шерсть

Паззл складывался заново. Месиво из примитивных точек и фигур собиралось в более сложный, цельный узор, хотя головоломка не выглядела решенной и на четверть, но разве Чэн мог себя винить? Дети Шена, его кузен и кузина — Син и Джи-Джи — росли у него на глазах. Чэн знал их, знал дядину жену — суетливую, немного чудаковатую Джен. Она была охотницей за талантами из светской тусовки, а потому дымила, как паровоз, и говорила, не закрывая рта. Не то, чтобы это было важно сейчас… но родители, принимая в гости чету дяди стабильно аккумулировали силы, готовясь к ее трескотне. Как Чэн помнит, мамины улыбки из искренних под конец всегда превращались в вымученные, а после их посиделок она терла виски и пила таблетки от головной боли. В детском и подростковом сознании Чэна отпечаталась предельно простая мысль: если мама и папа не могут потерпеть Хэ Джен более трех часов… а дядя Шен терпит ее все время… значит, это любовь. Тут без вариантов. Святая простота. Пересматривая и перекраивая оставленный за спиной пейзаж, Чэн понимал, что не готов зарываться во все тонкости внутрисемейных отношений. И никогда не был готов. Чужие эмоции и чувства представляли собой многоцветный, неподъемный монолит, взаимодействие с которым отнимало слишком много внутренних ресурсов. По этой же причине он был привязан к отцу намного сильнее, чем к матери. Хэ Кан был легок, прост и понятен. Да, суров. Но стабилен. И им не нужны были слова, чтобы почувствовать, увидеть друг друга. Во всяком случае, так казалось Чэну. И по сей день. Он даже не мог злиться на отца за то, что тот отнял у него наследие, статус, смысл жизни — то, к чему готовил с детства. Потому что понимал его. Хотя, возможно… совсем капельку обижался. Но мамы, что, как Луна, видела его изнутри и лезла в душу, обнаруживала его (к его же злости и ощущению непрошенного, липкого присутствия) больше не было рядом. То есть — её не было вообще. Не теперь. И некому больше было подсветить эту глыбу изнутри. Ну, и что? Может, оно и к лучшему… Чэн так думал — научился думать. Однако в такие моменты — когда отец звонил без предупреждения, а он был выпит, напуган и обнажен, как голый нерв, возникало ощущение абсолютной внутренней беспомощности. Чувство, что хочется схватить маму за руку и сжать. Что он не один внутри, и что его не затопит темная вода; что не поднимутся ярость, раздражение, тоска — и не сметут его, не выльются из глазниц, рта и ушей вязкой, отравленной смолой… Чэн вытянулся по струнке. По-солдатски. Не взирая на боль, сделал глубокий вдох; прижал блуждающий под подвздошной мышцей нерв. Прижал опаленное хроническим огорчением сердце. Выдохнул. Принял вызов. Поднес телефон к уху: мобилизованный и готовый ко всему, несмотря на мелко подрагивающую, содранную до мяса, ладонь. — Привет, — Кан звучал бодрячком — и по голосу можно было узнать улыбку. Как всегда. Не угадаешь, в каком он настроении — не по телефону. — Ну, как ты, сынок? — Привет, — вышло хрипло. — Нормально. — Шен мне звонил, я в курсе. Ну и история! Чэн сглотнул. — Он сказал тебе про взрыв? — Нет. Шен сказал мне, что ты жив, — отец кашлянул. Или прочистил горло. — Занятно: и мне, и ему пришли одинаковые сообщения с фото. Анонимно. Кто-то с соседнего больверка заснял, как ты входишь на лодку, а затем — взрыв. Фото дерьмового качества, но достаточно правдоподобные. С подписью: «Чэн мертв». Представляешь? — Кан зашелся в надсадном, каркающем смехе, похожим на кашель. Чэн слушал его напряженно. Вообще-то, водилась за отцом одна дряная привычка — смеяться над смертью. — А ты, значит, живой? — Чэн не переставал слышать улыбку. Не зная отца, подумал бы, что истеричную. Голос Кана хрипел. Вряд ли виной тому были фото — сигары, может? Или простуда? — Какой молодец! — Ага, — Чэн не замечал, как окончательно выпадает в прострацию. — Спасибо… — Шен сообщил — ты цел. Руки-ноги на месте. Держишься? — Угу. — Прекрасно, — веселый тон отца быстро сменился на деловой. — Как бы ни обстояло дело, в твоем полку появилась крыса. Ее цель — не ты. Это провокация. Есть идеи, кто устроил диверсию? Чэн медленно покачал головой. Через несколько секунд, спохватившись, ответил в динамик: — Нет. Будем искать. — Хорошо. Шен поможет, — там, за океаном, слышались помехи, похожие на звук отдираемой липучки. — В любом случае, я не намерен оставлять это без внимания, — а еще — голоса на фоне, слишком тихие, чтобы разобрать. Чэн слышал, как отец вздыхает, как отвечает кому-то, зажав динамик ладонью. Как возвращается к разговору, недовольно цокнув языком. — Хотя прилететь сейчас не получится. — Ты… планируешь? — надежда и ужас слабо, едва стрекая в обнаженный нерв, взвились в высушенном досуха эмоциональном резервуаре. Чэн потер над ноющим ребром, — почему не сейчас? — прозвучало не как претензия — он надеялся. Молчание. — Элейн в больнице, — наконец, неохотно признался Кан. — Что?! — стрекануло сильнее. Чэн сжал телефон крепче, до побелевших костяшек. — Почему? — А… видишь ли, — он снова прочистил горло. — Я был не один, когда пришло сообщение. Элейн сидела рядом… начищала свой револьвер. — Голоса на той стороне трубки смешались с посторонними звуками — лязганьем, бряцаньем. Чэн прислушался — так отец в госпитале? — Ну, ты знаешь, в это время мы пьем чай. Стало плохо с сердцем… хе-хе, бедняжка, — он снова зашелся в каркающем смехе-кашле. — Отец! — Чэн осекся. — Как она? — В порядке, не переживай, — снисходительно. — Пусть отлежится. Нам ни к чему поднимать лишний шум. Тянь не знает. А ты держи рот на замке. И больше не расстраивай маму. На связи. Чэн еще прижимал к уху мобильный, когда за быстрыми гудками в трубку забилась тишина. Моргнул два раза. Опустил ладонь заторможено. Снова потер над ушибом, чуть выше, у сердца, откинулся на спинку кресла и попробовал восстановить дыхание — так, чтобы не потревожить ребра. За двенадцать часовых поясов от погруженного в ночь Ханчжоу, в резиденции господина Хэ вовсю кипела работа высококвалифицированного медперсонала. Кан — вслед за Чэном — откинулся на подушки, позволяя терапевту, наконец, приладить эти чертовы электроды. Элейн отобрала у супруга телефон и ожесточенно сузила голубые, как лед, глаза: — Брехун. Она сидела у постели: собранная, готовая в любой момент сорваться с места, чтобы принести, подать, узнать, позвонить. Кан невесело усмехнулся, сморщив влажный от испарины лоб. Развел руками: — Старею. Клак! Вновь запищал подключенный к розетке кардиомонитор. Медбрат обработал уколотое плечо. Элейн покачала головой. Перехватила его ладонь: — Ты просто перенервничал, — сжала. — Не хватало еще потерять сына. — Он молодец, — оскалился Кан, — мой мальчик. Что же ему так не везет… — Врач деликатно попросил не напрягаться. — Ой, я в порядке! — Кан помахал в воздухе свободной ладонью. — Прокапаюсь и буду, как огурчик. — В отпуск бы тебе, — строго заметила Элейн. — Актер без Оскара. — Позже, — уверенный голос Кана сорвался в сип. — Пфу… сейчас главное замести следы. Она погладила зажатые в ладони костяшки. Спросила: — Почему не сказал Шену, в каком состоянии находишься? — Что? — Хэ поперхнулся хохотком. — Шену?! Я — псих? — смутившись, Элейн отвела глаза. — С ума сошла? Потому что он — точно, — Кан присвистнул, покрутив пальцем у виска. Его тон посерьезнел: — Кто-то раскачивает нашу лодку. А я, поверь, последний, кто будет помогать им дестабилизировать обстановку. — Еще хриплый от слабости, голос Хэ легко высек металл: — Никто не должен знать. Нам ни к чему лишние нервы. — Никто? Даже… — Отец? — Элейн вздрогнула. Обернулась — на пороге в спальню, чуть запыхавшись после конной прогулки, стоял Хэ Тянь. Отросшие хвосты были беспорядочно раскиданы по шее, оттеняя мягкий калифорнийский загар — кажется, последние несколько минут он бежал. Кан аккуратно высвободил свою руку из руки жены. — Что происходит? — нахмурившись, он сделал шаг вперед. Оглядел собравшихся. Остановил взгляд на Кане, опустил лоб. Нахмурился еще сильнее. Дернув уголком рта, Кан смиренно погрузил плечи в подоткнутые под спину подушки: — М-да. Посмотри, сынок, до чего ты меня доводишь. Бросив быстрый взгляд на мужа, Элейн свела брови к переносице. — Что за дети нынче, право, — скорбно кашлянула она в кулак. — Отец? — все глубже серьезнел Тянь. — Тебе плохо? Безмолвные эскулапы встревать в разговор не спешили. Кан и мачеха вновь переглянулись — тоже молча. Атмосфера стояла… странная. Чувствуя подвох, молодой шаое переминулся с ноги на ногу. — Из-за меня? — пробормотал он, вконец обескураженный. Конечно, трения между ним и отцом не прекращались… ровно как и с Элейн. Но чтобы до приступа? Криза? Нервного срыва? Хэ Кан выглядел плохо. Или так только казалось? Тянь было сделал еще шаг, но Хэ вдруг легко приподнялся на подушках — чем вызвал молчаливый сердечный приступ у уже стоящего в стороне терапевта. Тянь бы заметил его глаза, если бы отцовский голос, до того хриплый, не загрохотал металлом: — Спятил?! — злая веселость прорезалась так же легко, как он сорвал с себя электроды. — За кого ты принимаешь меня, щенок? — веселость исчезла — осталась свирепость. Привычная — не больная. — У меня плановый осмотр. Как смеешь ты врываться в мою комнату без разрешения? — сидящая на стуле Элейн моргала и вздрагивала от каждого гремящего раската — вздрагивали и молчали врачи. — Так я же… — опешил было Тянь, но и сам вздрогнул, когда отец, вскинув руку в сторону двери, заорал — страшно, беспощадно: — Вон отсюда! Словно ошпаренный кипятком, Тянь бросился в коридор. — Да пошел ты! — разъяренно огрызнулся он из-за плеча, — мне нет до тебя дела! — Ха-а, — Элейн устало откинулась на спинку стула. Устремившаяся к господину бригада медиков вновь прилаживала электроды, измеряла давление и буквально умоляла, как было велено по уставу — шепотом, не напрягаться больше. — Дурдом… — Дорогая, — сжав зубы, осведомился Кан громко — очевидно, наплевав на причитания докторов. — А тебе не пора к косметологу? — его дыхание участилось, на лбу опять проступила испарина. Элейн уставилась на мужа напряженно. Раскрыла было губы в изумленном вопросе: «какой еще, к черту, косметолог?», но Кан, преодолевая головокружение, склонил голову на бок, намекая, что младший еще может подслушивать за порогом. Сжав покоящиеся на коленях кулаки, она сглотнула. Набрала в грудь побольше воздуха. Кивнула: — Правда, время. Заболтал ты меня! — Элейн нарочито громко шлепнула его по плечу тыльной стороной ладони. Развернулась на табуретке, пряча вставшие на глазах слезы. Оправилась. С ровной осанкой и уверенной походкой от бедра направилась в коридор. Цок, цок — стук каблуков почти перебивал писк устройства, отмеряющего частоту пульса. Железная леди не должна показывать слабости. Ожидаемо, за дверью никого не оказалось.

***

В закромах у Цю не нашлось ничего питательнее Джин-рамена. В их распоряжении была целая коробка сине-желтых бичпакетов, однако оба были настолько обессилены, что не утрудили себя лишней возней у плиты. Даже заваривать не стали — съели так, в сухомятку, присыпав лапшу специей из пакетиков. Глютомат и «е»-шки для завершения «е»-банутого дня — идеально. Цю достал сливовую водку. — Смерть желудку! — он налил и боссу, но Чэн отказался пить. — Ты из-за меня чуть не умер сегодня, — бесцветно резюмировал он. Так, для проформы. «Между прочим, ты чуть не умер. Ха-ха?» Отец бы пожал плечами. Ну, умер бы и умер — чего бубнить-то? Отец… Вылакав початую бутылку до дна, Цю полыхнул на него порозовевшими скулами: — Ты взрыв устроил? Пустые пакетики из-под лапши полетели в мусорку. — Нет. — Значит, не из-за тебя, — уходя, он хлопнул Чэна по плечу. — Хэнгу эту хуйню не втирай только — обидится. Еще как обидится. Чэн поцокал соленым языком — а как иначе? Ладно, Би. Он сам ввязался в это дерьмо: еще со старшей школы знал, куда идет и за кем. Хэнг? Люу-сюн отличный парень. Чэн бы и не подумал втягивать его в водоворот своих семейных неприятностей. Ну, и приятностей засим. То есть, да — он подкидывал другу непыльную работенку. И только. Дерьмо. Шумно выдохнув и уронив голову между колен, Чэн растер виски. Тело вибрировало напряжением. Саднила содранная кожа, ныли ребра, волновалась усталость. В голове гудело. Мысли, расщепленные в беспорядочный белый шум, обжигали измученный эфир. Кто предатель? Все, кто знал о поставке, были чисты и перепроверены раз по сто. Места, где могла возникнуть утечка информации, легко проинспектировать. И что-то подсказывало Чэну, ответа он не найдет. Думать об этом сейчас было бесполезно. Не конструктивно. Стоило последовать примеру друга — завалиться спать. Утро вечера мудренее. Только вот… Отцовский звонок разбередил. Окончательно. Перенапряжение достигло своего пика — Чэн не мог успокоиться. Ходил из угла в угол. Интоксикация от стресса и усталости била по мозгам, плавя пространство вокруг, словно жар от взрыва. Можно было закинуться успокоительным. Не «бронзовкой» — с собой не было, снотворным. Но тогда он будет вареным завтра. То есть, сегодня. Курить не хотелось — горло драло. В душ? Цю оставил в ванной свои грязные шмотки. Даже скомканные трусы в стиралку не закинул, бросил лежать поверх кучи-малы. Чэн разделся и подобрал перемешанный ком из их общих вещей, пихнул в барабан. Обмылся, как мог. Сукровицу на открытых участках мяса пекло. Было бы в охотку залезть в ванную целиком. В горячую. Чтобы чистая вода обняла и прогрела изнутри, смысла грязь, растворила внутренний холод. Вязко-отравленную смолу. Но было — нельзя. Хотя бы пока на мокро-обнаженной плоти не появится пленка. Что еще? Чэн без энтузиазма чистил зубы пальцем — запасной щетки у Би на этой хате не было. Секс. Вариант. Если не добьет, так вырубит. Сенсорный перегруз… эмоциональный. Разрядка или дополнительные нервы? Может, будь он, как Би, потрахивал бы себе элитных проституток и не парился. Или обзавелся бы постоянным половым партнером. Пфу. Чэн сплюнул пену. Как ни посмотри, морока. И даже не потому, что опасно — выстраивать новые связи, печься о ком-то, над кем нет 100% контроля, привязываться. Просто… Закутавшись в найденную в загашнике простынь, он развалился на балконном стуле с сигаретной пачкой в руке. Тяжело найти партнера, совпадающего с тобой по сексуальному темпераменту. Чэн прижал открытое «собрание» к подпекшимся ноздрям. Вспомнил эскортницу, с которой уединялся на круизном лайнере прошлым летом. Девчонка была, что надо. Кровь с молоком: крепкая, загорелая, фигуристая, она прыгала на его члене, кажется, не меньше часа. И под конец выглядела так же, как Ахиста, умотанная до седьмого пота и состояния растянутой половой тряпки. «Чертов ублюдок, когда же ты кончишь?», — отражалось в ее глазах безмолвным ужасом. В общем, Чэну было нужно нечасто. Но, если поднималось, то стояло… долго. И трахался он так же, как делал все остальное — основательно. С тем мальчишкой в отеле получилось странно и спонтанно — не бурно, но исключение лишь подтверждает правило. Ту девочку он все же рассчитал. Не кончил, да, но разве же она виновата? Мучить бывшую жену удавалось к хотя бы обоюдному удовольствию. И легально. А так, по всему выходила хрень. Главное было сейчас не вырубиться вот так. Чэн поднялся с места. Доковылял до матраца, на одной половине которого уже дрых Цю. — Спокойной ночи, — на всякий пробормотал он. Завалился на другой конец, кутаясь в добытую простынь гусеницей. — А поцелуй на ночь? — прошелестели ему в ответ. Кажется, разбередило и Хуа Би. Спал одним глазком. Армейская привычка. Так всегда — на нервяке. — Ты очень хорошенький, но я не буду тебя ебать, — проскрипел Чэн, не размыкая глаз. До него только сейчас дошло — свалить одежду он свалил, а стирку — не запустил. — Да б… — Сам решил не ебать и сам расстроился? — буркнул Цю, не двигаясь и почти не размыкая губ. — Да ладно. Формально, мы уже спим вместе. — Машинку запусти, — говорить хотелось все меньше — слова путались, тянулись бесформенным желе. — Какую машинку? — храпнул Цю. Тишина. Храп, помножившись, стал громче. Пауза затянулась, но Чэн, с трудом вынырнув из короткого забытия, все же уточнил: — Стиральную.