***
Видимо решив, что такому дохлячку, как я, стоит держать поближе к спасительному воздуху, Паякан более избегает глубоких погружений. Вместо этого тулкун набирает скорость, скользя у самой поверхности так, что можно поднять руку и запросто разрезать ладонью словно сделанную из стекла стену, чем мы с Ло’аком, собственно, и занимаемся. Правда, юноше приходится прекратить эту забаву после того, как я чуть не соскальзываю с ласта Паякана, разогнавшегося подобно пуле. Его рука крепко держит меня за талию, служа самым надёжным ремнём безопасности, и я невольно восхищаюсь тем, что Ло’ак безо всякого труда может удержаться за плавник одной рукой. Даже когда тулкун, поняв свою оплошность, слегка замедляется, рука с моей талии не исчезает, а наоборот подтягивает ближе к поджатому телу своего владельца. Паякан что-то мурлычет и, впервые за долгое время, моего словарного запаса оказывается недостаточно, чтобы его понять. Зато Ло’ак понимает своего духовного брата прекрасно, если судить склонённой на бок голове и промелькнувшему оскалу. Мамочки, я уже и забыла, какой он горячий, когда обнажает клыки! Хорошо хоть вода достаточно прохладная, чтобы остудить мой пыл, иначе бы нам троим пришлось искупаться в горячих источниках. Вряд ли бы такая смена температуры пришлась по душе Паякану. Ло’ак неожиданно наклоняется ко мне, потираясь носом о висок, а после оставляет на нём смазанный поцелуй. Я удивлённо кошусь на младшего сына вождя, после чего киваю на Паякана, напоминая, что мы здесь не одни. В ответ юноша подмигивает и весьма недвусмысленно смотрит на мои губы, пока пальцы поглаживают талию. Я хмыкаю, хотя в воде этого звука и не слышно, после чего прикрываю глаза и сама тянусь к Ло’аку. Под водой я ещё не целовалась, но ведь в этой жизни нужно попробовать всё, не так ли?***
— Рани… — М-м-м? — Нам пора возвращаться. Девушка недовольно мычит, не желая покидать тёплое местечко под боком у Ло’ака. Почти полдня они потратили на игры с Паяканом, окончательно вымотавшись только к вечеру, когда солнце начало медленно катиться за горизонт. Пришлось нехотя попрощаться с тулкуном, у которого, вдобавок ко всему, пришло время кормёжки, но даже после того, как спина Паякана скрылась под толщей воды, они не спешили уходить. Хайрани с Ло’аком считали эту малюсенькую полоску песка только своим местом, тайным мирком, в который для других путь был закрыт, в том числе и для других Салли. Впрочем, из всех них только Кири да малышка Тук время от времени изъявляли желание увидеться с Паяканом, в остальном же этот маленький кусочек побережья, который с натяжкой можно было назвать пляжем, безраздельно принадлежал им. — Рани, если мы не вернёмся к тому времени, как обещали, наши отцы с нас шкуру сдерут. При этом, сдаётся мне, Карнук с большим удовольствием и к моей экзекуции присоединится. — Что такое экза…экзуааааа… Хайрани громко зевает прямо в плечо Ло’аку и потягивается, из-за чего топ на её груди слегка задирается. Юноше приходится приложить небывалые усилия, чтобы заставить себя отвести взгляд от обнажившегося участка кожи, а заодно — сдержать возбуждение, начинающее скапливаться внизу живота. Они лежали так в обнимку уже час, за который изрядно утомившаяся Хайрани успела задремать. Предвидя такой исход, Ло’ак предусмотрительно захватил с собой покрывало, чтобы мелкие песчинки не врезались в кожу или — что было гораздо хуже, — не попали под набедренную повязку. У самого юноши сна не было ни в одном глазу. Подложив правую руку под голову, а левой ласково поглаживая Хайрани по талии, Ло’ак думал. О чём? Много о чём, на самом деле. Порой ему до сих пор не верилось, что война закончилась, что люди — за исключением тех, кто все эти годы сражался на стороне На’ви, — отбыли в свой умирающий мир, теперь уж точно раз и навсегда. И не будет больше бессмысленных разрушений и жертв, не придётся постоянно ждать внезапной атаки и просыпаться с мыслью, что этот день вполне может стать последним. Размышлял Ло’ак и о своей жизни в клане Меткайина, о том, как впервые неудачно попробовал установить связь с илу, как учился правильно дышать, дабы надолго задерживать дыхание под водой, как встретился с Паяканом и — с, безусловно, куда меньшим удовольствием, — угодил в плен к Куоритчу и его отбитым воякам. И почти в каждом его воспоминании присутствовала она. Та, кто первой потянулась к нему, кто всё это время мягко направляла. Единственная, кто смогла увидеть в нём не чужака или фрика с примесью людской крови, постоянно позорящим собственного отца, а нечто большее. Нередко Ло’ак сравнивал двух девушек, проникших в его сердце, и, хотя после каждого раза чувствовал себя отвратительно — словно бы оценивал товар, а не живых На’ви, — поделать ничего не мог, ибо мысли сами настойчиво проникали в сознание, вырисовывая в голове два портрета, два образа. Её волосы вились почти до самой талии, оставляя несколько кудрей свободно ниспадать на плечи. Волосы Хайрани, подобно остальным женщинам в племени, заплетены в тугие косички, разве что выбриты по вискам, как когда-то у самого Ло’ака. Она всегда пахла лёгким морским бризом и водяными лилиями, которые любила носить за ушком. Хайрани же несёт с собой аромат леса, свежих фруктов и жаренного мяса — непередаваемый запах дома, по которому юноша, что бы не говорил, успел сильно соскучиться за три месяца, проведённые в Меткайине. Она — само олицетворение слова «лёгкость», ласковая, нежная и воздушная, словно фея из Земных сказок. Характер Хайрани больше похож на его собственный: смелая, игривая, порой дерзкая и упрямая до безобразия. Вдобавок честная. И преданная. И такая очаровательная, когда смущается. А ещё Хайрани была рядом и — Ло’ак искренне на это надеялся, — не собиралась исчезать из его жизни. В противном случае было бы больно. Очень. Возможно, даже больнее, чем в прошлый раз. — Это значит, что мне в лучшем случае надерут задницу, а в худшем — оторвут косу, — юноша приподнимается на локте, заглядывая в лицо недовольно скривившейся Хайрани. — Как сама видишь, приятного мало, поэтому давай-ка поторопимся. Я предупрежу папу, что мы вылетаем. Говоря на чистоту, Ло’аку и самому не очень-то хочется покидать их излюбленное место, а, если уж быть совсем откровенным — выпускать из объятий одну конкретную На’ви, которая, вопреки его просьбам, только прильнула ближе, но отца лишний раз злить не хотелось (особенно после той выходки с вызовом духа, когда вождь не слабо так отчитал их с братом за нарушение режима), а потому он, без особого энтузиазма, садится, вынуждая Хайрани убрать перекинутую через его торс руку, и уже готовится связаться с пунктуальным родителем через закреплённую на шее рацию, когда внезапно слышит это: — Не уходи. Ло’ак медленно оборачивается, а пальцы его неподвижно замирают в сантиметре от рации. — Не уходи, — повторяет Рани и тут же прикусывает губу, словно сама не верит, что только что сказала. Но глаз не отводит, и в их глубине юноша читает всё, что ощущает сам, и то, в чём он пока не нашёл мужественности признаться. Хвост мечется из стороны в сторону, а сердце колотится как одержимое, стоит девушке перевернуться на спину, открывая взору Ло’ака всю себя. Разумеется, он и до этого имел возможность рассмотреть её тело вдоль и поперёк, изучить его как следует — и, с недавних пор, не только взглядом, но сейчас… Сейчас всё по-другому. Хайрани скользит кончиками пальцев правой руки по животу, выпирающим рёбрам, аккуратным полушариям грудей, задерживаясь на них на несколько секунд, после чего движется вверх, останавливаясь на шее — там, где ещё недавно красовался укус, оставленный Ло’аком в их последнюю близкую встречу. Левая рука напряжённо сжимает покрывало, но больше Хайрани ничего не говорит, и юноша понимает — ему дают выбор. Они вместе могут либо чинно следовать правилам и прибыть домой до того, как солнце окончательно скроется за горизонтом, либо нарушить все запреты и преступить черту, чего оба желали уже давно. У Ло’ака уходит меньше минуты на то, чтобы принять решение, после чего пальцы нащупывают кнопку передатчика. На мгновение лицо Рани вспыхивает разочарованием, которое она тут же пытается тщетно скрыть, приподнимаясь вслед за юношей. И изумлённо замирает, будучи остановленной рукой Ло’ака, мягко, но настойчиво сжимающей её колено. — Ло’ак? — раздаётся знакомый женский голос из динамика и надбровные дуги Хайрани удивлённо ползут вверх. Разве он не собирался связаться с Джейком? — Сынок, всё в порядке? — Да, мама, всё хорошо. Всё просто прекрасно, — Ло’ак произносит эти слова, глядя прямо на девушку, чья грудная клетка ходит ходуном, а кожа под пальцами стремительно покрывается мурашками. — Мам, тут такое дело: отец потребовал вернуться к определённому сроку, но возникли непредвиденные обстоятельства и, думаю, мне придётся задержаться на часок. Или на два. — Что-то случилось? — кажется, Нейтири встревожена не на шутку, впрочем, винить её за это никак нельзя: за всё время войны женщине пришлось так много бояться за жизнь своих родных, что от этого страха просто так не избавишься. — Ты поранился? Что-то с твоим икраном? Нарвался на хищника? — Нуууу… не совсем. Хайрани обречённо закрывает лицо руками, чувствуя, как горят щёки. Да она сейчас просто помрёт от смущения! — Я сообщу твоему отцу! — теперь голос Нейтири звучит твёрдо, а внутри Ло’ака какое-то мелкое существо пищит от отчаяния. Нет-нет-нет, только не это! — Он хотел встретиться с Карнуком и должен скоро вернуться, и по его возращению мы сразу же… — Так, мама, стоп. Удивительно, но женщина действительно замолкает. Всё-таки, как отмечает Хайрани, Ло’ак может звучать стойко и непреклонно, когда захочет. «Наверняка научился этому у отца», — проносится мысль в голове девушки, а заодно она понимает, что от подобного тона, не терпящего возражений, у неё между ног разливается знакомое тепло. О, Эйва, неужели её теперь заводят даже разговоры Ло’ака с родной матерью?! Ниже пасть уже нельзя. — Не надо зря срывать папу, и тебе тоже не надо никуда спешить. Просто… просто можешь сказать ему, что мы слегка задержимся, и пусть он передаст Карнуку… Нейтири перебивает сына: — Карнуку? Зачем тебе… Постой. Ты там не один, верно? — Да. — С Хайрани? — Да. Зрачки девушки расширяются от ужаса. Что он, чёрт возьми, творит? Заявляет не кому-нибудь (хотя Хайрани предпочла бы, чтобы он вообще держал рот на замке), а собственной матери, что они зачем-то хотят подольше побыть вдвоём наедине, да ещё и просит прикрыть перед отцом. Нейтири далеко не глупа, с лёгкостью сложит два и два, и как после такого с ней общаться? А как быть с Джейком? А с отцом? Неужто Ло’ак серьёзно думает, что такая честная и прямолинейная женщина, как его мать, начнёт юлить и обманывать не только своего мужа, но и одного из самых уважаемых воинов в племени? «Это конец», — сокрушённо думает Хайрани, слушая звенящую тишину. И как ей смотреть в глаза Нейтири после этого? Великая Мать, Великая Мать, Великая Мать, ну кто дёргал её за язык! — Я поняла тебя, Ло’ак, — голос Нейтири действительно звучит понимающе и — девушка надеется, что ей просто послышалось, — как будто бы с примесью гордости. — Не о чём не волнуйся, отца я возьму на себя, как и Карнука. Только пожалуйста, возвратитесь к утру. Если Хайрани и раньше казалась удивлённой, то теперь её глаза готовы вылезти из орбит. — Спасибо, мама. Конец связи. Вот и всё. Теперь они действительно остались одни. Им никто не помешает, Паякан давно уплыл, их икраны парят где-то не слишком далеко, готовые явиться по первому зову, но всё-таки на достаточном расстоянии, чтобы не стать невольными свидетелями близости духовных сестры и брата. Наступает момент истины и Хайрани, вопреки здравому смыслу, смущается. Из её груди вырывается нервный смешок. Ло’ак озадаченно склоняет голову набок. — Почему смеёшься? В самом деле, это не та реакция, на которую он рассчитывал. Может, он сделал что-то не так? Ещё не приступил к делу, а уже напортачил? Хреново, если так. — Ты хоть понимаешь, что фактически прямым текстом сказал Нейтири о том, что мы собираемся переспать? У Ло’ака на мгновение перехватывает дыхание. Не от осознания того, что он в самом деле фактически посвятил мать в интимные подробности своей личной жизни, нет, — в том, что она не подведёт, юноша был уверен на сто процентов, — но от вида Рани перед ним. Смущённой, открытой, с этим очаровательным румянцем на щеках, растерянной, но с решительным блеском в глазах, сияющих ярче всех звёзд. Такой она была только с ним, и Ло’ак даже не мог, не хотел представлять её в объятиях кого-то другого. — Это не имеет значения, — рука Ло’ака, до этого покоившаяся на её коленке, скользит выше, невесомо проходится по внутренней стороне бедра, вызвав в теле Хайрани знакомую и до закушенных губ приятную дрожь. — Сейчас здесь только мы. Ты и я. Пальцы натыкаются на знакомый узелок на повязке, теребят его и тот, на удивление, легко поддаётся. Юноша поднимает на Хайрани затуманенный взгляд. — Ты предполагала такой расклад… — Ло’ак, — она перехватывает его руку, заставляя чуть нагнуться вперёд, и ведёт выше, пока ладонь не накрывает ложбинку между грудями. — Хватит. Просто иди ко мне. Юноша слушается беспрекословно. Жар его кожи ощущался даже без прикосновений, но теперь, стоит Ло’аку нависнуть сверху, устраиваясь между её ног, как Хайрани кажется, что она пылает, сгорает в жгучем пламени страсти, что накрывает её с головой. Всё, что было между ними до этого — торопливые поцелуи, касания, жаркие взгляды и прикосновения, из-за который то и дело приходилось глушить громкие стоны, — не более чем прелюдия к этому моменту. Хайрани хочет его. Это желание появилось у неё давно, ещё когда неугомонные гормоны только начали шалить, но хотеть кого-то из-за пресловутой стадии подростка, когда потереться о дерево достаточно, чтобы возбудиться, и хотеть конкретного На’ви, без оглядки на окружающих — совсем другое. Да, было время, когда она представляла себя с другими парнями, но сейчас, чувствуя пальцы Ло’ака, скользящие по её бедру вниз, к самой чувствительной точке, его губы, безостановочно терзающие всё, до чего могут дотянуться, Хайрани не понимает как могла и помыслить о том, что его кто-то может заменить. Она обхватывает юношу за шею, притягивая ближе, понукает полностью лечь на себя, не боясь обжечься. Да и чего бояться, когда её душа уже полыхает огнём похлеще, чем их родные леса во время атаки Небесных Людей? Уста Ло’ака полные, мягкие, покрытые мелкими трещинками, потому как есть у него эта отвратительная по мнению большинства привычка — жевать губы в моменты тревоги или просто, когда захочется. Для Хайрани в Ло’аке нет ничего отвратительного, и даже его искусанные губы кажутся ей в сто крат милее и желанней от того, что она может провести по ним языком, смягчая боль в потревоженных ранках, зная, что потом юноша с удовольствием предоставит ей возможность оставить новые. Ло’ак тоже испытывает слабость к её губам, самозабвенно отвечая на настойчивые поцелуи Хайрани, пока одним движением стягивает и отбрасывает в сторону ставшей лишней набедренную повязку. А потом, подумав секунду, отстраняется, смерив вожделенным взглядом грудь, скрытую под плетённым топом. Ненужная вещь отправляется следом за повязкой, и перед глазами юноши предстают два аккуратных полушария со вставшими сосками. Ло’ак сглатывает вязкую слюну. Конечно, он и раньше видел обнажённую грудь (уроки саморазвития с планшетом не прошли даром), да и Рани не возражала, когда он, играючи, сжимал её в своих ладонях во время очередного «пикника» в лесу, но теперь всё ощущалось совершенно иначе. Теперь они собираются пойти до конца. Проведя языком по нижней губе под поддёрнутый поволокой взгляд Хайрани, Ло’ак припадает к левой вершинке, одновременно с этим осторожно вводя один палец внутрь её, пока другая ладонь успокаивающе поглаживает её по бедру. С губ девушки срывается отрывистый, слегка удивлённый стон, который сразу же становится протяжным, стоит пальцу начать осторожно двигаться, растягивая её девственные стенки. Ло’аку стоит огромных трудов не наброситься на Рани прямо сейчас, наплевав на осторожность и подготовку, но видя, как девушка полностью доверяется ему, как открывает всю себя, юноша понимает, что скорее навредит себе, чем доставит боль ей. К первому пальцу добавляется второй, благо естественной смазки так много, что движения практически не вызывают дискомфорта — разве что немного, с непривычки, да и сам Ло’ак, поочерёдно облизывающий то один, то второй сосок, иногда полностью всасывающий их в рот, а иногда прикусывающий и сразу же оставляющий на них поцелуи, полностью отвлекает от неприятных ощущений. Когда же в неё проникает уже три пальца, Хайрани мечется на покрывале, не зная, куда деть руки. Она проводит ногтями по плечам Ло’ака, оставляя длинные красноватые полосы, а потом, словно в бреду, обхватывает его голову, желая притянуть ближе, хотя куда уж ближе. Её пальцы зарываются в его волосы, пропуская между собой косички и слегка оттягивая их, на что получает довольное рычание, и зубы вновь смыкаются на соске — на сей раз куда более ощутимо, но даже этот всплеск боли отдаётся в теле Хайрани удовольствием, словно огромная волна накрывает её с головой. А потом она нащупывает основание его самой длинной косы, и на миг все ласки прекращаются. Ло’ак замирает, смотрит исподлобья, ожидая дальнейших действий. Он не знает, как поступит, если Хайрани сейчас перекинет его косу через плечо, призывая установить связь. Глупо было бы утверждать, что юноша не предполагал такой расклад, но ожидать и делать — вещи совершенно разные. Ло’аку нравится Хайрани. Нравится настолько, что сама мысль о ней вызывает в груди знакомый трепет, а при виде её в компании других мужчин это же самое сердце начинает изнемогать от жгучей ревности. Ему становится плохо, когда её долго нет рядом, и чертовски хорошо, когда она, вот как сейчас, находится в его объятиях. Но он не знает, как поступить. Он боится. Он не готов. Потому, когда пальцы Хайрани отпускают его косу, массирующими движениями проходясь по всей голове и возвращаясь на плечи, Ло’ак не может сдержать вздоха облегчения, утыкаясь в ложбинку между её грудей и тут же с удвоенной силой принимаясь за поцелуи, надеясь, что девушка не придаст значение его внезапной заминке. Ло’аку не хочется, чтобы Рани чувствовала себя обделённой вниманием, чтобы в её голове возникла даже мимолётная мысль, что ему с ней неприятно. Просто всё очень сложно. Просто… — Ло’ак… Да, он тоже чувствует, как её тело прошивает первая судорога. Стоящий колом член под собственной набедренной повязкой дёргается, давно пачкая ткань предсеменем, и Ло’ак понимает, что больше он не продержится. Под жаркий взгляд девушки он избавляется от исподнего, и Хайрани впервые полностью лицезреет его достоинство. Она прикусывает губу, не отводя восхищённого взгляда от крупной головки, с кончика которой обильно сочится смазка. Пожирает глазами длинный ствол, покрытый венками, и ни о чём, кроме как об этом великолепии внутри себя, думать не может. Где-то на подкорках сознания помимо дикого желания присутствует и естественный страх перед возможной болью, но Хайрани знает — Ло’ак хорошо о ней позаботился, а недомогание должно быстро пройти, словно его и не было. — Можешь повернуться и встать на колени? Глаза Хайрани удивлённо распахиваются. — Не хочу доставить тебе лишнюю боль, — видя её непонимание, пытается объясниться Ло’ак, но неожиданно теряется. — То есть, я вообще не хочу делать тебе больно… Я-я просто читал, что в этой позе намного удобней… Не подумай, что я специально выискивал информацию на эту тему, просто хотел быть готовым к… Указательный палец, внезапно прижавшийся к его губам, заставляет юношу замолчать, а Хайрани — усмехнуться про себя, отмечая, за сколь короткий срок альфа-самец может превратиться в неловкого мальчика. — Всё в порядке, — шепчет она. — Я верю тебе. Хайрани подаётся вперёд, убирая палец и заменяя их на свои губы, оставляя лёгкий поцелуй в уголке рта Ло’ака. А после грациозно перекидывает через него ножку, перекатываясь на живот и становясь коленями на покрывало. И всё это не отводя пылающего взора, мечущего золотые искры. Ло’ак уверен — если бы девушка могла воспламенять одним взглядом, он уже давно превратился бы в кучку пепла. Впрочем, что-то подсказывает, что его собственный взгляд сейчас не слишком-то отличается. Юноша мягко, но настойчиво проводит по её пояснице ладонью, и Хайрани понимает его без слов и даже без тсахейлу — покорно прогибает спину, пока сердце громко стучит в грудной клетке. Ло’ак так серьёзен и сосредоточен. Если бы не его яркий румянец на щеках и сексуально закушенная нижняя губа, можно было бы подумать, что младший сын вождя решает в голове сложную математическую задачку. Хайрани чувствует, как головка мягко надавливает на её вход, и задерживает дыхание. Чужие пальцы на её коже сжимаются, наверняка оставляя следы. — Расслабься, — шелестит голос над самым ухом, и Хайрани прикрывает глаза. Первый толчок отдаётся резкой болью внизу живота, и девушка дёргается. — Прости, прости, — лихорадочно шепчет Ло’ак, ощущая, как её тело пробивает дрожь. Чёрт, он же долго готовился, хотел сделать всё идеально, а в итоге вынужден наблюдать, как личико его партнёрши кривится от далеко не приятных ощущений. Молодец, что ещё скажешь! Хайрани стискивает зубы. Отступать она не намерена, а потому, когда Ло’ак, очевидно, боясь причинить ей ещё больше боли, делает попытку отстраниться, заводит руку назад и крепко вцепляется ему в бедро, не давая двинуться. — Не уходи. Ты ведь обещал, что не уйдёшь. — Я и не ухожу, Рани, — Ло’ак наклоняется, оставляя трепетный поцелуй на её загривке. Никакого обещания он не давал, но какая разница? В груди разливается облегчение, когда напряжение, схватившее его член в тугой плен, понемногу спадает. Это означает только одно — Хайрани стало легче. — Я останусь с тобой. Она кивает — то ли юноше, то ли себе, — но Ло’ак воспринимает этот жест как призыв к действию. С губ Хайрани срывается прекрасный стон, который быстро перерастает в целую симфонию их общих вздохов и всхлипов, чередуемых шлепками кожи о кожу. Боль постепенно отступает и на её место приходит тягучее наслаждение, несравнимое ни с чем, что Хайрани испытывала до этого — и, скорее всего, испытает позже. Разве что тсахейлу, заключённая с любимым, сможет вознести её ещё выше, но девушка помнит недавный откровенный разговор, и не торопится. Всему своё время, так не лучше ли жить настоящем, в котором она и объект её жарких фантазий — подумать только! — занимаются любовью? Раскачиваясь, Ло’ак чувствует, как его сознание уносится куда-то далеко, весело маша рукой, а на его место приходят, взрываясь и отдаваясь набатом в голове, яркие фейерверки, настолько мощные, что, взорвись они в реальной жизни, наверняка были бы видны во всех уголках леса и даже за его пределами. Ло’ак стонет, и впервые в жизни не узнаёт собственный голос, взлетевший, казалось, на несколько октав. Только когда пальцами он сжимает сосок Хайрани, а другой ладонью осторожно скользит к её лобку, быстро находя нужную точку, она коротко вскрикивает, и Ло’ак понимает, что они стонут в унисон, а их вздохи соединяются в одно целое, как случается с маленькой речкой, попавшей в безграничный океан. Сначала кажется, что в одиночку она сильна и мощна, однако стоит её быстрому течению достичь солёных вод, как вместе они образуют новый, куда более могучий тандем, который уже невозможно разделить. Хайрани и сама напоминает горный поток, стремительно стекающий вниз по скалам и камням. Каждое её движение тазом выглядит так, будто ручеёк обходит очередную преграду, а во всяком вздохе, срывавшимся с губ, слышится призыв отпить из этого ручья, насладиться его прохладой и вновь припасть к кристально чистому источнику, до тех пор, пока путник не утолит жажду. Ло’ак не смог устоять. Он наклоняется, не прекращая движения бёдер, и, пройдясь по её шее языком, чувствует солоноватый привкус кожи. Ощутив, как пульсирует в жалком миллиметре от его губ артерия, юноша с громким стоном кончает, сжимая бёдра Рани так, что наверняка останутся синяки. Оргазм обрушился на него с небывалой силой, выдрал с корнем, как старое дерево, а потом бросил, сломанного и разобранного на части. Вместе с Ло’аком выгибает Хайрани — словно до этого её удерживал некий механизм, позволявший исправно работать, но теперь он перегорел, вышел из строя, а вместе с ним девушку покинули и последние силы. Она падает на живот, упираясь щекой в мягкую ткань пледа, и тщетно пытается выравнять сбивчивое дыхание. Ло’аку не хочется отстраняться — слишком хорошо, слишком тепло. Он ложится на спину Хайрани, упираясь на расставленные локти и стараясь перенести на них свой вес, чтобы не придавить девушку, и прикусывает её за загривок — там, где засос точно не заметят, но они оба буду знать об этой метке. Ло’ак не видит, как Хайрани счастливо улыбается, чувствуя его поцелуи на шее. Он рядом. Он не ушёл. А значит, и она подождёт столько, сколько нужно.***
— Так значит, он сейчас с Хайрани, — уточняет Джейк, напряжённо скрестив руки на груди. Нейтири его волнения не разделяет от слова совсем. — Ма Жейк, они уже давно не дети. Наш сын — молодой воин. Хайрани — красивая юная девушка. То, что происходит, случилось бы рано или поздно. Джейк и сам это прекрасно понимает. Годы летят с поразительной скоростью, не щадя никого и ничего, и вот приходит время, когда птенцы покидают семейное гнездо, чтобы сплести своё собственное. Правда, вождь совсем не ожидал, что Ло’ак опередит старшего брата в этом вопросе, хотя и разочарования не испытывает. Всё-таки за прошедшие годы его младший сын действительно изменился, возмужал, стал более собранным и ответственным по сравнению с более юной версией самого себя, хотя полностью избавиться от привычки доставлять неприятности или же влипать в них так и не смог. Не было у Джейка претензий и к Хайрани, да и с чего бы им появиться? Дочь одного из самых умелых и почитаемых воинов Оматикайя, она переняла многие черты своего отца, среди которых были и безграничная верность, и честность, и обострённое чувство справедливости, и смелость, достойная любого бойца. Вместе с тем, Карнук был единственной причиной, по которой Джейк настороженно относился к возможной связи Ло’ака и Хайрани. Уж слишком предвзято этот умелый воин, несмотря на взаимное уважение между ним и вождём, относился к его младшему сыну, продолжая видеть в нём беспечного юнца, наглого и вечно себе на уме. И уж наверняка такой как он, по мнению Карнука, не был парой для его дочери. Оттого Джейк и мучился: с одной стороны не хотел конфликтовать с кем-то столь уважаемым в клане, с другой — никак не мог противиться воли Эйвы, если она благословит их союз. Вот такая вот дилемма, куда хлеще, чем даже во время войны с Небесными Людьми. Джейк вздыхает, переводя взгляд на жену: — Нейтири, я не собираюсь вмешиваться, но если между ними что-то произойдёт, тогда мы… Громкий писк, неприятно ударивший по ушам, не даёт мужчине закончить мысль. Нейтири вздрагивает, начиная быстро озираться по сторонам, инстинктивно тянется к висящему на поясе ножу, ибо этот звук ей до боли знаком — так пищали машины Демонов, прежде чем их достигали смертоносные стрелы На’ви. Джейк накрывает плечи жены в успокаивающем жесте. Он выглядит удивлённым, озадаченным — но не напуганным. Мужчина тоже хорошо знает этот писк, и даже понимает, откуда он исходит, а потому без лишних колебаний подходит к углу их жилища и смахивает покрывшуюся пылью ткань с деревянной тумбы — единственной вещи в доме, сделанной руками людей, как и прибор, что стоит на ней, и сейчас разрывается от пронзительного треска. Устройство представляет собой небольшой относительно размеров На’ви металлический ящик. Практически всю его поверхность занимает серебряная пластина с перечёркнутой эмблемой RDA, а сбоку от ящика прикреплена рация, соединяющая оба предмета длинным шнуром. Недолго думая, Джейк берёт её, аккуратно зажав между большим и указательным пальцем, и подносит к уху. Писк прекращается. — Тоновари? Да, я слышу тебя. Что случилось?! Нейтири не может избавиться от скребущего ощущения в груди, когда видит, что за секунду лицо её мужа мрачнеет, становясь чернее грозовой тучи, а под глазами залегают тени. В последний раз такое выражение у Джейка было после решающего сражения с Небесными людьми, когда он, измождённый, усталый, покрытый кровью, своей и чужой, оглядывал сожжённое поле битвы и множество тел На’ви, которые эту бойню не пережили. — Да… Да я понял. Я соберу всё необходимое, мы вылетаем немедленно. Продержитесь, сколько сможете. Джейк обрывает связь, опускает рацию на место. Поворачивается, и во взгляде его читается паника. — В Меткайине беда. Снова.