шерсть

Топить котят — дело безыскусное. Рыжий на рефлексе, до последнего отказывается покорно сложить лапки, но что он может? Сейчас, когда не у одного него сдали нервы, нервы. — Что с твоим лицом? — выговаривает она сквозь слезы, поднявшись с места. — Кто это сделал? — Мам… — Рыжий хочет успокоить ее, утешить, взять за руку, но она не даёт — отворачивается. Отстраняется. Удаляется в ванну. — С тобой разберусь потом. — Льется вода, шуршит пачка с ватными дисками. На Рыжего накатывает чувство нереальности. — Мне надо съездить в госпиталь. — Приваливается к стене под тяжестью собственного тела. Молчит. Она выходит через несколько минут. Без косметики — так выглядит еще моложе, как девчонка. Заплаканная и умытая. Разбитая и собранная. Рыжий медленно поднимает голову. Идет за ней в прихожую, ни на чем не фокусируя неподвижный взгляд. Он сохраняет равновесие из чистой удачи. В сомнамбулическом жесте обхватывает себя за плечи. Капроновые пятки исчезают за потертыми задниками белых «сникерсов». — Я вечером вернусь поздно. Закройся на ключ, не хочу тебя будить. Рыжий, наконец, разлепляет сухие губы и тихо выговаривает: — Что с отцом? Она стискивает сумку в подрагивающих пальцах. Делает к нему шаг, оглаживает предплечье и порывисто целует в щеку. Возвращается к порогу, закидывает пиджак на локоть. — Ножом пырнули. — Толкает дверь. — В живот. Щелкает железный язычок. Рыжий кивает сам себе — да. Она меня поцеловала. Я ничего не чувствую. Он не почувствовал ни поцелуя, ни прикосновения, ни металлический холод лезвия, полоснувший отца туда, где у Рыжего образовался вакуум. Минуту или две назад. Он не чувствует, как этот вакуум расползается за пределы собственного тела, но видит — нет, отстраненно наблюдает за тем, как оно вгрызается ткань окружающей действительности, сдирая пространство вокруг, словно куски старых обоев. Стоит коснуться панели, стены, воздуха — и палец пройдет насквозь, провалится в черное, абсолютное ничего. Дереализация. Рыжий через это проходил. Знает, что никуда не провалится, но если продолжит стоять вот так — никуда провалится в него. Рыжий делает вдох — судорожный, тяжелый. Сжимает кулаки и через секунду, преодолев мутный, стеклянный барьер безвоздушного, бросается из коридора в поисках аптечки. Он не боится, не думает, не обращает внимание на тряску, с которой космические корабли выходят за пределы земной орбиты. Рыжий сосредоточен на дыхании. Когда обшивка разогревается, разлетается по космосу, он сжимает зубы и сжимает разлетающиеся цельнометаллические пласты рассудка в маленькой баночке из-под валерьянки. Кроме нее ничего нет, но это всяко лучше, чем если бы не было ничего вообще. Запрокидывает голову и не считает количество проглоченных таблеток. От восьми до дюжины. Выпил бы все, да только кишки потом последуют за разогретыми пластинами. Вдох, выдох. Грохот баночек и тюбиков в пропахшей фармацевтикой коробке из-под обуви. Стакан воды. Рыжий не теряет времени, продолжая оказывать себе первую помощь: встает под обжигающе-горячие струи из квелой лейки в ванной и увеличивает напор до максимума. Чтобы почувствовать тепло. Тепло, заменяющее крепкие объятия. Объятия, заменяющие границы собственного тела. Нужно почувствовать их, чтобы вернуться в себя, в реальность, в анти-ничто. Где нет границ — пустота. Рыжий не готов выйти за пределы — и надеется, отец не выйдет тоже. На самом деле, эмоций по поводу этой новости никаких. Рыжий валится на постель с гулко колотящимся сердцем; дрожит, дергается, трясет коленом и кусает сварившиеся под водой костяшки. Кроме нервов — ничего. Просто это последняя капля. Океан в бутылке. Скажи мама другое с таким же разбитым выражением, эффект был бы один в один. А что говорить про отца? Отмучился, дыши. Или не дыши. Говорить или думать о нем нет никакого желания. Смысл? Нужно поспать. Нужно поспать или он сойдет с ума. Насильно вырубиться — будет действовать этот чертов SWISSE SLEEP или нет? От него несет, как от подошвы старого ботинка. Рыжий поворачивается на другой бок, ощущая выбивающее душу напряжение. Ему кажется, кожа лопнет от малейшего дуновения ветра. Фу-ух. Он снова кусает костяшку — напряжение, да. Точно. Нужно сбросить напряжение — и Рыжий с готовностью сбрасывает с себя треники. Достает член из трусов и шумно процеживает воздух сквозь зубы. Вялый член. Как тут подрочишь, на такое? — Вот и дрочи. Накончай на эту мразь, — назидательно прорывается в сознание спокойный внутренний голос. Он спокоен, потому что нашел решение. Рыжий растерянно мнет конец в распаренной ладони. Податливо нежная кожа быстро нагревается. Сопит, открывает головку. Делает пару движений, но от них только пшик, ни о чем. И станет больно, если продолжит в том же духе. Он бьет кулаком по матрацу и досадливо подтягивает к себе одеяло. Комкает, чтобы обхватить руками-ногами. Прижимается. Так — номер дохлый, но необходимость спустить неожиданно превращается в вопрос жизни и смерти. Смешно. Рыжий поводит плечами. Обычно это получается без проблем: его легковозбудимое тело реагирует даже на такие неочевидно сексуальные вещи, как мокрые волосы (просто мокрые волосы — вне контекста), сцепленные пальцы (пальцы одного человека) или случайные соприкосновения спинами. Было дело в предпоследнем классе (в выпускной он так и не попал). На перемене к ним в кабинет забежала девушка из параллели. Она бесилась с его одноклассницей. Дурочки бегали друг за другом, кидаясь ручками и сшибая парты, пока Рыжий отдыхал на самой последней, уложив голову на сумку. Он был абсолютно расслаблен, не обращал внимания на внешний шум. Почти дремал. Неожиданно, та самая девушка забежала за его стул и, ухватившись руками за обе стороны спинки, наклонилась вперед. Ее длинные волосы мягко мазнули по его плечу. Рыжий был застигнут врасплох. В первую очередь — окружившим его вихрем нежного, кремово-цветочного аромата духов, шампуня и чистоты. Во-вторую — странной, спонтанной близостью, от которой не веяло угрозой или издевкой. И таким деликатным было это прикосновение: ее груди к его позвонкам, когда она наблюдала за своей подругой, которая подкрадывалась с фронта, зажав в руке скрученную в цилиндр контурную карту. Один эпизод длился всего несколько секунд. Одно мгновение: за стеклом, в пылинках, серебрился прозрачный весенний свет. Поймать его хотелось так же, как шёлковую прядь. Зарыться носом… Прижаться спиной поближе. Это было едва ли не самое эротическое переживание за всю его школьную жизнь. Рыжего возбуждали даже такие дурацкие мелочи. Чего уж говорить обо… всем остальном? Так же легко, как она забежала за свою временную баррикаду, девушка легко упорхнула и, погоняемая приятельницей, вылетела из класса. А Рыжий остался лежать на сумке: с учащенным сердцебиением, парализованный и со стояком. Вот так-то. Ему не было нужды смотреть порно, листать журналы с обнаженкой, задирать юбки одноклассницам. Достаточно было… нет, не намека — а просто обнаружиться расслабленным. Тогда любой контакт, любые прикосновения превращались в минное поле. Мир, который не казался враждебным, становился миром подростковых сексуальных грез. Рыжий никому не позволял видеть себя таким: скидывал руку с плеча, огрызался на объятия, бил по запястьям, отталкивал — лишь бы не оказаться преданным собственным организмом, напичканным гормонами, словно взрывчаткой С4. Знал — одно неосторожное касание, один случайно задетый нерв… и все взлетит на воздух. Ka-boom. То, что надо. Рыжий потирается лбом о хлопковую ткань пододеяльника. Может, все-таки, порно? Передернет по-быстрому и успокоится. Нет. Это еще искать, ломать глаза о трещины в телефоне или — хуже; включать VPN на их общем с мамой компьютере, потом чистить историю браузера, ковыряться с контекстной рекламой, ну его нафиг. Воспоминания — блеклые картинки из пубертатного архива. Не катят. Ночь в объятиях Хэ Чэна? Тело еще хранит ее свежий, как от подошвы в мокрой глине, отпечаток. Рыжий хмурится — опять? Вопрос на засыпку: насколько по-пацански дрочить на то, что тебя драли в жопу? Причина и следствие: это было приятно (охуительно), потому что он принял наркотик. А, точно (охуительно!) Он прижимается к кому из одеяла плотнее. Он договаривается с собой: вот, смотри. Ты был обдолбан. Сейчас бы это не помешало. Быть обдолбанным, конечно. Один разочек — чтобы вырубиться. Кому какое дело до того, что чертова валерьянка не работает? А это работает. Смотри, — Рыжий смотрит. Ладонь больше не дергается. Потому что сверху ложится еще одна, его. Он сглатывает; привыкает, чуть боязливо подергав костяшками. Оборачивается. Хэ Чэн лежит прямо за спиной, подперев висок. Пожалуй, от такого трипа стоило бы прийти в себя, но вариантов нет. Его, Рыжего, нет — возвращаться некуда. Накачанная ручища обхватывает поперек груди и легко, будто он ничего не весит, притягивает к себе. Прижимает. Вжимает — так, что он утопает в упругости мышц и бархате кожи… такой теплой. Запах… терпко-кофейный, дымчатый — ром с табаком. Его губы… Рыжий закрывает глаза. Сила и спокойствие. Поделись. Открывает рот, позволяя языку скользнуть вовнутрь. Размякает. Растекается в объятиях и податливо льнет к ласкающим торс чутким пальцам. Под ними расступается вакуум. Он был как пылесос, как черная дыра; истончал, ел кости, ел нервные клетки, а теперь. А теперь… — Здесь безопасно. Только ты и я — никто не узнает, — Хэ Чэн кусает его за горло и обхватывает плоть так, как обхватывал под барельефом с лимонным лампами. Рыжий толкается в кулак. Шелковая шкурка легко натягивается под венками. Влажно — и не потребовалась смазка. Он вообще никогда не задумывался о смазках. Сплюнул, лизнул ладонь, а там и своей хватит. Кусает одеяло. Набивает рот хлопковым полотном, чтобы не заскулить — и скулит. Сдавленно, будто пытается вытолкнуть из глотки грязный носок. Прошлого, настоящего и будущего не существует. Существует пентхаус — островок спокойствия в океане с аурелиями… вода, подсвеченная оранжевым. Синим. Голубым. Рыжий проваливается в разноцветные волны, похожие на мармелад. Кинотеатр четырех измерений. Кокон в пустоте. Картина хаотичная и непоследовательная — шар из оголенных электрических контактов. Коротит Рыжего очень быстро. Он поворачивается на живот и хватается за тот проводок, в котором точно так же — ткнувшись рожей в простыню, исступленно терся о нее, пока Хэ Чэн… пока Хэ Чэн? водил набухшей головкой по впадине между его ягодиц. Было это или не было на самом деле, но все вдруг взлетает на воздух. Цепной реакцией от затылка к позвоночнику, ребрам, животу, яйцам. Одним разрядом — ka-boom. А момент, когда он так сладко кончил — не сейчас. Капли спермы застывают меж пальцев. Рыжий роняет голову на подушку, весь в поту и пуская слюни. Хорошая была трава. Его выплевывает в реальность — кусками, фрагментами, взмокшими участками кожи. Он кое-как заправляет член в трусы, облизывает губы и тянется за влажными салфетками — обтереть руку. Переворачивает одеяло чистой стороной и заматывается гусеницей. Его срубает до ночи.

***

Она растолкала Гуань Шаня в третьем часу. — Прости, прости, что бужу… — нежные материнские руки коснулись виска и, огладив, зарылись в волосы. Рыжий, как коматозник, выходящий из столетней спячки, разобрал только последнее слово. Ему потребовалась минута, чтобы продрать веки с намертво закаменевшими сцепками. — Да, мам, — просопел он, наконец, восстав из своей одеяльной куколки. — Че? — Закройся, пожалуйста. Я ключи в мусоропровод уронила. — А?.. — все еще плохо соображая, Рыжий потерся затекшим лицом о согнутый локоть. — Ты сейчас пришла?.. Сколько времени? — Нет, нет, я давно, — мама тронула синяк на его скуле тыльной стороной ладони, — не могу спать, извелась вся. Лучше поеду в больницу. — Рыжий, наконец, разглядел ее в слабом свете, доползающем в комнату из кухни. Она сидела на краю постели. Уставшая, осунувшаяся — но упрямо не теряющая улыбки. — Два часа уже. С кем подрался? — Ерунда, — Рыжий обхватил ее ладонь и опустил на колени. Два. Проспал больше двенадцати часов… Он крепче сжал узкое запястье, проморгался. — Сама-то как?.. — Потер переносицу. — С отцом что? — Прооперировали. От наркоза должен отходить, — Мо Лин вздохнула, перехватив пальцы сына своими. — Деталей не знаю, я же сначала к нему, потом сразу на работу… Не могу, в общем, — она похлопала Рыжего по колену перед тем как встать и подобрать с пола пухлую сумку. — Поеду. Собрала себе необходимого, но ключи… — Я тебе дубликат сделаю, занесу, — нечленораздельно промычал Рыжий сквозь зевок. Он потянулся за трениками и опустил ноги на пол. Оделся. Вышел в коридор проводить. Уже в дверях Лин помедлила. — Слушай, — она неловко переложила поклажу из одной руки в другую. — У тебя следующая получка скоро? — Утром заберу, а что? — Ты не мог бы одолжить мне тысячу? — проговорила Лин уже тише. — Я тебе в конце месяца верну. — Да ты че, ма, с ума сошла? — он зашагал к ней, вдевая голые ступни в резиновые шлепанцы. — Я так дам. Нал на карту закину и сразу переведу. Давай сумку, помогу снести, — Рыжий протянул руку, но она уже открыла дверь. Выскочила в подъезд. — Я сама, сама, — Лин махнула со спины и снова перекинула сумку из рук в руки. — Давай, до завтра! Извини, что разбудила. — Не, я, — Рыжий не успел объясниться — она улетела вниз. Бесшумно. Как фантом. Он выдохнул, опустил плечи и потянул на себя ручку. Что разбудила — хорошо. Проспи он дольше, башка бы отвалилась. Зевая и налетая на косяки, Рыжий поплелся в ванну. Затем в кухню. Разложив пельмени на пароварке, он залез в телефон и увидел несколько уведомлений: пропущенные звонки, сообщения, спам. На автомате набрал Цунь Тоу — а между вторым и третьим гудком допер, в какое время ему звонит. Не успел сбросить. — Алло? — друг звучал довольно бодро и Рыжий выдохнул — Цунь Тоу еще не ложился. — А. Блин, извини, — подтянув колени к груди, он потер наморщенный лоб, — тупанул, забыл про время… От яркого света на кухне под веками разлетались неоновые полосы. Рыжий потянулся выключить, чтобы гореть осталась только вытяжка. — Да спасиб, что позвонил, братан, — на фоне раздался механический щелчок. — Я бы так до утра просидел. — Задротишь? — Аха, уже мозги вываливаются, — Цунь Тоу, судя по перифейриному шуму, быстро сменил локацию из комнаты на балкон. — А ты? — Проснулся только, — Рыжий взобрался обратно на стул и переключил на громкую связь. Его мозги вывалились уже давно. — Ты что-то хотел? — он зашел в мессенджер, чтобы посмотреть сообщения. — Ну, тебя турнули, я сначала не понял, а потом как понял… Короче, ну их нахуй, я себе новую работу ищу. Тебе, пока искал, тоже подкинул чо-то, видишь? — У, — Рыжий открыл вакансию. — Сотрудник в даркстор? — Им на ночную нужен. Это прямо за твоим домом, где у мебельного парковка, помнишь? Там не очень большая зп, конечно, зато… — А тебе зачем со стройки уходить? — царапая пальцы о развороченный экран, Рыжий просмотрел объявление до конца. Зарплата была, скажем так, символическая, но и в должностном реестре значилось не мешки таскать. — Нормально платят. — Хуевая работа же. С тобой хоть весело было, теперь вообще загнусь. И шея болит, не, — тут Цунь Тоу прикусил язык. Видимо, услышал тяжелый вздох по ту сторону. Он, в отличие от названного бро, не нуждался в деньгах так остро — мог позволить себе отказаться от дерьмовых условий. — Вообще, уроды! Погнали ни за что. — Уверен? — Рыжий уронил руку, которой подпирал висок. Пикнула пароварка. — Просто так ниче не бывает. — Он поднялся с места, чтобы выудить тарелку из сушилки. Друг распалялся: «да не, ну ты хватил!..», пока Рыжий накладывал себе пельмени и попутно — раскладывал в голове то, что остыло во время сна. То, что стало возможно потрогать, не обжегшись — холодное и кристально-ясное, как стекло. — Я те говорю, может и хорошо, что так вышло. Ну их нахуй! Техника дерьмо, так и сами они, бля! Фэнг мне эти билеты зажопил, А-Юн расстроилась… — Цунь Тоу, — Рыжий сделал затяжный вдох — как перед прыжком, и уперся рукой в стол. Склонил голову над дымящейся тарелкой. — Да? — насторожился динамик. — Ты мой лучший друг. — Сердце съежилось, выплевывая остатки мельчающего кровотока. Забилось часто и поверхностно. — Поэтому… — голосовые связки натянулись от напряжения, протеста. — Пожалуйста, — но Рыжий был тверд. Потому что знал: не скажет сейчас — потом объясниться не хватит ни сил, ни смелости. Закинуть в черный список, пропасть с радаров вот так, по-сучьи — ни за что. Друг этого не заслужил. — Не звони мне больше, — осколки экрана больно впивались в пальцы, но он вжимал их в острые края еще усерднее. — Не понял. — Отвяжись. — Че? Хуй через плечо! Это как пластырь. Надо содрать, пока не стало по-настоящему больно. — Прощай. — Э! Подож- — Рыжий заткнул его большим пальцем. Порезался о скол. Заблокировал контакт, отбросил телефон на край стола и сжал кулаки. Вдох. Постучал костяшками о стол, запрокинув голову. Выдох. Отхватил пельмень с тарелки и затолкал в рот. Какая бы канитель ни закручивалась вокруг него и его тупых проблем, втягивать Цунь Тоу в этот водоворот, как корову в торнадо… Рыжий закинул в рот еще один пельмень, обжигаясь о горячий бульон в лопнувшем мешочке из теста. Без друга будет страшно, но за друга — страшнее. Душно… Он подхватил блюдо за края и отнес на балкон. Эта часть дома выходила на дорогу. Подсвеченная фонарями, она расплывалась у Рыжего в глазах. Отражалась во влажно подрагивающих зрачках и заламывалась бисером, срываясь с подбородка. Рыжий усердно жевал, плотно сжав губы. Кусочки мяса и теста не проваливались в желудок, а трамбовались где-то под горлом. Парадокс: он (все еще) плевать хотел на отца, борющегося за жизнь на больничной койке, но Цунь Тоу, вероятно, растерявшийся от таких выебонов, точно был не рад получить столь смачный хуй себе за ворот. — Я мразь, — шептал Рыжий. — Прости, — он давился слезами, пельменями и потерей. Доедал, не чувствуя вкуса — и, все же, чувствуя огромное облегчение. Быть проблемным другом обрыдло. Он знал: Цунь Тоу не разъебался с ним лишь потому, что считал себя обязанным. Еще со школы. Ничего-то, кроме общих проблем, их не связывало. Во всяком случае, рассуждать так было легче. Чувак, расслабься. Я избавил тебя от необходимости лицезреть мою разбитую физиономию. Мой разбитый быт. Мою разбитую жизнь — тебе нет нужды дергаться. Чувствовать себя виноватым за то, что ты более благополучен и стабилен. Что у тебя есть будущее, а у меня… Кое-как Рыжий устроил свои длинные ноги на пластмассовой табуретке в углу. Захлюпал горячим чаем из бессменной кружки. Ветер колыхал мамину шефлеру по левый бок; ее листья то и дело льнули к голым коленям, щекоча и оглаживая. Наблюдая за тем, как красные огоньки автомобильных фар текут навстречу желтым, по ту сторону, Рыжий чувствовал острую потребность поделиться своей бедой. Не для того, чтобы выговориться или, что еще хуже — поныть; а чтобы кто-то зрелый и опытный выслушал, посмотрел на ситуацию непредвзято и дал хороший совет. Успокоил. Может, ладно — чуточку посочувствовал бы, но не осудил за поступки, приведшие к исходу, где нет ни хода, ни выхода. Тоска. Рыжий сделал еще глоток. Хорошо. Положим, такого человека у Рыжего не было с тех пор, как он… как отец ушёл. Но было — он протарабанил пальцами по улыбающейся снеговичной роже. Был привет из Зазеркалья, в котором уровень жизни позволял не париться о подобных мелочах. Долг в четыре миллиона — подумаешь. Рыжий вернулся в комнату. Включил свет и достал все, что спрятал накануне. Разложил на кровати в мозаичном порядке: тряпки от Prada, айфон, сумку, кейс, визитку Хэ Чэна. Походил из угла в угол. Включил компьютер. Открыл Baidu и Google. Стоимость каждой вещи, модель телефона — любопытно; конкретно этой модели не нашлось даже на забугорных сайтах. Тогда Рыжий сфотографировал «яблочко» и вбил поиск по картинкам. Не то. Самый адекватный результат выдал какой-то полузакрытый форум, где обсуждались ограниченные партии флагманской электронки. Рыжий не нашел, как у себя — с фигурными насечками на гнездах. Но выяснил, что кастом заказывали либо сотрудникам самого производителя, либо для нужд крупных (и очевидно, опезднительно богатых) организаций. Побродив по сайту и перелопатив около тысячи сообщений от коллекционеров, Рыжий выписал в блокнот сумму, которую бы мог получить за свой экземпляр: от пятидесяти до семидесяти пяти тысяч жэньминьби. Некисло за побрякушку. Рубашка и брюки в цене были поскромнее. Весь комплект, включая ремень, стоил около двадцати пяти тысяч. Плюс сумка — восемьсот пятьдесят жэньминьби. Произведя нехитрые подсчеты, Рыжий откинулся на спинку компьютерного кресла. Продажа подарков Хэ не решит проблемы — в сумме не набиралось и сотки. Он снова включил айфон. Позвонил на свой многострадальный «ксяоми». Новость номер два: номер не определен. Рыжий помассировал бровь. Снова застучал по клавиатуре. Поскроллил панель на стеклянной плиточке, порылся в системных приложениях. Через несколько минут выяснил, кто его оператор и какой пакет подключен. «Рокет-премиум безлимит» — ну, конечно. И строго на месяц. Так. Был активирован два дня назад. Рыжий похлопал айфоном по бедру. Ладно. Достал листочек и ручку. Записал: «Отец задолжал кому-то в тюрьме. Неизвестный => имеет связь с Джен Беем (посредник). 4 000 000 Хэ Чэн => как связан? Собирал на меня информацию => зачем? Предложил деньги за ночь (2 000 000). Подарил кастомный телефон и одежду в обмен на то, что доверился (я не проверил чемодан) => зачем? В телефон вставлена SIM-карта. Не могу пробить свой номер. Безлимитный пакет на месяц =>??? Отца пырнули ножом. Кто —? Когда —? Почему —? Фэнг выгнал с работы => боится Хэ». Рыжий посидел над листком еще. Перевернул другой стороной. «Триада: ↓ㅤㅤ↓ㅤㅤ↓ Хэㅤ? ㅤㅤ? ↓ㅤㅤ↓ㅤㅤ↓ ? ㅤ? ㅤㅤ? Неизвестный = →? или →? →? или Хэ→?». Отбросил ручку. Слишком много вопросов. В одном Рыжий был уверен наверняка: Хэ Чэн имел какое-то отношение к делу. Отношение, в котором скрывался огромный (как его член) (стоп, стоп, чт-) интерес. Голова раскалывалась. Он смял листок и выбросил его в мусорную корзину под столом. Вернулся к вакансии из чата и отправил отклик. Клик-клак — его последний подарок другу. Обмен произошел удачно: Цунь Тоу скинул Рыжему ссылку, а Рыжий… отправил себя в ссылку. В прямом и переносном смысле. Что дальше? Звонок. Сука, я же пошутил! — Да, мам? — Гуань Шань… — Она больше не плакала. Говорила тихо, будто боялась услышать собственный голос. — Отец в коме. Судьба, встречай!

***

Работу на складе китае-американского «barget» правильнее называть подработкой. Рыжему все объясняют на собеседовании: смены четыре на два по шесть часов, с одиннадцати до пяти. В приложение приходит оповещение о заказе; седлаешь электроскутер, собираешь товар, пробиваешь, упаковываешь, выносишь на доставку. Все. Нагрузка кажется смехотворной по сравнению с предыдущей, где Рыжий очко рвал раз через раз по шесть-восемь часов в жару, пыли и говне. Тут все наоборот: чистота, тишина, холодок на +13°C и мотик с прицепом — на случай, если потребуется корзина побольше. Конечно, зарплата соответствующая: пятьсот десять за месяц. Справедливо. Однако Рыжий обещает подумать. Он уже перевел маме тысячу, в кармане осталось двести пятьдесят — хватит пополнить счет на телефоне, купить риса, зубную пасту и про запас оставить сотку. Смешно. Кто-то этой соткой подтерся бы, да? Домой Рыжий возвращается к девяти. На сердце тяжело — с мамой нужно поговорить. Она уже пришла. Рыжий заглядывает в кухню: — Привет, — и его брови удивленно приподнимаются. Во-первых, здоровается он не с теткой, постаревшей лет на десять от череды отнюдь не молодящих обстоятельств, а женщиной, которую давно не видел такой красивой: при полном параде, в платье, с укладкой. Даже маникюр сделала. Во-вторых, эта женщина стоит у накрытого стола. Жует шоколадную ракушку из открытой коробки, попутно наливая себе вино. Она кивает ему: — Привет. Проходи, — и выдвигает стул ногой. Глаза грустные. Рыжий насторожен: — По какому случаю пир? — он обращает внимание на дорогущую винную марку и два фужера. — Что отмечаем? — или поминаем? Мо Лин качает головой. Тяжело вздыхает, а затем лихо подхватывает наполненный бокал за хрустальную ножку: — С работы ушла. Праздную. Рыжий чуть не выпаливает: «с какой из?», но осекается. Разница? — Мам, — только и хватает слова. Одного слова: «мам» — и в нем все. Мам, какого черта? Она и сама понимает — молчит. И он понимает. Не садится. Останавливается напротив и упирается кулаком о чистую скатерть. — Да, — подытоживает Лин, не поднимая глаз. — Ни черта хорошего ты от нас не дождался. — Ее рука тянется под одну из тарелок. Отполированным ногтем она достает и подвигает к Рыжему новенькие, хрустящие купюры с номиналом в полторы тысячи. — Ма-ам. — Нет, — строго осаживает его мать. Стучит по наличности пальцем. — Я у тебя еще по мелочи занимала. Даже не думай, — Лин в пару глотков допивает содержимое бокала и, наконец, поднимает на него потемневший взгляд. — Это не все. Рыжий напряженно наблюдает за тем, как она подбирает со стула сумку и достает оттуда чек: — Я копила, — продолжает Лин, крепче сжав вдвое сложенную бумажку. — Копила долго, еще с тех пор, как ты учился в средней школе, — она чуть задыхается, но уверенно протягивает руку за рукой сына. — Хотела оплатить тебе колледж, — вкладывает чек и зажимает ладонь. — Но, — ее голос дрожит. — Не дотянула. И впредь в этом нет никакого смысла. Вот, — ее костяшки белеют от напряжения — Рыжий чувствует. — Возьми. — Мам… — Не «мам», — Мо Лин зажмуривается, когда Рыжий обнимает и прижимает к себе. — Послушай… тут не все, — ее плечи дрожат. — Тут сто семьдесят пять тысяч. Две трети. Еще треть я забрала себе, — всхлипывает. — Я… я ушла, потому что не могу больше. Она плывет. Стягивает рукава на его футболке и на пару секунд позволяет себе прижаться к теплой груди. — Что я устроила, — шепчет она, подрагивая. — Этот кретин сказал, что плевать хотел на какого-то уголовника! — Лин отрывает лицо от намокшей футболки и, подобрав со стола салфетку, прижимает к лицу. — Я швырнула в него кактусом… стаканом из-под ручек… — она смеется — плачет и смеется. — Разнесла кабинет… И не помню, хоть убей — не помню, — мотает головой, когда Рыжий вновь обхватывает ее руками и, обняв, начинает баюкать. — …что я орала? Не помню. Он качает её в объятиях, водрузив подбородок на макушку. Он думает, что все рассыпается до основания, потому что им обоим нет хода назад. Он прижимается губами к мягкому темечку и радуется, что мама так ничего не узнала о долге в четыре миллиона. В общем, Лин разругалась с начальником, который отказался дать ей законные отпускные. Ушла со скандалом и с поднятым вверх подбородком. И средним пальцем. Она так и сказала: «не позволю им считать себя лучше него». Направилась в салон красоты и купила первое новое платье за последние пять? десять? сто лет? Она оторвалась от души, примеряя новые кожаные туфли. Заказала такси «комфорт-плюс», выложила чаевые курьеру с доставки и ни о чем не жалеет. А Рыжий честно лукавит, что ушел со стройки. «Ну и правильно», отвечает Лин, чокаясь своим бокалом о его. «Еще недолго — и шею б свернул». Она говорит, что хочет продать квартиру. Сообщает, что думает уехать на горнолыжный курорт. Подруга давно зовет — у них открыта вакансия администратора. Ну, знаешь, там и питание, и жилье за их счет. Вахтовый график: полгодика там, полгодика тут… Рыжему она предлагает снять студию в Ханчжоу. Денег, вырученных за квартиру, хватит на учебу — ты только реши, надо оно тебе? Им есть что обсудить. Рыжий старается занимать свой рот едой, а не разговорами. Все это здорово, конечно. Конечно, он подумает. Просто есть один нюанс. И этим нюансом Рыжий озадачен, прямо сказать, ни хуйски. Лежа в кровати и покручивая кастомный айфон в заживающих от ссадин пальцах, он крутит мысли, словно Кубик Рубика. Так и эдак. Пялит в потолок, моргает через раз — когда глаза начинают подсыхать. В голову лезет хрень… ничего путного. Он вспоминает дурацкую цитату из второсортного пацанского боевичка: или играешь ты, или играют тебя. Кто бы сомневался. Итак, Хэ Чэн подкинул ему загадку про два стула. Решить ее он должен… Рыжий опускает взгляд на телефон. Экран, уже сплошь засыпанный жирными отпечатками, подмигивает пойманным бликом. За месяц? Он поднимается с кровати и лезет под стол. Достает из мусорки бумажку, на которой блистал недюжинными способностями к дедукции. Стрелочки, вопросики… А, может, все намного проще? Он расправляет записи на колене. Может, Чэн захотел сыграть в пожалейку? Доброго папика? Не грусти, малыш — возвращайся за добавкой, уж я позабочусь о пустоте твоего кошелька… и жопы. Рыжий скрипит зубами. Ну, хорошо. Тогда откуда он знает? Материализовался из воздуха, словно джин из сказки про Алладина. Всего-то нужно было — потереть ебалом об асфальт. Этим придуркам надо было подождать: тер-то не он. И снова — вопрос. Цепочка причин и следствий уходит концами в воду. У отца не спросить; Джен Бей рассказчик ненадежный; втягивать в это маму — не вариант. Тогда что? Спросить у Хэ Чэна напрямую? Да-а, он-то все выложит. Он же идиот, каких поискать. Прямо возьмет, посадит на коленки и расскажет. Рыжий лепит чертову бумажку себе на лоб. Стоило подписать ее: «еблан», но там схема. По сути, одно и то же. Он принимает позу лотоса. Эта задача со звездочкой ему не дается. Возможно, стоит открыть врата восприятия. Жопные врата, нашептывает ехидный голос внутреннего надзирателя. — Нахуй иди, — огрызается Рыжий с голосом. А затем обращается к себе. Тому себе, который обнажается под стокиллограмовой шелухой и масками: что он вообще думает про Хэ Чэна? Какие… кхм, впечатления у него остались после… ну. Того самого. «Называй вещи своими именами — у вас был секс». Рыжий поднимается на ноги. Ходит из угла в угол, комкает схему в потеющих ладонях. Положа руку на сердце, он плохо помнит, что было той ночью. Аквариум с медузами, завтрак в постель, огромные окна в пол — сверкающие картинки из фантастического, диснеевского сна. Да. Их помнит. А если бы он вытащил свое сердце, да распорол, заглянул вовнутрь, как под скорлупу абрикосовой косточки, то смог бы констатировать до боли очевидный факт: он не хочет помнить. Потому что… — Что гадать, пидор я или нет? — наконец, останавливается он, приперев колено к кровати. — Никогда не тянуло на мужиков. А этот будоражит, потому что богатый и помог. Наверное, так, — Рыжий игнорирует вспыхнувший на скулах стыдный румянец. Чтобы не мучить себя игрой в горячо-холодно — все-таки, решается. Шум процессора, браузер, мигающий треугольник VPN, окно загрузки по ключевому слову. Блядь! Первый порыв — вырубить к хуям. Тошнотворное месиво из вазелиновых жоп, волосатых мошонок и непропорционально огромных членов, мерзость! Но Рыжий заставляет себя смотреть. Чтобы убедиться: это зрелище не вставляет его ни по каким фронтам; вызывает брезгливость, отторжение, рвотные позывы, но никак не сучную течку, стояк или сухость во рту. Рыжий вырубает ролик через минуту. Жалеет, что не сделал этого раньше — фу! Его передергивает. Он отплевывается и выкашливает забившийся в горло крик отчаяния. До чего дожил. Уговаривает себя смотреть на это. Как будто это поможет. Что Рыжий там хотел? Решить задачку? Ну, вот, решил: он не пидор. Какой молодец! Пока Рыжий заметает следы и оттягивает ворот майки, чтобы остудить проступивший пот, червячок сомнения все же копошится где-то… внутри абрикосовой косточки. Как будто то, что было между ним и Хэ Чэном, нельзя воспроизвести на экране. Будто это было нечто большее, чем бездушные механические шлепки хуя в дырке. Он же на что-то такое и рассчитывал, когда взбирался к пентхаусу, как на голгофу? А по итогу? Давай, скажи это. Будь мужиком — признай. Не признает и не признается. Все в его организме тянется обратно, тянется к этому жару внутри Хэ Чэна, который растопил вековые льды. Растопил его и… Рыжий упирается локтями о стол. Зарывается пальцами в виски, массирует. Хэ Чэн вскрыл его, как вскрыл бы хренову скорлупу. Прямо так — зубами. Которыми прикусывал холку… «А может, это из-за него все? Вот все». Конечно. Провернул какую-то немыслимую финансовую махинацию ради твоей костлявой задницы. Разошелся. Что, такая важная пися? Всем нужен? Да еще и богатым? «Думай, думай. Тебя разыграли, как пешку на шахматной доске. Как ребенка на детском утреннике. Как…» Он роняет голову на стол. Смыкает ладони над затылком. Трясет коленом и проговаривает вслух: — Ладно, даже если так, чего он ожидает? Что я упаду в ноги и начну молить о второй ночи? «Дядя, ублажите меня и дайте денег»? — Рыжий фыркает. — Или наоборот? «Моя очередь, дядя». Бред. Тряска усиливается. Он поднимает лицо, стучит пальцами по столу, пяткой о пол. Думай. Рубашка, ремень и брюки. Кастомный телефон. Визитка. Годовая отсрочка. Месяц на раздумья. Рыжий перемещается на кровать — валится на спину и тарабанит пальцами друг о друга. Собрал информацию, предложил ночь. Наблюдал издалека? Знал что-то? Рубашка, ремень и брюки. Телефон. Визитка. Год-месяц. И снова по кругу: он из этой среды, он может прихлопнуть любую паршивую контору, он… показательно собрал информацию, чтобы меня поперли. Отсекая пути отступления. Зиан приехал тогда, когда Хэ Чэн был на объекте. Совпадение? Безумная ночь, забота Шынь Цзэ. Рубашка, ремень и брюки. Визитка. Седой мужик, предложивший проводить. Мысли мчат по кругу, как разогнавшийся паровой локомотив. Клетка на колесах. Секс, оргазм, аурелии… сэндвич с тунцом, чистая рубашка… сумка, кейс с наличностью, подарок. Ход конем — это очень щедро. Х-ха? Гигантский кусок сыра в крохотной мышеловке. Однообразие обрабатываемых фактов напоминает стук поездных колес. Поначалу их грохот нервирует, затем — баюкает. Рыжий не отслеживает, как проваливается в сон. На следующее утро, сразу после завтрака, звонит по номеру на визитке. Сначала с «ксяоми». Занято. Еще раз — занято. Занято. Занято. Занятно. Повелитель мира отдыхает по воскресеньям? Бог почует на седьмой день или висит на проводе, как самая говорливая сорока? Потом — с флагмана. На пробу. Бинго! Паззл собирается. — Добрый день, на линии Су Сянцзян, вы позвонили в офис господина Хэ, чем могу быть полезна? — Здравствуйте. — Рыжий упирается спиной в балконное окно и набирает побольше воздуха в грудь. — Меня зовут Мо Гуань Шань. Я хочу поговорить с господином Хэ. — Минуточку, — голос по ту сторону динамика учтивый и очень, очень вежливый. Сладкий — к чаю вприкуску. Рыжий хлюпает из кружки. Ждет минуточку. Мысленные пометки фиксируются походя: значит, с обычного телефона до Хэ Чэна не дозвониться. Или без специального кода. Или так только по воскресеньям. Но он хотел, чтобы Рыжий позвонил. И не куда-нибудь — на работу, где звонки пеленгуются. Наверное. То есть — официально. Это граница, за которую Рыжему хода нет. Или пока нет. Ага. Значит, вариант с перепихнуться в общественном туалете — не вариант. Секретарша возвращается на линию: — Прошу прощения за ожидание, господин Мо. К сожалению, Хэ Чэн сейчас не может принять ваш звонок. Он попросил передать, что вам назначена встреча на сегодня, в восемь вечера. Пожалуйста, запишите адрес. — Сейчас, — он слезает с подоконника и бросается в комнату. Садится за компьютер и заносит руку над клавиатурой. — Диктуйте. Адресная строка на электронной карте переносит Рыжего в центральный северный район. Су Сянцзян подробно объясняет, к какой стойке подойти, чтобы получить карточку визитера, как и на каждой этаж подняться по лифту, куда завернуть и какой дресс-код необходимо соблюсти. Рыжий, как болванчик, кивает на каждую ее реплику. Прямо и направо, спасибо. Классический офисный стиль, понял. Угу. Паспорт или любое другое удостоверение личности с собой — никаких проблем. Рыжий идет ва-банк. Он рад что не придется ждать и думать, накручивать или хуже — сожалеть о содеянном. Опытным путем обнаружено: страшнее ожидание неизвестности. Обналичивает чек, который мать вручила накануне. Не весь, конечно — тридцать тысяч. Вдевает руки в рукава наипизднительной рубашки. Подпоясывает брюки кожаным ремнем, щелкает пряжкой и усмехается, когда поднимает взгляд на свою физиономию в отражении ванного зеркала. Prada-хуяда. Лицо всмятку — все от кутюр. Хотя стоит признать, эта высокомодная хрень сидит точно по фигуре. И в ней, волей-неволей, приосаниваешься. Он раскручивает баночку косметического воска, которым в последний раз пользовался в шестом классе. Приглаживает вихры, но затем снова взъерошивает. Томный творческий беспорядок. Порядок. И решает вопрос с ботинками через доставку. Кэш значительно упрощает жизнь. Ну какие милашки — подвезли все в течение сорока минут. Три размера на примерку. Идеально садится лишь один — его, сороковой. Он идет ва-банк, шагая в пустоту в ботинках от Prada. Хуяда. Так вот, как там говорилось? Трус умирает тысячу раз, храбрец — только один.

***

Вдох. Круг замыкается. Рыжий с комфортом устраивается в салоне машины бизнес класса. Опирается лбом о стекло. Полосы ночных огней хлестают по лицу, не выражающему ничего, кроме холодной решительности. Ожидаемо, офис, к которому привозит его серебристая Ауди, на офис похож условно. Рыжий как-то был здесь — проезжал мимо этого здания пару раз. Оно производило впечатление правительственного муниципалитета или отеля в три тысячи звезды, прямиком из бриллиантовой задницы — уж очень ярко блестели хрустальные люстры в пол за окнами первых трех этажей. Черные мраморные колонны, сумасшедшая, ультра современная архитектура, территория, осаженная пальмами. Неон. Когда Рыжий подходит к мраморной лестнице, ожидаемо, под ложечкой посасывает. Неудивительно — он ожидает, что его поймают за локоть, развернут и вышвырнут. Челядь и в брендовых шмотках — челядь. Выдох. Мир больших денег, роскоши и власти. Он стучит каблуками по зеркально отполированному полу. Мо Гуань Шань — сын бывшего ресторатора и его жены-бухгалтера. Слава пролетариату! Что ты забыл здесь, среди манекенов, облаченных в костюмы из журналов, которые и те, тебе не по карману? Нутро здания вычищено, вылизано и работает, как механизм бриллиантовых «ролексов». Рыжий без проблем получает свою магнитную карту на стойке. Он прикладывает ее к панели у лифта. Заходя, оборачивается. Контингент, с трудом подходящий под определение «офисные клерки», кажется, не засек его. Инородное тело в организме. Чем ближе кабина лифта к нужному этажу, тем сильнее у Рыжего мандраж. И в этот раз он не знает, чего ожидать. Но знает, что будет делать и говорить. Просить пощады?.. Девятнадцатый этаж. За расступившимися створками его встречает круглая, как космический иллюминатор, пропасть в город. Рыжий делает шаг — лифт бесшумно закрывается за его спиной. Он бросает взгляд вбок. Электронное табло над серебряной аркой, показывающее время, мигает, меняя тройку на четверку. Приехал на шесть минут раньше. Рыжий подходит к окну. Чуть касается пальцами шпилей подсвеченных зданий. Стекло холодит кожу. Он вздрагивает и сжимает кулак. Оглядывается вправо и, сделав последний затяжной вдох, поворачивается уже всем корпусом. Клак-клак-клак. Чертовы каблуки оповещают о его появлении раньше, чем он появляется в конце коридора. Приемная. И здесь иллюминатор. Под ним — диван и низкий столик, в углу — огороженная стойка, из-за которой поднимается Су Сянцзян. Он узнает ее по голосу. — Добрый вечер! Господин Мо? Рыжий кивает. Вот, значит, какая она — милая девушка со сладким голосом. И личиком. И цветом шелковой рубашки — карамельным. Она улыбается ему, протягивая руку к дивану: — Прошу! Господин Хэ примет вас через десять минут. Пока он направляется к зоне ожидания, секретарша спускает наушники с микрофоном на шею. — Чай? Кофе? Может, стаканчик колы? — да, в приемной Рыжий замечает и кофе-машину, и уголок с холодильником, и бар, на котором аккуратно сложены одноразовые стаканчики, сахар и еще какая-то хрень. — Нет, спасибо, — Рыжий чуть поднимает ладонь, приземляясь на гладкость кожаной обивки. Журнальный столик у подошв его туфель такой же элегантный и оборудованный: элементами декора (ваза с сухоцветом), журналами (про бизнес, автомобили, архитектуру и что-то еще — Рыжий не тянется посмотреть), угощением (деревянная тарелка с ассорти из забугорных шоколадных конфет). Надо же, тут пахнет почти, как у него дома. Рыжий складывает руки на коленях, дышит носом и старается не демонстрировать своего невроза. Чуть косится на ночной пейзаж за своей спиной — и игнорирует завернувшиеся бантиком кишки. Не из-за высоты. Хотя… Проходит ли пять, десять, двадцать минут — время не течет порционно, а сливается один острый гарпун. Каждая секунда ожидания врезается под кожу и кажется Рыжему пыткой. Из прострации его вырывает шумная делегация. Он рывком поднимает голову: около дюжины мужчин в костюмах выходят из-за дверей конференц-зала. Солидные, лоснящиеся сытостью и благоухающие дорогими одеколонами господины. Князья. Все, поголовно, выглядят такими довольными, что Рыжий давит нервный смешок. Что, вас тоже выебали? Видимо, Хэ Чэн много умеет. Невроз усиливается. Секретарша не спешит прервать его мучения — кивает каждому уходящему гостью, прощается, желает хорошего вечера. Потом, какого-то черта, выжидает еще минут пять, пока не поправляет микрофон у глянцевых губ: — Господин Хэ, к вам Мо Гуань Шань, — говорит тихо, почти шепотом. Кивает — уже ему и громче. — Проходите! Рыжему хочется в туалет. Очень, очень хочется срать. А лучше обосраться — прямо на месте. Ладно. Сложенные на коленях ладони Рыжий сжимает кулаки. Поднимается. Он шагает в пустоту. Все слова, заготовленные перед встречей, разлетаются, словно кипа невесомых рисовых листов, когда он пересекает порог огромного кабинета. Адреналин выталкивает Рыжего в настоящее — в здесь и сейчас, где нет прошлого и будущего. Нет мира за стенами этой высотки, а городская иллюминация под небом, напоминающим открытый космос, — лишь декорация. Ширма, загораживающая пустоту. Хэ Чэн стоит в том конце зала, у бара. Оглядывается на посетителя: сканирует с головы до пят, чуть задержав взгляд на туфлях. Рыжий делает еще шаг. — Здравствуй, — слышит он знакомый голос. Темная и светлая сторона Луны меняются местами. Сон и реальность. Рыжий вспоминает все, что было в том фантастическом полубреду. Одним единым потоком. Все, все… — Проходи, садись. Как загипнотизированный, Рыжий подчиняется с опозданием. Оглядывается, будто только проснулся — пытается понять, как ориентироваться в этой системе координат. Пульс кипит, конденсируясь влажным на внутренней стороне ладони. Он хочет отодвинуть стул, но Хэ Чэн поправляет его: — Не здесь, — кивает на угловой диван между конференц-столом и прозрачной стеной из окна. Тоже кожаный и гладко-шелковый, но — побольше. Рыжий судорожно вспоминает, зачем пришел. Что он хотел сказать? Садится у самого края. Хватается за подлокотник, как за спасательный круг. Тело, будто размякшая ватка в теплой воде, слушается так же — с опозданием. Хэ Чэн наливает себе виски. Пробует, заложив одну руку в карман. Подходит ближе и опирается о спинку одного из стульев. Он встает прямо напротив своего гостя. А гость, устремив взгляд в пол, мысленно собирает рисовые листки, стараясь попутно не выронить дрожащего, как пичужий потрох, сердца. — Итак, — Чэн делает еще один глоток. — Я слушаю. Рыжий кажется себе нелепым. В этом шикарном офисе, на фоне шикарного мужика, который, пару минут назад (возможно!) решил судьбу какой-нибудь маленькой провинции в Хэбэе. А он что? Приволок себя за шкирку в этом дебильном прикиде, носящем его, а не наоборот. Что ты возомнил о себе, Мо Гуань Шань — кто ты такой? Мальчик на ночь? Мальчик с улицы. Мальчик для битья… У Рыжего трясутся поджилки. Он хочет собрать дрожащие пальцы в кулаки, и себя с ними — заодно. Но они не слушаются. — Я… — Рыжему больших усилий стоит не поперхнуться своими же словами. Почему-то вдруг першить начинает не только в горле. Стоп. Пальцы, наконец, послушно сворачиваются «ковриком». Он не заплачет — даже если полетит отсюда, считая ступени или окна. — Простите, но я ничего не понимаю, — Рыжий рывком поднимает голову и храбро умирает один раз, заглядывая Хэ Чэну прямо в гляза. Сталь. Бетонная стена, на которой уже давно алеет пятно его подсохшей крови. Хэ Чэн кивает ему, как бы подбадривая: «продолжай». Отрывается от своей опоры и, подобно акуле, начинает медленно нарезать круги вокруг диванного островка, с которого Рыжий надеется не свалиться. Пол — это лава. Пол — это край платформы внутри подземки, рядом с которой у Рыжего стабильно кружится голова. — Вам наверняка известно… — он сглатывает, сосредоточенно собирая мысли за хвосты. Стягивая их в моток, надеясь, что этот клубок распутается хотя бы наполовину. — Известно больше, чем мне. Вы знаете, кто я, знаете, кто мой отец. Наверняка, вам известно, кому он задолжал, почему и… — Рыжий облизывает сухую корочку на губах. — Почему так много, — украдкой, он бросает взгляд на ботинки Хэ Чэна, крадущиеся слева направо. Размеренно, ровно, как часовая стрелка. — Я не знаю, по какой причине вы помогли мне. Возможно, это была случайность, возможно — наоборот. Как бы то ни было, я не надеюсь получить ответы на все вопросы. Просто… — у Рыжего заканчивается воздух. Потому что Хэ Чэн вдруг садится рядом. Нога на ногу, рука с хайболом виски — на спинку. — Продолжай. Его голос. Запах. Его присутствие… близко. Слишком. Сбивают с толку. Рыжий часто моргает — сосредотачивается на дыхании. — Я не в том положении, чтобы вытряхивать из вас ответы. Я лишь, — он с ужасом ощущает, что начинает вязнуть. В себе или в… нем? Сжимает кулаки крепче — еще сильнее. Не поднимая головы, произносит четко, ожесточенно заломив брови: — Я прошу у вас совета, господин. Как мне быть? Жмурится. Он старается не выдать страха, дрожи. Боится поднести поднести запястья к напряженно сжатой челюсти — знает, будут трястись. Очень хочется побить пяткой по полу, но Рыжий сдерживается. Хэ Чэн делает еще глоток. Опускает руку и говорит: — Это правда. Кое-что мне известно. Говорит он спокойно, не суетясь. Не подгоняя Рыжего или себя. Рыжий тихо поднимает голову, взгляд. Слушает — привыкает к аномальности этого пространства. — К сожалению, я не имею права разглашать информацию такого рода. Но не волнуйся — рано или поздно ты узнаешь всё. Что касается твоей просьбы, — Чэн покачивает бокалом с темно-медовым виски, наблюдая за игрой света, — отдаю тебе должное. Денег у тебя нет, но это не единственный ресурс, которым ты теперь располагаешь, не так ли? Ты грамотно воспользовался своим знакомством. Сообразил даже быстрее, чем я от тебя ожидал. Это хорошо. «Что хорошего?». Рыжий старается ни на чем не фокусировать свой взгляд. Он — слух. Большое ухо. Одно напрягает: ему кажется, половина слов мозгом не пеленгуется. Не обрабатывается, как будто он только проснулся или под кайфом. А еще колени слабые. Рыжий борется с собой: кивает, показывая, что да, соображает. Конечно. Все понятно. Да — ни хрена не понятно. Он слушает. — Ты умный мальчик, Гуань Шань. Был бы хитрее — сообразил, как заработать столько же. Впрочем, это к лучшему, — Чэн подвигается ближе и понижает голос. — Не люблю, когда меня держат за идиота. Загривок у Рыжего встает дыбом. Опять — статическое напряжение, проходящее током вдоль позвоночника. Утробный громовой бас. Он не шевелится, теперь слушает еще внимательнее. Чтобы каждое слово — как разряд молнии. Будет выжжено древообразным узором внутри костей. — Ты ищешь совета, но, к сожалению, в данном деле советы не помогут. Однако, — Хэ Чэн снимает ногу с ноги и тянется отложить пустой стакан на стеклянную поверхность. — Я могу предложить тебе работу. — Какого рода? — выговаривает Рыжий сипло, едва разлепив губы. Хэ Чэн свободно откидывается на спинку и складывает руки на груди. Он серьезен и строг: — Я давно ищу себе помощника. Смышленого, молодого, честного. Не из нашего круга — если ты понимаешь, о чем я. Рыжий кивает. Хэ Чэн смотрит на него внимательно. — Ты понимаешь, что это значит, Мо Гуань Шань? — Что это билет в один конец, — Рыжий отводит взгляд. — Да. Понимаю. Вдох. — Готов? Выдох. Кивок. Хэ Чэн не просто близко — Рыжий чувствует касание его бедра. Плеча. Взгляда — таким только трогают. Не смотрят. Долго. Рыжий не знает, но его зрачки похожи на лужи нефти в янтарном море. Краска заливает уши. Особенно когда Хэ Чэн мягко приподнимает за подбородок. Глаза в глаза — и обоим ясно, что Рыжему не страшно. Не теперь — нет. Он опускает веки, когда теплая, шершавая ладонь оглаживает шею. Он слышит деликатное, как нежное касание колючего свитера к коже: — Почему не попросил о второй ночи? И поднимает взгляд, как ухает в пропасть. Подбирается на месте, приближая свое лицо к его. Он говорит: — Прошу, — прежде чем коснуться своими губами его губ. Которыми Хэ Чэн, улыбнувшись сквозь поцелуй, произносит через минуту — когда дергает на свои колени. А, оторвавшись, скалится, обнажив акулье нутро: — Умный, умный мальчик.