шерсть

Занималось утро. С потянувшихся вдоль береговой линии подъемников стаивал плотный, как вершины пломбирных шапок, туман. В воздухе плескалось дыхание соли и остывшего бетона. До рассвета оставалось около десяти минут. По тонированным кабинам одинаково-желтых SANY JCB левитировали полупрозрачные, едва заметные розовые перья первого зарева. Внутри одной из таких вспыхнул и завибрировал сенсорный экран флагманского «яблока» — это сработал будильник. Чэн приоткрыл один глаз. Свинцовое неповоротливое веко, чуть подрагивая, послушно застыло над графитовым зрачком. Мутным. Затем второе… зевок. Цю по левое от него кресло швырнул надрывающийся айфон в неизвестном направлении. Чэн заторможено обернулся. Мучно-серое от хронического недосыпа, лицо его первого помощника нырнуло от снулого взгляда босса в приподнятый ворот толстой мастерки. Хэ Чэн зевнул еще раз — шире, с оттяжкой и до влажных бисерин слез на ресницах; выгнулся, хрустнув спиной; соединил пальцы в замок и вытянул, поводя плечами. Цю, не желающий просыпаться ни под трель уведомления, ни под суставные кастаньеты шефа-садиста, обиженно цыкнул. — Эти еще не приехали? — прохрипел Хэ Чэн, вскидывая запястье. Секундная стрелка под сапфировым корпусом винтажных «Ролексов» неохотно дергалась вниз, огибая часовую, застывшую у пяти. Под «этими» подразумевались подрядчики с нарядом автоцистерн и чернорабочих. — Груз к семи привезут, — так же хрипло и не без раздражения прошелестел напарник подкладкой импровизированного одеяла. — Че ты дергаешься? — Если раньше, задекларировать не успеем, — Чэн натужно склонился за борт сносно-мягкого и почти сносно оборудованного для сна сидения. Оно нагрелось и теперь пахло им. Им пах салон, и обитая кожей панель управления, и даже внешняя ткань теплой мастерки на плечах Цю — табаком, вишней и воском. — Параноик… Телефон обнаружился под автоматической коробкой передач. Третий зевок — в бар-меню уже натекали сообщения. Окошко мессенджера лениво обновляло счетчик. День Хэ Чэна по обыкновению начинался раньше. И он предпочитал обгонять его, чтобы подготовиться. Хотя наличие ассистента бы избавило от такой необходимости — курировать все рабочие процессы самолично — но последнее, к чему Хэ прибегал и по самой острой нужде — делегирование обязанностей. Хочешь сделать что-то хорошо? Сделай это сам. — Я за кофе. Дверь желтой кабины отворилась. Каблук безукоризненно начищенной туфли разорвал ком молочного тумана, змеящегося по бетонному настилу неоднородными рыхлыми устьями. В салон тут же ворвался холодный пар, потревожив сонный, плотно-вишневый табачный кокон. Цю зябко поежился, но Чэн уже захлопнул дверь. Пусть отдыхает — впереди длинный день. Приезжать сюда к полуночи было не обязательно, ровно как и сторожить поставку. Однако в единичных случаях товар приходил раньше и простаивал по часу, а то и по четыре. Это, в свою очередь, влекло за собой чувствительные финансовые потери, так что перестраховаться раз в полгода, пожертвовав сном в угоду отсутствия лишней суеты и нервов, казалось решением разумным. Хотя, признаться, немного утомительным. Ненормированный график Чэна почти доходил до кредо внутридинастического образца: «Лев никогда не спит». Вот только львом Чэн — к счастью или сожалению — не стал. Зато строптивый львенок в лице младшего брата приступать к обязанностям шаое явно не торопился. Ну, каждому свое. Теперь-то Тянь со своими взбрыками — точно не его головная боль. Или нет? Хэ Чэн достал пачку черного «Собрания» из внутреннего кармана пальто. Встряхнул, проверяя на наличие сигарет. Поднес к носу — курить сейчас, до первого глотка обжигающе-живительной дряни из «B&B», он не собирался. Если бы не рассчитывал просраться. Но забивающий ноздри колкий падымок со смесью соли, водорослей и ржавчины, хотелось перебить. Побережье вязло в белой глобуле. Из густого тумана навстречу то и дело выныривали столбы потухших фонарей, углы грузовых боксов, бока железобетонных свай. Чэн шел привычной дорогой. Возможно, сказывался недосып, а может, видимость, но на третьем повороте он все же заозирался — туман проглотил знакомые, выученные наизусть ориентиры и оставил его в пустом, липко-сером лимбе. Хмыкнув, Чэн продолжил идти. Через пару минут лучи солнца засвербели с востока, заключив парящие в воздухе мелкие пылинки в четкие геометрические блоки. Так он обнаружил, что вышел не к складу, где припарковался, а к больверку у западного причала. Здесь хранили сломанные моторные лодки. Отклонение не критическое — Чэн быстро сообразил, где свернул не туда — но, уже почти развернувшись, остановился. В этом пространстве — оклеенным золотыми лучами-лентами, глухом, от забившей его подсвеченной ваты, — было… что-то. Что-то, похожее на мелодию полушепотом. В огромном пустом зале, где акустика шершавится эхом, так тихо, что слышно вращение виниловой пластинки под тонкой закругленной иглой. Чэн опустил руку со смятой в ладони «Sobranie black». Сделал шаг — слишком громкий теперь — и еще один, уже мягче. На сваленных в кучу разобранных деревянных коробках спал парень. Он спал, устроившись на ламелях сидя, устало уронив голову на плечо. Рыжие ресницы под тонкими, чуть воспаленными веками в розовую прожилку, беспокойно дрожали. Рыжий… Капюшон серого трен-костюма был накинут до макушки, обнажая колючие вихры над высоким лбом, угловатое лицо и едва приоткрытые мягкие губы. На бледных скулах полыхал румянец. Чэн моргнул. Вот и маленький патефон в глубинке. Это было возмутительно-уязвимо, потому что в кольце сложенных рук на животе у парня так же сладко, свернувшись в странной позе, спал кот. Нет. Котенок: короткая, слипшаяся у подбородка шерсть, быстрое дыхание, розовые нос и подушечки на худых лапках. Хэ Чэн моргнул еще раз. Чуть наклонился, вглядываясь в лицо этого рыжего внимательнее. Он искал грубый изъян. Деталь, которая бы придала картине реалистичность, дособрала привычно уродливую мозаику в этой оглушительной тишине. Но солнце, обогнув широкую спину Чэна, коснулось медных кончиков, растеклось пожаром, будто чиркнула спичка. Отерло рыжую бровь, подсветив прозрачные, едва-едва заметные капельки веснушек на скуле. Хэ Чэн наклонился так близко, что чувствовал запах тела и дешевого кондиционера для белья от трен-костюма. Он почти не дышал. Теплый звук, настигнувший его здесь, у заброшенного причала, был хрупкий, как иней. То был сон, который он покинет раньше, чем мелодия закончится, а пластинка остановит бег. Явление, какое наблюдают безучастно, не вмешиваясь в тело картины — чтобы мираж не развеялся. Хэ Чэн не вспомнит о нем через минуту — когда выйдет на привычную дорогу, над которой туман уже таял под прохладным апрельским солнцем.

***

На торжестве в честь закрытия самой крупной квартальной сделки присутствуют только свои — и исключительно особоуполномоченные. Внутренний штат сотрудников под непосредственным руководством Чэна насчитывает чуть более двадцати человек. Застолье в ресторане отеля сопровождается суетой почтительного персонала; охрана дежурит в лобби и на внешней территории; под выставочным корнером, переоборудованным в сцену, барабанит приглашенный из Нью-Йорка джаз-бэнд. Столы, соответствуя традиционной помпе мероприятия, ломятся от обилия закусок и выпивки. Градус веселья уверенно держится на золотом prime time, когда собравшиеся уже находятся под хмельком, но не переступают грань формального политеса. Даже забавно — Чэн, успевший пригубить стакан отменного виски, едва дергает уголком губ. Откровенно говоря, смокинг сидит не на всех его подчиненных. Но те послушно соблюдают дресс-код: терпят тугие ошейники галстуков-бабочек, потеют в подогнанных под фигуру пиджаках и растягивают опасно трещащие пуговицы на груди застегнутых под горло рубашек. А Цю, наконец, первый срывает с себя удавку — в назидание остальным. Делает длинный глоток темного нефильтрованного, грохает стакан около тарелки с ошметками стейка и шумно выдыхает: — Жесть. Я так заебался, что даже трахаться не хочу. Чэн его понимает. Последние несколько лет он направляет всю свою сексуальную энергию в работу. Работы всегда было и остается (как точно бы выразился драгоценный младший братец) дохуя, соответственно, хуй по времени держится на полшестого примерно столько же. Впрочем, если Чэн понимает Цю, то вот Цю — откровенно подпездывает. Потому что гостям, наконец, заносят десерт. Эскорт-наряд, обслуживающий ВИП-клиентов отеля — разумеется из тех, что представляют собой самые сливки сливок — напоминает выставочных борзых. Ухоженные, породистые, длинноногие, в дизайнерских шелковых платьях и с шелковыми улыбками на веселых лицах, они заносят сладкое, подмигивая не в первую секунду оживившимся гостям. Даже Цю, едва не уронивший голову в салат, приосанивается. Стряхивает несуществующие пылинки с плеч, хрустит шеей: — С другой стороны — кто, если не я? — он прочищает горло и, облизнувшись, окидывает взглядом сверкающую процессию. — Клубничка сама себя не съест. Чэн достает сигариллу. Игнорирует услужливо протянутые с двух сторон огоньки на зажигалках. Закуривает сам. Кивает: — Приятного, — и привстает с кресла, намереваясь покинуть банкет. Но повеселевший от выпивки Цю успевает перехватить босса за локоть. Опускает обратно на место. Чэн в недоумении оборачивается, прикусив свое курево зубами. — Ну, че ты? — Цю придвигается ближе, быстро моргает от летящего в лицо дыма. — Опять сядешь за пи-си? Я тебя знаю. Расслабься, — он кивает на девушек, сгружающих на стол мороженое и фрукты. — Ты уйдешь — щас такое начнется… — Испугался? — Хэ Чэн ловко перехватывает сигариллу пальцами, предупредив осыпание пепла на дорогие брюки, быстро затягивается. Цю ржет: — Да пипец, страшно, очень страшно! Ну, серьезно, — в панибратской манере он пихает начальника плечом, — Хочешь? Самую красивую девочку — самому доброму, щедрому, мудрому сяйшену. — Подлизываешься к начальству? — приподнимает брови Чэн. Он фривольно откидывается на спинку стула и выдыхает дым. — Рассчитываешь на прибавку? Подбодренный его шутливо-расслабленным тоном, Цю активно принимается за дело. Выглядывает из толпы кого посимпатичней. Миссия: устроить боссу, по меньшей мере, не самый унылый за этот квартал вечер. — Вон та, блондинка, — говорит он, наконец, поймав взгляд высокой милашки в белом. Та улыбается, вопросительно склонив голову набок. Хэ Чэн мажет по девушке периферийным зрением. Реакции ноль — значит, мимо. Цю тарабанит пальцами по подлокотнику и указывает на фигуристую диву в красном. — А эта? Нет, погоди… — сморщив лоб от усердия, он вспоминает о вкусовых предпочтениях своего шефа. — Так, тебе необычные нравятся, с изюминкой… хм. — По его разумению, все гостьи ничего. Но так, чтобы с изюминкой? В бывшей Чэна необычного было много — но равнять их на нее, как бы сказать… сейчас будет не политкорректно. А учитывая выборку — и подавно. В конце концов, он просто склоняется к уху Чэна. Спрашивает прямо и бескомпромиссно: — Кого хочешь? — Мальчика хочу, — в тон ему припечатывает Хэ — бескомпромиссно. — Мальчика? — мотнув головой от забивающегося в слизистую вишневого дыма, Цю уточняет. — Кха-кха… прям мальчика? С хуем? Чэн затягивается с самым бесстрастным выражением на лице. Цю, не понимая, шутит его командир или говорит всерьез, на всякий случай не сдается: — Какого? — Рыжего. — Рыжего? — Ага, рыжего, — Чэн и сам давится дымом, когда напарник, хрюкнув ему в ухо, вдруг начинает ржать. Чэн не сдерживается — фыркает следом. Справившись с собой, Цю серьезнеет: — Мальчика, да? — Угу. — Чэн невозмутимо отхлебывает виски. Его правая рука оглядывается. А, не обнаружив рыжих мальчиков, отчитывается: — Слушай, они таких услуг не оказывают, по ходу… — Не парься, — Чэн, наконец, поднимается с места и хлопает Би по плечу. — Я на балконе покурю. Веселись. Ожидаемо, уход начальника провоцирует куда более разнузданную деятельность за столом. Разумеется, никто не станет распускать руки, если не захочет уединиться с понравившейся девочкой в номере, но атмосфера заметно веселеет: кто-то выходит потанцевать, кто-то достает припрятанный за пазухой косячок, кто-то грубо усаживает на колени благоухающую французским парфюмом фею. Хэ Чэн на то и рассчитывал — он знает, что давит на подчиненных своим присутствием. Да и мероприятие, по обыкновению, быстро ему наскучивает. Работать Чэн, конечно, не собирается — Цю зря его подозревал. Даже у такого конченного трудоголика (как, опять же, бы выразился Тянь) «заканчивается трудоголь» (интересно, отец вынул уже все внутренности из этого болвана?). Чэн встряхивает головой — что-то он зачастил вспоминать диди. Как он там?.. Чэн упирается коленом в мраморную балясину и достает телефон. Игнорируя обилие уведомлений, добирается до контакта Тяня в «избранном». Подумав с минуту, решает не звонить. Остывший загородный воздух терпок. Цветы и зелень горчат сладостью едва, на кончике ножа. Он убирает телефон в задний карман брюк. Вдыхает глубоко. Позабытая сигарилла тлеет в пальцах. Ночные огни далекого Ханчжоу тлеют в графитовых зрачках. Усталость. Как же он устал. Но Чэн сказал правду, когда сказал про мальчика. Затяжка. Вопрос: он хочет мальчика или то ощущение неги, от которой в животе так странно и тонко отозвалось незнакомой тоской? Ему не нужны породистые борзые, не нужна та единственная, которую он предал из-за своей гордыни. Может быть, Хэ Чэну вообще… никто не нужен. Если только он будет не нужен сам. Верно. Он, наконец, докуривает до фильтра. Шумно выдыхает и вдавливает окурок в мраморные перила — ему нужны лишь те, кто нуждается в нем. Искренне. Откровенно. — Кхм. Чэн оборачивается. Удивление почти трогает уголки его бессонных глаз — Цю-таки привел мальчика. То ли это хостес, то ли стажер — на нем униформа отеля. Хотя Чэн не заметил его среди обслуживающего персонала. Мальчик, ожидаемо, не рыжий, но обладает конвенционально красивыми чертами лица. Кудрявый. Похож на айдола. А еще больше — на шкуру, готовую отсосать за пачку наличных. Не впечатленный, Хэ Чэн переводит взгляд на Цю. Тот, помявшись и пожав плечами, вскидывает прозрачно-белые брови в немом вопросе: «Сойдет?». Чэн молчит. Еще один… какой болван. Откуда Би его откопал? Кивает. Тот немедленно подталкивает мальчика вперед. Мальчик кланяется. — Как тебя зовут? — Яо, господин. Цю спешит ретироваться. А Чэн понимает — ни при каких обстоятельствах, даже очень пьяным, трахать это подношение не в меру сердобольного (и, очевидно, перебравшего) гэгэ не будет. С другой стороны — может, друг прав? Когда в последний раз его постель грело обнаженное тело? Рефлексировать на этот счет нет ни желания, ни сил. Чэн идет на компромисс — он увлекает парнишку в закуток за туалетом. Высвобождает плечи из пиджака, опускается на кожаную тахту и кивает хастлеру, почтительно замершему напротив: — Покажи, что умеешь. Яо понятливо кивает. Щелкает пряжка. Чэн подпирает щеку кулаком, безучастно наблюдая за тем, как мальчик пытается ему поставить. Странная композиция. Справедливости ради, сосет он неплохо. Усердно. Вроде и техники знает… хотя до нее ему, конечно, далеко. Ноздри Чэна раздраженно подрагивают, раздуваясь — опять. Это выходит автоматически. Сравнивать любую… любого… с бывшей женой. К черту. Чэн метает испепеляющий взгляд на парня и, придержав за лоб, отстраняет от своих чресел. Запыхавшийся, тот прокашливается. Щелкает челюстью, вставляя ее на место. Хэ Чэна сцена неожиданно забавляет. Щелк! И расслабляет. — Устал? — Извините, господин, — сглатывает Яо, утирая покрасневший подбородок от натекших слюней. — Может, у вас есть особые пожелания? — бедолага. И умненький — раз не проронил ни единого обиженного комментария по поводу мужской силы своего клиента. Чэн протягивает ему салфетку. — Нет. Доделай, я отвлекся. Вдохнув, как в последний раз, мальчик возвращается к оральным ласкам. На этот раз все получается — член быстро наливается кровью, а Хэ отдается моменту — чистой физиологии. Запрокидывает голову, прикрыв глаза, скользит ладонью с кудрявых прядей на плечо. Выдыхает. Если представлять кого-то, то лучше заказанного в порыве… рыжего. Румянец на бледных скулах, приоткрытые мягкие губы, веснушки… Мираж. Брутальный и прозрачно-нежный. Чэн снова отстраняет Яо — за минуту до того, как кончить. Обхватывает ствол ладонью, изливается в несколько размеренных движений. Капля спермы попадает тому на щеку. Он спокойно отирает член о влажную салфетку. Встает, заправляет брюки и небрежно кидает мальчику пачку наличных. — Большое спасибо, господин, — глубоко кланяется Яо вслед, так и не отерев каплю с лица. Мрак. И что это было? Чэн закидывает пиджак на плечо и, выйдя на внутренний двор отеля, снова закуривает — на этот раз, сигарету. Не в полную силу, так — чтобы затупить ощущения, перебить странное послевкусие от ласк горе-проститутки. Для проформы: он заплатил мальчику не за минет, а за то, что тот его рассмешил. Надо бы заканчивать с этой привычкой… слушать Хуа Би. Наверное, Чэн слишком его любит, раз позволяет вертеть собой, как хочет. Би тоже его смешит — может, причина в этом? Причина, по которой Хэ Чэн скучает по наглому, самодовольному идиоту-диди. И думает об этом парне с побережья… Какая глупость. Разморенные алкоголем, мысли выдают что-то настолько же бессмысленно-мягкое, насколько бесформенно-мягким может быть разогретый пластилин. Он подходит к бассейну. Голубая подсветка делает воду похожей на мармелад. Пальмовые ветви, опутанные гирляндами, приветственно покачиваются над шезлонгами. Чэн садится на край одного из них. Расстегивает бабочку и пару верхних пуговиц на рубашке. Достает из пиджака кошелек, а из кошелька — блистер с таблетками. «Бронзовки». Легкий наркотик. Расслабляет и выветривает ненужные мысли. Чэн выдавливает на ладонь две капсулы, закидывает в горло и со вздохом падает на деревянную спинку — та натужно скрипит. Каким-то чудом лежак под ним не рассыпается. Хорошо. Из окон банкетного зала еще доносится музыка. Шелест пальм, легкое покачивание воды в резервуаре, утробное тиканье наручных часов убаюкивают. Мыслей нет. Есть стойкое ощущение, что чего-то не хватает. Чего же? Хотя какая разница… Чэн засыпает, опустив на живот руку с зажатым в ней телефоном — до очередного звонка.