***
Кокетка. Вертихвостка. Профурсетка. Множество нелицеприятных эпитетов Циреи крутятся в голове, как рой адских ос, и в какой-то момент мне становится тошно от самой себя. В самом деле, в чём эта девушка виновата? В том, что серьёзно заболела, и никак не может поправиться? Или в том, что позволила себе улыбнуться в сторону Ло’ака? Тогда, по такой логике, я должна считать шлюхами всех представительниц прекрасного пола Оматикайи, что обращают внимание на младшего сына вождя, но откуда такая жгучая ревность именно к Цирее? Веточка, которую я старательно освобождала ножом от коры, внезапно ломается под напором моих пальцев, и я отбрасываю ставшую бесполезной палку от себя. Рифовая На’ви очень красива — это трудно не признать, и даже болезнь, из-за которой её лицо приобрело цвет пожухлой травы, не смогла этого изменить. Да, хвост у неё веслом — таким только жуков и прихлопывать — и на конечностях присутствует подобие ласт, что делает их намного больше наших, но кто вообще посмотрит на это, когда в наличии имеется точёная фигурка, внушительная грудная клетка, из-за которой и грудь кажется больше (а может, так оно и есть, хрен знает) и огромные голубые глаза, что так и призывают утонуть в них? Вот Ло’ак, видимо, и потонул. Палец пронзает острой болью, когда я, увлёкшись мрачными думами, неосторожно чиркнула себя ножом по коже. Шикаю и сразу отправляю палец в рот, смачивая его слюной и посасывая. Ло’ак. С тех пор, как он вернулся домой, прошёл целый день, а мы так нормально и не встретились. Всё это время юноша провёл в лаборатории со своей семьей, внимательно наблюдая за показателями здоровья друзей, и, опять же, злиться как-то западло — всё-таки он не балду пинал, но неужели за тридцать часов он не нашёл и десяти минут, чтобы заглянуть ко мне? Верится с трудом, и от этого на душе становится ещё мерзотней. Краем уха улавливаю какое-то движение справа от меня. Некто осторожно ступает по траве — не крадётся, но будто бы каждый шаг даётся ему с большим трудом. Инстинкт охотника не распознаёт опасности, а потому я решаю просто проигнорировать приближающуюся поступь — мало ли кто из На’ви идёт по своим делам, — однако, когда надо мной нависает тень, загораживая солнце, взгляд мне приходится поднять. — Привет, — неловко улыбается младший сын вождя, потирая шею. Лёгок на помине. Окидываю Ло’ака наигранно-безразличным взглядом с ног до головы, убивая в зародыше желание бросится ему на шею и расцеловать, как хотела сделать это утром. Нет уж, не дождётся. — И тебе того же, — бросаю я, возвращаясь к строганию веток. Улыбка на лице юноши вянет с такой же скоростью, как схлопываются геликорадианы. Очевидно, он ожидал иной реакции, но наткнулся только на равнодушие и холод. — Рани, я тебя чем-то обидел? Не сдерживаюсь и язвительно хмыкаю. Ло’ак действительно ничего не понимает или косит под дурачка? Да вроде не похоже — в глазах плещется такая искренняя потерянность вперемешку с недоумением, что хочется махнуть рукой, притянуть к себе и потрепать по волосам, чтобы не брал в голову. Я, впрочем, ничего из этого делать не собираюсь — слишком сильна обида. — Дай-ка подумать, — я прикладываю палец к подбородку, словно силюсь что-то вспомнить. — Ты смылся без предупреждения к Небесному демону на рога, практически не выходил на связь, а по возвращению целый день игнорируешь меня, как будто я пустое место. Нет, ты меня ничем не обидел. Зенки Ло’ака округляются и в них проскальзывает нечто, похожее на осознание. Юноша раскрывает рот, хочет что-то сказать, но тут же его захлопывает — наверное, потому что сказать ему толком нечего. А, возможно, из-за внезапно накатившего чувства вины. — Чёрт, Рани, я не хотел, правда, — его пятерня зарывается в отросшие волосы, с силой оттягивая косички. Вторая рука нервно теребит лямку сумки, перекинутой через плечо. Довольно необычно — Ло’ак, как правило, не пользуется ничем подобным, предпочитая таскать вещи по старинке, то есть в охапку. — Давай завтра пойдём в лагерь вместе, и я познакомлю тебя с Циреей и Аонунгом? Просто всё так накатилось, из головы вылетело и… — Из головы вылетело то, что я тебя жду? Или сам факт моего существования? — Да нет же, нет! — юноша отчаянно трёт лицо руками, а потом, не придумав ничего лучше, плюхается на траву подле меня, едва не сев задницей на ветки. — Я думал о тебе всё это время! Я хотел тебя увидеть! Я правда скучал, но… Моя вытянутая ладонь останавливает было начавшийся словесный понос. — А теперь послушай меня, Ло’ак, — говорю твёрдо и чётко, и младший сын вождя вздрагивает от того, как я произношу его имя. — Я знаю, что ты беспокоишься за своих друзей. Поверь, окажись я на твоём месте, то тоже бы сильно волновалась, но это вовсе не повод забить болт на окружающих. Не перебивай! — получается слишком резко, зато Ло’ак, вознамерившийся было прервать меня, сразу плотно смыкает губы. — Я не говорю, что тебе наплевать, хотя, должна признаться, со стороны на это очень похоже. Наши гости с рифов живы, находятся в надёжных руках, и, как сказала Кири, по прогнозам очень скоро могут пойти на поправку. Видишь, — горько усмехаюсь, — даже твоя сестра, с которой мы все эти две недели были неразлучны, нашла минутку и пообщалась со мной. А ты словно забыл обо мне. — Рани, — от интонации юноши теперь уже меня прошибает лёгкая дрожь, но я не останавливаюсь: — И не только про меня. Что ты сделал в первую очередь, когда спрыгнул со своего икрана? Обнялся с родными? Сказал, как тебе их не хватало? Ни-ху-я. Пока вся семья Салли счастливо воссоединялась, ты их и словом не удостоил, зато к Цирее, которая в твоей помощи не нуждалась, рванул как миленький. Ты ведь часто жаловался, что отец не воспринимает тебя всерьёз, что ты подобно отрезанному ломтю для собственной семьи, так почему же ты поступаешь так, будто оно так и есть? Ло’ак молчит, буравя землю задумчивым взглядом. После длинной отповеди горло першит, словно его скребут своими когтями змееволки, но воды, как назло, под рукой не оказывается, но вместо этого палец вновь находит остриё ножа, благо этот раз обходится без лишней кровопотери. — Ты права, я облажался, — неожиданное признание юноши побуждает меня развернуться к нему корпусом и склонить голову набок, ожидая, что же будет дальше. — Я повёл себя как последняя сволочь по отношению к семье… и к тебе. Чёрт, Рани, у меня плохо выходит извиняться, никак не получается подобрать правильных слов, но я хочу, чтобы ты знала: меньше всего на свете я хотел и хочу, чтобы ты чувствовала себя забытой. Вряд ли я смогу оправдаться, но уж загладить свою вину попытаюсь. Если ты мне позволишь, конечно. И смотрит на меня своими невозможно золотистыми глазами жалостливо-жалостливо, безумно напоминая того кота из Земного мультика про зелёного чудика. Ло’ак не соврал — он редко просит прощение, а если и нисходит до извинений, то они выходят у него максимально неискренними и, как говорится, «на отъебись». Юноша предпочитает исправлять свои проколы действиями, но отчего же сейчас мне кажется, что в его словах нет ни намёка на фальшь или наигранность? «А ты что, хочешь, чтобы он вёл себя двулично с тобой?», — вновь даёт знать о себе противный внутренний голос, и я так же мысленно отвечаю: нет, не хочу. Только не со мной. Лёгкое щекочущее прикосновение к пояснице вызывает целую россыпь мурашек по спине, но я стараюсь не подать виду, словно этот жест как-то меня тронул. Ло’ак придвигается ближе, не отводя взгляда, и я могу почувствовать его тёплое дыхание на своей щеке. В наступление, значит, пошёл? Резко дёргаю рукой — младший сын вождя и пискнуть не успевает — и вот, кончик его наглого хвоста уже зажат в моё ладони. Место это очень чувствительное — можно как доставить неприятные ощущения, сравнимые с ожогом от какого-нибудь ядовитого растения, так и совершенно противоположные. Правда, по закушенной губе Ло’ака трудно определить, в какую из двух крайностей я попала, поэтому на всякий случай дразняще провожу большим пальцем по гладкой коже. Ноздри юноши трепещут, он дёргается и издаёт слабый полустон. Взгляд по-прежнему не отводит. — Ну, и как ты думаешь исправляться? Ло’ак быстро стягивает сумку с плеча и вываливает на траву её содержимое. На солнце сверкает перламутр. Десятки ракушек: маленькие, большие, продолговатые, округлые, спиральные, гладкие и ребристые, разбросаны передо мной в беспорядке и смотрятся на привычной зелени так необыкновенно, так загадочно. Я беру одну и подношу поближе к глазу, чтобы лучше рассмотреть. В наших реках и озёрах встречаются перловицы и беззубки, что по форме напоминают ухо, а по цвету — продукты жизнедеятельности кишечника, но они ни в какое сравнение не идут с теми дарами моря, что притащил Ло’ак. Раковина в моей руке напоминает конус с маленькими шипами по краям, которые завихрениями уходят до самой вершинки. В противовес этому, раковина совсем не колется, а её прикосновение к коже приятно, словно лёгкий массаж. Я катаю её по ладони, зажимаю между пальцев, внимательно разглядываю мелкие жёлтые пятнышки, складывающиеся в витиеватый узор и в определённый момент увлекаюсь настолько, что Ло’ак без особого труда выдёргивает свой хвост из моей хватки. Я даже не обращаю на это внимание, полностью поглощенная процессом изучения. — Нравится? — голос юноши так и сочится надеждой, пока я принимаюсь за оценку следующих раковин. — Они все твои. — Да ладно! — маска равнодушия даёт трещину, когда я ещё раз осматриваю это перламутровое великолепие перед собой. — Правда? Но как же твоя мама? А Кири с Тук? Она будет рада получить новое украшение… — О, поверь, у них этого добра достаточно! — младший сын вождя опирается на выставленные руки позади себя, подставляясь под солнечные лучи, и прикрывает глаза. Точнее, как прикрывает — я-то вижу, как подрагивают его веки, и Ло’ак следит за мной периферическим зрением. Провинившийся возлюбленный, готовый замаливать свою вину подарками — отличное сочетание. Но провинившийся возлюбленный с шикарным телом, при взгляде на которое начинают течь слюнки — вообще отвал башки. Ло’ак прекрасно знает, как себя подать. А ещё он знает, как я реагирую на подобные провокации, поэтому без стеснения выставляет напоказ всего себя, якобы невзначай напрягая живот с шестью кубиками пресса. Обида в груди понемногу сходит на нет, и дело вовсе не в сексуальном Ло’аке, разлёгшимся передо мной (разве что чуть-чуть). Есть много На’ви, которые не признают себя неправыми, как бы они не ошибались — мой отец яркий тому пример и, я, право, иногда не знаю, как маме удаётся с ним уживаться. Если бы младший сын вождя строил из себя святую невинность или даже элементарно безбожно тупил, я послала бы его на три буквы. Страдала бы потом, мучалась, но делать вид, что ничего не произошло, не стала. И вот вроде хочется ещё немного поиграть, повредничать, чтобы Ло’ак старался сильнее, а, с другой стороны, разве юноша уже не доказал, что раскаивается? Второй вариант кажется наиболее предпочтительным, особенно, когда он перекатывается на колени, принимая позу кошки — волосы падают вперёд, красиво обрамляя его лицо — и начинает, крадучись, подбираться ко мне. Губы растягивает соблазнительная улыбка. — Так я получил прощение? Длинные пальцы касаются лодыжки, скользят вверх легко и плавно. На секунду задерживаются на коленке, но, не встретив сопротивления, устремляются дальше, к внутренней части бедра. Закусываю губу, встречаясь с потемневшим взглядом Ло’ака. — Пока нет, — пальцы юноши добираются до кромки набедренной повязки, и мне стоит огромных трудов не сорваться на стон. Он слишком хорошо знает все мои чувствительные места. — Но ты близок к тому, чтобы его заслужить. Брякают ракушки — Ло’ак одним небрежным жестом отодвигает их в сторону, и я уже хочу возмутиться, с какого хера он так неосторожно обращается с моим подарком, но в этот момент младший сын вождя подхватывает меня на руки — я и охнуть не успеваю — и сажает себе на колени, тут же без спроса широким мазком проводя языком линию на моей шее. Я запрокидываю голову, предоставляя ему полную свободу действий. — Я скучал по тебе. Ладонь по-свойски ощупывает грудь, сжимая соски через ткань топа, и я в отместку царапаю ему лопатки, нарочно делая так, чтобы остались следы. Ло’ак, впрочем, не выглядит недовольным — скорее наоборот, если судить по сорвавшемуся дыханию и рукам, ещё нетерпеливее зашарившим по моему телу. — Так скучал… — Ло’ак… — М? — Я тоже по тебе скучала. Сильно-сильно. Краем уха улавливаю тихое хмыканье, и юноша оставляет трепетный поцелуй на моей ключице. Поднимает голову, смотря на меня снизу вверх, и недвусмысленно улыбается, теребя шнурок на моей набедренной повязке. — А то я думаю, что ты так легко узел завязала. Рассчитывала ведь на такой исход? — Возможно. — Признаться, я тоже. Чувствуешь? — Чувствую. И вижу.***
Неожиданно для меня, на следующий день Ло’ак не забыл про своё предложение, брошенное, как мне тогда показалось, не раздумывая. Говоря на чистоту, я не горела особым желанием знакомиться с рифовыми поближе — в связи с внезапным приступом ревности в сторону Циреи (который Ло’ак своими активными действиями более-менее подавил) весь ажиотаж от встречи с гостями из далёких краёв сошёл на нет. Многие в племени Оматикайя, напротив, были бы рады возможности не просто увидеть морских На’ви издалека, а пообщаться с ними напрямую, но до больных, кроме их отца — Тоновари, и Джейка с семьёй учёные пока никого не допускали. Надо думать, что мне выпала великая честь, да только радости или даже малейшего воодушевления я не чувствую вовсе. Человеческие дома-вагончики только с виду выглядят просто, как железные коробки с отверстиями для окон, а на деле представляют из себя целый лабиринт, наполненный всевозможной техникой и приборами, которые я и описать-то толком не смогу, не то, что додуматься, для чего они нужны. Приходится двигаться очень осторожно, чтобы ненароком не задеть очередную научную хреновину, или не сбить мельтешащих туда-сюда людей (хотя обвинять тех, в чьё жилище мы припёрлись, за то, что они спешат по своим делам, является верхом наглости), так ещё и нормально дышать не получается — различие в воздухе землян и нашей планеты, ядовитые газы, все дела. Необходимо время от времени подносить к лицу специальную маску — что сильно отличается от тех, что мы иногда надеваем по праздникам — и делать глубокий вдох, иначе можешь задохнуться и помереть. Вот поэтому-то я и людскую базу не очень жалую, хотя против её обитателей и ничего не имею, но Ло’ак умеет уговаривать (в этом ему хорошо помогает подвешенный и ловкий язык), так что вот она я — пытаюсь правильно нацепить маску на шею, внутренне матерясь и вместе с тем радуясь, что хотя бы потолки здесь достаточно высокие, и не приходится сгибаться в три погибели подобно моллюску, свернувшемуся в своей раковине. — Вот видишь, а я с этой фигнёй постоянно хожу, — назидательно произносит Паук, в противовес мне избавляясь от неудобной штуковины на роже, и вдыхает родной воздух полной грудью. Сегодня у остальных детей Салли, как и у их родителей, нашлись важные дела — вроде бы Джейк намеревался показать Тоновари лес и официально представить старого друга племени, — зато человеческий парнишка оказался совершенно свободен и, не особо спрашивая наше мнение, увязался вслед за мной и Ло’аком. — Да пошёл ты, — беззлобно бросаю я, пока Ло’ак, сжалившись над моими потугами, сам правильно закрепляет маску. Его палец словно бы невзначай проводит по моей щеке, и я, тоже как будто не специально, прохожусь языком по нижней губе. — Ребят, вы серьёзно? — обречённо тянет Паук. — Хотите, чтобы я сейчас весь пол заблевал? Постеснялись бы, извраты! Мы с младшим сыном вождя лукаво переглядываемся. Почему-то именно в присутствии Паука моё стеснение сходит на нет, и те вещи, о которых я, например, при родителях и обмолвиться боюсь, перед ним выполняются легко и просто. Даже не знаю, в чём причина. Может быть, из-за особой близости между ним и Ло’аком я сама на подсознательном уровне начала сверх меры доверять его лучшему другу, не боясь, что он осудит нас или ославит на всю округу. С другой стороны, с той же Кири или Нетейамом я такие вольности не позволяю, хотя в ком в ком, а в них не сомневалась никогда. — Завидует, бедолага, — сочувственно качает головой Ло’ак, беря меня за руку и устремляясь вперёд по длинному коридору. — Ему-то точно ничего не перепадёт. Возмущённое фырканье Паука и его бубнёж, что он, вообще-то, уже давно не девственник, тонут в моём хохоте. Несколько людей бросают на нас мимолётный взгляд, но тут же возвращаются к работе: давно привыкли, что, если хотя бы один На’ви посещает их скромную обитель, шума не избежать. Мы идём прямо, потом сворачиваем налево, снова прямо, поворот направо… Серьёзно, как эти людские постройки умудряются столько всего в себе вмещать? Человеческая магия, или это мы, по меркам землян являющиеся необразованными дикарями, просто ничего не понимаем? Хотя вот Ло’ак ориентируется в этом чужеродном пространстве, как в родном лесу, но, справедливости ради, он и провёл здесь гораздо больше времени, чем я. Возможно, пока ещё рано записывать себя в узколобые невежды. Завернув за очередной угол, мы едва не налетаем на Норма, который, на сей раз в человеческом теле, не отрываясь, скользит взглядом по планшету, бормоча себе что-то по нос. Учёный даже не замечает, что чуть не врезался в два трёхметровых синих столба, и так бы и прошёл мимо, если бы не красноречивый кашель Паука. Норм дёргается, как ошпаренный — планшет почти что выпадает из его рук, по в последнюю секунду мужчине удается крепко схватить его и прижать к груди, как самое дорогое сокровище. Учёный с облегчением выдыхает и переводит на нас недовольный взгляд, мечущий молнии. — Вы хоть понимаете, что здесь, — он трясёт планшетом в воздухе, — содержаться все важные сведения о болезни ваших друзей. Если бы я его разбил, чёрта с два они выздоровеют! — Не переигрывай, Норм, — Паук расслабленно потягивается, игнорируя пышущее гневом лицо учёного. — Зная твою ненормальную склонность к педантизму и осторожности, ты давно уже успел скопировать эти данные несколько раз. Просто признайся, что на планшете легче смотреть порнушку, вот ты и испугался потерять столь удобную в использовании вещицу. На секунду мне кажется, что сейчас Норм расплавится от негодования и тогда на его могилке смело можно будет поставить камень с надписью «умер со стыда и, возможно, недотраха». На самом деле это даже забавно, что взрослый и, без всяких сомнений, умный мужчина, стоит с открытым ртом и не может найти, что ответить на пошлую шуточку какого-то сопляка. В какой-то момент Норм бросает умоляющий взгляд на нас с Ло’аком, словно ища поддержки, но потом, вспомнив, что я, Паук и младший сын Джейка одного поля ягоды, понимает обречённость своей затеи. Наши с Ло’аком ухмылки добивают его окончательно. — Я не собираюсь тратить время на разговоры с такими развратниками, как вы, — Норм разворачивается к нам спиной, скрывая заалевшее лицо, но не покрасневшие уши. — Если вы пришли навестить своих друзей, то вот и идите к ним. Не отвлекайте занятых людей от дел! — А как дёру-то дал! — моему восхищению нет предела, когда учёный, дав фору любому лютоконю, скрывается в лабиринте из коридоров и дверей — только пятки сверкали. — Разомни руки как следует! — кричит вслед Ло’ак, обмениваясь с ухохатывающимся Пауком ударами ладоней. «Дать друг другу пять», — так это, кажется, называется. К моему великому облечению, до нужной двери остаётся пройти всего несколько шагов — иначе бы я точно сошла с ума в этом муравейнике. Делаю глоток воздуха из маски, пока Ло’ак с легкостью поворачивает ручку и толкает железную дверь, пропуская меня первой. Настаёт момент истины. Откуда-то из глубин сознания поднимается терзающее волнение, подобно тому, которое я испытывала прежде, чем пройти Унилтарон, но я сразу же даю себе мысленную пощёчину: чего разнервничалась, будто идёшь не на встречу с друзьями твоих друзей, а прямо в ловушку врагу? Выше нос! Я переступаю через порог. Стены в помещении абсолютно белые, без единого намёка на краски, и эта идеальная белизна режет глаза, словно я смотрю на солнце. Кожа рифовых На’ви в этой обители чистоты кажется особенно яркой, цветным пятном выделяясь на фоне белоснежного окружения. Аонунг сидит на высокой циновке — люди называют её кушеткой, — свесив ноги и, в силу роста, упираясь ими в пол. На соседней кушетке на боку возлежит Цирея, поджав колени и устроив длинный широкий хвост на бедре, которое украшает витиеватая татуировка. Оба о чём-то переговариваются, не испытывая видимого дискомфорта от ношения масок для дыхания, но синхронно замолкают, стоит мне появиться в их поле зрения. — Я вас вижу, — стараюсь звучать максимально дружелюбно, поднося два пальца ко лбу. Расслабленные плечи, приветливая улыбка, не вызывающая отторжения мимика — всё это так и кричит о моих благих намерениях, верно? От чего же брат с сестрой так удивлённо косятся на меня? Аонунг отмирает первым, видимо, вспомнив, что в гостях отсутствие проявления этикета является верхом невоспитанности. Повторяет мой жест, нацепив на лицо подобие улыбки (выходит слегка кривовато, но, должна признать, что сын Тоновари довольно смазлив), и кивком головы призывает сделать сестру то же самое, но Цирея словно его не замечает. Её взгляд проходится по мне с ног до головы, и, хотя в глазах рифовой На’ви я не читаю враждебности, мне всё равно становится не по себе. Создаётся впечатление, что она даже не изучает меня, а оценивает, словно украшение, и от этого взгляда хочется закрыться — чего я, разумеется, не делаю. Не знаю, возможно Цирея просто до одури любопытно поглазеть на кого-то из племени Оматикайя помимо семьи Салли, но даже так её поведение далеко от приличного. Неужели сравнивает? Только вот зачем — непонятно. Мы отличаемся физиологическими особенностями, она — очень привлекательна, я тоже далеко не уродина, мы обе примерно одного возраста и видимся впервые, так к чему эти глупые соотношения? На секунду — лишь на секунду — мне кажется, что в уголке губ девушки мелькает что-то, похожее на усмешку. Впрочем, любой намёк на предвзятость исчезает, когда Цирея замечает Ло’ака за моей спиной, и на моих глазах происходит настоящее чудо: вся та странная аура, окружавшая её, пока она была занята моим разглядыванием, вмиг испаряется, и в помещении даже как будто становится легче дышать, хоть я и не забываю время от времени подносить спасительную маску к лицу. — Ло’ак, — Цирея очаровательно улыбается, принимая сидячее положение. Нагрудное украшение хорошо прикрывает все интимные места, что не мешает ему покачиваться при её движении, наверняка бы раззадорив фантазию озабоченного подростка. — Я так рада тебя… вас видеть. Я ждала твоего прихода. Это действительно прозвучало двусмысленно или моё больное воображение разыгралось? Судя по Пауку, которому внезапно приспичило рассмотреть потолок и стены, крыша тут поехала явно не у меня. Даже Аонунг бросает на сестру слегка недоумённый взгляд, а вот младшему сыну вождя, кажется, совсем по барабану — он отвечает Цирее обычным приветствием, хотя на губы вновь наползает та самая широченная улыбка, которая выбесила меня вчера. — Надеюсь, мы с Пауком вам не помешаем? — язвительно интересуюсь я, скрещивая руки на груди. — Что вы, конечно нет! — Цирея — сама невинность и добродушие. — Прости, что не поздоровалась с тобой должным образом, просто я немного растерялась: в конце концов, к нам никого пока не допускают, кроме папы и наших друзей, вот я и удивилась, когда увидела незнакомую На’ви. Оправдание натянуто до невозможности, но не могу же я сейчас упереть руки в боки и настаивать на том, что Цирея нарочно косит под дурочку, да ещё и так правдоподобно. — Это Хайрани, — представляет меня Ло’ак. — Наша подруга, о которой я вчера говорил. Она горела желанием с вами познакомиться. Прежде чем вопрос, с какого хуя он подтасовывает факты и нагло врёт, срывается с моих губ, я чувствую лёгкое прикосновение к ноге. Кисточка хвоста Ло’ака касается её всего на секунду, но даже так я понимаю его безмолвную просьбу. После критичного осмотра Циреи настроение как-то резко упало и, судя по всему, внутреннее недовольство отразилось на лице. Как бы я себя не загоняла, нельзя и мускулом показывать, что я имею что-то против детей морского вождя, и уж тем более демонстрировать пассивную агрессию. — Да, это так! — натягиваю на мордочку самую миролюбивую улыбку, стараясь всем своим видом излучать заинтересованность и открытость. — Ребята так много о вас рассказывали, что всего и не упомнить! — Это так мило! — голос Циреи настолько сочится сладостью, что впору блевануть. — Мне тоже хотелось бы узнать тебя получше. Жаль только, что Ло’ак упомянул о тебе только вчера, и я ничего толком о тебе не знаю. Не уверена, но, кажется, я расслышала, как за моей улыбкой заскрипели клыки. Вот ведь самка танатора! — Да уж, он у нас забывчивый, — моя рука приобнимает юношу за плечо, и этот жест можно трактовать по-разному: кто-то увидит в нём не более, чем дружеское поддразнивание, а кто-то разглядит более глубокий смысл. Судя по сощурившимся глазам рифовой На’ви, она всё понимает правильно. — Зато про то, что ему важно и дорого, будет помнить всегда. Впрочем, ты и сама успела убедиться в этом за столько времени. В комнате воцаряется звенящая тишина, словно кто-то нажал на кнопку и отключил все звуки разом. Признаться, не на такую реакцию я рассчитывала, но эффект меня более чем устраивает. Цирея несколько раз до нелепого смешно хлопает глазами, складывая красивый ротик в выразительную «о», и я опять не могу понять, игра ли это или искреннее удивление. Сбоку от меня раздаётся нечто, похожее на кваканье — это Паук сглатывает слюну, возвращая в наш мир звуки. — Рани, ты чего? — Ло’ак отстраняется от меня, заглядывает в глаза, и в глубине его собственных золотых омутов плещется непонимание, щедро разбавленное нарастающим недовольством. — А разве я что-то не так сказала? — невинно хлопаю ресницами, окидывая поочерёдно брата и сестру простодушным взглядом. — В конце концов, разве Ло’ак не сорвался с места, едва узнав о вашей болезни? Это лишний раз подтверждает, как он дорожит вами, как своими друзьями. На последнем слове я смотрю прямо на Цирею, но на сей раз девушка не удостаивает меня своим драгоценным вниманием — рифовая На’ви полностью сосредоточена на младшем сыне Джейка. Поймав его взгляд, Цирея кокетливо улыбается, обнажая ряд жемчужно-белых зубов, и тут же переводит взор на Аонунга, как будто ничего и не было. Ещё волосы с шеи откидывает, зараза. — Да уж, что есть, то есть, — поразительно, как быстро разряжается атмосфера от голоса сына Тоновари. Возможно, он успел взять парочку уроков у Нетейама? — Честно говоря, я сперва не поверил, когда увидел перед собой Ло’ака — подумал, что начал окончательно поехал головой и начал ловить галлюны. — Ага, и, пытаясь прогнать наваждение, ты сначала послал меня к праотцам, а потом влепил пощёчину хвостом, когда я нагнулся, чтобы дать тебе воды, — по-доброму усмехается Ло’ак. Воспоминания о прошлом, особенно, если в нём много приятных моментов, могут служить отличным времяпрепровождением, да и вообще бальзамом на сердце. Единственный недостаток — так это то, что я не могу разделить их с окружающими. Все вчетвером, включая Паука, они обсуждают катание на илу и полёты рифовых на икранах с братьями Салли (во время которых, если верить Ло’аку, Аонунг визжал как девчонка), встречу с тулкунами и особые ритуалы племени Меткайина, о которых я раньше даже не слышала. Припоминаются и более незначительные моменты — например, как к Нетейаму настойчиво клеилась одна рифовая На’ви, или как Ло’ака стошнило посреди одной важной церемонии, — но наибольший интерес вызывают те два года, которые дети вождей провели порознь друг от друга, и вот тут-то я, наконец, могу полноправно включиться в беседу. Забавно, что ещё десять минут назад обстановка в комнате была нехило так накалена, но теперь, когда потянулся нежный шлейф добрых воспоминаний, вся напряжённость куда-то мигом улетучивается. Лишь один момент заставляет меня насторожиться — когда Ло’ак, устав стоять, присаживается на кушетку рядом с Циреей, тут же нарвавшись на мимолётный, но от этого не менее выразительный взгляд нежно-голубых глаз из-под густых ресниц. Рассказы о получении первых татуировок и установлении связи с tsurak, чередуются с историями о событиях, произошедших в клане Оматикайя. Я также вставляю парочку слов о Ми’иру и её предстоящей Охоте Грёз, и Цирея проявляет невиданный интерес к этой новости. Она слушает внимательно, не перебивает, а в глазах её так и плещется живое любопытство. Мне даже кажется, что это известие увлекает её больше всех остальных историй, только не могу понять, почему. Как будто раньше она не слышала об Унилтароне от того же Ло’ака. — Как это всё занимательно! — с детской непосредственностью восклицает Цирея. — У меня вот никогда не было сестры. Только этот оболтус, — девушка кивает в сторону Аонунга, — и младший братец. Возможно, в этот раз мне повезёт больше. Точно, она ведь мельком упоминала о беременности своей матери. Невольно сочувствуешь этой женщине — сначала племя постигла напасть, потом старшие дети никак не смогли от неё избавиться и их пришлось тащить за тридевять земель в неизвестные земли, так с ними в придачу отправился и супруг, поддержка и опора, оставив свою тсахик в положении, да ещё и с младшим ребёнком на руках. Не то, чтобы я осуждала Тоновари, но вот уважением к его жене прониклась заочно. Аонунг даже не успевает возмутиться — дверь в помещение вновь открывается и на пороге возникают несколько людей во главе с Нормом — всё также с планшетом в руках, только каким-то взлохмаченным, взмокшим и покрасневшим. Неужели до сих пор не пришёл в себя после подкола Паука? — Вы что, ещё здесь? — очевидно, учёный имеет в виду не Цирею с братом. — Давайте-ка выметайтесь от сюда! Офигеть, застряли на час и не собираетесь сваливать! Вперёд-вперёд, ножками топ-топ! Нам пора проводить антибактериальные очищающие процедуры. Не знаю, что это такое, но звучит страшно, и, судя по обречённо перекосившемуся лицо Аонунга, от истины я ушла недалеко. Ло’ак без удовольствия поднимается на ноги — видно, что ему не хочется покидать друзей так скоро (а час и впрямь пролетел очень быстро), но против учёных не попрёшь. Остаётся только подчиниться. — Ладно, ребят, ещё увидимся, — Паук машет на прощание и выходит первым. — Поправляйтесь! — искренне желаю я, хотя бы потому что скорейшее выздоровление гарантирует то, что Цирея как можно быстрее вернётся домой, где её, разумеется, уже заждалась мать. — Я ещё забегу завтра, — обещает младший сын Джейка. Юноша лёгким движением проводит по плечу заметно сникшей рифовой На’ви и кивает Аонунгу, вынужденному вновь принять лежачее положение, пока учёные обступают его со всех сторон, вооружённые сканерами. Да уж, не позавидуешь им. Когда же Ло’ак разворачивается, чтобы уйти, с губ Циреи срывает судорожный вздох, до того тихий, что человеческий слух не в силах его уловить — а вот я слышу, и сразу понимаю его причину, стоит мне проследить за взглядом девушки. На его лопатках красуются покрасневшие полосы, слишком уж ровные, чтобы можно было списать их появление на ветки. В её глазах мелькает осознание, и я, не сдерживая довольной улыбки, следую за Ло’аком, плотно закрыв за собой дверь.***
— И что это было? Ло’ак стоит, скрестив руки на груди, и прожигает меня не столько недовольным, сколько разочарованным взглядом. Позади него железными кубиками возвышаются человеческие постройки — мы даже толком от базы отойти не успели, а он уже кидает мне предъявы. Неопределённо пожимаю плечами и шагаю дальше, не оборачиваясь. — Не понимаю, о чём ты, — врать я ненавижу, но именно в этой ситуации почему-то так и тянет прикинуться дурочкой. У Циреи, вон, получается, почему я не могу? — Перестань, Хайрани, — тон, которым младший сын вождя произносит моё полное имя вместо привычного прозвища, заставляет меня остановиться, а все органы — моментально скукожиться до размеров ягоды. — К чему была эта показушность? Ты ведь не просто так сделала акцент, что я не виделся с ребятами целый год! Захотела меня бездушной сволочью выставить или уязвить моих друзей? Посмотрите, как разогнался! Я давлюсь возмущением, прожигая Ло’ака ахуевшим взглядом. Значит, к моим словами он придирается запросто, а подоплёки в поведении своей недоподружки не видит? — Так, по-твоему, это я — главная гадина? — хвост за моей спиной неистово хлещет воздух, и не дай Эйва кто-то подойдёт ко мне сзади — ухерачу на месте и даже не замечу. — Я, а не милашка-очаровашка Цирея, которая, дай ей волю, оседлала бы тебя прямо там? Паук, вновь в своей извечной кислородной маске, явно чувствует себя не в своей тарелке, что странно, ибо смутить его может не так много вещей. Ло’аку вот удалось, обронив фразу про девственность, а больше я и не припомню. Конечно, не очень приятно, что он становится свидетелем нашей разборки, но остановиться ни я, ни Ло’ак уже не можем. — Ты с дерева рухнула? Какое оседлать? Да она меня парочкой взглядов удостоила от силы! Едко усмехаюсь, уперев руки в бока. Кончики пальцев нащупывают рукоять ножа и сама мысль о том, чтобы пустить его в дело, кажется очень соблазнительной. — Да хоть одним взглядом, Ло’ак, так на друзей не смотрят, — неужели мне действительно приходится всё ему разжевывать? — Не знаю, ты правда тупой или только притворяешься, но я всё вижу ясно и чётко. Если уж на то пошло, то на меня она зыркнула, как на говно, а потом продолжила к тебе клеиться! — Ты не понимаешь, о чём говоришь. — Да что ты? Паук, ты тоже это заметил? Человеческий парнишка дёргается как от удара током, смотря на меня полным обречённости взглядом. Согласна, втягивать его в нашу с Ло’аком ссору как-то низко, тем более что он не имеет к ней никакого отношения, но вопрос срывается с моих губ прежде, чем я успеваю как следует подумать. — Так, народ, давайте вы не будете меня впутывать, — Паук вытягивает перед собой руки в оборонительном жесте. — И вообще, мне кажется, что я здесь явно лишний. Бро, — обращается к Ло’аку, — ты знаешь, где меня найти. Приходи, когда разберётесь между собой. Парень скрывается в лесной чаще, оставив нас наедине. На несколько секунд повисает гнетущая тишина — даже лес как будто бы замирает, а неизменный шум человеческой базы резко стихает. Кто знает, возможно сейчас учёный прилипли к окнам и украдкой наблюдают за новым витком драмы, пожёвывая что-нибудь съестное. — Я не знаю, что ты там себе напридумывала, но у меня ничего нет с Циреей и не может быть. — А она знает об этом? — Знает, — юноша прикусывает губу, а в следующую секунду смотрит на меня так, словно я совершила нечто настолько глупое, что от моего идиотизма хочется проломить себе череп. — Потому что она сама мне об этом сказала. Мне кажется, что сейчас мне залепили звонкую пощёчину, зарядили под дых, а потом вываляли в грязи, ко всему прочему ещё и плюнув. Руки сами собой сжимается в кулаки, а в глазах собирается предательская влага. То есть всё, что было между нами, не более чем игра? Так, развлечение? Приятный досуг? — Рани… — в голосе Ло’ака слышится надлом, и он было делает шаг в мою сторону, но я резко останавливаю его вытянутой рукой. Пусть только попробует приблизиться ко мне — пожалеет. — Рани, это было год назад. Помнишь, когда вскоре после окончания войны я отправился в Меткайину? — Ты летал к ней, да? — не сдержавшись, шмыгаю носом, когда внезапная догадка прошивает мозг. — И это ей ты год назад в пьяном угаре посвящал песни. Ты был влюблён в Цирею. — Был, — подтверждает младший сын вождя. — И думал, что это чувство взаимно. Я не хочу распинаться перед тобой, почему и как, но тогда я совершенно потерял голову. Мне казалось, что нам было суждено быть вместе. Я был готов остаться в Ава’атлу, жить, как рифовый На’ви, только бы остаться с ней, но Цирея сказала, что это невозможно. Сказала, что уже обещана другому, одному из лучших воинов племени, которому она обязана спасением не только своей жизни, но и жизни матери и младшего брата. Мол, она не может поступить иначе, честь, принципы, достоинство… — Твоим родителям это не помешало заключить связь, — тихо напоминаю я, смотря куда угодно, но не Ло’ака. — Не помешало, — так же тихо подтверждает он. — Я пытался объяснить это Цирее, но она не смогла пойти против правил, против отца. Боялась, что таким образом навлечёт позор на свою семью, а заодно и на меня — вряд ли бы Тоновари принял меня с распростёртыми объятиями, пойди я против установок и обручись с его дочерью. Нет, в Меткайине бы меня пришлось оставить — всё-таки слово Великой Матери закон, но вот относились бы что ко мне, что к Цирее не самым лучшим образом. Я не хотел такого будущего для неё, а она — для меня. И я отступил. Да, поступил как последний трус, не стал бороться за свою любовь, потом страдал, как танатор без пары в период течки, но не мог же я заставить Цирею насильно стать моей супругой. Пришлось смириться и запихнуть свои чувства как можно глубже. — А сейчас? — Что — сейчас? — Сейчас у тебя есть к ней чувства? Сердце замирает, пока я жду ответ. Плевать, каким он будет — я обязана его услышать, и пускай после этого между мной и Ло’аком всё будет кончено. Плевать, но я никому не позволю играться со мной и делать дуру. Хотя… Кого я обманываю. Конечно же мне не плевать. В носу щиплет, а короткие ногти больно впиваются в кожу. Ну, чего же ты молчишь? Скажи хоть что-то! Не мучай меня… — Нет, — звучит громко и чётко. — Былых чувств у меня к ней нет. Только отчего мне совсем не легче?