Коленно-локтевой шанс

— И почему же из всех На’ви мне в родственники достался именно этот кусок идиота? — Кири сочувственно качает головой, полная жалости к самой себе, пока я участливо протягиваю ей травы. Девушка принимает их с мимолётной улыбкой и сразу отправляет в ступку, после чего начинает агрессивно перемалывать их пестом, вероятно представляя на их месте кое-чью черепушку. Если Ло’ак рассчитывал, что его внезапное исчезновение останется без внимания, то он по-крупному проебался, ибо не заметить отсутствие одной из самых шумных и больших заноз в заднице Оматикайя было просто невозможно — разве что каждый в клане ослеп бы и оглох, но и это неточно. Ещё легче было догадаться, в каком направлении слинял младший сын вождя: достаточно было обнаружить, что его икран пропал вместе с духовным братом, а заодно припомнить его вчерашние метания. Не остался в стороне и Трой, поделившийся с и так взвинченной донельзя Нейтири желанием Ло’ака отправится в Меткайину с конвертопланами, которое тот выразил в весьма недружелюбной и настойчивой манере. Хотя в глубине души я предполагала подобный ход — учитывая характер юноши, его решимость и неподдельную обеспокоенность за жизнь рифовых друзей, было бы совсем уж глупо не рассматривать такой поворот событий, — всё же тревога за его безопасность брала верх. После возвращения в Оматикайю Ло’ак на моей памяти лишь раз вернулся в морские земли, да и случилось это аккурат после войны, так что я всерьёз волновалась, что он за это время мог позабыть дорогу. Других страхов тоже хватало: если Ло’ак заблудится, как он сможет вернуться домой? Что, если с ним что-то случится в пути? Вдруг и он заразится этой неизвестной болезнью? Юноша даже не удосужился захватить с собой рацию — может быть, забыл в спешке, а может, и специально оставил, чтобы его не тревожили, — так что два дня (а именно столько занимает дорога в деревню Меткайина) никто не ведал, что с Ло’аком и жив ли он вообще. Напряжение накатило вновь, однако теперь беспокойство за другой клан в большей степени сменилось на беспокойство за Ло’ака. Нейтири постоянно ходила сама не своя, умоляя Эйву при необходимости защитить её неразумного сына, в то время как Нетейам, едва узнав об исчезновении брата, был готов сам вскочить на икрана и помчаться за ним вдогонку, но парня вовремя остановил Джейк. Конечно, нельзя было оставлять вождя в неведении касательно самовольной отлучки его младшего сына, хотя у мужчины и так забот было по горло и, по-хорошему, можно было бы попридержать эту новость и сохранить Джейку нервные клетки — вдруг Ло’ак добрался бы до Ава’атлу невредимым, но никто не захотел утаивать правду от своего оло’эйктана. — Пришибу паршивца! — прорычал прямо в рацию Джейк, когда ему доложили о сложившейся ситуации. — Видит Эйва — пришибу, как только попадётся мне на глаза, а потом отправлю обратно с вертушками! Мы же с Кири, переживавшие ничуть не меньше, выбрали иной способ выплёскивания своих эмоций, вложив их в ручной труд. Совсем не в моём стиле сидеть, скрестив ноги, и заниматься лепкой посуды или плетением украшений, но, когда выпустить пар на стрельбище не получилось (мрачные мысли никак не позволяли сосредоточиться на мишени), Кири предложила мне помочь закончить ей ожерелье, которое она намеревалась подарить Нейтири. Как уже говорила — стихия абсолютно не моя, но язык не повернулся отказать подруге, да и расслабиться при подобной нервотрёпке всё равно не получилось бы. К моему удивлению, работа пошла споро, и пускай до Ми’иру мне было всё так же далеко, ожерелье вышло на славу и, глядя на эти яркие переливы бусинок, застывших на нити в великолепных орнаментах, я почувствовала настоящую гордость, зная, что и я приложила к этому маленькому произведению искусства руку. — А давай и для твоей мамы сделаем такое? — предложила Кири, заметив блеск в моих глазах, и я, недолго думая, согласилась. На место первого смастерённого в моей жизни украшения пришли несколько тарелок, на которых Кири углядела трещины, за ними последовал прохудившийся сосуд и деревянная игрушка Тук, вырезанная в форме Торука, у которого во время игры совершенно случайно (как заявила нам девочка, невинно хлопая глазками) отвалилось крыло. Ни я, ни Кири в жизни никогда игрушки не мастерили, но тут нам на помощь пришёл Нетейам, которому, очевидно, было по плечу абсолютно всё. Кроме врачевания, конечно — тут ему, да и всем прочим, за исключением, разве что, тсахик, давала фору его сестра. Лишь на исходе вторых суток мы наконец-то смогли связаться с Ло’аком. Хотя, правильней будет сказать, что первым на связь вышел Джейк, который коротко резюмировал, что его младший сынок жив и невредим, а после (и, клянусь, по ту сторону рации я услышала лёгкий шлепок) заставил Ло’ака самого сказать этого, и голос у юноши хоть и был уставший, с примесью явного недовольства (как будто и не рассчитывал получить по башке за свои выкрутасы, наивный), однако же в нём можно было различить нотки гордости и, что было более заметно, неподдельной радости — долгожданная встреча с рифовыми друзьями однозначно стоила того. Впрочем, вздыхать с облегчением было пока рано — болезнь, которую усердно исследовали Норм, Макс и другие учёные, оправдала самые худшие опасения и стремительно распространялась, к моменту прибытия Джейка и его свиты в Ава’атлу подкосив уже тридцать На’ви. У некоторых из них состояние было настолько критическое, что, опоздай Джейк ещё на пару дней, и спасать бы пришлось куда меньше народу, а вот похороны проводились бы с заметной регулярностью. В эту группу риска попали, помимо прочих, и двое старших детей вождя, чья судьба, как нетрудно было догадаться, особенно волновала Ло’ака. Как и Кири с Нетейамом. — Ты же знаешь, они сильные, — притягивал к себе сестру Нетейам, пытаясь приободрить, хотя сам переживал ничуть не меньше. — Они оба справятся. Они все справятся. — А что, если нет? — всхлипывала Кири. — Что, если эта напасть их одолеет? — Уж поверь мне, этих бугаёв не сломить! — Паук, хоть и прожил с племенем Меткайина гораздо меньше семьи Салли, всё же успел к ним прикипеть, но умело скрывал свою тревогу за юмором и шуточками, как уже давно повелось у них с Ло’аком. — Не принимайте близко к сердцу, я и раньше смотрел на лесных На’ви снизу вверх, но вы видели этих рифовых чуваков? Широченные плечи, огромная грудная клетка, да ещё и хвост этот как лопата… Нет, ну чего вы ржёте? — притворно возмущался человеческий паренёк, хотя на деле именно такой реакции и добивался. Ещё через три дня в Оматикайю вернулись два конвертоплана — без наваленной раннее техники и запиханным по углам коробкам. И без Ло’ака. — За меня сам Тоновари словечко замолвил! — хвастался потом юноша, только почему-то говорил шёпотом — видимо опасался, что Джейк станет свидетелем его бравады и снова надаёт по жопе. — Сказал, мол, что это воля Великой Матери, раз я оказался здесь в такое время, да и лишние руки всегда нужны, что бы кто не заливал. — А мне вот почему-то кажется, что дело вовсе не в Эйве, а в твоём шиле в заднице, — прокомментировал это заявление Паук, на что вновь получил взрыв хохота и обещание Ло’ака по возвращению сопроводить друга в одно увлекательное место, название которого начинается с Х, а заканчивается на Й. К концу первой недели прибывания Джейка и его команды в Ава’атлу, учёным после некоторых неудач удалось добиться определённых успехов. Во-первых, они определили, что болезнь не заразна для На’ви из лесных краёв, а значит беспокойство по поводу того, что и наш спасательный отряд подцепит эту гадость, можно было смело отмести. Во-вторых, Нормом и его коллегами был разработан первый образец сыворотки, который, в теории, мог бы стать лекарством, но применять его они пока не решались — в конце концов, рифовые не были подопытными жуками, а любая оплошность вполне могла оказаться фатальной. Ло’ак выходил на связь крайне редко, как, впрочем, и вся остальная группа, включая Джейка. Никто и не думал обижаться по этому поводу: как бы то ни было, они там не дурью маются, а пытаются спасти целое племя от вымирания. — У нас всё под контролем, — отрапортовал вождь в своём последнем разговоре по рации. — Норм и его ребята трудятся, не покладая рук, мы с моим придурком на подхвате. Прогнозы пока благоприятные, так что постарайтесь не волноваться по этому поводу. Не волноваться совсем не получалось, однако же жизнь в Оматикайе продолжила течь своим чередом: охотники добывали дичь, собиратели отбирали ягоды, травы и коренья, а сведущие в делах целебных позже приготавливали из них примочки и отвары, иногда же просто высушивали или сразу употребляли в пищу — всё-таки произошедшее с кланом Меткайина не на шутку встревожило моих соплеменников, и Мо’ат с ещё большим рвением, чем обычно, принялась за изготовление лечебных снадобий. Помогали ей, как обычно, чрезвычайно увлечённая и проворная Кири, а также моя мама, которая долгие годы изучала травничество под руководством самой тсахик. Нейтири, хоть и должна была занять место матери, когда придёт время, всё же являлась воином и охотником от кисточки хвоста до кончиков ушей, а потому, пускай и неплохо разбиралась в знахарстве, всё же предпочитала если не заниматься домашними обязанностями, то пропадать в лесу, выслеживая шестинога и исследуя новые, проложенные лапами и копытами зверей, тропинки. Мо’ат украдкой качала головой на поведение Нейтири, но молчала — видимо, считала себя не в праве диктовать что-либо взрослой дочери, хотя, если так посудить, права у неё как раз-таки и были. Тсахик, как никак. Я же, будучи хоть девушкой неглупой, но далёкой от целебнотравильных дел, служила чем-то вроде декорации, время от времени перебирая травы или передавая их тем, кто в них действительно нуждался, и тем самым создавала вид бурной деятельности. На вторую часть дня у меня имелись большие планы — Нетейам пригласил меня присоединиться к нему и ещё нескольким На’ви в охоте на rungfwam, и я просто не могла отказаться от этого предложения, — а вот утром я намеревалась побездельничать и как следует набраться сил, но мама, верно, понабравшись мудрости отца и решив, что неработающая дочь — горе в семье, привлекла меня к помощи в изготовлении лекарств. И даром, что они отлично справлялись втроём, а пользы от меня было как с икрана молока — главное ведь, что я не сижу, сложа руки. Единственной отрадой служило то, что мы, по крайней мере, могли свободно общаться друг с другом. А то был у меня уже опыт — однажды мама впихнула меня в кружок пожилых женщин На’ви, ткавших длинную накидку в гробовой тишине, и на любой звук реагирующих так, будто я совершила ужасное преступление. Лишь под конец мастерицы завели жалостливую песню-плач, из которой я и узнала, что накидка шилась для усопшего мужа одной из них, а я всё то время, пока они молча скорбели, пыталась вывести их на разговор. Было охренеть как неловко, так эти дамочки потом ещё около месяца кидали в мою сторону полные осуждения взгляды — удивительно, как ещё дыру во мне не прожгли. Честное слово, надо было их выставлять в войне против Небесных людей — один раз зыркнули бы и всё, минус конвертоплан. — Твой брат всё ещё юн и порывист, — Мо’ат сжимает листья дапофета так сильно, что содержащееся в них желеобразное вещество начинает стекать по её пальцам. Эту субстанцию тсахик сцеживает в приготовленное заранее блюдце, после чего сразу же принимается за следующий лист, и так по кругу. — Совершение ошибок — обычное дело в любом возрасте, особенно в столь нежном. Больше молодых обманываются только те, кто утверждает, будто бы никогда не оступался. Или мужчины. Особенно женатые мужчины. Я права, Са’хи? Моя мама усмехается, обменявшись выразительными взглядами с Мо’ат. Она ловко орудует ножичком, очищая крупные белые клубни от кожуры словно охотник, освежёвывающий тушу, а блуждающая по её лицу хитрая улыбка просто не может остаться без внимания. Даже Кири кажется настолько заинтригованной, что отрывается от измельчения трав в ступке, хотя при работе с ингредиентами для снадобий всегда максимально сосредоточена, не позволяя ни единому звуку отвлечь её. — Большинство женатых мужчин — это, по сути, всё те же маленькие мальчики, которые, только дай волю, будут рады умчаться в лес со своими приятелями, чтобы ловить жуков и древесных жаб, — продолжает между тем тсахик. — Помнится, давным-давно, когда я только носила под сердцем свою старшую дочь Сильванин, Эйтукан вознамерился сделать мне подарок и поймать самую крупную lortsyal, которую только сможет найти. И это при том, что я никогда не просила его ни о чём подобном, и инициатива полностью принадлежала моему супругу. Эйтукан целый день бегал по лесу, пытаясь поймать бедное насекомое, а у меня в это время, по велению Великой Матери, начались схватки. Просто вообразите: наше дитя должно вот-вот появиться на свет, я изнемогаю от боли, а муж вместо того, чтобы быть рядом и поддержать меня, охотится за бабочкой! Я сцеживаю смех в кулак, краем глаза замечая, как сотрясается от беззвучного хохота Кири. Как бы мы не уважали и не чтили память почившего вождя Оматикайя, возникшая в воображении сцена кажется уж слишком уморительной, чтобы оставаться невозмутимыми. — Правильно, смейтесь, — Мо’ат одобрительно кивает головой, — ибо такую шутку вы ещё вряд ли услышите. Эйтукан всегда держал эмоции под контролем, редко позволял себе расслабляться, но в тот раз примчался с громким кличем и извивающимся хвостом, сверкая улыбкой от уха до уха, даром, что весь был покрыт грязью, царапинами и ссадинами. Но ведь достал-таки lortsyal, и была она действительно больше всех тех, что мне приходилось видеть раньше, да и потом. Припоминаю, что у Мо’ат действительно есть ожерелье из крыльев шиммифлай, но чётко рассмотреть его у меня никогда не получалось: не вызывало как-то особенного интереса, да и пялиться на грудь тсахик — верх неуважения, да и само по себе отвратительное действие. Ко всему прочему, Мо’ат надевает его только по особым случаям, когда проводит обряды у Древа Душ, а позже бережно хранит для следующего раза. И теперь понятно почему. — И всё-таки это так романтично! — Кири мечтательно вздыхает, прикрывая глаза. — Нынешним парням далеко до дедушки. Только и могут что языком молоть и распинаться о том, какие они умелые и удалые охотники. За примером даже далеко идти не нужно — точно знаю, что Хайрани ни разу не получила и маленького подарка от Ло… Ауч! — Ой, прости, случайно нога дёрнулась, — сожаления в моём голосе ни на грамм, но я учтиво подбрасываю на колени подруги новые пучки трав, которые ей необходимо подготовить для употребления. — Если не ошибаюсь, ты жаловалась на молодое поколение, как на ужасных ухажёров? Мо’ат с мамой вновь обмениваются взглядами, на сей раз — понимающими, с долей удивления, проскочившего во взоре пожилой женщины, и озорными искорками, пляшущими в глубине глаз родительницы. Натягиваю на лицо улыбку, хотя внутри готова сгореть от смущения. Конечно, попробуй обведи вокруг пальца двух прошаренных женщин, когда одна из них — тсахик, а вторая — твоя родная мать. Дохлый номер! — Да… Да, так и было! — быстро соскакивает с щекотливой темы Кири, прежде чем у кого-то могут возникнуть вопросы. — Ни подарков, ни цветов, ни любовных песен. Знаете, сколько бы мы не ругали землян, а в том, как быть обходительными, они знают толк. Да о чём можно говорить, если даже папа маме редко что дарит! — Не ты ли говорила, что они в последнее время частенько сбегают на свидания, заставляя вас троих присматривать за Тук? — Это другое, — стоит на своём девушка. — Во время свиданий удовольствие получают оба, да и потом, сам факт того, что ты делаешь подарок любимой женщине, уже должен доставлять тебе радость. Разве я не права? — Права-права, — посмеивается мама. — Ты абсолютно права, Кири. Только вот мужчинам очень трудно выражать свои настоящие чувства. Обычно у них есть две крайности: или они кажутся чрезвычайно отчуждёнными, или перегибают палку со своими ухаживаниями. В моём случае было именно так. Я давлюсь львиной ягодой, украдкой брошенной в рот. Недоверчиво кошусь на маму. Чтобы отец, этот чёрствый сухарь, подобно Эйтукану редко дающий волю своим чувствам, внезапно оказался страстным поклонником и любителем романтики? Да я скорее поверю, что люди и На’ви имеют одного предка, а Джейк Салли в своём предыдущем воплощении был женщиной, чем в это. Мама прыскает на мою реакцию: — Понимаю твой скептицизм, Рани, но, клянусь тебе, так всё и было. Знаете, а ведь когда-то я даже побаивалась Карнука: он был весь таким из себя серьёзным, неприступным, а стоило мне заговорить с ним, как душа уходила в пятки. Карнук был намного старше меня, пользовался авторитетом в племени, так что в его присутствии я робела и благоговела перед ним, но виду старалась не подавать, тем более он всегда относился ко мне как к равной. Разве могла я представить, что этот хладнокровный воин, от взгляда которого внутри всё сжималось, испытывает ко мне нежные чувства? — Боюсь спросить, каким образом Карнук демонстрировал свою симпатию, — забавляется Кири, поглядывая на меня. Да, мне тоже это очень интересно. — О, это было незабываемо! Началось всё ещё до моего Обряда посвящения, но тогда Карнук не решался перейти к активным действиям: просто иногда ни с того ни с сего заводил со мной разговор или предлагал свою помощь, даже когда в ней, очевидно, не было надобности. А уже после того, как я стала полноправным членом клана, началось какое-то безумие. Я стала постоянно получать подарки от «тайного обожателя», причём дары эти, если их так можно назвать, хоть и были очень милыми, вызывали больше недоумение, чем восторг: кривые горшочки непонятных форм, бусы, рассыпавшиеся, стоило мне взять их в руки, большой охотничий нож, и это при том, что я-то и дичь никогда не разделывала! В голове мигом возникает картинка, как отец, прославленный охотник, согнувшись в три погибели и ругаясь себе под нос, пытается совладать с ниткой и малюсенькими бусинками. Надо будет воспроизводить этот образ каждый раз, когда мне будет грустно — уверена, печаль просто рукой снимет. — Дальше — больше. Карнук повадился сопровождать меня во время прогулок, аргументируя это тем, что в округе полно всяких хищников и, в случае опасности, рядом непременно должен быть тот, кто меня защитит. Опасность. В нескольких метрах от Дерева-Дома. Когда со мной было ещё с десяток подруг. Кири больше не может сдерживаться — запрокидывает голову и заливисто смеётся, хлопая себя по коленке. Сейчас она так напоминает Ло’ака, что в душе сразу становится тоскливо, хотя ещё секунду назад было весело и игриво. Как он там? Скучает ли по мне так же сильно, как я по нему? — Наверное, многие бы на моём месте скакали от счастья, но я просто не знала, как себя вести, — мама отодвигает очищенные коренья в сторону, живо принимаясь за новую порцию. Работа у неё идёт споро, и я не удивлюсь, если совсем скоро она построит башенку из клубней. — Хотя раньше я никогда близко не общалась с мужским полом, мне не составила труда догадаться, что Карнук оказывает мне знаки внимания. А ещё я поняла, что ему самому неловко от своих действий, но он просто не знал, как иначе выражать свою привязанность. Всё-таки от дел сердечных Карнук был далёк что тогда, что сейчас. Готова поспорить, что за советами он обращался к Аканье, а она всегда любила подтрунивать над братом. — Помню-помню, — улыбается Мо’ат. — Эти двое постоянно ссорились друг с другом, а Аканья особенно любила разыгрывать Карнука. Чего она только не придумывала! Мы всем племенем поражались выдержке Карнука, зато, когда он выходил из себя, Аканье приходилось прятаться по лесам, избегая его гнева. — Дай угадаю — это она свела вас вместе? — переплетаю пальцы домиком и устраиваюсь на них подбородком, упирая локти в колени. Право, сколько же всего интересного я узнала о собственной семье за каких-то полчаса. Примерно втрое больше, чем за всю мою жизнь. — Ну, пожалуй, отчасти так можно сказать, — уклончиво отвечает мама. — Видишь ли, во время празднования Фестиваля охоты, Аканья постоянно подливала твоему отцу каву, так что в какой-то момент он набрался храбрости и подошёл ко мне. Не знаю, хватило бы ему духу, не будь он уже в подпитом состоянии, но, что-то мне подсказывает, что без толчка он ещё долго ходил бы вокруг да около. Немалую роль сыграло и то, что помимо Карнука за мной ухаживал другой юноша и, осознав наличие соперника, мой будущий супруг решил действовать решительно. Он пригласил меня на танец, причём старался закрыть меня от мужских взглядов и заметно негодовал, если кому-то из молодых охотников всё же удавалось меня рассмотреть. Шутки ради я спросила его, а не ревнует ли он меня, и, к моему изумлению, Карнук чуть заплетающимся языком признался, что так оно и есть. Я там чуть на месте не упала! Надо сказать, что к тому времени я сама начала на него поглядывать. Вы должны меня понять: мало кто смог устоять перед этими широкими плечами, волевым подбородком, большим… — Мама! — смущение так и прёт из меня из всех щелей, а ей хоть бы хны. И ведь не постыдилась говорить о таком при двух молоденьких девушках и самой тсахик. Впрочем, нельзя сказать, что Мо’ат выглядит оскорблённой или раздосадованной. Она заканчивает обрабатывать лисья дапофета и отставляет заполненную до краёв миску в сторону, вытирая липкие руки о ткань пончо. Готова поспорить, что у тсахик полно других забот, но она внимательно слушает маму, слегка наклонив голову. Не перебивает. Возможно, Мо’ат погружается в далёкие дни своей собственной юности, когда о Небесных Людях никто и знать не знал, когда были живы её муж и старшая дочь, а самым большим несчастьем считался промах на охоте или неудачное прохождение Икнимайи. Многочисленные морщинки на её лице разглаживаются, а в уголках губ залегает тёплая улыбка. Тсахик слушает. И вспоминает.                               

***

Охота на саблесвина, конечно, не сравнится по своей значимости с ежегодным преследованием стад стурмбистов, убийство особи которого является обязательным этапом в становлении любого охотника, но важную роль всё-таки играет. Во-первых, из крепких шкур и прочных костей этих зверей мы изготавливаем самое лучшее оружие и броню, и, хотя война давно в прошлом, древние традиции никуда не делись, да и любой охотник мечтает иметь у себя в трофеях клык саблесвина, служащего не только объектом гордости, но и хорошей защитой при самообороне. Во-вторых, на саблесвина не пойдёшь в одиночку, как на шестинога — мало того, что он вдвое крупнее, чем излюбленная добыча На’ви, так ещё и имеет непробиваемый панцирь и огромные нижние резцы, которые с лёгкостью вспарывают кожу. Именно поэтому при охоте на саблесвина На’ви собираются в небольшие группки, где строго распределяют обязанности между собой: пока одни охотники отвлекают животину, другие пытаются атаковать её снизу, в мягкий незащищённый живот и дыхала, либо же целятся в глаза. Добычу обычно делят поровну, хотя лучшие части — те же самые клыки — как правило достаются наиболее старшему и опытному. В нашем маленьком отряде собралось пять На’ви, причём все, кроме меня — мужского пола. С двумя из них я была хорошо знакома — Нетейам и Тарсем, сменивший Джейка на посту оло’эйктана, копошились у своих икранов, прикрепляя к сёдлам копья и мешки, по которым должны были расфасовать части тела саблесвина. Имён двух других охотников я не знала, хоть и видела их пару раз на собраниях и праздниках. Судя по тому, что они были похожи друг на друга почти как капли воды, эти двое, очевидно, являлись братьями: самой яркой их отличительной чертой был цвет набедренной повязки и длинный шрам, пересекавший левую бровь одного из парней. Казались они несколько старше меня, возможно, даже старше Нетейама, но в годах явно уступали Тарсему, являвшемся самым взрослых из всех нас. В руках братья сжимали копья с длинными, хорошо заточенными наконечниками, и я даже посочувствовала саблесвину, которому не посчастливится стать нашей добычей — приятного в том, что тебя протыкают две острые палки, явно было маловато. Тарсем замечает меня первым. Воин отвлекается от укладки своего багажа, встречая меня приветливой улыбкой, и традиционно подносит пальцы ко лбу: — Хайрани, я вижу тебя. На мгновение — только на мгновение — мне кажется, что он задерживает на мне взгляд дольше положенного, но я тут же одергиваю себя. Тарсем — хороший воин и мудр не по годам, иначе Джейк не доверил бы ему защиту всего народа Оматикайя, но он по совместительству ещё и завидный жених, явно не обделённый женским вниманием. И чтобы такой, как он, обратил внимание на такую соплячку, как я? Да ну, бред чистой воды. — И я вижу тебя, Тарсем, — здороваюсь я в ответ. — Вижу вас всех. Остальные участники охоты подходят к нам. Нетейам на правах друга позволяет себя вольность, слегка похлопывая меня по плечу, а вот братья держатся отстранённо, но заинтересованно. Видать, оценивают. — Хайрани, это Антей и Мокванг, — представляет мне двух новых знакомых старший сын вождя. — Вам ещё не приходилось охотиться вместе, но в их способностях можешь не сомневаться. В конце концов, их обучал Карнук. Опа, так у нас тут сайдкики отца! Буду надеяться, что они переняли только его навыки, а не черты характера. В противном случае с четырьмя занудами (как бы мне не нравится Нетейам и не внушает уважение Тарсем, иногда они ворчат похлеще стариков) я просто не выдержу. — Вот так подфартило, а, Антей? — пихает своего брата в бок Мокванг, тот самый, что со шрамом. — Будем охотиться с дочерью самого наставника! — И не говори, братец, — Антей расправляет плечи, красуясь литыми мышцами груди, но выглядит всё равно как полный идиот. — Слышал, скоро и Ми’иру пройдёт Унилтарон, вот тогда можно будет как следует расправить крылышки… Оба придурка получают по звонкой затрещине, и я даже могу расслышать, как трясётся мозг внутри их головёшек, ударяясь о стенки черепа. Тарсем возвышается за ними мрачной тучей, и его взгляд горит таким праведным возмущением, что моё собственное сходит на нет. Нечего захламлять разум ненужными эмоциями, тем более что и за меня, и за Ми’иру уже отомстили сполна — вон как братья сникли, даже хвосты повисли безжизненными нитями. Нет, если они ещё раз позволят себе подобное высказывание, то я, ясное дело, в стороне не останусь, но пока пускай всё останется как есть. — Не будем терять времени, — быстро сглаживает углы Нетейам, хотя я успеваю заметить, как недовольно дёрнулись его надбровные дуги. — Мы должны вернуться к ужину. Поспешим! Мне трудно понять, кто в нашей группе главный. Вот вроде бы Нетейам и отдаёт команды, да и в будущем займёт пост вождя, однако в возрасте и главное в опыте всё же уступает Тарсему, пусть и является прирождённым охотником. Но Антей и Мокванг слушаются Нетейама беспрекословно, резво запрыгивая на своих икранов и убирая копья за спину, чтобы не мешались в полёте, так что я решаю последовать их примеру. С верхних ветвей Дерева-Дома раздаётся знакомый стрекот, стоит мне издать привычный отрывистый крик, и Таурис пикирует вниз, несколько переполошив остальных икранов. Впрочем, реакция других её мало волнует, как и подобает истинной женщине: не удостоив никого из них своим вниманием, Таурис приветственно клацает зубами, пока я, не сдерживая улыбки, глажу её по гребню под подбородком. — Сейчас, сестрёнка, сейчас полетаем, — протягиваю икрану заранее приготовленное угощение, которое она тут же подцепляет клыками и с довольным урчанием проглатывает, после чего устанавливаю с Таурис связь, ловко запрыгивая в седло. Её предвкушение от предстоящего полёта передаётся и мне, так что как только Нетейам делает жест рукой, первым со своим икраном поднимаясь в воздух, Таурис под мой громкий клич срывается с ветки, занимая своё место в клине. По правую руку от меня парит Тарсем, а Моквангу и Антею достаётся роль замыкающих. Не то, чтобы меня радовала перспектива, что эти двое могут пялится на мой зад, но и их филейные части, закрывающие обзор, воодушевляют мало, почему пусть любуются, пока могут. В отличие от всей прочей дичи, чьей средой обитания являются непроходимые леса, саблесвины оккупировали болота, в сторону одного из которых мы как раз и направляемся. Минут через двадцать привычная зелень начинает редеть, могучие деревья сменяются кустарниками, а на их место приходят коряги, покрытые мхом и лишаем, чьи иссохшие корни уходят под мутную зеленоватую воду. Да уж, это вам не кристально чистое озеро Оматикайя, где дно можно разглядеть с высоты полёта икрана, зато мы замечаем нечто куда более ценное: стадо саблесвинов, мирно пасущееся у самого берега. По сигналу Нетейама мы бесшумно спускаемся вниз, прямо в густые заросли камыша и осоки, которые надёжно скрывают нас вместе с икранами. Антей осторожно выглядывает из нашего шпионского пункта, оценивая обстановку. Спешившись, я через связь прошу Таурис вести себя как можно тише, после чего присоединяюсь к охотнику в его наблюдениях. Приходится стоять очень близко друг к другу, ибо Антей выбрал самое лучшее место для слежки, и я ловлю, как дёргаются уголки рта шрамированного: видимо, опять хотел выдать какую-нибудь похабную шутку, но решил поберечь черепушку, памятуя, чем это закончилось в прошлый раз. В стаде насчитывалось около десяти особей, не считая нескольких детёнышей. Малыши то и дело крутятся вокруг трёх саблесвинов, то трясь об их бока, то в шутку бодаясь, призывая удостоить их вниманием. Убийство матери считается негласным табу среди охотников, потому трио вместе с их саблепоросятами в качестве добычи отпадают автоматически. — Смотри, — Антей легонько пихает меня локтем. — Видишь вон тех двух, что пасутся поодаль ото всех? Кажется, они ранены. Отбившиеся от своих собратьев саблесвины действительно выглядят не слишком здоровым — при движении один из них едва заметно прихрамывает на две левые конечности, в то время как у второго отсутствует правый глаз, но остальным в стаде, судя по всему, нет до этого никакого дела. Они не изгои — иначе бы паслись совсем одни, но отстранённое поведение явно говорит о том, что эти бедолаги в чём-то провинились, и их «отлучка» из стада служит своим рода наказанием за оплошность. — Держу пари, что они не поделили с кем-то самочку, — предполагаю я, когда Хромой с тоской смотрит на одну из матерей, вокруг которой увивается детёныш. — Или самца, — поигрывает надбровными дугами Антей, и я прыскаю в кулак, не зная, что выглядит комичнее: его теория или уёбищное выражение физиономии в этот момент. — Выбрали цель? Нетейам опускается рядом со мной на одно колено, прослеживает за моим взглядом и тут же сам кивает, очевидно не нуждаясь в ответе. — Хороший выбор, — старший сын вождя одобрительно кивает. — Достойная добыча. Как бы то ни было, теперь остаётся самая сложная часть — эту самую добычу, извиняюсь за тавтологию, добыть. Факт того, что наши саблесвины травмированы, может существенно облегчить нашу задачу, или же наоборот её усложнить: как известно, забитый в угол зверь защищается до конца, да и сбрасывать со счетов их клыки ни в коем случае нельзя. Благо, что с нами Тарсем — у него-то опыта в охоте на саблесвинов достаточно, а вот для меня сегодня всё будет впервые, и облажаться или, что ещё лучше, напороться на клыки любого из них, мне совсем не хочется. — Не волнуйся, — моя озабоченность, видно, написана на лице, потому как Нетейам, пытается шёпотом меня приободрить, пока Тарсем обрисовывает палочкой на рыхлой земле план дальнейших действий. Бывший вождь говорит просто и понятно, не усложняя свою речь детальными описаниями, но при этом умудряется подробно изложить, в чём заключается задача каждого из нас, и как нам предстоит действовать в той или иной ситуации. Мне на пару с Моквангом достаётся роль отвлекающего манёвра — должность далеко не самая почётная, но, как заверил меня Тарсем, очень важная: нам предстоит переполошить всё стадо и заодно отрезать путь Одноглазому и Хромому, чтобы те побежали как раз в западню, где их уже будут поджидать Нетейам, Тарсем и Антей. — Держи, это тебе понадобится, — Нетейам отстёгивает от своего седла два копья, бросая одно из них мне. Не слишком тяжело, но и до пушинки далеко. Невольно засматриваюсь на древко, исписанное резными узорами настолько искусно, что каждый листик, кружочек или чёрточку можно ощутить наощупь с закрытыми глазами. У наконечника, обвязанные плотной нитью, красуются три разноцветных пера, и я даже не могу представить, сколько времени ушло на их поиски. Очевидно, что это копьё — не просто тренировочный материал, а чья-то собственность, причём владелец явно ею дорожит. — Это копьё Ло’ака, — поясняет старший сын вождя, поймав мой заинтригованный взгляд. — В Меткайине такими все поголовно пользуются, вот он и решил сделать своё, уникальное и неповторимое. Я уверен, он будет не против, если ты его ненадолго одолжишь. — А вдруг я его сломаю? — внутренний трепет от осознания того, что я буду пользоваться личной вещью Ло’ака, перебивает накатившаяся боязнь. Нет, я, конечно, не рукожоп (как правило, обычно), но ведь случится может всякое, тем более на охоте. — Не беспокойся, оно прочное, — заверяет меня Нетейам, а потом добавляет с хитрой, свойственной всем Салли, улыбкой. — К тому же не думаю, что Ло’ак будет сердиться на того, кто ему так нравится. Нетейам, мать твою! Жар быстро приливает к щекам, благо хоть хвост мне удаётся удержать. За спиной раздаётся приглушённое «у-у-у», а после торопливые шепотки и приглушённые смешки. — Хватит валять дурака! — Тарсем, мужик, слава Эйве, что ты адекватный! — Занимайте позиции. На саблесвина с луком и стрелами не ходят, хотя почему — для меня загадка. Да, броня у этого зверюги прочная, но что мешает как следует прицелится и выстрелить ему прямо в глаз или в дыхало? Вон на стурмбистов каждый год охотимся, несмотря на то что не всем получается попасть в цель, в первую очередь благодаря массивным наспинным гребням, и ничего. Впрочем, спорить со старшими — себе дороже, а идти против вековых традиций так вообще за гранью, зато осторожно ступать, шаг за шагом приближаясь к вожделенной добыче — самое оно. Почва под ногами мягкая и сырая, но и очень липкая — клеится к ступням так, что грязи уже набралось слоя три, но, пока она скрывает нашу поступь от саблесвинов, я не жалуюсь. Мокванг, как более опытный, крадётся первым, держа копьё наготове. Одноглазый и Хромой всё так же мирно пасутся, на счастье нам и на беду себе отойдя от стада ещё дальше. Остальные саблесвины к этому времени зашли в болото по грудь, нежась в прохладе (вонь их, судя по всему, совсем не смущает), и лишь молодняк продолжает мутить воду у берега, подобно взрослым не обращая внимание на двух отщепенцев. Мокванг делает знак — наступает самый ответственный момент. Обе наши добычи стоят к нам задом, что в любой другой ситуации я бы расценила как высокий уровень неуважения, но сейчас это играет на руку — главное не выдать своего присутствия. Дальше приходится ползти, изгваздавшись в земле по самое не хочу, но охота требует жертв. В какой-то момент я даже перестаю дышать, опасаясь, что любой вздох может вспугнуть саблесвинов раньше времени, но Одноглазый с приятелем кажутся слишком увлечёнными рысканьем своими мордами под водой, совсем потеряв бдительность. Опять же, нам такое только на руку. Мы с Моквангом благополучно оползаем дичь по дуге, ибо линия берега неровная, а Хромой с Одноглазым решили пастись как раз в том месте, где поросшая камышом почва закруглялась в форме полумесяца. Бесшумно встаём на колени, не сводя глаз с саблесвинов. Необходимо сделать так, чтобы они побежали точно противоположно тому направлению, которому сейчас стоят, иначе плакал наш план — рванут в густую растительность или в центр болота к остальному стаду и всё, пиши пропало. Охотник прикладывает палец к губам — как будто я недостаточно тихо себя веду! — и сильнее сжимает древко копья. Хромой поднимает голову от воды, водит ею из стороны в сторону — принюхивается. Замирает. По знаку Мокванга мы оба срываемся с места и, крича и вопя, насколько позволяют голосовые связки, выпрыгиваем из засады, выставив перед собой копья. Начинается настоящий переполох, идёт кутерьма. Хромой с Одноглазым издают пронзительный визг, встают на задние лапы, окатив нас с Моквангом водой с ног до головы. Им вторит остальное стадо, перенимая страх своих сородичей; детёныши хрюкают, крутятся на одном месте, не понимая, что происходит, пока их матери не издают призывный вой: бежать, бежать не оглядываясь! Молодняк слушается беспрекословно: поднимая целый каскад брызг, они, перебирая своими коротенькими ножками, пускаются наутёк, пока вслед за ними спешат остальные саблесвины. Одноглазый и Хромой порываются туда, к своему стаду, но встречают препятствие в виде меня и Мокванга: изгваздавшихся в грязи, с перекошенными лицами, не прекращающих орать и скалить зубы, с пугающе острыми палками наперевес. Да уж, увидь я сама себя со стороны, наверняка бы наложила кучу, а эти бедолаги ещё и не понимают, какого хрена тут происходит: паслись они себе мирно, никого не трогали, и тут на них выскакивают две синие мартышки, от вида которых уже можно обосраться. Благо саблесвины — животные довольно пугливые и нападают только в крайнем случае, когда ничего другого уже не остаётся. Сейчас же у Одноглазого и Хромого имеются несколько путей для отступления, но они выбирают самый логичный и одновременно предсказуемый в данной ситуации: резво разворачиваются, в процессе сталкиваясь друг с другом лбами, и со всех трёх пар ног мчатся туда, где, по их мнению, будет безопаснее — то есть прямо в западню. Свою задачу мы выполнили, но разве могут два уважающих себя охотника оставаться в стороне от, непосредственно, этой самой охоты? Короткое переглядывание, и вот мы с Моквангом уже несёмся подобно ветру прямо за нашей добычей, ловко перепрыгивая через кочки и бугорки. В какой-то момент я даже перестаю ощущать ненавязчивую тяжесть копья: адреналин бьёт в мозг, посылая импульсы какого-то запредельного счастья и одурения, в голове становится необычайно легко, будто она сделана из той воздушной белой штуки, которую люди прикладывают к царапинам и ушибам. Впереди — длинная полоска берега, вытягивающаяся в неровный луч и отходящая от основной части суши, напоминая чем-то кривоватый и сломанный в нескольких местах палец. Знаю, сравнение так себе, но больше ничего мне на ум не приходит, да и не так важно это. Самое главное, что в одном из уголков этого «отростка» притаилась остальная часть нашей группы, готовая в любой миг атаковать и закончить начатое. И вот, только мне стоит подумать об этом, как из зарослей осоки с воинственным кличем выпрыгивает Тарсем: по бокам от него в мгновение ока, словно из-под земли, вырастают Нетейам и Антей — все как один в боевой стойке, с угрожающе направленными на саблесвинов копьями. Ни Хромой, ни Одноглазый такого поворота событий явно не ожидали, и если последний кое-как успевает затормозить в последнюю секунду, едва не напоровшись на копьё Тарсема, то вот его приятелю везёт гораздо меньше. Хромой с разбегу налетает на Одноглазого сзади, спотыкается и, не удержав равновесия, перелетает через его спину, массивной тушей заваливаясь на левую сторону, подминая под себя растения. Он повизгивает, пытается встать, но две травмированные ноги подводят его в самый ответственный момент — Антей налетает на Хромого ураганом, одним точным движением пронзая копьём самое большое из дыхал на правом боку. Брызгает кровь. Саблесвин издаёт последний хрип и замирает — его время пришло. Став свидетелем гибели товарища, Одноглазый издаёт протяжный крик, от которого закладывают уши. Приходится прижать их к голове, чтобы ненароком не лопнули барабанные перепонки, и при этом не отвлекаться от цели: окружив Одноглазого плотным кольцом, с выставленными вперёд копьями, мы должны не допустить, чтобы он прорвал оцепление. Один убитый саблесвин — это, конечно, хорошо, но ещё лучше, если их двое, как бы жестоко это не звучало. Одноглазый склоняет голову к земле, словно принимая своё поражение, но вспарывающие податливую почву копыта и лихорадочно дёргающийся туда-сюда хвостик говорят об обратном: наступает тот самый опасный момент, когда загнанный в угол зверь готов на всё, чтобы выжить. Я нервно сглатываю, не сводя взгляда с его торчащих клыков. Вполне естественно, что иногда На’ви погибают на охоте — тут уж, как говориться, закон джунглей, или ты, или тебя, — но пополнять ряды этих несчастных мне решительно не хочется. У нас есть значимое преимущество: отсутствие у саблесвина глаза, благодаря чему он не может уследить за всеми нами, однако проблема в том, что и Одноглазый прекрасно осведомлён о своём увечье. Он крутится, как будто ужаленный адской осой, не останавливаясь ни на секунду, лишая возможности приблизится к нему. Впрочем, некоторое всё же решают попробовать одолеть беснующееся животное. — Мокванг, нет! — кричит Тарсем, но остановить этого дурня не успевает. Воспользовавшись моментом, когда Одноглазый окажется к нему задом, охотник отбрасывает в сторону своё копьё (уже огромная ошибка как по мне) и, выхватив из-за пояса кинжал, делает длинный прыжок. Точнее сказать, пытается сделать: опьянённый желанием показать свою удаль, Мокванг совсем забывает про здешнюю почву, которая так и норовит засосать тебя по самую макушку. Его ноги увязают в иле и, хотя Моквангу всё же удаётся оторваться от земли, запрыгнуть на спину Одноглазому по первоначальной задумке не получается. Юноша хватается за чуть скошенные в сторону пластины на крупе и не сдерживает крика, когда саблесвин, почувствовав тяжесть в задней части, начинает вертеться пуще прежнего. — Отпусти! Отпусти его! — надрываю я голосовые связки, в ужасе наблюдая, как Одноглазый начинает лягаться, пиная Мокванга по торсу и едва не пробивая ему голову. — Пусти, Мокванг! — орёт не своим голосом Нетейам. — Брат, не надо! Мокванг разжимает пальцы и плюхается в грязь, едва успевая откатиться в сторону, когда задние копыта саблесвина чуть ли не таранят почву в том месте, где только что была его черепушка. Зверь беснуется, неистовствует. Избавление от лишнего груза, кажется, внушило ему надежду на спасение, потому он начинает быстро оглядываться в поисках заветного выхода. Мокванг выбыл из игры, корчась на земле и тихонько постанывая, но ещё четверо нападавших остаются на ногах, и в их руках по-прежнему опасно поблёскивало остриё длинной палки. Одноглазому необходимо выбрать слабое звено, препятствие, которое он сможет легко снести. Нужно вычислить самого немощного на вид. Найти и устранить, а вместе с этим получить желанную свободу. С протяжным воем саблесвин поворачивается ко мне и срывается с места. Я даже не успеваю решить, отпрыгнуть ли мне прочь, избегая острых как бритва клыков, или же бросится вперёд, как и полагает охотнику. Тарсем резко уходит влево, выкрикивая что-то непонятное: то ли команду, то ли ругательство. Слышится хруст дерева. Туша Одноглазого валится к моим ногам, поднимая столб грязи. В левом боку торчит часть копья, переломанного точно посередине, а из раны на боку толчками вытекает кровь. Тарсем сжимает в руке остаток древка — выглядит взвинченным и напуганным. Ещё бы: одного молокососа под его началом едва саблесвин насмерть не затоптал, вторую чуть насквозь клыками не прошили. Приятного однозначно мало. — Ты как? — Нетейам в две секунды оказывается подле меня, окидывая встревоженным взглядом. Ещё один мистер-я-несу-ответственность-за-всех в копилку. Хотя, я, конечно, покривлю душой, если скажу, что их волнение и забота мне неприятны. Скорее уж наоборот. — Всё в порядке, — успокаивающе улыбаюсь Нетейаму и развожу руки в стороны, чтобы он убедился в моей правоте сам. — Большое спасибо, Тарсем, — от моих слов бывший вождь слегка дёргается, но потом сразу же отмахивается, мол, забудь. Я с сожалением кошусь на то, что некогда было отличным копьём, а теперь всего лишь два обломка, которые и починить толком нельзя. — Прости, пожалуйста, это моя вина… — Не кори себя, твоего проступка здесь нет, — прерывает меня Тарсем. — Ты продемонстрировала храбрость, достойную охотника. Твой отец хорошо тебя обучил. Невольно смущаюсь от такой искренней похвалы, да не от кого-нибудь, а от одного из лучших воинов племени, преемника самого Джейка Салли. Хвост за спиной несколько раз вспарывает воздух. Нетейам щуриться. Мучительный стон вырывает меня из счастливого забвения. Точно, Мокванг. Герой-добытчик осторожно принимает сидячее положение, опираясь на плечо Антея, и болезненно морщится, не убирая руки от груди. Я, конечно, не целитель, но могу с уверенностью сказать, что ему здорово досталось, хотя и не похоже, что Одноглазый оставил ему в память несколько переломов — в этом случае Мокванг вообще бы двигать не смог, не то, что сесть. Скорее всего, парень отделался серьёзными ушибами, но уж лучше это, чем треснутые рёбра. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Нетейам. — Обожаю такие вопросы, — Мокванг криво усмехается и тут же кривится от новой вспышки боли. — Как я? Хуёво, Нетейам! — Ты сам виноват, — Тарсему совсем не до шуток — его голос предельно серьёзен, будто бы не он тепло похвалил меня минуту назад. — Совсем не раздумывал, поступил как наивный мальчишка, что ещё не начал проходить обучение на охотника. Вот чему ты научился у Карнука? Знаете поговорку: «лежачего не бьют»? Тарсем о ней явно не слышал, продолжая распекать Мокванга добрые пять минут, пока Нетейам не отвлек его на куда более важные дела: нашу добычу, например. Со шкурой и мясом разобрались быстро. Панцирей двух саблесвинов было достаточно, чтобы каждый из нас смог изготовить личную броню, в то время как мясо было расфасовано по нескольким мешкам, а остатками с удовольствием полакомились икраны. Оставался главный вопрос: как быть с клыками? По негласному правилу, лучшими частями добычи должен распоряжаться охотник, непосредственно убивший животное, то есть, в нашем случае, Антей и Тарсем. Я не сомневалась, что первый отдаст один из клыков брату, а Тарсем преподнесёт его Нетейаму, однако они оба меня удивили. — Я не заслуживаю этой награды, — вау, так Мокванг, оказывается, умеет признавать свои ошибки. — Моя глупость чуть меня не погубила. Хайрани достойна её куда больше меня. Немного обескураженная, но довольная до усрачки, я с благодарностью принимаю из рук Антея клык, когда внезапно Тарсем протягивает мне ещё один, и вот тут мои глаза округляются как два блюдца. Я смотрю на Нетейама, сжимающего второй резец Одноглазого, на клык в ладони Тарсема, снова на Нетейама. Да ну нафиг! — Ты отдаёшь мне свой трофей? — неверяще уточняю я. Тарсем, безусловно, На’ви в высшей степени благородный, но не до такой же степени! Или до такой? — Да, — просто говорит бывший вождь и — о Великая Мать! — улыбается. — Считай это мои подарком тебе и признательностью за то, что сегодня составила нам компанию. Кажется, что желудок сделал кульбит, разосрался со всеми остальными органами и занял место какой-нибудь печени. Тарсем — завидный жених, не обделённый женским вниманием. Не может быть, чтобы ему приглянулась такая соплячка как я… Подаренный Тарсемом клык вдруг обжигает ладонь, совсем как его мимолётный взгляд — моё лицо. …Не может быть, правда?                                     

***

Джейк вдыхает морской воздух полной грудью, впервые за всё пребывание в Ава’атлу позволяя себе сделать передышку. Последние лучи заходящего солнца мягко ласкают кожу, окутывая его желанным теплом. Салли прикрывает глаза, вслушиваясь в таинственный шум волн, чей шёпот действует так умиротворяюще, так успокаивающе. Самое страшное позади. Даже не верится. Кто-то осторожно касается Джейка за плечо. Тоновари. За прошедшие несколько недель вождь Меткайина осунулся и обзавёлся тёмными кругами под глазами, которые некогда были извечными спутниками и самого Джейка. Бывший морпех как никто другой понимал чувства старого друга, и был рад видеть, как постепенно Тоновари, а вместе с ним и вся деревня, приходит в норму. — Я ещё раз благодарю тебя, Жейксули, — мужчина слабо улыбается, но всё то, что он хотел выразить, прекрасно читается в его глазах. — Тебя и твой народ. Пускай они и рождены от Небесных людей, у них душа и сердце На’ви. Их собратья навлекли беду на моё племя, но они помогли её победить. Меткайина никогда не забудет этого. Джейк заторможенно кивает, вспоминая, как поначалу рифовые На’ви отреагировали на появление аватаров и тех немногочисленных людей, что ещё остались на Пандоре. Пускай умом Меткайина понимали, что цель прибывших не хаос и убийство невинных жителей, а спасение их жизней, недоверие и страх перед Небесными Демонами настолько глубоко пустили свои корни, что просто так, даже спустя два с половиной года, от них не избавиться. Наибольшую подозрительность демонстрировала — и это было совсем не удивительно — тсахик. Салли не представляет, на какие уступки с самой собой ей пришлось пойти, чтобы позволить Норму и его ребятам вначале просто осмотреть её детей, а потом и взять необходимый образец крови, однако любовь к сыну и дочери оказалась гораздо сильнее ненависти к людям. — Когда мы отправляемся? — Тоновари переводит взгляд на закат, однако желанного умиротворения и спокойствия в нём не находит. Джейк поджимает губы. Вот она, жирнющая ложка дёгтя в бочке мёда. Цирея и Аонунг. Брат и сестра. Дети вождя, сильнее всего пострадавшие от этой дряни. Как объяснил Норм, вероятно, такая реакция на организм произошла потому, что эти двое одними из самых первых взаимодействовали с заражённым объектом, потому и переносили болезнь тяжелее, ибо, во-первых, страдали от неё дольше всех, а, во-вторых, именно в их телах вирус мутировал и развился. Потом последовала целая лекция, напичканная научной белибердой, но Джейк уже не слушал. Сейчас же, благодаря успешно разработанному учёными противоядию на основе того самого растения, что исследовала Грэйс, большинство На’ви медленно, но верно шли на поправку, и лишь состояние Циреи и Аонунга было на порядок хуже. Благо, брат с сестрой уже могли самостоятельно есть, а отвратительные красные пятна пропали, что нельзя было сказать о слабости и постоянном головокружении — если другие жители Ава’атлу постепенно вставали на ноги, пускай на первых порах и пользуясь помощью соплеменников, то дети вождя продолжали лежать пластом, лишь изредка с трудом принимая сидячее положение, чтобы сделать глоток воды. Всё пришло к тому, что весь авангард великих человеческих умов последние несколько дней неустанно крутился в маруи главы деревни (Джейк, право, поражался терпению и выдержке Ронал), пытаясь безуспешно побороть болезнь у единственных оставшихся инфицированных, но Норм, в конце концов, был вынужден развести руки и признать, что тут они бессильны. — Всё-таки у нас наблюдается недостаток оборудования, — с досадой признал Спеллман, когда сообщил Джейку о неудаче своей команды. — Я знаю, местным властям это не понравится, но мне необходима лаборатория — полностью, со всеми инструментами. Только в этом случае у нас есть шанс вылечить детей вождя. Норм не ошибся — сообщив о необходимости «перевозки» Аонунга и Циреи за тридевять земель, в лес Оматикайя, в «обитель Демонов», учёный столкнулся с целым шквалом негодования и яростного протеста. Ронал, впервые за всё время позволив себе сорваться на чужаков, кричала, что ни за что не отдаст своих детей на растерзание в руки Небесных Людей, и, если они только попробуют прикоснуться к ним, она прикончит их на месте. Тоновари, с которым предварительно успел переговорить Джейк, рассказав тому обо всех рисках, держался более сдержанно, пытаясь успокоить разбушевавшуюся супругу, носившую, ко всему прочему, под сердцем их четвёртого ребёнка, но воодушевления от затеи Норма тоже явно не испытывал. В какой-то момент Джейк и Спеллман приняли решение покинуть маруи вождей, чтобы позволить им обсудить всё наедине, хотя ещё несколько часов вместе с остальной деревней могли слышать крики, всхлипы, переругивания и звук бьющейся посуды. Крики, разумеется, были преимущественно женскими. В итоге, когда изрядно вымотанный Тоновари со своей мрачной и тщетно старающейся сдержать слёзы тсахик появился на пороге, было объявлено, что вождь, всецело доверяя Торуку Макто, позволит ему забрать Цирею и Аонунга для дальнейшего лечения, но с одним условием: Тоновари полетит с ними. Отказать лидеру Меткайина никто не посмел, да и не было причин для отказа. — Мы вылетаем завтра на рассвете, — говорит Джейк. — Путь предстоит неблизкий, но Норм не сомневается, что твои дети всё выдержат. Я тоже в этом уверен. Они крепки и телом, и духом. — На нашу долю выпало тяжёлое испытание, — Тоновари позволяет себе вымученный вздох, — но, если это желание Эйвы, я не смею ей перечить. Возможно, это всё её великий замысел, ведь посуди сам: если бы не эта болезнь, когда бы мы встретились вновь? И встретились бы? Джейк давно научился верить в волю Эйвы — с того самого дня, как она благословила его, спас тем самым от стрелы Нейтири. Итогом этого поступка стало то, что Салли обрёл своё место в мире и завёл семью, о чём не смел и мечтать. Что это, если не промысел свыше? — Прошло так много времени. Твой сын возмужал, а дочь превратилась в настоящую красавицу. В глазах Тоновари проскакивает нечто, похожее на отцовскую гордость. — И твой сын изменился, Жейксули. Я помню его дерзким мальчишкой, который никак не хотел никого слушать, но даже тогда у него было большое сердце. Кто знает, может быть скоро он откроет его, и нам придётся видеться чаще. На это Джейк ничего не отвечает. Он видел, как Ло’ак не желал отходить от Циреи ни на минуту, так что его приходилось гнать из маруи тряпками, как он переживал за её самочувствие и как радовался известию, что его подруга идёт на поправку. В конце концов, Джейк не сомневался, что по большей части именно из-за прелестной дочери вождя рифового племени его младший сын ослушался прямого приказа и сломя голову помчался в морские земли, наплевав на риски и опасность. Но, ко всему прочему, Джейк прекрасно помнит, как Ло’ак страдал, получив от морской красавицы от ворот поворот. Конечно, сердцу не прикажешь, и Цирея всегда была и останется вольна в своём выборе, однако вновь видеть сникшего и измучившегося от неразделённых чувств сына Салли не хотел. Есть пословица, будто бы беда сближает людей, и Джейк может однозначно сказать, что схема рабочая. Возможно, Цирея увидит Ло’ака в ином свете. Возможно и в юноше проснуться, казалось бы, заглохшие чувства. А, может быть, Ло’ак вернётся к той, кто — Джейк в этом не сомневался — покорно ждёт его в родных краях, готовая разделить и горе, и радость. Вдали от дома вождь неосознанно много размышлял об этой девушке, о её роли в жизни его младшего сына, о том, как неожиданно гармонично они смотрятся вместе, и нервозность, связанная с вероятным неодобрением этих отношений её отца, постепенно уходила. В конце концов, они уже давно не дети, сами разберутся в чувствах друг к другу, и самое мудрое, что можно сделать в этой ситуации — не вмешиваться. Поэтому Джейк не говорит ни слова, провожая взглядом последние лучи солнца.