённым дневным солнцем комнате было тихо, лишь неуловимо гудел кондиционер. Никаких дерущих горло петухов — едва ли слышно возню соседей за стенкой. Однако сквозь сон он уловил что-то непривычное в тишине собственного жилища. С кухни доносились звуки бурной деятельности, периодически выкрадывая его внимание из приятного забытья. Лениво потягиваясь, он перевернулся на другой бок. На периферии сознания — призрачное ощущение чужого — или уже родного? — тёплого тела под боком. Когда они наконец улеглись той ночью, Антон приграбастал к себе податливого Арсения как можно крепче, так, чтобы опутать всеми конечностями и никогда не отпускать. Конечно, им быстро стало жарко, и они расползлись довольно скоро, мыча от духоты, но заснул Попов быстро — с соседней подушки уже минут через пять слышалось тихое посапывание. Сам Антон провалился в сон следом, а в голове сладко и млеюще прокручивались воспоминания об озере, их разгорячённых поцелуях в ледяной воде и жарких переглядках на берегу. Вот и сейчас он не мог отделаться от калейдоскопа образов, насмехаясь над собственной неуверенностью и пустых раздумьях о своей ориентации. Разумеется, говорить маме или Ба об их с Арсом отношениях он не станет спешить. Оставит это на потом, на подходящий момент. А пока его сумасшествие будет обживаться в городе, это будет их тихий секрет. Самый откровенный из всех, что у него когда-либо были. С кухни зазвенели тарелки. Антон закряхтел, снова перевернулся и зажмурился — солнце попало аккурат в глаза. Дверь тихонько распахнулась. — Доброе утро, — всунулся в проём Арсений, с ехидной улыбкой глядя, как сопит, приходя в себя, Шастун. — Завтракать пойдёшь? Антон разлепил один глаз и возмущённо взглянул на неприлично бодрого Арса. — Ага, — просипел он и сделал ровно наоборот — завернулся в плед по самый нос. Арс прошагал к дивану и по-кошачьи опустился рядом, заглядывая ему в лицо. — Уже почти двенадцать. — Мгм… На пересохшие губы опустился мягкий поцелуй. Антон растекался под ним, как мороженое, и чувствовал себя примерно так же: в комнате будто градусов пятьдесят, а он — липкая лужа, которую уже не собрать во что-то осмысленное. Лицо Арсения прохладное, свежее, и дыхание пахнет куда приятнее, чем у него. Он отстранил мужчину и наконец разомкнул тяжёлые веки. — Давай, вставай, я заварил кофе. — Из желудей? — прогундосил Антон. — Нет, из твоих носков. — Чё… — Поднимайся, соня. Когда он на неподъёмных ногах зашёл в кухню, в нос заполз удивительно аппетитный аромат жареных сосисок. Глаза окончательно проснулись, и Антон вылупил их, уставившись на совершенно невозможное зрелище на своем обеденном столе: дымящийся омлет-болтушка, украшенный мелко нарубленной зеленью, поджаренные до корочки сосиски и холодный кофе без молока, разлитый на два небольших гранёных стакана. — Ты когда успел продукты надыбать? — изрёк он приторможенно и с искренним удивлением взглянул на Арсения. Тот пожал плечами и ответил: — Утром встал и сходил. — У тебя же ни навигатора, ни телефона… — Жили раньше люди. У прохожих поспрашивал. Ты есть-то сядешь, или так и продолжишь пялиться? Завтракал Антон с таким упоением, что за ушами трещало: омлет был восхитительно сочный, в меру солёный, а сосиски так вообще объедение. Арсений молча улыбался, орудуя вилкой напротив. — Блять, ну не могу… — расхваливал Шастун за обе щеки, причмокивая, — пиздец вкусно. — Что сегодня будем делать? — Не знаю, как ты, а я после всего ещё дома бы пооткисал, — отхлебнув кофе и поморщившись, — горький — выдавил он, виновато взглядывая на Арсения. Ну как можно быть таким неугомонным? — Хорошо, — снизошёл вдруг тот. — Извини, если ты хотел в центр или погулять, я просто… До сих пор в ахуе. И болит всё. — Я обработаю тебе плечо, ладно? Прикончив завтрак, Антон свалился на диван и сонно наблюдал, как Попов колдует над аптечкой. Вооружившись ваткой и хлоргексидином, тот встал коленями по обе стороны от его бёдер и сел, отвинчивая крышечку. — Снимай футболку. Вот опять. Неосознанно облизав губы, Антон повиновался. Кинув ненужную тряпку куда-то на пол, откинулся на спину и молча проследил, как подаётся вперёд Арс, нависая над ним так близко, что под шортами становится неспокойно и больно тепло. Стоило начать оценивать возможность спонтанного утреннего секса, как плечо обдало такой резью, что Антон зашипел и дёрнулся. — Ч-ч-ч, — протянул Арсений и снова прижал ватку к следам укуса. — Я быстро. — Мгм, блять… — Шастун зажмурился — стало не до стояков. — Прости… — донеслось тихо. Арс щедро облил кожу антисептиком и осторожно собрал лишнее. Корочки размокли, щипаясь, и боль постепенно сошла, сменяясь перманентным зудом. Мужчина сжал губы, угадывая в припухших следах собственные зубы. Он изо всех сил пытался отвлечься, но в голове раз за разом вспыхивало: «Как я могу не помнить?» Воспоминания о прежней — так это теперь зовётся? — жизни в принципе были смутные. Он запросто воскрешал в памяти тягучие будни за хозяйством и ежедневные походы в лес, познания о травничестве и тревожные вечера в компании горького настоя и потрескивающего патефона. Однако ночи… Кроме боли и вспышек ярости на ум ничего не приходило. Он с трудом помнил вопли отца и вкус крови. Сладкий, горячий — на самом корне языка. Помнил, как безобразно поедал сырое мясо, воскрешающее в нём подобие физических сил. И вину — о, чувство вины он знал в лицо. Вот и сейчас оно напоминало о себе: скалилось, зубастое, облизывало уродливые клыки. Пока он бережно, с пугливой нежностью перематывал плечо Антона, оно вгрызалось в горло, борясь с голосом разума: «Это был не ты. Проконтролировать себя ты был не способен. Во всём виновата только Лида — девушка, не дававшая тебе покоя с детства». Мысли о Лиде спровоцировали горькие волны обиды. Как отвратно осознавать собственную трусость. Он так боялся уезжать из Верхов, страшился даже призрачной возможности кого-то поранить, а единственно верным решением было как раз сбежать! — Эй, — его тронули за подбородок, выдирая, — ты опять загнался? — Немного, — потупился Арс и опустил глаза, не выдерживая ласкового взгляда. — Пройдёт. Слышишь? И было в этом «пройдёт» столько, что не выразить и десятком слов. Арсений вдохнул поглубже, выдохнул, прогоняя сжирающие размышления, и посмотрел на парня напротив. — А знаешь, давай-ка куда-нибудь съездим, — криво улыбнувшись, предложил Антон. — Ты когда в последний раз был в городе? — Давно. И не в этом, — нехотя слезая с чужих бёдер, проговорил Попов. — Я ездил только в Нижние Луга. — Так это посёлок городского типа. — Наверное. В любом случае, в нормальном городе я, видимо, не бывал. — Значит, — вставая, провозгласил Шастун, — будем лишать тебя девственности, провинциал. Арс прикрыл глаза, давя смешок, а в мыслях ехидно брыкнулось: «Ты меня всех возможных девственностей лишишь, да?» Гардероб Антона выглядел на нём просто ужасно. С недоумением рассматривая себя в зеркало, Арсений обдумывал, как бы ему одеться и не утонуть. Антон стоял рядом и, судя по сложному выражению лица, думал о том же. — Ну в целом, так тоже ходят… — многообещающе подбодрил он. — Ага, только я как будто в штаны наложил. Покопавшись в недрах шкафа ещё пару минут, Арсений остановил выбор на вчерашних шортах и приглянувшейся ему кофте с длинным рукавом. Нырнув во всё это, он с остренькой усмешкой вышел из комнаты. — И как, я извиняюсь, у тебя оказалось это? — оттянув края кофты, вопросил он внимательно оглядывающего его парня. Большебуквая надпись «I don't smoke» воззрилась на Антона с тем же вопросом. — Ой, — он махнул рукой, — зато тебе подходит. За окнами машины вовсю кипела городская жизнь. На детских площадках лениво пинали мяч пришибнутые солнцем подростки. Их становилось больше с каждым километром к центру: разодетые в рваные джинсы и кричащие майки, они кучковались в стайки и отчего-то напоминали Арсению пёстрых птичек, красующихся друг перед другом начищенным оперением. Проплыло мимо бликующее на солнце офисное здание, возвышающееся над замызганными панельками огромным чёрным зеркалом. Панельки тоже метаморфозировались: чем ближе к сердцу города, тем более чистыми становились привычные глазу сливочно-жёлтые здания. — После магазинов заедем к бабуле, ты не против? Арсений кивнул, не отрывая взгляда от окна. — Как она? — Да я списывался с мамой, говорит, нормально, — протянул Антон, задумчиво постукивая по рулю в ожидании зелёного. — Пока плато… — Плато лучше, чем обострение. — Это всё равно временный эффект… Ба была против химии, а теперь ей снова вливают эту хуйню пачками. И неизвестно, насколько подействует. А теперь… Даже после лечения, не знаю, что делать. Она любит дом в Верхах. Но путь туда нам заказан. — Не нужно, — тут же вставил Арс. — Куда угодно её вези, но не туда. — Как объяснить ей всё… Дать ответ на этот вопрос Попов не мог. Ему и самому было жалко собственное обиталище: даже сквозь боль и ужасы дом детства теплил в себе счастливые воспоминания. Было что-то в прогнивших зеленых досках сарая, в сквозняке на втором этаже. Шкафы ломились от перечитанных вдоль и поперёк книг, на полках громоздились банки с сушеными травами и мамиными безделушками, далёкими, как из прошлой жизни. Огород к концу лета зачахнет без неустанных рук… Сгниют кислые яблоки на заросшем газоне. — Может, когда-нибудь мы и сможем вернуться, — неуверенно проговорил Арсений, помолчав, а потом пытливо глянул на Антона. — Узнаем у Позова, сколько нужно ждать. — Страшно рисковать. — Знаю… Торговый центр вызвал в Арсении неожиданный азарт. Антон удивлённо следовал за ним, бегающим от одного магазина к другому, и давил глупую улыбку. Арс стал сам не свой: в глазах, заблестевших от невиданного разнообразия, читалась смесь восторга и изумления. Он не говорил ничего, почти не высказывал своих мыслей, но за те месяцы, что Антон его знал, по глазам ему становилось понятно: до одежды, которую Арс себе толком не покупал, живя в посёлке, у мужчины оказался пунктик. А потому, вручив старательно держащему лицо Попову карточку, он устроился поудобнее на кресле в проходе, готовясь к терпеливому ожиданию пакетов и трат. Лента надоела быстро: Антон отложил телефон и сполз по спинке. От высокого потолка торгового центра разлетались объявления о скидках и предложениях, нагруженные покупками люди сновали туда-обратно в праздном поиске интересностей. Он всё глубже уходил в себя. Мама скинула ему пёструю открытку с пожеланием доброго дня, а после написала, что заезжала к бабушке — поговорила с врачами и ушла с обещаниями, что здоровье баб Зои позволит ей прожить ещё как минимум два года. Казалось бы, в возрасте Ба такой прогноз более чем удовлетворительный, однако на душе заскреблись кошки. Едкие коготки оставляли ноющие порезы: не доживёт. Два года так мало. Почему не десять лет? Почему бабушка вообще должна умирать? Неужели всё то светлое, что принесла в жизнь, в один момент оборвётся и оставит от себя только грустные воспоминания и потёртые фотокарточки в старом альбоме? Дом в Верхах опустеет и неизвестно когда вновь пустит в себя живую душу. Как он объяснит бабуле, что в деревню нельзя приехать? Ей осталось так мало, неужели она не заслужила провести остаток тёплых дней в доме, где жил её покойный муж, где прошла трудовая молодость? Последнее лето… Ватные ноги сами собой вывели его за двери ТЦ, а между губ образовался фильтр. Он мельком взглянул на курящих рядом людей: интересно, они вышли просто так или тоже обмозговывают треплющие подкорку проблемы, не зная, как выпутаться? Всё может быть. Но кому он может сказать, что случилось с ним самим? Кто поверит в злые сказки о мстливом призраке и печальную историю о человеке, чья судьба заставляла его обращаться в звериное отражение себя? — Тоха, здарова! Антон вздрогнул и обернулся. — Да ладно, привет! — Ладонь метко столкнулась с пятернёй Журавлёва, подлетающего к нему с широченной лыбой. — Давно не виделись! — Дима потряс его руку и обалдело осмотрел. — Чё ты, как? Где был? — Да я в Верхах застрял, с бабулей сидел. — Ну и чё, как тебе провинциальная жизнь? Доил корову? — «Ага», три раза. — Ну молоток! Ну красавчик! Они обнялись и похлопали друг друга по спинам, и Шастун мгновенно ощутил, как свойская манера общения Журавля вытягивает из него всё плохое, как растворяет лимонная кислота слой жира на старой сковордке. Они дружили давно, ещё, кажется, с институтских будней, когда жизнь была простой и нищей, девчонки — сплошь моделями, а учёба чем-то вроде досадной обязаловки. Рубаха-парень, а таким Дима был всегда, был за любой движ, но в меру; Антону, которого легко выносило с бутылки пива, такой друг был подарком судьбы. Это он его откачивал после отмечания сессии, он поддерживал сносный порядок в их общажной комнате, он посвящал в такие факты, о которых сам Антон бы ни за что знать не думал. Они были ровесниками, но Дима уже обзавёлся женой, квартирой и машиной, и всё у него в жизни шло как надо. По-своему Антон засматривался на везение Димы и радовался за него, хоть и виделись они теперь редко. Но метко. — Как Зоя? — отстранившись, наконец посерьёзнел Дима. — Да ну как… На лечении. Химия. Сказали, два года сможет протянуть… — Ну, уже неплохо. А ты как? Что с работой? — Норм, пока оставил всё на Вячеславыча. — А тут что делаешь? Целебный шоппинг? Антон набрал воздух в лёгкие, чтобы ответить, и застопорился. Занял рот сигаретой в попытке оттянуть время, но в голову как назло ничего не приходило. — А, ты с кем-то поди? Он пожал плечами и выдохнул дым. Тот быстро рассеялся в жаре, как и его соображения об ответе. — Ага. Жду вот, решил пока покурить. Прикинь, я же на Купале побывал! Журавлёв мгновенно оживился, и Шастун мысленно дал себе пять: не было способа отвести внимание Димы проще, чем разговорами о языческих празднованиях. Ещё с университета Димаса пёрло по славянской мифологии, быту предков и радостям жизни язычников. Припоминается, он даже собирал коллекцию древних, как прабабка, безделушек: выкапывал что-нибудь этакое в своей родной деревне и лелеял, как драгоценность. Докуривая, Антон посвятил его в свой первый Купальский праздник, обходя шероховатости вроде проклятий и душ с того света. Когда рассказ дошёл до вечернего купания, потупился, не зная, продолжать или закончить на хорошей ноте — всё-таки, хоть Журавль был из фанатов, такие подробности кого угодно поставили бы в тупик. Дима приметил его паузу и тут же встрял: — И как, купались? — Некоторые да, а мы на берегу остались. Арсений, ну, тот наш сосед, сказал, мол, нельзя заходить в воду. — Это, кстати, достоверно неизвестно, — яро заговорил Дима, — у разных славян свои соображения на счёт купания. Одни считали, что вода в эту ночь становится целебная, другие — что нечисть так и ждёт, чтоб кого-нибудь утащить. Посмотрев в оживлённые глаза Журавлёва, жаждущего деталей, Антон вздохнул. Бросил бычок в ближайшую урну и, взвесив «за» и «против», осторожно начал: — Вообще-то, есть кое-что… Оксана, девушка, с которой нас «обвенчали», пошла купаться. В какой-то момент мы упустили её из виду… Он замолчал и протолкнул образовавшийся в горле тугой комок стыда и горечи. Дима свёл брови, внимательно ожидая продолжение. — В общем, мы сидели на берегу, а потом… Люди стали кричать. Сначала мы не поняли, в чём дело. Всё произошло быстро. И тогда я увидел, что Оксана плывёт по озеру на спине… — Да ладно… — приложил руку ко рту Журавлёв, искренне ужасаясь. — Было много крови… Как будто её кто-то разодрал и бросил в воду. Все стали бегать, кричать… — Так это в Верхах было? — перебил Журавль. Шастун уставился на него в немом недоумении. — Труп в Купальскую ночь! Ты новости не читал? Об этом писали в Интернете. Что девушку нашли мёртвой на праздновании Ивана Купала! — Не видел. — Ну, это, правда, на форумах писали… — Дима забегал глазами по асфальту. — Мы с женой подумали, что пургу нагнали. А это у тебя в Верхах было, охренеть… И ты мне даже не писал! — Ну прости, мне вообще не до переписок было… — Ты, выходит, помолвлен с мёртвой невестой… — Дим, да это ж всё ерунда. — Нет, так-то да, просто у славян считалось, что… — В Верхах и не такое происходит. Подменыши, заговорённые трупы, призраки, проклятия… — на одном духу выпалил Антон и заткнулся, встретив недоуменный взгляд друга. Прошло секунд пять, и задний двор торгового центра залило высоким хохотом. — Ясно, я понял! — Дима салютнул ему указательным. — Ты меня разыграл. Хорош, хорош. — Я серьёзно. — Тох, ну кончай прикалываться, ты и нечисть? Проклятия? Ещё скажи, что русалок видел. Антон было открыл рот, и в этот-то момент Журавлёв замолчал и поджал губы. — Либо ты решил меня хорошенько простебать, либо ёбнулся, пока жил в деревне. Тебе, может, свежий воздух на мозги повлиял, м? Бросивший курить ещё в университете Журавлёв нервно крутил в пальцах сигарету. Мимо шли на парковку прохожие, таща многочисленные пакеты и уставших детей за ручки. Курил вторую Антон. — А ты не видел, рядом с Верхами борщевик растёт? Здоровый такой сорняк… — рассуждал Дима вполголоса. — Его пары влияют на психику, могут вызывать галлюцинации… — У всех одни и те же? — Коллективный психоз. Массовая истерия. Я читал… — Нет, Димон, тут что-то серьёзное… Ты сам знаешь, я в такое не верю. Но тут… если бы ты сам всё видел, понял бы. В Верхах всё по-другому. Люди пропадают, природа странная. И происходит хер пойми что. Больше я туда бабушку не отвезу. Это реально опасно… — Получается, пропали двое ваших соседей и убили Оксану? Антон кивнул. — А что ещё произошло? — Прости. Не мои тайны. Просто знай, бывает и такое. — Да уж… Помнишь Олесю с журналистики? Вот она бы охуела, конечно… Олесю с журналистики Антон помнил: девушка как-то затащила всех к себе в комнату и таинственно раскладывала карты, перешёптываясь о чём-то с девчонками и пристально зыркая на хихикающих парней. — Это которая нагадала тебе совместимость с Ленкой? — Ну типа, — фыркнул Дима. — А вы ведь женаты теперь, — многозначительно поднял бровь Антон. — Да фигня это всё… — помолчав, заключил Журавлёв. — И я бы на твоём месте присмотрелся к полям. Уверен, там точно растёт борщевик. Или мак… — Я тебя везде ищу! Арсений налетел на него и приподнял вверх два больших пакета с одеждой. — Надо было сразу догадаться, что ты опять куришь. День добрый, — повернулся он к Диме. — Это Арс, кстати, — кивнул Антон чуть удивлённому Журавлю. — Дима. Привет. — Тот заторможенно протянул Попову руку. Распрощались они в смешанных чувствах: Антону всё ещё было неловко за вываленную на старого приятеля гору ужасов. Уходя, Дима сунул в карманы отчего-то подрагивающие руки. До мозга костей скептик, он всю жизнь был стыдливо чувствителен к тому, что называют человеческой энергетикой. И потому, обернувшись на удаляющуюся парочку, ему стало вдруг неспокойно за друга. В холодных глазах Арсения ему зябко почудилось что-то нехорошее, необъяснимо ледяное. Волчье что-то. Но нужно было думать о том, зачем он приехал: спуститься на эскалаторе на нижний этаж, открыть список покупок, оставленный женой, и начать поиски продовольствия на сегодняшний ужин. Пробултыхавшись в принесённых Антоном с родимых окраин новостях минут двадцать, он наконец втянулся в рутинный ритм жизни: простой, логичный и понятный, как и всё в этом мире. А в Верхах действительно растёт борщевик: ему призрачно помнилось, что он читал о тщетных попытках вырубки где-то в ленте… — Что купил? — едва оказаашись на водительском, повернулся Антон к Арсу и с любопытством пытался заглянуть в пакеты, которые тот водружал на заднее сидение. Арсений хитро улыбнулся и пожал плечами. — Дома увидишь. — Так не интересно. — Я думал, ты захочешь посмотреть, как я переодеваюсь. Чёрт возьми, если бы они не были на многолюдной парковке, Антон не стал бы держать себя в руках. Стереть бы эту дрянную усмешку и прямо сейчас раздеть его посреди этих долбанных пакетов, не церемонясь. Прикусив губы, Шастун вздохнул и развернулся к рулю. — А с кем ты курил, твой друг? — Мгм. С универа. Он тоже из посёлка, кстати. — Я сразу заметил. — Надо бы встретиться всем вместе как-нибудь. Вам будет о чём поговорить… Арс хмыкнул и взглянул на улицу, где раскалённое солнце мучило разгоревшийся день. — Сразу в больницу? — Сначала заедем в цветочный. Я хотел купить какой-нибудь букет… — На лице Антона промелькнуло болезненное выражение. — Ба любит цветы. — Хорошо. В пропахшей цветочным холодом лавке они пробыли недолго, поторопленные мгновенным выбором Арсения. Продавщица отточенным движением собрала в охапку розовые пионы и за пару минут сдобрила их мелкими розами, что-то приговаривая своим вкрадчивым игрушечным голосом. Пикнул терминал, готовый букет зашуршал целлофаном в руках: Антон на автомате попрощался и выскользнул из магазина с тяжёлым сердцем. Они почти не разговаривали, двигаясь по заученному маршруту до хосписа, лишь иногда пересекаясь взглядами. Слова не шли. Шастун едва ли знал, что говорить: все мысли были в белой комнате с холодным освещением, где до тошноты пахло сладким и медикаментозным, как смертью. Лёгкая девушка в накрахмаленном халатике проводила их до палаты и в очередной раз напомнила не задерживаться, чтобы не перенапрягать больную. Со старостью люди превращаются в детей. Эту мысль когда-то Антон услышал от знакомого, а теперь мог сполна осознать её смысл. Среди белоснежных простыней и режущего белизной скромного палатного убранства бабуля казалась такой крошечной, словно и правда уменьшилась до размеров маленькой девочки. Заострившееся лицо её ласково улыбалось, обнажая протезы, а в глазах было столько тоскливой радости, что под ложечкой невыносимо засосало. — Ой! — тоненько охнула она, завидев цветы. — Красота какая! — Привет, бабуль, — опустился на низенький стул Антон и склонился, позволяя невесомой ручке обвить его лопатки. — Здравствуйте, — скромно встал рядом Арсений и сжал в руках взмокший целлофан. — Мальчики, вы меня балуете, откуда такая красотища? С Верхов, небось? — Нет, бабусь, это с магазина. — Эх, а у меня ведь такие красивые пионы растут… — протянула Зоя Викторовна, рассматривая пухлые бутоны. — Поливаешь хоть, Тош? — Они в полном порядке, не переживайте. Ба с благодарностью взглянула на Арсения и одобрительно улыбнулась. Когда цветы оказались на своём законном месте в фарфоровой вазе на прикроватной тумбочке, а оба мужчины уселись вокруг койки, Зоя начала подробный допрос: политы ли грядки, вовремя ли открываются и закрываются теплицы, как поживают розы, а как пионы, всё ли в порядке с кустами малины. Тут включился Арс: на все вопросы отвечал утвердительно, уверенно, как у доски. Антон живо кивал, соглашаясь и делая вид, будто и правда помнит все огородные наставления, оставленные бабулей накануне её отъезда. — Скорее б вернуться, прости Господи, — в конце концов вздохнула Зоя, складывая у переносицы сухонькие пальцы. — Переживательно мне на молодёжь сад оставлять. Без обид, Арсюш, — тут же спохватилась она, — просто сам знаешь, нужны знающие руки! — Безусловно, — поддакнул Арсений. Если бы они не были заключены среди белых стен, впитавших стойкие аптечные ароматы, Антон бы сказал, что это была настоящая семейная посиделка. Бабушка снова смеялась; Антон был любимым худым внуком; Арс прекрасно вписался в их шутливые тычки и полюбовные споры. Ему даже показалось, что Арса бабуля любит больше: но, разумеется, это было не так. Вот только сколько бы он не смеялся, обожательно глядя в бабушкины глаза, невозможно было не замечать прозрачные трубки капельниц и больничную сорочку на исхудавшем дряблом тельце. — Вот выйду из палаты, приеду в Верхи, и посмотрим, как там мои помидоры несчастные! — Бабуль… — начал Антон, и кошки напомнили о себе, прицеливая когти. — В Верхах сейчас неспокойно. Люди пропадают… Может, я свожу тебя на реку в Никулино? — Тьфу ты, — махнула свободной от капельцы рукой Зоя Викторовна, — люди там всегда пропадали. Напугал ежа голой жопой. Они с Арсом переглянулись — было не до смеха. В голубых глазах засветилась решимость, и Попов взял разговор на себя: — Зоя Викторовна, — заговорил он твёрдым, низковатым голосом, не приемля возражений, — в посёлке сейчас действительно плохо дело. Неизвестно куда пропала Марина. Потом Валерий — а он, сами понимаете, охотник, человек не пальцем деланный. На Ивана Купалу убили девушку. И это ещё не всё. Мы с Антоном, — он сделал паузу, подбирая слова, — видели что-то ужасное. Так сразу и не скажешь… За всё время, что я прожил в Верхах, такого ещё не было. Это творит не человек. Это что-то потустороннее. Древнее. Приехать сейчас в Верхи — значит подвернуть себя огромной опасности. Бабушка слушала его внимательно, не перебивая и не отмахиваясь, переводя пристальный взгляд с Попова на Антошу и обратно. Когда Арсений умолк, в комнате повисла тяжёлая густая тишина. — Когда Боря помер, — наконец проговорила она, кивая каждому произнесённому слову, — тоже было неспокойно. В посёлке жил нехороший человек, Андреев такой, да. Все знали, он как скажет что, так оно и сбудется. Боря был вспыльчивый, — глаза её заблестели, — несносный, да. Обидел он Петра, сильно обидел. А тот не кричал, нет, — она вздёрнула искривлённый указательный, — ни разу голос не повысил. Дослушал Борю, а потом сказал: «твой же дом тебя погубит». Через неделю-то Боря и полез на крышу черепицу чинить. И свалился… — Зоя уставилась на больничное покрывало. — Скажем так, — подался вперёд Арсений, — Пётр не покинул Верхи. Перед смертью он сделал такое, что в посёлке поселилось что-то тёмное. И оно угрожает всем местным. — Но мы не боялись Петра, — помотала головой Ба. — Он того и хотел, чтоб его страшились. Тёмную силу нельзя бояться, иначе жизни не будет. — Бабушка, — схватил её руку Антон, — сейчас не то время. Сейчас всё серьёзно. В Верхи нельзя…42.
— Как думаешь, она услышала нас? Мимо машины ртутными капельками бегали суетливые люди, спешащие в хоспис то ли к родным, то ли на смену. Зарделся закат: день пролетел, как пара часов. Они мучительно смотрели вслед прохожим, обдумывая случившийся разговор каждый на свой лад. — Даже если не поверила, без тебя она не уедет, — пробормотал Арсений. — Я хочу, чтобы она понимала, почему я не дам ей вернуться в Верхи… — Шастун держался за лоб холодной ладонью, пиля пространство перед собой отсутствующим взглядом. — Иначе я просто буду для неё долбаёбом, запрещающим вернуться в родной дом на последнее лето в жизни. — Не будешь ты долбаёбом, — тихо донеслось с соседнего сидения. — Я думаю, она поверила нам. Она поймёт. Привычные городские декорации, приплюснутые дымным закатным небом, шелестели за пределами машины. Ближе к дому Антон поинтересовался, нужны ли им продукты, и поехал к парковке, когда Арс сказал, что всё взял утром. В голове стало пугающе пусто, и только на душе мерзко тянуло чувство вины. Разуваясь и оставляя пыльные сланцы на коврике, он молча терзал едва ли затянувшиеся кошачьи порезы на душе, думая и о дедушке Боре, и о мертвенном лице Оксаны, и о самом досадном — собственном предательстве, которым он «порадовал» Ба на старости лет. Руку тронуло осторожное прикосновение. Он повернулся к Арсу, прикусив нижнюю губу — чтоб не проронить ни слова о постыдных мыслях, крутящихся в тяжёлой голове. — Давай так, — произнёс Арсений, прищуриваясь, — я сейчас приготовлю нам сытный ужин. Ты поешь, успокоишься. Найдём какой-нибудь хороший фильм. Я обработаю тебе плечо, и на этом все сегодняшние проблемы закончатся. Ты ни в чём не виноват. Ты делаешь для неё только лучше. Посмотрим фильм, а потом решишь, — он мягко провёл пальцами от самого запястья к шее, тягуче всматриваясь ему в глаза, — либо мы пойдём спать, либо я покажу, что сегодня купил. Хорошо? Антон задохнулся от проницательного жаркого взгляда, моментально теряя нить собственных размышлений. — Хорошо, — выдохнул он и поспешил в комнату. На стол приземлились дымящиеся тарелки, на одну из которых Антон без раздумий набросился, чувствуя, как сокращается всё это время голодавший желудок. Щедро подслащенный чай затапливал тревогу — Арс с точностью знал, как его успокоить. — Даже если Зоя не верит в то, что мы рассказали, она с этими мыслями переспит, и на утро уже поймёт, что раз мы так распереживались, дело серьёзное, — приговаривал Арс, наматывая спагетти на вилку. — А потом мы свозим её на природу, погреем на солнце, и она прекрасно проведёт это лето. Вкупе с горячим и сытным его слова усваивались лучше. — Иди сюда, — когда Антон закончил с едой, Арсений встал и потянул его за руки, — пошли. Слегка сонный от ужина, он загипнотизированно проследовал за ним в комнату. Посмотрел на пакеты, на то, как Арс медленно наклонился к ним, шерудя среди покупок лёгкими движениями в поисках подходящего варианта. В мыслях стало тихо и хорошо — так бывает после тяжёлого дня, когда отмокнешь в душе и завалишься в постель. Арсений плавный и гибкий: вытащив пару вещей, разогнулся и в пару шагов подошёл к нему вплотную, чтобы произнести близко-близко: — Поможешь раздеться? Руки скользнули вниз с нескрываемым нетерпением — он этих слов ждал весь день. В пизду всё. В пизду. Антон потащил серую ткань вверх и отбросил повод для издёвок подальше — надпись «I don't smoke» скомкалась и скривилась в «Don» и «ke». Арсений засмеялся, но сопротивляться не стал, тем более что Шастун навис, шагая на него и заставляя пятиться. Под колени уперся край кровати, а через мгновение комната поехала, сменяясь потолком. Окольцованные пальцы поторопились ниже, рывком стаскивая шорты. Плоский живот под пухлыми губами зашёлся в шумном дыхании. Прикусывая кожу, Антон спустился на колени, окончательно стягивая лишний предмет одежды. Ладони сами легли на крепкие бёдра и сжали, огладили, поехали выше — к тазовым косточкам, натягивающим не видевшую солнца кожу. В зеленых глазах блеснула граничащая с сумасшествием жадность, а уверенные пальцы подцепили край белья. — Тош, я, вообще-то, правда расчитывал показать тебе обновки, — уже не слишком уверенно выговорил Арс, улыбаясь и одновременно помогая разобраться с боксерами. Мелкие зубы защипнули нежную кожу на внутренней стороне бёдер, и на этом пререкания сошли на нет. Язык широко протянул мокрый след от яичек до головки — Арсений схватил его за волосы и больно сжал пряди в пальцах. — Потом покажешь, — жарко выдохнул Антон ему в пах и опустился ртом на потёкший член.