шерсть

Сон похож на море. Море — на молоко. Укрывший в невесомости и покое, качая, его парной бульон мягко выбрасывает Рыжего на берег. Он не спешит разомкнуть веки. Еще чуть-чуть. Рыжий тает в объятиях тишины, проливаясь на пуховую перину оживающим сознанием — в теплый запах маслянистой лаванды и хлопкового бальзама. Он открывает глаза. Закрывает. Комкующаяся в теле хроническая боль тонко тянет за нерв. Где-то напротив лица еле слышно рокочет увлажнитель воздуха. Слабый свет зеленого сенсора путается в подрагивающих ресницах. Рыжий неохотно моргает ими. Поднимается в постели, разменивая секунду на вздох об утраченном отсутствии собственной формы и еще две — на непонимание. Где… я? Аквариум по правую руку впереди плавно меняет цвет: с голубого на золотисто-коричневый. Золотисто-коричневые медузы отражаются в вязко-сонных зрачках Рыжего. Миг — радужка теснит их, детонирует в осознании, где. Рыжий трепыхается, оглядываясь: та же комната, тот же супрематический барельеф, стеллаж с книгами и компьютерный стол со стулом. Постель разворошена наполовину — вторая половина заправлена, на ней сложен пушистый белый халат. Один. Над городским пейзажем там, впереди, не видно солнца. Свет на панорамных стеклах рубцуют тяжелые дождевые капли. В огромных, как горы из черной сбитой ваты, тучах утробно ворочается гром. Рыжий прикладывает руку к несмело вздымающейся груди. Тело похоже на мягкий пчелиный воск. Мыслей нет. Мысли — спящий пчелиный улей. Тихо. Он складывает локти на колени и, шумно сопя, опускает голову. Шкрябает ногтями затылок. Оборачивается к халату. Замечает на нем сложенную вдвое плотную белую бумагу, слившуюся с цветом ткани. Цепляет за край, разворачивает. На ладонь выпадает кремовая визитка. Рыжий пробегает взглядом по золотому гербу на её лицевой стороне, затем читает записку. «Мо Гуань Шань, ванна находится справа по коридору, первая дверь. Твои деньги и одежда у Шынь Цзэ. Обращайся к ней.» На обратной стороне визитки выгравированы инициалы Хэ Чэна, адрес и телефон головного офиса. Рыжий протяжно выдыхает. Хлопает бумажками по колену и складывает обратно; оставляет их на тумбочке, под увлажнителем. Халат ему по размеру. Он осторожно опускает на пол ступни и так же осторожно поднимается на ноги. Полая голова — полое тело. Рыжий, пошатываясь, доходит до аквариума. Полые аурелии. Он едва приподнимает ладонь, чтобы поприветствовать их, но морщится от прострелившей лобную долю боли. Медленно поворачивается спиной и опускается на пол, скользнув затылком по толстому стеклу. Выпячивает грудь, разминаясь, гнет шею, хрустит запястьями. Тянется к пояснице. Трет её и опускается ниже. Приподняв полы халата, он осторожно касается пенетрированного входа. Еще мягкий, и закрылся на честном слове. Палец легко пролезет. Нормально. Если не трогать — не болит. — Будто дом высрал, — бубнит Рыжий себе под нос. Так же, как ему не хочется разгуливать в халате по императорским покоям Хэ Чэна — то есть, очень — очень хочется ссать. Он откидывает голову назад. Прилипает взглядом к потолку, приспустив веки. Облизывает припухшие губы. Растворенный в крови гормональный коктейль обволакивает мышцы студенистым медузьим желе. Шум дождя обнимает слух. Спокойствие и статичность. Аквариумная подсветка разливается по ровной поверхности переливающейся полупрозрачной лужей. Он смотрит на неё, раскрыв рот, и едва не пускает слюну… веки тяжело смыкаются на фиолетовом. Мочевой пузырь, кажется, готов лопнуть. Рыжий низко стонет — он не хочет вылезать из этого кокона блаженной синкопы. Не хочет двигаться и думать, не хочет возвращаться в реальность. Но должен. Испустив первый и последний мученический вдох, Рыжий собирается с силами. Встает немного неловко. Оставляет на стекле отпечатки пальцев. Массирует шею, опускается ниже, ощущая стянутую липкость кожи. Рыжий прокатывает голову на плечах, цепляя ладонью еще свежие фантомы чужих прикосновений. Пресс и живот поджимаются от эха коротких вспышек. Он раздвигает полы халата, запуская руки глубже. Мычит. Мелкая дрожь прокатывается одновременно во всех местах, где были губы, язык и ладони Хэ Чэна. Со сдавленным хрипом Рыжий достает до горла и ласково обнимает его кончиками пальцев. — Что я делаю… — шепчет он, захлебываясь в бархатном эфире телесной памяти. — Хватит, — закатанные глаза приходят в движение. Рыжий роняет локти и, пьяно переставляя ноги, спускается в зал. Пересекает пространство поперек, врезаясь в собственного призрака, который стоял прямо тут, перед диваном, и расстегивал рубашку, не помня себя от страха. Рыжий и сейчас не помнит. Он останавливается напротив другого аквариума — побольше. Жемчуга фосфоресцирующего города поблескивают в стеклянных колбах-небоскребах, скользят по нитям-дорогам и топят улицы в агатовом бисере, дробящемся о стекло. Рыжий переводит взгляд на собственное отражение. Нечеткое и мутное, выбеленное прозрачным светом по эту сторону, оно кажется незнакомым; собственный образ схватывается медленно. Опасно. Фотопризрак, подсвеченный зазеркальным жемчужным блеском, рассеивается, когда он отворачивается от окна. Рыжий направляется к финишной прямой — разорвать красную ленточку проигравшего. Обменять её на заветный куш: хрустящую наличность в маленьком черном чемодане. Утешительный приз — вытраханные с ливером иллюзии, упакованные между связками купюр. Маленькая женщина в униформе залипает в телефон, уложив подбородок на изящно согнутую ладонь. Она сидит под пальмой на одном из широких коридорных пуфиков. Час затишья протекает медленно: от погоды сонно, а пройденная по десятому кругу игра морит еще сильнее. Когда дверь в покои Хэ Чэна, наконец, открывается, Шынь Цзэ, вздрогнув, сразу же прячет гаджет. Рыжий тормозит у самого порога — женщина выбегает на середину и кланяется ему, почтительно сложив руки перед собой: — Доброе утро, господин, — не поднимая головы, она отходит в сторону, чтобы гость беспрепятственно прошел к ванной комнате. — Ваши банные принадлежности лежат на туалетном столике. Аптечка — под раковиной. Рубашка и джинсы отпарены и отглажены. Я повесила их на крючок. — Э-э… Спасибо, — Рыжий коротко кивает ей, прежде чем поспешить ретироваться. Уже в спину его догоняет учтиво-вежливое: — Еду подадут в спальню. У господина Мо будут пожелания насчет завтрака? — Шынь Цзэ обращается к нему, так и не подняв глаз, и, по какой-то причине, это смущает даже больше положения на этом странном социальном аттракционе. — Нет, — бурчит Мо. Предупреждая новые вопросы, он исчезает в проеме так же быстро, как хлопает дверью. Шынь Цзэ разгинается через три секунды и ждет еще тридцать на случай, если гость все же обратится к ней с распоряжением или просьбой. С минуту Рыжий стоит посреди ванной неровно и мелко дыша, ощущая, как первые признаки узнавания — возвращения в просыпающуюся парасимпатику — толкаются из полости желудка вверх, наружу. Он подносит дрожащую ладонь к белеющему лицу, но, сглотнув, усилием воли берет себя в руки. Оглядывает комнату, чтобы отвлечься и найти писсуар. Темный мрамор, темное дерево, круговая подсветка на широком зеркале, мини-джакузи, стеклянная перегородка у душевой — интерьер отделан сдержанно и дорого. Пахнет сладкими пряностями. Эбеновый стол придвинут к полкам, под которыми сложены полотенца. За ними, у стены, находится искомый объект. Через пару минут Рыжий спускает воду и, подобрав приготовленные для него мочалку, шампунь и мыло, направляется в душевую кабину. Проходя мимо раковины, он не оборачивается на свое отражение. Не сейчас. Теплые струи бьют по голове и загривку. Рыжий подставляет им лицо; открывает рот, давит брызги губами, растирает шею и плечи. Отклеивает набрякшие пластыри от закровивших костяшек, тяжело выдыхает, сминая противную клейкую массу в ладони. Трет намокшую корочку на мочке — налет из гноя и крови. Налет недавней близости не ототрет. Хэ Чэн был аккуратен: не оставил на теле видимых следов. Пробегая взглядом по животу, бокам, бедрам, Рыжий готов в любую минуту отвести глаза, чтобы не видеть свою попользованную шкуру. Но это не нужно. Всё привычно, знакомо, всё на своих местах. Всё, кроме него самого. Он тщательно вытирается полотенцем, сушит феном волосы, чистит зубы одноразовой щеткой из запечатанного футляра (Рыжий по-прежнему, как и Шынь Цзэ, избегает поднимать на себя взгляд), обрабатывает и бинтует ссадины. Заклеивает ухо антибактериальным пластырем. Подумав, он выдавливает на пальцы пантеноловую мазь и аккуратно втирает ее в растянутую промежность. Морщится. Припухшие стенки легко вывернутся наружу, если не быть осторожным. Болят, сука. Хотя, конечно, не так сильно, как Рыжий себе воображал. Терпимо, заживет. Шмыгнув носом, он закручивает тюбик и оглядывается в поисках одежды. Да — поглаженные и отпаренные, его рубашка и джинсы развешаны под крючком на широкой вешалке, возле кадки с дипсисом. Мягкие. Пахнут хлопковым бальзамом. Рыжий одевается медленно — знает, что все равно придется встретиться с собой. Перед выходом, тет-а-тет. Вдох, выдох. Сжав мраморный выступ по обе стороны раковины, он замирает, опустив голову и ссутулив плечи. В груди покалывает от непрошенного напряжения. Прострелившая голову боль возвращается с обоймой потяжелее. Разгоняя дыхание, Рыжий старается втиснуть себя в доспехи, повернутыми шипами вовнутрь. Пальцы белеют от натуги. Соберись. Мобилизоваться перед возвращением на войну… Он вскидывает голову. А, столкнувшись, наконец, с зеркальным собой, Рыжий видит это. Не шлюху, нет — испуганного мальчика, ожидающего пощечины за свой следующий шаг. Следующий вдох. За каждую следующую секунду своей пустопорожней жизни. За то, что опустился, и за то, что, продавшись, получил не по заслугам, а негу и оргазм. Хрустит челюсть — зубы сжимаются со стуком. Рыжий припечатывает ладонь к лицу. Его плечи дрожат. Открыв рот, он шевелит губами в беззвучном «уйди» и опускается на корточки. Руки смыкаются над темечком. Когда-то давно малыш Гуань Шань захлебывался рыданием, сжавшись среди швабр и ведер в темном чулане, пока большие дяди из большого мира крушили их маленький мир. Их семью… Мамин с папой брак. Мальчик не изменился с тех пор. Он не знает, что последует за скрипом открытой двери: протянутая ли ласковая рука или пинок под дых кожаной туфлей. Мальчишка не может, не имеет права быть слабым, но каждый раз сжимается от страха и надежды где-то там, глубоко внутри, глядя в щель через зазор сквозь стоящую на глазах мутную пелену. Целое мгновение Рыжий ненавидит его. Ненавидит за то, что размяк, отпустил контроль, почувствовал себя в безопасности — впервые за столько лет. Ненавидит себя, беззащитного перед этим миром, бескожего, что так доверчиво льнул к груди Хэ Чэна прошлой ночью. Сам. Добровольно. — Это был не я, а та дрянь, что он мне дал, — шепчет Рыжий в мятежной лихорадке, стягивая ногтями короткие вихры на затылке. — Я не просил об этом, — сглотнув соленое в носоглотке, он трогает влажные ноздри. — Соберись, — опирается ладонями о колени. Осталось чуть-чуть. Тихо шумит вода. Он плещет в лицо холодную, сморкается, с минуту вжимается лбом в пушистое полотенце. Вдох. Не поддаваться эмоциям. Ну, поебался с мужиком. Размяк, спустил — под наркотой какие только реакции не протекают. Для вопроса, обратимая ли она, слишком поздно. Повезло, что вообще выпала такая возможность. Не поебаться, в смысле, а заработать. Его здесь не насиловали: отделался испугом и крезовым гомо-трипом, в котором Рыжего даже не помяли. Вот, и в халат завернули, и рубашку на плечики повесили, и завтрак предложили. Небольшая цена за отсрочку на целый год и мамино неведение? Они обещали не трогать её, если нужная сумма будет в нужном месте в нужное время. Он уложился в срок — и имеет еще сутки в запасе. Тянуть нет смысла. Это Чэн его захотел, а не Рыжий. Хэ Чэн — пидорас. Настолько богатый, что может позволить себе охуительно специфические развлечения. Посмотреть, как маргинальная шваль обкончается в твоих объятиях? А чо. У каждого свои заморочки. Хорошенько промокнув лицо, Рыжий возвращает полотенце на крючок уже спокойным. Дрифты на жизненной трассе заурядны. Не такие, а в целом. Если бы он убивался о каждом повороте, то давно бы вылетел в кювет. Спокойно. Инстинкты не солгут. Даже если все это — огромное наебалово, попробовать было лучше, чем смиренно ждать уродов, обещавших проучить отца через жену… мамуля. В последний раз он оглядывает себя в зеркале, кивает и, оправив воротник, покидает ванную. Прости. Завтрак ждет его на журнальном столике у дивана. Завидев Рыжего, Шынь Цзэ вновь кланяется и отходит от накрытой поляны с пустым подносом в руках. — Господин желает чай, кофе, сок? — М, — он неуверенно моргает. Теплая тарелка каши с ложкой красного варенья, маньтоу в форме звезд, пушистые вафли, нарезка из тропических фруктов… Не жирно ли для одного? На большом деревянном блюде красуется монструозный сэндвич с тунцом и оливкой на шпажке поверх золотистой багетной корочки. Рыжий сглатывает голодную слюну, когда живот, отозвавшись на сервированное изобилие, жалобно напоминает о своем вынужденном посте. — Сок, пожалуйста, — он неловко припечатывает кулак к урчащему брюху. — И… скажите, который час? — Без семи полдень, — отзывается Шынь Цзэ, мельком глянув на тонкие наручные часы. — Какой сок предпочитаете? — Все равно… любой, — Рыжий осторожно усаживается перед трапезой. — Апельсиновый можно. — Хорошо, — покладисто кивает женщина и, развернувшись на низких каблуках, оставляет гостя наедине со своим завтраком. Через пять минут она возвращается с полным графином фреша комнатной температуры и ставит перед Рыжим. — Я буду за дверью, если вам что-то понадобится. «Хорошо, над душой не будет стоять», — он чинно глотает последнюю ложку риса и, вжав голову в плечи, кивает. — Угу, спс. — «Вот это сервис». Как бы ему ни хотелось наброситься на снедь — некрасиво и жадно, Рыжий не смеет вести себя фривольно в этих стенах. Сколько же я проспал?.. Вонзая зубы в хрустяще-соленую плоть с нежной тунцовой начинкой, он быстро отвлекается на вкус. Божественно. Мысли проступают на разминированном поле внутреннего микрокосма медленно и осторожно. Шум дождя по ту сторону акванариума мельчает. Рыжий запивает соком третий кус и пыхтит от сытости чудо-бутерброда. Итак. Если он приехал сюда в одиннадцать ночи, а заснул около часа-двух, значит, проспал десять-одиннадцать часов. А по общим подсчетам он находится здесь больше половины суток. Нужно скорее валить, пока его не хватились. На работе Сяо Мо сегодня не ждут, но мама может вернуться со смены пораньше. И телефона нет… Рыжий быстро подтирает уголки губ мягкой салфеткой. Черт. Съел только половину сэндвича, а обожрался. Может, попросить завернуть вторую половину с собой? — Ага, и как это будет выглядеть? — огрызается Рыжий сам с собой. — Ребенок, блядь, голодного края. Встает, оправив полы рубашки. В привычном жесте он хлопает по карманам, проверяя наличие в них ключей и проездной карточки. После стирки Шынь Цзэ рассовала их по прежним местам — Рыжий чувствовал, когда надевал джинсы. Проверяет на всякий: выворачивает передний карман, взвешивает ключи, тянет карту из заднего. Вспоминает о визитке Хэ Чэна. Притормозив, решает забрать её. На обратном пути Рыжий останавливается напротив аурелий в последний раз — машет им на прощание. Покидая комнату, он коротко скользит взглядом по широкоугольному экрану панорамного иллюминатора. Дождь снова разошелся. Шынь Цзэ ждет его с кейсом. И спортивной сумкой. — Возьмите, господин, — она протягивает ему широкий трехполосный «адик» со шлейкой через плечо. — Сложите чемодан сюда. Так будет безопаснее. «А дипломат и сумку можно на Алибее перепродать потом», — отстраненно замечает Рыжий, вдевая рукав в лямку. Эта женщина снова ему кланяется: — Господин желает пересчитать наличные? Мы можем предоставить вам счетчик банкнот. Рыжий поднимает лицо, сгружая упомянутые наличные в «адик». Вжихает молния. Он морщит лоб, кусает заусенец на большом пальце. Но затем качает головой: — Не нужно. — После такого… кхм, теплого приема было бы странно проверять Хэ Чэна на добропорядочность. Рыжий вмиг представил, как будет сидеть тут, пихая пухлые красные пачки в счетный аппарат. Мрак. — Спасибо вам, — он кланяется Шынь Цзэ в ответ. — Я пойду. — А! — женщина вскидывает голову. — Подождите, — и достает телефон. Печатает в нем, что-то проверяет. — Не уходите никуда, — она поднимает ладонь, разворачивается. Спешит вниз по коридору и скрывается за третьей дверью. Но тут же выходит из нее с коробкой. Рыжий удивленно моргает, оглядывая подарочную упаковку с золотой лентой поверх черной матовой бумаги. — Хэ Чэн велел передать вам это, если вы откажетесь считать деньги, — Шынь Цзэ протягивает ему подарок, склонившись в еще более уважительном поклоне. «Че?» — мысленно комментирует Рыжий это подношение. Коробка немаленькая, хотя в сумку помещается. Весит под килограмм. «Ладно…» Там бомба. Десять тысяч стикеров с размашистым: «тебя наебали, пидор». Алиса в Зазеркалье может вытащить из сумки кролика, и не удивится, если там окажется её собственная голова. По-настоящему неловко Рыжему становится, когда госпожа Шынь на выходе выдает ему зонт: — Возьмите, пожалуйста, — кланяется она в спину Рыжему. — Дождь будет идти до вечера. — Н-не нужно, — его голос резко садится от финального вымпела. Эта забота заполнила его по самую кромку. — Я быстро добегу, — махнув ей со спины, Рыжий спешит отступить к лифту через мраморный холл. — Вы простудитесь, — женщина ступает за ним, цокая низкими каблуками, — пожалуйста, не пренебрегайте гостеприимством господина Хэ, — Шынь Цзэ уже не кланяется — смотрит прямо и спокойно равняется с Рыжим перед плавно открывающимися створками. Тот отводит взгляд, когда, борясь с собой, все же принимает последний дар этого Зазеркалья. — Благодарю вас, — Рыжий прочищает горло и стискивает в ладони спицы под прозрачным поливинилом. Лифт закрывается. Он запоздало кланяется, и не поднимает головы, пока не приезжает на первый этаж.

***

До дома Рыжий добирался на метро. Шынь Цзэ была права: дождь не прекращался и лил то сильнее, то хлипче. Теплый влажный воздух был спертым, низкое небо — темно-серым. В нос забивался аромат хлопкового бальзама и озона. Свет сумеречных огней стыл внутри капель, стекающих по прозрачному куполу. На лестничной площадке и в квартире плотно пахло выпечкой — пек кто-то из соседей. Мамы не было. Рыжий поплелся на кухню, когда вылез из кроссовок, поставил кипятиться чайник, а зонт раскрыл на общем со смежниками балкончике, чтобы сушился. В своей комнате он сгрузил «адик» на постель и выложил содержимое на кровать. Перво-наперво, стоило убедиться в том, что нужная сумма добыта. Запах свежераспечатанной наличности был таким же нереальным, как и все, что произошло с Рыжим за последние сутки. Он еще никогда не держал в руках такое количество банкнот. Пересчитывая пачку за пачкой и проверяя купюры на свет, Рыжий дрожал. Дрожали его руки, подбородок — мозг до последнего отказывался принимать на веру. Это было слишком хорошо для правды. Два миллиона. Ни больше, ни меньше. Бред. Рыжий медленно огладил челюсть. Его колотило. Потому что Хэ Чэн не обманул. Не обманул. Раздраженные склеры пекло под влажно подрагивающими ресницами. Щелкнув замками кожаного кейса, Рыжий поднялся на ноги. Оставалось сделать один звонок. Назначить встречу — чем скорее, тем лучше. Был еще подарок. Рыжий смотрел на него сверху вниз, сжав кулаки. В памяти, прострелив голову сквозным, вдруг пронесся эпизод, в котором Чэн целовал его. Водил носом под ухом, прикусывал мочку, ласкал грудь и живот… плоские, мальчишеские грудь и живот, поджимавшиеся, колыхавшиеся под его чуткими пальцами. Учащенный пульс отдался в деснах. Это было… приятно? Нет. Нет — Рыжий встряхнулся, сбрасывая морок. Напряг костяшки, сдвинул брови и, привалившись коленом к постели, грубо разорвал упаковку (но тут же досадливо поджал губы — блядь, мог же сохранить её как расходник для других подарков). Черная коробка, черный чехол, завернутый в черную тишью, а сбоку… брови Рыжего непроизвольно взметнулись. Коробка с новехоньким айфоном. — Я же не сосал, — пронеслось в голове туповатое. Смешок вырвался сам собой. Нервный. Вот это, в жопу, подгон. Хэ Чэна настолько впечатлили его худосочные прелести? Рыжий всплеснул руками. Смятенный крик вышел коротким и рыхлым. Пальцы непроизвольно сжались и разжались. Он выудил гаджет из картонного нутра. Покрутил в руках. В комплекте шли наушники, зарядка и проводок. Рыжий набрал воздуха в грудь, крепче сжал телефон и откинул голову назад. Подышал. Попробовал включить его и снова удивился — в девайс уже была вставлена сим-карта. Интерфейс был на английском. Он еще не пользовался яблочной продукцией. В черном чехле Рыжий обнаружил костюм: черные брюки, черный пиджак, кожаный ремень в отдельном мешочке. Prada. И рубашку того же бренда — цвета бордо. «Вот так, бабам дарят платья, пацанам — костюмы». Рыжий вцепился в лоб, закачался из стороны в сторону. «Что происходит? Эта срань может стоить столько же, сколько Хэ Чэн заплатил мне за мою… а я правильно посчитал?» Он слизнул каплю крови с лопнувшей губы. Прокатил на языке кисло-соленую, сглотнул. Сердце колотилось возбужденно — то ли от испуга, то ли от разорвавшегося под легочными камерами дофаминового снаряда. — И куда я в этом? — к костюму у Рыжего не было ни туфель, ни цацок. — Что за квест со звездочкой? Мне с этим че, на стрелку надо пойти? — он отдувался, складывая и заворачивая подарки обратно, как лежали. — Дядя, вы ебанулись, — на висках проступал пот. Все же это был страх. Мысли вставали на привычную колею, выжженную во всем сознании Рыжего огромными жирными рельсами. Не верь. Бесплатный сыр в мышеловке — если металлическая защелка еще не сомкнулась на его дурацкой шее. Это много. Что Хэ Чэн отвалил ему — много, до пизды много, много. «Это надо вернуть». «Пожалуйста, не пренебрегайте гостеприимством господина Хэ!» Или нет? Рыжий схватился за голову. Согнулся в странной молитвенной позе, ткнулся лбом о край коробки. Сжался. Электрический чайник на кухне уже вскипел. Так же и в мозгу Рыжего что-то щелкнуло — бурлящий в мыслях Пандемониум полыхнул в последний раз и рассеялся. Затих. Он разжал локти, медленно поднял корпус. Ладно. Самого страшного не произошло. Неизвестность страшнее, но Prada — не заточка в жопе. Хотя… Он хлюпал чаем из огромной керамической кружки со снеговиками, которую мама подарила ему на Рождество. Думал. Оседлав кухонную табуретку, Рыжий поджимал и разжимал пальцы ног. Тучи за окном таяли. Засаленной занавески коснулся мягкий солнечный свет. Когда на дне остался только пакетик, Рыжий принял решение: действовать по плану. Деньги отдаст сегодня. Возьмет расписку до следующего года, а дальше — ну, будет действовать по обстоятельствам. Все, что касалось Хэ Чэна, не поддавалось объяснению логики и здравого смысла. Поправка — его, Рыжего, логики и здравого смысла. Вспоминая манеры своего благодетеля в и за пределами спальни, он не мог не признать: пусть мужчина производил чудовищно суровое впечатление, внешность оказалась не всем, что скрывалось за её цельнометаллическим фасадом. Вероятно, Хэ Чэн был из той категории сильных и уверенных в себе людей, которые могли позволить себе диктовать свои законы. Свои правила. Быть добрыми… не самоутверждаться за счет унижения того, кто слабее, а наоборот. Может быть, так он демонстрировал свою власть? Через заботу, щедрость, гостеприимство. Хм. Круто, наверное, обладать неограниченным запасом ресурсов, если по мимолетной прихоти на изи разбрасываешься такими суммами и подарками. Рыжий вздохнул: звучит пиздец как идеалистично, но разве сам он не мечтал стать таким же крутым когда-то? Исключая из мечт услуги мальчиков-проститутов поневоле… «Маленький, наивный идиот. Никто ничего не делает просто так». Рыжий зарылся лицом в колени. По какой-то причине Хэ Чэну была выгодна эта сделка. Только рефлексировать об этой причине он был уже не в состоянии. Одно Рыжий знал наверняка — дергаться нельзя. Любое неаккуратное движение может превратиться в фатальное. Спокойно. Рыжий водрузил подбородок на локоть, выдохнул. Надо спрятать вещи и подождать до поры. Спрятать от мамы — чтобы не возникло вопросов. Затаиться. Он завернул купеческий улов в авоську из-под зимнего пальто. Пихнул её за шкаф, к нагромождению из чехлов, пакетов и запчастей от старой гладильной доски. Записка и визитка Хэ Чэна полетели в початую коробочку с обезболивающим. Оттуда же он достал чек с записанным на него номером Зиана. Набрал с домашнего, торопливо продавливая мягкие потертые кнопки. — У меня есть деньги. Отдам сегодня. Да, — его ссутулившаяся фигура остановилась напротив выключенного телевизора. — Хорошо. В пять, на том же месте. Дождь закончился. Рыжий надел свой самый толстый, самый широкий худак, под капюшон которого нахлобучил кепку. Кейс с деньгами поместился в старый школьный портфель. Увидев в окне маму, пересекающую соседний двор, он поспешил ретироваться. Пасмурное небо, разорванное на лоскуты, просвечивало терракотовое солнце. В зазорах между облаками гас градиент — от голубого к серо-фиолетовому. У Рыжего было сорок минут в запасе — к тому часу, который он потратил на дорогу.

***

Набережная встречает его резким порывом ветра, волокущим по бетонному настилу зловоние из смеси мокрого железа, мусора и гнилых водорослей. Он минует склады и стеки ржавых контейнеров, огибает пирамиду из железобетонных свай, пересекает пустую огороженную площадку и подходит к краю. Уклон в три ступени ломается недалеко у больверка. Позавчера Рыжего ломали там же — на пустыре, в самом низу. У возвышенности, с которой Хэ Чэн наблюдал его позорный бенефис, хороший угол обзора. Это его участок. Отсюда видно все, и слышно столько же — наверняка. Рыжий присаживается на колено. Сплевывает в траншею. Щурится, воспроизводя картину произошедшего еще свежей памятью. Пытаясь представить, как она могла выглядеть в глазах Хэ Чэна. Что он видел? Рыжий пришел на смену — по средам их бригада работает с пяти до одиннадцати утра. Был занят разгрузкой стройматериалов: таскал от одного поддона к другому огромные ламели на пару с Цунь Тоу; волочил мешки с цементом, сортировал полимеры, подкидывал кирпичи и пару раз чуть не ебнулся о трубы, которыми был занят их глючащий подъемник — Рыжий только успевал пригибаться, чтобы вслед за краном не полетела его бедовая голова. Тут и каска не спасет. Техника безопасности, конечно, была не на высоте — так и они здесь работали не легально. Как и сегодня, в тот день было пасмурно. Небо давило, не падая на землю водой, мариновало под разреженным воздухом и душной опаковой пелериной. Ближе к восьми утра удалось позавтракать. Рыжий поел лапши быстрого приготовления, закусил мясной булкой, разделил один на двоих пакетик чая с А Тоу. Бригадир забрал восьмерых на склад — остальным велел ждать и сторожить участок. Долгожданный отдых. Делать было нечего. Рыжий зевал, лениво разминая забитые мышцы, втыкал в телефон, посасывал содранную кожу под указательным пальцем. Цунь Тоу позвал его покурить. Из-за близости к воспламеняющимся грузам на территории этого делать было нельзя — все куряги по очереди уходили вниз за стеки, ближе к береговой линии. Рыжий поплелся туда с другом, отсчитывая минуты, когда сможет, наконец, свалить домой. Спину и шею ломило от перегрузок — привычно. Ватная голова тяжелела по мере того, как тяжелела вата под тускло-молочным куполом. Было тихо. Так тихо, что до курилки долетали скрипы подъемника с противоположного берега и песня из будки охранника, утопающей в грунте недалеко от береговой насыпи. You spin me right 'round, baby, right 'round Like a record, baby, right 'round, 'round, 'round, — плоско шипел динамик допотопного радио. Сигаретный дым набухал во влажном воздухе ароматом смолы и сломанной мятной капсулы. Рыжий подпирал спиной ребристый бок железного бокса и смотрел на небо. Небо хмурилось. Он хмурился в ответ. Цунь Тоу переписывался со своей телкой по вичату. Духота морила. Действовал на нервы липкий пот, пропитавший майку и нижнее белье насквозь. В кармане завибрировал телефон. Рыжий, не глядя, принял вызов. — Мо Гуань Шань? — Да. — Мыслей не было. Усталость стягивала нервы на затылке, закручивая их в колтун. — Пр’ет. Ты на работе? — голос был смутно знакомый. Мужской. — Кто это? — Приятели, — послышался ехидный смешок. Рыжий хотел было бросить трубку, но человек по ту сторону добавил: — Мо Вейшенга. — И он вздрогнул. «Отец». — К восточному выезду иди. Разговор есть. Предчувствие было скверным. В свой последний визит папины «приятели» вынесли всю электронику из их старой квартиры, включая холодильник, бойлер в ванной и электрическую плитку. Колтун на затылке заныл, пуская тошнотики вниз, через горло по пищеводу. Заметив перемену на лице напарника, Цунь Тоу поднял голову: — Ты че? Кто звонил? — Мне… надо отойти, — отерев проступившую над губой испарину, Рыжий сжал телефон до хруста в пластмассовом чехле. — Скажешь за меня? Я вернусь. — Куда?! Но Рыжий уже сорвался с места. Бежать было далеко. Предчувствие близкой беды подгоняло адреналином. Восточный берег был территорией обособленной: её то и дело оцепляли тонированные тачки и «маски-шоу». Боксы были новые, а оборудование куда как солиднее — один десятиметровый грузоподъемник по ночам светился, словно ебаное колесо обозрения; возле огромных оранжевых фур регулярно крутились какие-то пузаны в костюмах и татуированные мускулистые парни. Береговая охрана патрулировала его даже по утрам, поэтому Рыжий бежал по краю, стараясь не попадаться никому на глаза. Когда он добежал до выезда, в глазах темнело. Спертое дыхание хлюпало в груди жидкой мокротой. «Приятели» ждали у машины. Одного Рыжий узнал: худощавого, похожего на ящерицу Зиана с выбеленными паклями волос, собранными в короткий пучок. Тот кивнул троим мужикам позади себя и подошел ближе, хромая на левую ногу. Рыжий восстанавливал дыхание, опершись ладонями на колени. — Кароч', батька твой того, — цокнув языком, Зиан облизнул пустой участок десны. — Шерсть понятая. Залупнулся на кого не над'. Должен терь. Четыре ляма. — Сам ты шерсть, — процедил сквозь зубы Рыжий, разгинаясь. — Че, пацан, — осклабился мужик, — давно бычки в глазах не шипели? — он подошел вплотную и, благоухая тяжелым хвойным одеколоном, схватил его за ворот растянутой бельевой майки. — Слуш' сюда. Деньги несешь — башня целая будет. — Пош-шел ты! — вырываясь из хватки, Рыжий вцепился Зиану в руку. Отодрал. Парни за спиной зашевелились. Один из них достал биту. Зиан продолжил: — Босс велел передать. Или ты говоришь, где Вейшенг прячет деньги, или сам их несешь. — Какие деньги? — Рыжий медленно, мелкими шагами пятился назад. — Я ни хрена не знаю! — Плевать мне, знаш' ты или нет, — Зиан хрустнул шеей, — до субботы подумай. Потом придем к мамке — спросим у нее, — он обнажил зубы в неприятной щербатой улыбке. — Ей тож' объясним. — Парни за спиной неприятно засмеялись — паскудно. У Рыжего похолодело внутри. — Мать не трогай, — выговорил он бледнеющими от гнева губами. — А то че? — Зиан вскинул подбородок, шагнув ближе. — Думаш', ей не понравится? Плевок. Рыжий сделал это ненамеренно. На рефлексе. Он плюнул Зиану в рожу, зная, что эту самую рожу Зиан ему подправит. Не ошибся. Мужчина отер ладонью мокрую щеку и уставился на нее так, будто не верил, что сопляк действительно это сделал. До того, как возмездие настигло Рыжего здесь, в эту самую минуту, инстинкты заревели: «беги!» Он рванул. Конечно, это было глупо — где бы он скрылся? Куда бы спрятался? Даже если от громил Зиана получилось бы уйти каким-то чудом — от реальности бежать было невозможно. Но тело действовало само, потому что устало меньше, чем голова. В последнее время Рыжий пребывал в прострации от навалившегося дерьма. Действовал на автомате, по предписанному протоколу, вшитым под кожу пресловутым бей-или-беги алгоритмом. Пробежав «элитный» участок, он свернул на пустырь, откуда мог взлететь на пирс, а там, как в боевиках, оседлать моторный катер или хотя бы шлюпку. План был до предела наивным, однако у Рыжего не осталось возможности анализировать. Его догнали там же. Сбили с ног. Он мигом сгруппировался — перекатился под одним преследователем, пнул в пах второго. Неуклюже вскочил на ноги и снова дал под дых второму. Лихой удар битой по спине выбил, кажется, не боевой запал — мозги. Падая, Рыжий содрал ладони. Дальше… он не помнит. Судя по кроваво-ржавым отпечаткам, которые так и остались печься во влажно-соленом мареве с позавчера, его хорошенько повозили по ровной бетонной скатерти, будто тряпкой о стол. В какой-то момент Рыжий отключился, хотя точно помнил, что дрался. Помнили и его сбитые костяшки со свисающими на них лоскутами кожи, но — так же, обрывками. Положа руку на сердце, сегодня он может признать, что парни Зиана не особо-то старались. Во всяком случае, Рыжий не заработал сотрясение и отделался лишь сколом на переднем зубе. Страшно было не это. Причина, по которой завернулась эта канитель — вот что по-настоящему пугало. Когда реальность дробилась желто-красным калейдоскопом, а сил стоять на ногах не оставалось, Зиан записал свой номер на чеке и всунул Рыжему в карман со словами: — Босс сказал, одну часть мож’ш щас вернуть, вторую потом. Год максимум. Шатаясь, Рыжий не мог разглядеть его через расфокус. Кровь из разорванного рта была еще липче пота и стекала прямо на грудь, пачкая майку. Ею был забит нос, захлебывался пищевод. Когда Зиан ушел, он осел прямо на землю. Это был финиш. Приходя в себя — медленно и с трудом — Рыжий осознавал: вот она, черта, до которой он честно старался идти. Хоть боком, хоть ползком. А все ради чего? Боль от ударов не чувствовалась из-за адреналина, но отчаяние, обернувшееся вокруг шеи стальной проволокой, сдавило так, что не продохнуть. Зачем-то Рыжий дышал — все еще, сипло и через раз. Тело действовало на автомате. Как всегда. И неизвестно, сколько бы он еще собирал себя здесь отказывающими рефлексами, если бы через несколько минут по траншее не разнесся перестук новых шагов. Все еще в расфокусе, Рыжий видел троих. Высокие фигуры в черном. Одна шла впереди. Он с трудом поднялся, опираясь на правое колено. Выпрямился, промаргивая мутно-красную пелену. Вестибулярка, не вставшая на место, кренила пространство прямо как в этом дурацком синтпоп шлягере: You spin me right 'round, baby, right 'round, — танцевал небоскат, раскачивая идущих к нему мужчин, как на качеле-лодочке. Like a record, baby, right 'round, 'round, 'round, — заплетались его ноги, пытаясь найти устойчивую опору. Как бы комично Рыжий сейчас ни выглядел, он не мог позволить кому-то видеть себя разобранным. Разбитым. Отчаявшимся до неспособности закричать… это слишком интимно. Дьявол. Он, наконец, сумел выровняться и разглядеть идущих к нему мужчин. Тот, что шел впереди, выделялся. Высокий, молодой, статный, на голову выше сопровождающих, он кивнул им — те двое почтительно отступили — сделал шаг навстречу и протянул платок. Все еще плохо соображая, Рыжий тормозил. В голове, которая не желала держаться на шее ровно, мысли сваливались друг на друга, как на неустойчивой палубе. — Проблемы? — голос у мужчины был ровный и низкий. Вибрировал на частоте, в которой безошибочно угадывалась большая власть. Мазнув глазами по его лицу, Рыжий не схватил деталей — лишь общую картину. И картина эта была о тонированных тачках и татуированных отморозках. Возможно, перед ним стоял хозяин восточной набережной, возможно — кто-то, имевший к нему отношение. — Нет, господин, — шмыгнув носом, Рыжий неуверенно взял протянутую ткань, вышитую золотыми лотосами. Шелковую. — Извините, — промокать сопли в такой платок он, разумеется, не посмел. Но сжал в ладони, ощущая его приятную прохладу. — Я… уже ухожу. — Меня зовут Хэ Чэн, — представился его визави, не давая возможности так легко ретироваться. — Моя семья владеет восточной частью побережья. Ты на моей территории. — Проследив взгляд, который Хэ Чэн бросил на огороженный пригорок, Рыжий понял, что свидетелями этого спектакля стали не только стены бетонной ямы. — Я слышал ваш разговор. Ткнувшись в землю чуть осоловелым взглядом, Рыжий повел головой, прислушиваясь к инстинктам. Оглохшие, и те молчали. Накатывала слабость. — О какой сумме шла речь? Дерьмо. Отчего-то ему стало не просто страшно — он почувствовал, как качель-лодочка вот-вот взлетит, готовая сделать солнышко. — Я… — булькнул Рыжий, но тут же облился кровавой слюной. — П-про… стите, я все… возмещу, — подставив ладонь, он придержал поток жидкости, шлепнувшийся под ноги густыми кляксами. Голос, потерявший форму, дребезжал и срывался в незнакомые, искаженные ноты. Глаза, плутавшие по двоящейся опоре, лихорадочно искали, цеплялись за причину: что могло разозлить хозяина? Какой ущерб они нанесли этому мужику? Мысли путались. Путались ресницы на влажно распухающих веках. — Мо Гуань Шань, — вдруг услышал он предупреждающее, требовательное еще ближе. Сталь в голосе Хэ Чэна была похожа на пощечину холодной кольчужной перчаткой. Раздраженные от мутной влаги глаза распахнулись шире — откуда?.. — Сколько денег ты должен? — Не я, — вздрогнув, прохрипел он ответ. — Отец… — Сколько? — Четыре миллиона. — Юаней? — Да, господин. Страх возвращал голос инстинктам. Те возвращались в кровавый сток — он расталкивал вены и возвращал чувствительность нервам. Рыжий вновь ощущал собственное тело. И жжение. Жжение… Он дрожал и не замечал этой дрожи. Ссадины и внутренние кровоподтеки наливались огнем. Хэ Чэн достал блокнот и маленький сточенный карандаш из нагрудного кармана. — Залог? — Зачем вам?.. — Уставшему, перепуганному до чертиков Рыжему хотелось заныть: «дядя, пустите». Он еле сдерживался, и сдерживал гримасу, которая перечеркнула бы его лицо в отчаянном и самом мокром его изломе. — Ты можешь заработать. И правильно делал. Потому что дошло — Хэ Чэн пришел не дожирать его (или то, что от него осталось), а… А? Рыжий рывком вскинул лицо, впервые решившись заглянуть в глаза мужчине, который уже протягивал ему клочок бумаги с какой-то записью. — Два миллиона… — Ты заработаешь их, — не моргнув глазом, продолжил Чэн и сделал шаг навстречу — так, чтобы протянутая длань почти ткнулась Рыжему в грудь, — если проведешь ночь со мной. Секунда. На плевок бы у Рыжего не хватило запала — шок был слишком велик. Осознание мигнуло в одной из разбитых лампочек, трещавших в размазанных в кашу мозгах. Он приспустил веко на глазу, в котором лопнул сосуд — щипал очень. Отшатнулся, вновь теряя стоящего перед ним Хэ Чэна из фокуса. — Да ты… — наконец, вышептал он нечетко — во рту еще кровило. Рыжий подобрал сукровицу языком и в последний раз сжал платок, — пошел ты! — и швырнул его обратно владельцу. — Подумай, — невозмутимо продолжил Чэн, ловко перехватив его той же рукой, что сжимал бумажку. — Если умный — приедешь завтра по этому адресу, — он пихнул записку в ладонь ощерившемуся Рыжему, будто кость в зубы дикого пса, как ни в чем не бывало свернул квадратный шелк и, развернувшись, зашагал прочь. Рыжий придерживает рюкзак на бедре, собирая фрагменты этих воспоминаний по кускам. Кровоточащие огрызки памяти сшиваются на голом мясе — болезненно и торопливо. Что-то он упустил... Небо над сценой раздвигает облака, подобно тяжелым гардинам. Солнечный луч падает на недостающую деталь наспех собранного паззла. Рыжий вздрагивает. — Ну здравствуй, Мо Гуань Шань. И оборачивается.