шерсть

Хэ Чэн отправил запрос во все доступные инстанции. Су Сянцзан — своей бессменной секретарше — он поручил структурировать отчет по результатам. Ответы обещали предоставить в течение двух недель, поэтому вопрос Шэнь на время был отложен. Помимо выполнения своих внутрисемейных обязательств, Хэ Чэн занимался собственным делом. Хотя этот бизнес подарил ему отец, Чэн от и до, по праву, считал его своим. Все начиналось с небольшого порта, который принадлежал дедушке — почтенному Хэ Кагуну. Чэн вложился в компанию и постепенно расширил территорию стоянки и логистическую сетку. За четыре с половиной года он выкупил все восточное побережье; перезаключил акт кооперации с местным таможенным отделом, завез новое оборудование, обновил оснащение. Пусть это был не самый большой транспортный узел в Ханчжоуване, но отныне — возможно — один из самых ходовых. Высококлассный уровень обслуживания судов позволил увеличить трафик, а, следовательно, и товарооборот. Компания Чэна также брала на себя процедуры по растаможиванию поставок — что, в свою очередь, экономило время покупателю. Груз не простаивал месяцами в ожидании бюрократического урегулирования. Все проходило быстро. Скорость резолюции исчислялась не на дни, а на часы. Разумеется, услуга стоила недешево, однако и клиенты Чэна были не из простых. Помимо «своих» компания HE GONGSHI 贺公司 обслуживала таких крупных игроков на рынке, как BYD, JD, Xiaomi. Пакеты услуг не ограничивались срочностью (чем быстрее — тем дороже). Нет — разумеется, главным ее преимуществом был защищенный обход таможенного законодательства. Оружие, валюта, химикаты, медикаменты, алкоголь, табак, драгоценные камни и металлы, культурные артефакты — под крышей «HeG» можно было ввезти все. Или почти все. Прием некоторых грузов Чэн контролировал самостоятельно. В основном, не регистрируемых, контрабанду, реже — опасные. Остальные были поставлены на конвейер. Процесс был отлажен, как часы, механизм винтажных «Ролексов», которые достались ему от отца. Хэ Кан подарил Чэну на совершеннолетие — снял с руки, так же, как когда-то дед снял и надел на старшего сына. В этом ритуале было нечто фатальное. Он так и не решился спросить, стоит ли передать часы Хэ Тяню. Ведь право первородства принадлежало теперь — ему. А реликвия? Чэн обнимал ремешок из черного золота напряженными пальцами, тер и прижимал к запястью так крепко, что оставались следы. Отец не менял решений. Никогда. В вопросах бизнеса Чэн был столь же категоричен. Препараты группы А и Б через «HeG» поступали напрямую в клиники, где их реализацией не занимались. С осторожностью провозились акцизные товары и оружие — по запросу. Наркотики — никогда. И сколько же копий было сломано на ежегодных собраниях диаспоры… Сколько конфликтов вспыхивало на этот счет. Хэ Чэн был непреклонен. Дело было не в морали — в принципах. Свои стратегические наработки он охранял так же ревностно, как мог охранять и защищать собственное дитя. Его бизнес, его дело было его отдушиной. Чэн контролировал каждое устье своей сети, знал, куда и для чего поступает тот или иной отгруз. Пропустить наркоту — значит пропустить неконтролируемый сбыт, а потерять контроль в анамнезе — это потерять все. Конечно, можно пройти по краю раз, другой. Собрать маржу и сколотить еще один особняк на деньги сторчавшихся придурков из верхней прослойки среднего класса. Да и в клане хватало торчков… среди своих — тоже. Дядя Шен вот уже год не мог слезть с мета (и Чэн подозревал, недолог день, когда тот пересядет на что потяжелее). Тем не менее, эта гнилая золотая жила не прельщала его ни размерами гонорара, ни пассивными угрозами, ни даже попыткой надавить на семейную солидарность. По этой же причине диди сопротивлялся, отказываясь идти по стопам отца, в юриспруденцию. Для чего? Защищать «семью», даже если члены ее — ублюдки? И Чэн его понимал. Только, в отличие от Тяня-же, был реалистом. И четко различал, где его, а где — общее. Конечно, поделиться своим он был не прочь — Шэнь и Ду уже давно подписали с ним контракт — однако лезть в свое дело не позволял даже отцу. Кан не давил и не намекал на недовольство его пониженной лояльностью к нуждам ближнего своего. Но предупреждал — могут быть последствия. Вряд ли бы отец отделался одним предупреждением, останься Чэн его прямым наследником. Некогда железные тиски лаода ослабли, дав свободу. И пусть в их доме контроль был тесно завязан на прямых проявлениях любви, все же… в каком-то смысле, Чэн был рад, что с некоторых пор отец любит его меньше. Не то, что Тянь. А. Кажется, его вопли были слышны из самого Анахайма. В рот ебал он такую любовь! Ну, с отцом они похожи куда больше — темперамент, хватка, обаяние. Два искрящих кабеля без оплетки. В мать диди пошел лишь внешне, так что оставалось гадать, как эти двое еще не поубивали друг друга. Чэн периодически звонил Элейн — мачехе — чтобы узнать, как дела. На что получал неизменное: «Чудно! Тянь очень старается». Вне всякого сомнения, старалась только Элейн — Тянь терпеть ее не мог. — Непрошибаемая стерва, — цедил он сквозь зубы, обмениваясь впечатлениями — о ней и ее кулинарных изысках. Элейн была типичной леди-Кеннеди образца шестидесятых: пиджаки Шанель, рубашки поло, вишневые пироги-корзинки и застывшая на лице белоснежная улыбка из винтажных постеров с агитациями на тему традиционных ценностей. — Как только отец трахается с этой старухой? — справедливости ради, хоть Элейн и было чуть за сорок, выглядела женщина великолепно. Чэн не понимал этих претензий. Ему не составляло труда называть ее «мамой», пусть на «вы» — что сама Элейн ценила глубоко. И никогда не забывала привезти ему домашнюю выпечку в корзинке, укрытой умильным клетчатым полотенцем. Она не была щедра на ласку, как мама, но, будь так — разве бы это не разозлило Хэ Тяня еще больше? Вдовец-Кан не искал замену почившей супруге. А закидоны младшего брата, вероятно, не были направлены на мачеху. Чэн подозревал, что тут дело не в ней, а в матери, тоску и утрату по которой Тяню не позволили прожить нормально — так, как полагается ребенку в нежном возрасте. Но в какой семье не хватает сколов и шероховатостей? Чэн снова вскинул запястье. Зафиксировал время: полночь. Вдохнул влажный соленый воздух. Размял шею, оправил ремни кожаной портупеи. Хлопнул по карману, проверяя наличие сигаретной пачки. Цю и Хэнг¹ подтянулись с покура — тоже в борцовках и брюках-карго, но без оружия. Свое Хэ брал скорее по привычке, нежели необходимости. Небольшая группа спецов уже заняла позиции вдоль береговой линии. Охрана — подстраховка. Эта поставка была важна. На маленьком суденышке с неприметным позывным MK-9, напоминающим помесь буксира и рыболовной яхты, время от времени завозили образцы: материалы для военного снаряжения, экипировки, оружия. Тестовые модели, отправлять которые было бы долго по суше и дорого и муторно — по воздуху. «Подарочек» посылали свои, из минобороны. Разумеется — тайно. А Допинг (правильнее — Ду Пинг; это прозвище придумали армейские, на западный манер) забирал посылку утром, уже после того, как ее проводили через «серый» регистрационный лист. Та же процедура осмотра: проверка, распаковка — обязательные протокольные манипуляции. Чэн знал его еще со службы в армии. Хороший мужик. Помог Цю откосить от положенных ему двух лет до полугода. Хэ тоже пошел на плац, хотя нужды в армейской подготовке у него не было: каждое лето, с двенадцати до пятнадцати лет, он, ровно как и Тянь, и отец, проводил в военной академии. Там же, в армии, они познакомились с Хэнгом — молчаливым верзилой, который страдал дизартрией, редким нарушением речи. Он разговаривал на языке жестов, и подучил их с Цю. Конечно, за такой нелепый срок дуэт, ласково окрещенный командиром взвода «Сучьи Потроха», не вышел с гарнизона с офицерскими погонами, но, положа руку на сердце, Хэ Чэн мог признать: те полгода, проведенные в воинской части на Манчу, были самыми счастливыми. Он еще хранил фотографию, где они с Би и Люу, обнявшись за плечи, улыбались объективу камеры на фоне заброшенного стрельбища. По-армейски стриженные, загорелые, в камуфляжных майках на потное тело — той весной стояла аномальная жара — покусанные комарами и с облезшей кожей, они выглядели такими же аномально-жизнерадостными. Столько воспоминаний… По пальцам одной руки Чэн мог пересчитать людей, которым бы доверил свой тыл. Или жизнь. Двое сейчас стояли рядом. Наблюдали за тем, как причаливает судно. Темная вода, колыхаясь у борта, почти не отражала свет. Такими же темными, неспокойно-вязкими были предчувствия Хэ Чэна. Он не мог сказать, что и конкретно почему его беспокоит, но на всякий случай отдал приказ об укреплении береговой охраны. МК-9 пришвартовался у причала. Трое зашли на борт; поздоровались за руку с капитаном, оглядели привоз, сверили документы. Хэнг поднялся в рубку — помочь с заевшим клапаном. Цю, ткнувшись в накладную, опустился на корточки перед партией. Чэн закурил. Спешить было не нужно, однако беспокойство внутри росло. Он отошел от напарника, чтобы не дымить ему в затылок. Отмерил шагами расстояние от правого борта до носа, оглядел чистую палубу, встал над ящиком со сваленными в нее старыми спецовками. Уперся ступней в леерное ограждение. Хэ Чэн привык к хроническому предчувствию катастрофы, тревоге, мигающей у сознания так же, как мигают под угловыми пролетами служебных лестниц огни пожарной сигнализации — тихо, неприметно. Вот только это была другая. Тошнотворно-жгучая и интенсивная, пульсирующая, будто дискотечный строб. Раздраженно выпустив плотную струю дыма, Чэн обернулся на берег. В теневых провалах голого периметра дежурили свои. Чисто. По-будничному тихо покачивались воды ханчжоуваньского залива. Затушив окурок о перилла, он по привычке вскинул запястье. Прищурился, чуть наклонил голову вбок. Сапфировый корпус подслеповато бликовал в свете голубых прожекторов. Тик. Секундная стрелка, дернувшись, сдала назад. Чэн моргнул. В соленом воздухе, расталкивая вонь табачных смол, расцветал нежный запах миндаля. Хэ Чэн медленно обернулся. Время враз загустело, став тяжелым, как клейстер. В этом вареве, как в замедленной съемке, Цю шел ему на встречу, потрясая номенклатурным листом. Его губы двигались со скоростью улитки, смыкались и размыкались, растягивая звуки: — З-де-сь н-е с-хо-дит-с-я… Он видел все. Не зрением — кожей. И перед тем, как секундная стрелка ступила еще на шаг назад, Чэн дернулся. Тик! — С лодки все убрались бегом! — его голос сорвался в надсадный крик. Ноги, рефлексы понесли с реактивной скоростью. Чэн крепко схватил за руку растерявшегося на миг — только на миг! — Би, и проорал на бегу: — Хэ-энг! Тем же чувством он видел, как безмолвный громила, молниеносно сообразивший, в чем дело, схватил в охапку капитана и, метнувшись на мостик, спрыгнул в воду. Как миллисекунды на крохотном дисплее в блоке C4, замаскированным под спецовками, остановились на стройном ряду нулей. Как спецы в тени шарахнулись назад. Тик. Взлетела рубка. На короткий миг стало очень светло. Грохот, лязг — взрывная волна, одну за другой, выбивала доски у причала. Бегом, бегом, бегом! Адреналин жарил кровь до хрустящей ржавой корочки. Эксплозию заглушил нарастающий писк в ушах. Раскаленный воздух через раз сотрясали вибрационные залпы. Их повалило на пристань, прижало к бетонному настилу. Группируясь, Чэн словил яркое, отчетливое дежавю. Прокатился около метра, раздирая кожу в мясо. Запах химический гари, прогорклой соли и паленых волос забил поры. Он дал себе секунду на выдох. Тело крупно трясло. Но, преодолевая оцепенение, тут же вскочил на ноги. Цю осел недалеко, схватившись за плечо. Чэн кинулся к нему. Строго окрикнул: — Дышишь? Задело? — Нормально, — прохрипел Би, убирая ладонь от пульсирующего кровоподтека. Оскалился, сцедив сквозь проступившую испарину: — Синячок. — Зацепило — отломанная ламель влетела в плечо. Чэн обхватил его за шею, прощупывая пульс. Хлопнул по лицу, убедившись, что жизнь Цю вне опасности. Обернулся. Привстал, наблюдая за тем, как горит судно. И все, что на нем… Сердце колотилось, детонировало бешенной пульсацией в висках, под горлом. Груз не волновал. Он подбежал к водяной кромке, сбрасывая ботинки со ступней с криком: — Хэнг! Люу! — быстро подвернул обе штанины и зашел в воду. — Хээээээнг! — в кровоточащих глазах отражались отсветы пламени. В ушах шумело — Чэн уже не слышал топота ног позади, сигнала с диспетчерской, криков спешившей к ним береговой охраны. Из воды показалась голова. И рука — Хэнг вынырнул чуть с запада, на десять часов. Он прижимал к груди капитана. Его правый глаз заливала кровь. Чэн кинулся в воду, не обращая внимания на предупреждающие возгласы с периферии. Огромными гребками подплыл к потерпевшим, принял капитана из рук. Передал подплывшему на катере дежурному спасателю. Хэнга, с трудом державшегося на поверхности, подхватил сам. Уже на берегу он уложил друга на настил, отер кровь с лица. Щурясь сквозь мутное в ресницах и теряя сознание, Люу прохрипел: — Х-хэ… — кровь продолжала заливать лоб с открытой раны. Вновь отерев ее, Чэн коротко, но крепко приложился губами к макушке. Затем резко развернулся, сатанея: — Где медики, вашу мать?! Через несколько минут побережье заполнил вой сирены патрулей и машин скорой помощи.

***

В районном полицейском участке, куда их доставили для дачи показаний в менее нервозной обстановке, остался младший лейтенант. Опрос прошел быстро. Спецы и рядовые без промедления сорвались к месту происшествия. Опустошенный, Чэн сидел в приемной, глядя в потолок. Хэнга и капитана увезли на скорой. Цю без интереса наблюдал за тем, как сонная медсестра перевязывает компресс на его руке. Оставалось ждать отчет о первых результатах проделанной работы. Дежурный офицер позвонил начальнику отделения сразу, как только услышал фамилию Хэ. Предложил им кофе, но ни пить, ни есть, даже курить Чэн не хотел. Медсестра попыталась было обработать и его ссадины, но одного короткого взгляда хватило, чтобы она оставила его в покое. Желтая лампочка под потолком слабо гудела. На более ярко освещенных участках стены грелись златоглазки. Гудело у Хэ Чэна в голове. Мыслей не было. Подсасывал вакуум; из-за сковавшего тело напряжения тошнило. Чэн попытался сделать пару глубоких вздохов, чтобы расслабиться, но не мог — ребра болели. Чуть меньше, чем через четверть часа, к участку подъехала машина. Увидев ее, Цю выпрямился и с шепотом: «все, все» дал девушке знак свалить. Чэн повернул голову. Это была машина дяди. Кажется, этой ночью ему было предначертано оказаться в эпицентре взрыва. Сменив положение, Хэ сложил локти на коленях и опустил голову. Скрипнула тяжелая дверь. Застучали ботинки по сколам грязно-белого кафеля. Шен двигался тяжелой, неровной походкой. Шуршали полы его пальто, похмельно-сигаретное амбре шло следом и впереди. Проминаясь под этим сумрачным, черно-горьким духом, атмосфера вмиг наэлектризовалась. Дежурный сглотнул: — Добрый вечер, — поклонился он гостю. Хэ Шен не обратил внимания. Остановился напротив племянника. Протянул руку, чтобы бесцеремонно обхватить под челюстью. Поднял лицо на свет. Чэн не отвел взгляд. Выжженные хроническим гневом, безжизненные глаза дяди смотрели на него с ледяной решимостью из-под стекол оптических очков. Контакт длился не больше минуты, однако Чэну хватило, чтобы почувствовать тошноту сильнее. Дядю боялись. Все — включая сотрудников ГУВД, и спецов, и мелких чинуш. Он, наконец, разжал хватку и, поворачиваясь к офицеру, небрежно мазнул ладонью по напряженному плечу. Чэн выдохнул, смаргивая фото-отпечаток небритого подбородка, темных кругов под глазами и зрачков с разлитым в них инферно. — Начальник? — Шен говорил отрывисто и гортанно, отчего его речь напоминала лай. — Скоро будет, — мелко кивнул дежурный. — Кого направили? — Чжоу Исина и трех оперов. — Не пойдет, — Шен достал из заднего кармана футляр с таблетками. — Нужен Моро, — закинул две в рот. Прочистил горло, глотая стимулирующую дрянь, повел плечами. — Он за каким участком закреплен? Прозвучал скрип входной двери — явился начальник. И без того запыхавшийся, старлей побледнел, когда увидел Шена. Раскланялся: — Доброй ночи! Здравствуйте, господин! — Где Моро? — раздражаясь, перебил его посетитель. — Детектив? А он у Ланга… — Достань. Сейчас. Враз позабыв о потерпевших, Шен, офицер и лейтенант скрылись за дверями кабинета. Хэ Чэн не в первую секунду поймал себя на том, что не дышал и не шевелился, пока дядя стоял рядом. Странно. Он никогда не робел перед ним. Может, потому что помнил другим? Шен всегда был эксцентричным. Мать его не любила. И очень взаимно — еще будучи ребенком, Чэн улавливал эту жгучую, ненавистную вибрацию между ними. Помня о его выходках и о том, как дядя буйствовал, напиваясь, Чэн помнил и то, как отец усмирял его. Как сдавливал в тисках крепких рук, как успокаивал, как… Дверь кабинета начальника хлопнула, распахнувшись. — Домой, — гаркнул Хэ, даже не взглянув на племянника, которому отдал приказ. Дежурный и лейтенант спешно следовали за ним. Чэн встал с места. Переглянулся с Хуа Би. Друг выглядел получше — и, судя по всему, подлакал растворимого кофе, который ему оставила та молоденькая медсестра. — Я тупица, — отчеканил Чэн, когда двери полицейского участка захлопнулись. — А? — Цю, на которого присутствие старшего Хэ действовало скорее отупляюще, флегматично моргнул. Они двинулись следом, сбрасывая морок и подстывшую копоть. Уже на улице закурили. Би привалился к мигающему фонарному столбу. Собрав слюну и сукровицу, послал плевок далеко в сторону: — Понял, кто крыса? Смутная догадка, кольнувшая Чэна, была о другом — он качнул головой. Забытые воспоминания вдруг выстроились так же стройно, что нули на дисплее взрывчатки. Чэн вспомнил, как гневные крики Шена превращались в сухое, кашляющее рыдание. Как он обнимал отца за ноги, размазывая слезы о носки его ботинок. Как умолял остаться и как сторчался, когда Кан переехал в США. — К тебе или ко мне? — подал голос Цю, кроша в пальцах наполовину выкуренное «собрание» — ему эта марка не нравилась. — К тебе. — От него к больнице было ближе. Уже в дороге, устало свалив голову на локти, Чэн думал об Ахисте. Когда-то дома его ждали нагретая постель и раскрытые объятия жены. Как сладко было уткнуться в ее мягкую грудь, уснуть под ласковыми ладонями, блуждающими по затылку и шее. Она почесывала его короткими ногтями, и пахла тепло — специями, пряностями… Чэн не скучал. Тоска по поцелуям, ласкам и физической близости уже отболела, зарубцевалось. Огладив лицо, он поднял голову. Отогнал мысли о том, что все еще хочется — того же. Нежного, сокровенного, своего. Так остро. Сейчас. Чтобы обнять вот так — крепко-крепко, и забыть обо всем. Чэн откинул голову на спинку сиденья. Зажмурился, свел брови — ребра заломило сильнее. Тихо. Цю протянул ему рабочую мобилу. Он приоткрыл глаз. И непроизвольно вытянулся по струнке. Звонил отец.