Baby this love, I'll never let it die
США, Калифорния,
г. Реддинг, 2023 г.
Он не мог остановиться: тело двигалось, кажется, на автомате, совершенно не ощущая окружающего мира. Как ощущать, если тот рухнул в одночасье? Слезы горькие и непонимающие разъедали раздраженную от ветра кожу. Хотелось кричать, крушить и просто — разорваться на атомы. Чтобы до невозврата, чтобы до самой конечной точки. Тэхен горел заживо без пламени — хватало боли от чужого безумия. В голове не укладывалось увиденное, все смешалось в какой-то сумбур, абсолютно нелогичный и странный. Организм перегружался, отчего сердце принималось биться в ускоренном ритме, а конечности —дрожать и отниматься. Но он бежал. Без остановки, не жалея ног и легких. Не жалея себя и Чонгука. Не жалея сердце и душу. Ком в горле, ком в голове, ком в теле физическом и духовном — омега будто застыл между мирами, теряясь в череде разрушающих событий. Как же так получилось? Почему? Тэхен не знал, что сильнее рвало на части: увиденное или молчание близкого человека. Однако все это делало больно одинаково — до истеричных всхлипов, жжения в гортани и сорванного дыхания. Хотелось спрятаться. Когда он столкнулся с пронзительным виноватым взглядом, на дне которого тлели последние куски зыбкого угля, его будто вывернуло наизнанку: оказывается, он столького не замечал. В них был целый мир, сотканный из страдальческой любви. Страшной, могучей, безумной. Для него выдержать столь разрушительный шквал эмоций было просто невозможно: Тэхен сорвался с места тут же, не став слушать с уст любимого человека даже сожалеющего шепота. Нужно было все обдумать. Нет, его чувства даже не пошатнулись — еще один факт, который душил и пугал. И тем не менее это горько-сладкая правда — он любил Чонгука также. Искренне, несоизмеримо, всепоглощающе: до расщепления атомов и крушения Вселенной. Скорее омега просто впервые столкнулся с таким объемом трудностей — переварить тяжело. Вот комок из сжатых уязвленных нервов наконец и рассыпался, давая волю долго скрываемой ранимости: слезы, хрипы, тремор — одним словом, истерика. Ему нужно самому прожить эту личную трагедию. Пожалуй, во всем их небольшом городке было лишь одно место, где он мог раствориться в необходимом одиночестве. Там тихо, пахнет книгами и уже по-родному. Вести машину сил не было: он не раздумывая бросил ее еще там, у ворот дома альфы, сразу же пускаясь в бегство. Честно говоря, Тэхен даже увлекся — забылся в своей истерике и пробежал, не останавливаясь, несколько кварталов. Очнулся уже в пустом салоне городского автобуса: благо, людей, помимо водителя и спящей пожилой женщины на первом сидении, совсем не было. Хотелось не видеть чужие лица.И скрыть свою оголенную слабость.
Он устало прикрыл тяжелые веки, скрывая свои красные глаза, жмурясь от едкой соли, что осела на белках. Гудящие мышцы тела расслабились, неравномерное дыхание замедлилось, и грудная клетка перестала судорожно сотрясаться — покой настиг временной передышкой. Думать совершенно не хотелось. Как жаль, что сейчас это необходимо.***
Липкий мрак осел на стенах комнаты, что пропиталась морозным одиночеством. Свет погас, погружая самое любимое место в доме в пугающее забвение. Сквозняк настойчиво просачивался через открытую настежь дверь, завлекая разбитую душу в колючие объятия. Тишину разбавляли всхлипы — но совсем приглушенные, еле различимые — хотелось кричать и сгореть, чтобы как можно больше боли, вреда, чтобы получить по заслугам. Но истерика для него — непозволительная роскошь, особенно сейчас, в самый переломный момент, в котором от него не зависит ничего. Он тонул. Захлебывался в своем необходимом бессилии и судьбоносной безвольности. Воздуха не хватало. Катастрофически. Критически. Изнутри царапало наждачкой — грубой, колючей, сухой. Кровь по венам словно перестала циркулировать, а сердце и вовсе — застыло в вечной агонии. Горькие слезы не переставали омывать измученное лицо. Даже заживший шрам будто заново открылся — кровоточил, щипал, делал больно. Ушел, а он отпустил. Но не навсегда, только на время. Чонгуку казалось до этого момента правильным все: каждый свой поступок, каждое просчитанное решение, каждый полученный вывод. Но когда он увидел пропитанные болью и непониманием родные глаза, мир, подобно хрупкому карточному домику, рассыпался за миллисекунды. В этот самый момент все его старания обратились в пыль, а его убеждения — в холодный пепел. Поэтому он дал ему уйти. Кажется, в первый раз он дал единоличное право выбора своему сердцу. А не жадной до чужой любви душе. Насмотревшись слезливых фильмов и сериалов, начитавшись слащавых драматичных романов, мы думаем, что любимого человека ни за что и никогда нельзя отпускать: если уйдет — сотрется вся ваша история. Не сотрется. Если не бросаться в крайность. Чонгук вот долго бросался и, кажется, понял это только сейчас — когда увидел последствия своих эгоистичных решений. Гнев Тэхена оправдан: мало кто обрадуется обману, даже если тот вершился во благо. Чонгук — дурак, что думал обмануть известные еще издавна порядки. Дурак, ослепленный вековыми нерушимыми чувствами. Слишком многое взял только на себя, вот и поплатился: собственными руками пустил стрелу сразу в двоих. Предполагал ли он такой вариант развития событий? Наивно нет. Альфа верил в неоспоримую победу, как маленький ребенок в чудеса — светло, глупо и опрометчиво. Он просчитал каждый негативный исход, а этот — упустил. Не думал, что не успеет все рассказать. Чонгук — законченный ублюдок, но не для собственного мужа — он готов был землю целовать по его следам. Конечно, он не планировал всю жизнь скрывать тяготы их прошлых жизней — хотел все выложить сразу же, как разобрался бы с проклятьем. Альфа всего лишь отчаянно жаждал защитить их счастье. Он прекрасно помнил страдания Тэхена: абсолютно каждую чертову жизнь с ним случалось дерьмо, после которого обычные люди заканчивают петлей. А его муж до неправильного сильный, всегда справлялся. Но взваливал тяжесть единолично, на собственные плечи. И Чонгук, не в силах выносить одиночество проблем родного человека, взвалил такую же судьбу и на себя — все сам, в одиночку. Пусть он истекает ранами, а Тэхен улыбается. Мы ведь когда любим, хотим счастья для своей любви. Но иногда это желание превращается в такой привлекательный, сладостный, токсичный яд, что медленно и опьяняюще отравляет нашу жизнь. В дурмане мы не видим истины. Кажется, теперь он понял, почему ходил по кругу. В этот раз Чонгук позволит Тэхену выбирать. Главное, чтобы время и судьба были на их стороне. Потому что запах гари и оголодавшей смерти подозрительно начал сгущаться. Щелчок. Хлопок. Удар. Чонгук содрогнулся, как и пол под ним — пришлось утереть разбитые слезы и обратиться в слух. Глаза расширились в страхе, когда до слуха донесся громкий треск и очередной хлопок. Он судорожно вдохнул кислород и поперхнулся — в ноздри просочился горячий запах тлеющей пластмассы и жженого лака. Тело заколотило, а на загривке сжались аккуратные изящные пальцы необратимого рока. Еще хлопок. Удар. И очередное колебание земли под ним. Смерть зашла на огонек. Опять липкий страх — но в очередной раз не за себя.Где-то жалостью наполнились аметистовые глаза.
Судьба не хотела больше боли, но ей пришлось. Та необходима всем троим.Успеют ли они осознать свои ошибки?
***
Короткий «дзинь». Скрип несмазанных петель двери и легкий удар о стену. Тепло. Спокойствие. Уют. Тэхен, зайдя в такую по-родному знакомую антикварную лавку, прислонился к книжному стеллажу и тихо выдохнул: помещение, как это обычно и бывает, пустовало — даже мистера Генри не было видно. Что ж, ему это только на руку. Плавно оттолкнувшись, он снял кожаную куртку, повесив ту на крючок, а после проследовал вглубь стеллажей — всегда здесь находил спокойствие. И нужные ответы. Для него это была не просто подработка — скорее, тихая гавань, которая помогала пережидать бури. В прямом смысле слова. Тэхен даже улыбнулся: иронично, но набрел он на это место как раз во время внезапно нагрянувшего урагана — он тогда только заканчивал старшую школу. Экзамены, подготовка, тревожность и, как следствие, бесконечная череда дополнительных. Задержался, проглядел погодное предупреждение, попал под невыносимый шквалистый ветер и холодный тропический ливень — антикварная лавка мистера Генри подвернулась как нельзя кстати. Он помнит охвативший его восторг: бесконечные старые полки, что скрипели от натуги под весом артефактов, хранящих множество историй, и все разные — смешные, трагичные, счастливые; обилие чарующих своим величием и красками картин разных эпох, от Ренессанса до абстракционизма; целая библиотека книг и личных дневников, что остались без хозяев. Для будущего студента археологического это место было находкой. Для Тэхена еще и совершенно другим необычным миром. Ему сразу же полюбилась столь диковинная лавка — впрочем, как и он ей. Было ощущение, что он должен был тут появиться. Руку от приятных воспоминаний закололо: любил он, черт побери, это место. Тепло и по-особенному. Сам не знает, почему настолько привязался. Истерика постепенно сходила на нет: кожу лица неприятно стягивало, искусанные губы кололо, а в животе зудело. Резко не осталось сил — хватит, выдохся. Завернув за угол, Тэхен мягкой поступью, лишь немного шаркая подошвой по лакированному полу, устремился еще дальше, до конца тоннеля, минуя развилки. Пальцы пересчитывали книжные ряды, прогоняя тонкий слой пыли — в хранилище историй невозможно держать порядок, в чем он в очередной раз убедился. Всегда что-то теряется и забывается. Тихо всхлипнув на остатке, он утер ладонью щеки и остановился в тупике — здесь длинные узкие коридоры кончались. Начиналась чернота, отчужденность и единение. Сюда не проникал даже слабый свет от люстр, хотя уютный одинокий закуток все равно будто бы подсвечивался откуда-то извне: разглядеть корешки книг, тетрадей и папок было возможно. Зачесав назад завитую от влаги челку, омега осторожно сел на пол, облокачиваясь на бетонную стену и вытягивая вперед ноги. Что ж, вот он один. Даже пурпурные глаза вершителей всех судеб окунулись в слепоту. Но почему-то легче не стало. Пусто. Стало пусто. Через пять минут сделалось совсем невыносимо — голова гудела, а мысли все равно путались. Взгляд вновь вернулся к изучению стеллажей: потухший янтарь долго блуждал по рядам, пока не наткнулся на слишком явную неровность — он не припоминает, чтобы здесь когда-то так небрежно стояли книги. Мистер Генри был слишком строг до бережного обращения с вещами, оттого несмотря на очевидную хаотичность расположения, те всегда стояли аккуратно. Эту книгу будто бросили впопыхах, оставив виснуть над пропастью. Или, может, то было затеяно специально? Вновь зуд на кончиках пальцев — в этот раз нетерпеливый и любопытный. Омега встал и в два шага оказался рядом. Он поджал губы и как-то завороженно потянул руку вперед — словно происходящее сакрально. По коже пошла странная приятная вибрация: корешок лег в ладонь как влитой. Тот имел плотную твердую оболочку, покрытую резным точечным узором; где-то торчали нитки, очевидно, от старости; снизу выглядывали потертые атласные закладки, на конце заляпанные каплями чернил. Тэхен впитывал старинную красоту с жадностью: не удержался и нетерпеливо потянул книгу на себя, прижимая к груди. По ней прошлось тепло. Воровато оглядевшись, будто он собирался совершить пагубное баловство, а не просто разглядеть таинственную находку, омега также в два шага вернулся назад и поспешно завалился на пол, неприятно проскальзывая коленями по твердой поверхности. Почему-то на это было плевать. Он весь погрузился в найденное. Книга со стороны не то чтобы была примечательной, однако манила, тянула. Переплетная крышка была исцарапана и потерта, но каким-то чудом сохранила яркие китайские иероглифы — разобрать значение, конечно, сложно, но инициалы были больше похожи на имя — слишком короткие и витиеватые. Проведя шершавыми подушечками пальцев по облицовке, Тэхен, затаив дыхание, все же решился открыть заветное. Нутро вопило. Так правильно, так нужно. Глаза удивленно распахнулись, когда наткнулись на вполне знакомые символы, что сливались в короткие фразы: Тэхен даже не задумывался, откуда знал перевод. Просто окунулся в чтение.«Корё, 934 г.
Служба при дворце. День 1.
Перевели в императорскую армию и назначили чин генерала. Пока что все спокойно, без подстав. Тренировок много, даже выше нормы. Я не жалуюсь, терплю. Кормят скудно и пресно. Единственная радость — всегда доступная площадка для тренировок. Пока привыкаю и осваиваюсь.»
«Корё, 934 г.
Служба при дворце. День 5.
Отправлялись в учебный поход. Показал себя. Есть ошибки, армию еще нужно тренировать. Имел честь говорить с императором. Императорскую чету не видел. Появилось чувство холода. Во дворце зябко. Скучаю.»
«Корё, 934 г.
Служба при дворце. День 10.
Мучался бессонницей. Пропустил прием пищи. Вышел на ночную тренировку. Полигон оказался занят. Удивился, но виду не подал. Видимо, новобранец, правил не знает. Позвал, а тот даже не обернулся и скрылся. Как неуважительно. Запомнил белоснежный хвост — возможно, парень чем-то болеет. Надо найти и напомнить устав.»
«Корё, 934 г.
Служба при дворце. День 15.
Сегодня было душно. Императорское величество дали выходной. Сидеть не мог, опять вернулся к тренировкам. Весь день не покидало чувство, что за мной наблюдают. Странно. Продолжу быть начеку, возможно, появились первые недоброжелатели.»
«Корё, 934 г.
Служба при дворце. День 20.
Катастрофа. Кажется, при дворце завелся преступник. Во время тренировки на меня напали, был готов, но не ожидал. Тот самый новобранец оказался искусным бойцом. Хотя техника хромала. Дрались долго, почти устал. Противник допустил ошибку. Выбил у него меч, удержать не успел. Наглец скрылся, сверкая в этот раз завязанным на голове пучком. Обыскал весь дворец, не нашел. Запомнил глаза цвета янтаря и древесной смолы. Цепляют»
«Корё, 934 г.
Служба при дворце. День 23.
Какой абсурд. То оказался императорский сын. Наглый. И красивый. После боя больше не встречались. Мне почему-то грустно.»
«Корё, 934 г.
Служба при дворце. День 27.
Глаза цвета заморского янтаря, а локоны — золотое руно. Я заворожен. И поражен. Не знаю, как быть. Если узнают — убьют. Но хочется рискнуть — не могу выкинуть из мыслей его лик.
Имени все еще не знаю.»
«Коре, 934 г.
Служба при дворце. День 30.
Я схожу с ума. Императорский сын не отпускает мой разум и сердце. То бьется громко и больно каждый раз, когда он смотрит. Мы не разговариваем, но, кажется, я тоже интересен.»
«Коре, 934 г.
Служба при дворце. День —
Виделись с его высочеством. Как всегда невероятный. Но сегодня особо веяло тоской и одиночеством. Ему, кажется, плохо.
Кажется, мне тоже.»
«Коре, 934 г.
Служба при дворце. День —
Я заметил у моего сокровища шрамы. Свежие. Несколько на запястьях и ладонях. Криво сегодня держал рукоять. Я насильно отправил его на покой. Принес травяной настой. Кажется, стал понимать, почему в глазах его высочества тоска и боль.
В моих же зародилась ненависть.»
«Коре, 934 г.
Служба при дворце. День —
Сбился в днях. В чувствах ясность. Воспылал любовью к запретному и, кажется, готов на грехи. Невыносимо видеть его страдания. Теперь по ночам точу клинок и прячу под подушкой. Хочу забрать его боль.»
«Коре, 934 г.
Служба при дворце. День —
Поцеловались. Сладкий. Я опьянел сильнее, чем от хмеля. Ясности без него не хочу. Жизни тоже. Мое золотце, сокровище, сердце. Я точно убью за него.
Стану смертоносной тенью. Не позволю больше ему скрывать и терпеть боль.»
Дальше страницы обрывались, образуя в середине неровность из-за вырванных листов, однако Тэхену пока больше и не нужно было — он переваривал. Чужие очерки были простыми, но какими-то родными, что-то напоминающими — что, непонятно. Обреченность. И ноющую грусть. Автор явно был не очень многословным — но как же много чувств успел запрятать между строк. Тэхен, не отрывая взгляда от желтого пергамента, невесомо огладил письмена — такая странная нежность мало чем могла помочь, но хотелось дать чужой истории шанс хотя бы сквозь страницы. Неужто на людскую долю могут выпадать такие испытания? Просидев в тишине пару минут, омега подавил в себе внезапно набежавший всхлип и зацепился за край следующего пласта страниц, минуя обрубки — хотелось дойти до конца.«Корё, 935 г.
Служба моему Императору. День —
Сердце обливается кровью — оно взяло страшный грех себе на душу. Жалею, что палачом был не я. Обеспокоен чужим брошенным проклятьем. Не знаю, к чему приведет, но за свое сокровище я буду биться до конца.
Пока совсем со свету не вымру.»
«Корё, 935 г.
Служба моему Императору. День —
Моя любовь только крепчает. Отрадно видеть, как мое сердце открывается: миру, власти, мне. Сближаемся с каждым днем все больше. Но мне не нравится, что он хранит боль в себе. Пытаемся говорить. Больно. Ему, потому что молчит. Мне — по той же причине. Если боги дадут нам шанс, я закрою его от страданий там, в вечности.
Хочу успеть.»
«Корё, 935 г.
Служба моему Императору. День —
Золотцу стало легче. Дуется и смущается, когда я его так называю. А еще постоянно спрашивает, почему не могу выбрать одно прозвище для него. Честно, не знаю. Мне кажется, что одного слова не хватит для описания моей любви. Решил баловать его вариантами по настроению. Он тоже не сдается, но все также скромен в выборе. Назвал Угольком. Спрашиваю, почему — молчит. Теперь дуюсь я.
«Корё, 935 г.
Служба моему Императору. День —
Теперь мы связаны — в этой жизни и навсегда. Сегодня я полностью завладел сердцем империи, а то — моей ослепленной любовью душой. Я счастлив. Хочу, чтобы мы никогда не заканчивались. И подарить Тэхену настоящую семью.»
Сердце пропустило удар, а у Тэхена сперло дыхание на собственном имени — стало горько и опять больно. Мыслей не было — там, в голове, пустота. Из него всю энергию выкачали: стало так обидно и горестно. Примерил на себя чужую шкуру — та оказалась непосильно тяжелой. Он почувствовал на себе тяготы решений. Решений, что продиктованы любовью и бесконечной преданностью. А еще волей, страданиями и силой. Он заплакал еще сильнее, чем часом ранее — любовь его разбила. И она же склеила. — Трогает? — раздался добрый хрип прямо над головой. — М-мистер Генри? — омега вздрогнул и поспешил убрать следы своего падения с лица. — П-простите, не хотел вот так вот внезапно… — Ничего, мой мальчик, — мужчина только тепло улыбнулся и, достав из нагрудного кармана хлопковый кружевной платок, протянул, — всем нужна минута на усталость, я не сужу тебя. — Спасибо, — не стал отнекиваться и принял нужную сейчас вещь. — Вы так тихо ходите. — Ты был просто увлечен, — тот хмыкнул. — Нашел дневник «потерянной души»? — Простите? — с непониманием уставился в мудрые фиолетовые зеницы. — Книга, что ты держишь в руках, — указал подбородком, — называется так. «Дневник потерянной души» — красивое название, правда? — Я бы сказал, трагичное, — вымученно улыбнулся. — Выходит, написанное здесь выдумка? — Как знать, — пожал плечами. — Истина порой мешается с человеческими фантазиями. Сам как думаешь? — Не знаю, — честно ответил, — мне показалось все слишком реальным. — Трогает, правда? — аккуратно забрал книгу из рук, любовно ту оглаживая. — Даже слишком. Будто сам стал героем романа, — невесело усмехнулся. — Да уж, такое может выйти только из-под пера влюбленного безумца, — задумчиво промычал мужчина, но, встретив непонимающий осоловелый взгляд, продолжил, — чтобы так погрузить в историю, нужно самому прожить все чувства. А пойти на такой шаг смогут только безумцы. — Почему те, кто сильно любит, безумцы? — нахмурился омега. — Только истинно любящий готов подписать контракт с самой смертью, если та придет забрать его любовь. Подлинное ведь безумие — отказаться от своей жизни вопреки чужой. Разве здравый человек пойдет на жертвы? Тэхен не нашелся с ответом. Мистер Генри, порой, ставил его мысли в совсем уж противоречивое положение. Но кое-что он все же вынес для себя. Чонгук безумен, потому что сильно любит. И он безумен, потому что также. Сильно любит. Стоит ли терзать тогда себя сомнениями и никому ненужной правильностью? — Вижу, ты понял меня, — опять улыбнулся мужчина, а затем достал из того же нагрудного кармана старые часы на подвеске. — Думаю, тебе уже пора. — Да, — в прострации кивнул Тэхен, поднимаясь с места, — кажется, мне срочно необходимо сойти с ума. — Торопись, мой мальчик, — тот по-отечески потрепал омегу напоследок. — Не доведи теперь до жертв. Тэхен уже не слушал: устремился вперед, ловко лавируя между лабиринтами стеллажей. В груди громыхало, пульс подскакивал до непозволительной отметки, а лицо раскраснелось. Их история должна увидеть свой финал. Выскочив на улицу, по пути натягивая куртку, омега чуть не поскользнулся — так торопился. А спешка ведь никого еще до добра не довела. Шага не сбавлял, только ускорялся. Правда, вот незадача — чертова куртка все никак не хотела надеваться. Запутавшись в рукаве, Тэхен на секунду отвлекся, ничего не замечая вокруг и опрометчиво выбегая на дорогу. А потом скрип покрышек, протяжный сигнал клаксона, удар и оглушающая боль. Последнее, что удалось увидеть расплывчатым взором — такой же затуманенный родной напротив. Глаза альфы топились в боли. Тэхен топился в темноте.***
Невесомость. Тело парило где-то в разломе бескрайнего космоса — вокруг ни самой души, ни ее осколков. Темнота. Даже звезд не было видно — кромешное черное полотно, плотное и нескончаемое. Открой глаза, закрой, заново открой — никакой разницы. Движения вверх, затем вниз — нет всего тела. Не ощущается. Начало и конец — тоже. Он застрял где-то между: здесь прохладно и ничем не пахнет. Сплошная пустота — ни потрогать, ни упасть, ни взлететь. Впору бы испугаться, да вот страха нет — только смирение и какое-то ожидание. Чего? Непонятно. Наверняка чего-то важного. Как сюда попасть и как отсюда выйти — еще одна не менее извилистая загадка. Решение почему-то искать не хотелось. Силы есть. Нет необходимости. Интересно, где он? Честно, похоже на смерть. А что это за слово? Что оно значит? Непонятно. Наверняка что-то важное. Пустота в теле. Пустота в голове. Пустота в сердце. Кругом одна пустота. А есть ли что-то еще? Почему-то немыми вибрациями звучит незнакомое слово. Чонгук. Есть Чонгук. Живой, ждущий, любимый. Хотелось бы с ним познакомиться — что-то внутри сжималось. Так, будто он уже знаком. Просто забыт. Хотя как тогда он мелькнул в голове? Кажется, что-то начало проясняться. Черные, подобно костровому углю, глаза, прямой красивый нос, острые серьезные брови, шрам от уха до середины переносицы, длинные смольные волосы, собранные в высокий тугой хвост, черная матовая одежда — кажется, ханбок? Так это слово звучит? Впрочем, какая разница. Тут завораживающие глаза и счастливая улыбка. Красивая очень. Мужчина тоже красивый. Это и есть Чонгук? Да, определенно он. С ним еще кто-то рядом. Хмурый и статный, но более миниатюрный? Хотя, кажется, не уступает по силе. Моложе. И тоже красивый. Глаза с золотистым отливом, напоминающие твердую оболочку ореха — человек этот, кстати, тоже ее напоминал. Такой весь неприступный и непробиваемый. А, нет, вот улыбка. Рядом с Чонгуком. Волосы струились жидким золотом по плечам и спине, обтянутой красным атласом. Человек величественный. Еще, кажется, влюбленный. В Чонгука? Чонгук. Чонгук. Чонгук. Выходит, что так. Вспышка. Оболочка пустот поплыла — в поле зрения ползло все больше цветов, а скорость их слияния только увеличивалась. Двое тоже сливались: в поцелуе, телами, сердцами, душами. Он видел четко каждый кадр: пылкие касания, теплые слезы, горькие расставания и желтые искры в глазах. Похоже, это все воспоминания. Чьи? Свои. Конечно же, свои. Еще вспышка. Кадры менялись слишком быстро, но каждый записывался на подкорку. Пустота заполнялась: радостью, горем, любовью. Пытками, щекоткой, поцелуями. Зимой, весной и жарким летом. Запахом свежей бумаги и отпечатавшейся на ней теплотой вперемешку со специями. Совместными ночами, тайнами и одиночеством. Обоюдной жертвой, страстью без остатка и общим сумасшествием. Он вспоминал. Каждую их историю. Каждую трагедию. И каждый миг счастья. Вспышка. Резкий удар — из груди выбили воздух. Кислород. Тэхен открыл глаза и тут же заплакал: кажется, сквозь заглушающий все гул пытались прорваться чужие голоса. Омега не разбирал — смотрел на ослепляющую синеву небосвода, не в силах поверить, все осознать. — Душа моя, — сипло, на грани потери. И обретения себя. Он вспомнил. Все. Каждую жизнь. Каждую смерть. И сейчас рассыпался и заново себя собирал. — Вы слышите меня? — все же кто-то пробил купол тишины. — Молодой человек, как вы? Можете говорить? Скорая вот-вот приедет. Омега резко перевел свой уязвленный взгляд, который вмиг покрылся суровой коркой льда: какой-то незнакомец. Тэхен бегло оглядел его: молодой парнишка, может, чуть старше него самого, в дорогом пиджаке и таких же брюках, весь заходился дрожью, а на пальцах у того почему-то блестела кровь. Теперь взгляд кинулся в другую сторону: идеальный белый кабриолет с такой неидеальной вмятиной на лицевой стороне — кажется, что-то хорошо приложилось. Глаза опустились ниже, на себя. Кажется, это что-то — Тэхен. Он осторожно согнулся, принимая положение сидя — незнакомец что-то лепетал о покое и скорой, но омега просто проигнорировал. Рука потянулась к затылку — а, так вот откуда кровь. Ладно, этого и следовало ожидать. Но по ощущениям некритично — он все-таки и похуже чего переживал. Собственную смерть, например. Честно говоря, это немного сбивало с толку. То есть он — вроде как все еще он, а вроде что-то необратимо в нем поменялось. Омега пока не мог в полной мере осознать масштаб происходящего — как будто бы это сейчас было не так уж важно. Вернуться к своей душе, вот что важно. По спине пробежали мурашки: перед тем как отключиться, он видел образ Чонгука. И это не образ из воспоминаний. Это словно то, что он не мог рассмотреть напрямую — параллельное событие, еще незнакомое, но уже близкое. Думай, Тэхен, что же там было. Надо вспомнить детали. Детали так сейчас важны. Там был треск. Кажется, яркая вспышка, прямо как в его видении. Громкий грохот и всполохи огня. Запах дыма, гари и ускользающего сквозь пальцы времени. И тихий зов о помощи. Ему срочно нужно назад. Пришло его время бороться за их счастье.Больше порознь они не будут — Тэхен не позволит.
— Не надо скорой, — наконец-то решил прервать жалостливую тираду, — просто вызовите мне такси. — Подождите, но как же это… — растерянное лепетание. — Я сказал, — твердо и с нажимом, — вызовите мне такси. Что ж, подействовало. Хм, возвращение воспоминаний определенно хорошо повлияло на него. Вот, сталь появилась. Хотя суждение не очень верное: она была и раньше. Просто теперь его характер словно поутих, стал непоколебимее и увереннее: из молодого пылкого пламени превратился в благородный яркий костер. И этот костер сейчас стойко поддерживал твердость духа. Потому что при мысли о страданиях своей любви хотелось взвыть и растерзать себя. Дальше все, как в тумане: очередной скрип шин, непонимание в глазах таксиста, дополнительные зеленые купюры, запах нового автомобильного салона, а после плавный толчок и плывущий за окном пейзаж. Теперь время бежало по-сумасшедшему. — Там что-то на шоссе, — прозвучал прокуренный грубый голос. — Перекрыто, я дальше не проеду. — Тогда остановите здесь, — Тэхен кивнул в сторону обочины, — я дойду. — Уверены? Навигатор показывает, что там вся улица закрыта. — Да хоть весь район, — закатил глаза омега. — Всего хорошего, — и хлопнул дверью. У него не было даже лишних секунд, чтобы препираться. Сердце чувствовало, что его душа на грани. И снова бег. Пятки уже стерлись в кровь, а голова с каждой попавшейся кочкой на дороге кружилась сильнее — плевать, омега терпел стойко, стиснув покрепче зубы и сжав кулаки. Несся ураганом — не жалея легкие, не жалея и себя. Икры кололо, грудная клетка гудела, а глаза застилал пот. Дежавю. Только теперь он бежал не от любви — а к ней. Когда уже виднелись знакомые очертания полупустой улицы, где находился дом Чонгука, до обостренных рецепторов добрался запах едкой гари — настоящей, далеко не эфемерной. Омега запнулся и опять чуть не свалился — благо, появилась невидимая опора, даря легкую поддержку. Судьба на самом деле не такая уж и сука. Просто мало кто способен ту понять. Издалека валил густой черный дым — сплошной, слишком удушающий и оседающий грубыми кляксами на голубизне неба. Он, подобно черной ядовитой мамбе, грациозно и плавно исполнял смертельный танец под покровом ясного дня. Напоминал людям, насколько жизнь коротка. Тэхен неверяще покачал головой и, будто открыв в себе второе дыхание, за пару минут сократил расстояние до очага, сталкиваясь с ленточным ограждением. Вокруг уже суетились пожарные, что-то кричали друг другу, судорожно раскатывая так некстати заевший шланг — возгорание было небольшим по площади, но очень сильным и свирепым — оно затронуло левое крыло. То самое, где находилась комната воспоминаний. Он сразу же начал выискивать Чонгука: не слушал никого, переваливался через ограду, шаря глазами по творящемуся хаосу. Но Чонгука не было. Его затрясло от пронзившей догадки. Душа заперта раненой птицей в огненной клетке. Не слушая чужие маты и крики, омега, точно доставая из закромов прожитых жизней дремлющие ранее навыки, искусно миновал спасателей, отчаянно бросаясь к возгоранию. Его муж жив, он это чувствует. Глаза защипало от кислоты паров, в носу засвербило, а нежную кожу обожгло масляной теплотой — он даже близко не подобрался к царству огненной стихии. А та уже показывала свою непокорную силу. Поспешно сняв куртку, он завязал рукава на затылке, передней плотной частью закрывая дыхательные пути — если губительный газ уже сейчас раздирал глотку, страшно представить, что творится дальше. Хоть бы Чонгук был в сознании. Сделав глубокий вдох, Тэхен прикрыл глаза локтем и ринулся вперед, в пламенные объятия. Жар насильно целовал румяные щеки и шею, дым туманил чистый взор, а языки дразняще подбирались к хрупкой оболочке человека, пытаясь напугать. Глупцы, не ведали, что в человеческом лице бесстрашие встречают. Оно лишь одного боялось — смерти дорогой любви. — Чонгук, — приглушенно, сквозь ткань. — Ч-чонгук, — звал отчаянно и громко, надрывая связки. В ответ сплошная тишина. Рядом неожиданно упала балка: омега чудом увернулся, больно приложившись к стене — кожу на локтях разодрал до мяса, а на коленях точно заработал синяки. Картинка перед глазами смазалась — полученная травма головы так некстати дала о себе знать. Он простонал — громко и протяжно. Но расслабляться еще было не время: отдышавшись, он, прислонившись грудью к гладкой поверхности, стал боком пробираться в сторону потаенной двери — сомнений не было, что альфа там. Их разделяли считанные секунды. Рывок. Короткий прыжок. Присед. Снова рывок. Закашлявшись и опять зажмурившись, выпуская порцию вынужденных слез, он добрался до цели — комната, вопреки ожиданиям, была еще не в таком плачевном состоянии. Очаг находился где-то ниже, на нулевом этаже, однако успел распространиться по левой стене, доходя до потолка первого яруса дома — огненные полосы уже бежали по краям, тонкими струйками подбираясь к сокровищнице обители альфы. Чонгук же находился в центре творящийся катастрофы. При этом самой главной катастрофой был он сам. Альфа, весь перемазанный в саже с заметными ожогами на руках и в обугленной одежде, судорожно метался по кабинету, творя истинное безумство: он то пытался отчаянно затушить доходящие снизу из цоколя всполохи, что перекинулись на увешанные картинами стены, то пытался унести в руках каждый предмет. Чонгук бился в истерике, сходя с ума. Господи, он поставил свою жизнь ниже зыблемых артефактов их воспоминаний. Тэхену стало больно от этой новости: его душа, его личное святилище, его муж и его родной Уголек — как же много одиночества и боли тот испытал. Раз готов держаться за их прошлое гораздо крепче, чем за собственную жизнь. — Чонгук! — оглушающе и беспомощно. — Брось, надо выбираться! — кричал, пробираясь ближе. Огонь охотно пробирался тоже. — Нет, нет, нет, — альфа оглушен истерикой, даже не ведает, что творит. — Я еще не забрал фотографии, — и кинулся вперед. — Да к черту все! — рыкнул. — Ты сгоришь вместе с ними, — надрывно и со злостью. Шаг. Он подлетел к альфе быстро и незаметно — обхватил за талию и потянул на буксире назад. Тот вырывался, силясь отодрать от тела цепкие конечности, пинался и всячески препятствовал безопасному отступлению: Чонгука ослепило горе по былому, он, кажется, действительно потерялся в собственном помешательстве. — Пожалуйста, Чонгук, оно того не стоит, — простонал Тэхен, одной рукой зажимая альфе нос, а второй продолжая удерживать. Тяжело. Очень тяжело. Силы еще, как назло, стали заканчиваться. Еще секунда и казалось, что они слягут здесь вместе. Однако спасительная хватка на собственных плечах оставила объятия смерти позади. — Безумцы, — выплюнул подоспевший мужчина — спасатель, быстро вытягивая за собой пару, — просил же, без жертв. Опять удар — в этот раз мягкий. Тэхен стукнулся затылком о траву, распластавшись на теплой земле звездочкой — для трагичности ситуации весьма комично. Сверху еще лежало тело его мужа, неподвижно: Чонгук перестал вырываться, однако омега каждым сантиметром тела ощущал, как того трясло. И снова перед взором небо: такое широкое, лучистое, красивое. Лежал бы так часами: в обнимку со своей душой, глядя на бесконечность Вселенной и наслаждаясь теплом. Увы, им еще предстоит серьезная совместная работа. — Нет, нет, нет, — продолжал со слезами на глазах, но уже севшим голосом Чонгук. — Наши воспоминания, — и потянул руки вверх, готовясь встать. Омега тут же аккуратно поднялся, усаживаясь с альфой в объятьях в противоположную от дома сторону — не нужно им смотреть на пепел похороненной истории. Он чуть расслабил хватку, чтобы начать медленно и успокаивающе описывать поОни же столько пережили.
— Хорошо, не просто вещи, — повторил как маленькому ребенку, — но они все еще не ценнее твоей жизни, — уже не сдерживая хрустальные капли, что скатились по такой же чумазой, как и у Чонгука, щеке. — Там столько воспоминаний, — сипло, практически без голоса. — Мы создадим новые, — внушал сокровенность, — лучше, ярче и счастливее. — Создадим новые, — наконец-то закрыл усталые веки и уткнулся в омежью шею. Тэхен тоже прикрыл свои, взаимно растворяясь в объятиях.Судьба же в это время была до счастливых искр довольна.
Та преподала жестокий, но очень действенный урок. Чтобы жить будущим, надо отпустить прошлое. Это и памятные якоря, бросающие души на дно пучины, и из раза в раз совершенные одинаковые ошибки, и прожитые сценарии многочисленных жизней. Прошлое на то и прошлое, чтобы оставаться позади.***
Солнце нетерпеливо приветствовало погруженную в мир и спокойствие комнату: лучи ползли настойчиво, обнимая каждую маленькую деталь в пространстве. Желтые блестки волшебной пыльцой оседали на воздушных занавесках, что размеренно качались в утренней колыбельной ветра. Тепло, несмотря на холодную пору, радостно кружилось внутри, оберегая заслуженный покой. Их совместный, долгожданный. Чонгук лениво перебирал пальцами в золотых локонах омеги, пока тот также лениво бродил пальцами по его мерно вздымающейся груди. В обретенный рай не верилось: еще вчера они горели пламенем, а теперь — лежали в комнате Тэхена, тесно прижавшись друг к другу, так, чтобы ни сантиметра между ними. Пережитые события еще держали за запястья. Но теперь они вдвоем — оттого все хорошо. Больше ничего неважно. — Почему в итоге случился пожар? — спокойно поинтересовался омега. — Думаю, из-за ожерелья, — задумчиво промычал Чонгук, — но сам не понимаю, как. Мы столько пытались его уничтожить, а тут просто раз — и оно исчезло. И меня, по правде говоря, очень смущает этот факт. — Мне кажется, — осторожно начал Тэхен, — что в этот раз все получилось. И не нужно больше искать себе на голову проблем. — Сокровище, — ласково, нежно, — я бы хотел, чтобы все было так просто, но… — Что, если я скажу, что это помощь свыше? — омега прислонил палец к чужим губам, обрывая речь на середине. — Просто доверься судьбе. Думаю, больше та испытывать не будет. — Почему так думаешь? — альфе и правда было интересно. — Доводилось с ней встречаться, — загадочно улыбнулся. — И вот что я понял: жизнь, безусловно, нужно строить самому, но иногда нужно просто довериться предначертанному. Порой люди слишком зациклены на важности собственных деяний. Мы не стали исключением. Да, оказывается, как много из виду они упустили. — Что еще понял? — Чонгук игриво протянул и, резко поднявшись, навис над любимым сердцем. А то такое теплое и счастливое. Его. Живое. Родное. Единственное и неповторимое. — Что был глупцом, отчаянно верящим в свой острый ум, — горестно хмыкнул и прислонил костяшки к чужой щеке, прямо к шраму. — Прости, что все держал в себе. Если бы мы сразу разделили все на двоих, этого всего бы не случилось. — Я виноват не меньше, — начал серьезно. — Я не должен был скрывать все от тебя и принимать решения сразу за двоих. — Тебе было страшно, — легкий поцелуй в шею. — Мне, по правде говоря, тоже. Зато теперь мы вынесли урок. — Да уж, — хмыкнул, — сучка судьба не захотела быть помягче. — Не говори так про нее, — играючи шлепнул Чонгука по плечу. — Лучше скажи, сколько в итоге будут ремонтировать крыло? — перевел тему. Да, остальная часть дома не пострадала, что, безусловно, радовало всех. — Учитывая деньги, которые я теперь плачу рабочим, — улыбнулся, — где-то месяц. Полное восстановление. — Отлично, — Тэхен вылез из-под альфы, властно того опрокидывая на спину и грациозно перекладываясь ему на грудь. — А то Джин уже начал паковать мои вещи. — Да уж, он у тебя с хваткой, — рассмеялся и тоже подарил омеге поцелуй — только в кончик носа. — Все мы, Кимы, такие, — омега закусил губу. — Но вообще я серьезно — я хочу переехать к тебе. — Тэхен, — и опять эта серьезность, — то, что ты вспомнил, не значит, что сразу нужно торопи… Ох, а вот теперь его заткнул язык — юркий, горячий и умелый. Омега целовал пылко, с желанием, вкладывая в действие весь спектр чувств — от раскаяния до их бесконечной любви. Аристократичные пальцы мягко, но с явной жаждой продавили бархат молочной кожи, забираясь под низ футболки. Все всегда как в первый раз. Непозволительно отрываться друг от друга. Просто преступление не полыхать взаимной страстью. — Много болтаешь, — оторвался Тэхен и горячо прошептал прямо в опухшие губы. — Я все решил. Ты знаешь — мои решения для тебя закон, — властно, дико. Все, как он любил. — Неоспоримый, — согласно кивнул Чонгук и сжал упругую талию. А потом вдыхал пары восточного костра, в котором сладостно томились свежие листы пергамента.Так пахла их история.
— Только учти, Уголек, — выделил. — Согласен войти туда только в качестве твоего мужа. — Ты и так мой муж, — снисходительно напомнил. — Да, но если мне не изменяет память, — хищно, коварно, — кто-то задолжал мне еще одно предложение. — Ну, ты сам напомнил, — прищурился Чонгук и полез в карман домашних штанов. — Помимо твоего медальона — это единственное, что я успел забрать, — и достал то самое помолвочное кольцо, которое он дарил омеге в Англии. — Предвещая все твои вопросы и шутки, да, я его теперь постоянно ношу с собой. Чтобы больше не было казусов, — болезненно поморщился. Даже еще несошедшие ожоги на руках вновь защипало. — Тогда предвещая все твои вопросы, — вернул ответ, — я снова говорю тебе «да». Спасибо, что не отказался от меня. — Это невозможно, — провел носом по щеке. — Как там говорится? Ад смерзнет, небеса обвалятся, Земля рассыплется — а я все равно буду с тобой. Каждый мой выбор, каждый мой путь и каждая моя жизнь — все будет заканчиваться на тебе. Все, точка невозврата. После нее только раздирающая нежность и калейдоскоп из чувств. Хриплые выдохи, приглушенные стоны, сплетенные пальцы. Поцелуи, много поцелуев. Глубокие, короткие, быстрые, долгие, голодные, самозабвенные, любимые, единственные. Толчок за толчком, укус за укусом, вдох за выдохом. Тэхен за Чонгуком. Чонгук за Тэхеном. Близко, до слез и облегчения. До фейерверков и щемящего под сердцем спокойствия. До космоса и бесконечности. Любовь. Любовь. Любовь.Незабываемая и неповторимая.
— Как думаешь, кем мы будем в следующей жизни? — устало, разморено. — Не знаю, — расслабленно промычал. — Это неважно, — и вновь правда, чистая и непоколебимая. — Почему? — Тэхен знал ответ, но желал до дрожи тот услышать. — Потому что я всегда буду находить тебя. Ведь душа всегда тянется к сердцу. Сквозь непроходимые преграды и нескончаемые века. И даже через неминуемые смерти. Ведь там, где любовь, там смерти нет.А где история их повязанных на крови душ — конца.