Коленно-локтевой шанс

Помнится, я когда-то говорила, что очень люблю праздники. Что ж, возможно, пришёл час поменять своё мнение. — Рани, не отлынивай, — даже не глядя на меня, бросает мама, ловко сплетая гирлянду из листьев и цветов tsawksyul. — У нас и так дел невпроворот, а ты считаешь пролемуров. Я сокрушённо вздыхаю, бесцельно перебирая между пальцев одну несчастную лиану, которая в идеале должна стать красивым украшением, но пока что представляет из себя жалкое зрелище: вязь выходит кривой, листья никак не хотят вплетаться в узор, а некоторые солнечные лилии по моей неосторожности лишились своих лепестков и теперь отвержено валяются в стороне, непригодные для использования. Вот почему у нас в Оматикайе так много отличных охотников, что раз-раз — и туши шестиногов в достаточном количестве, чтобы обеспечить мясом всё племя? И это я ещё не посчитала мясо стурмбистов с прошлой Большой Охоты, которым мы запасаемся на целый год. Я сама подстрелила одного, а больше отец убивать запретил — природа любит равновесие и карает тех, кто забирает сверх того, что положено. Даже без мяса еды на сегодняшнем празднике будет достаточно, потому после довольно скоротечной охоты оставшиеся не у дел добытчики впряглись в другую работу. Меня, например, сразу привлекла в помощники мама. На самом деле, плетение гирлянд не такой уж и сложный процесс, особенно сравнивая с изготовлением ожерелий и других украшений, но что поделать, если всё валится из рук, а в мыслях далеко не праздничное настроение? С нашей с Ло’аком ссоры прошло пять дней, за которые мы обменялись, максимум, десятком слов, и за это же время я успела пройти все так называемые этапы принятия неизбежного. Сначала было отрицание. В моей голове никак не хотело укладываться, что в ссорах всегда виноваты двое, а значит накосячил не только Ло’ак, но и я. Как будто я бы полезла на рожон, расскажи он сразу о наличии пары у своей рифовой подруги! Может быть, тогда бы к её заигрываниям я относилась не как к чему-то серьёзному. Как вообще должна реагировать девушка на моём месте, когда незнакомка начинает подбивать клинья к твоему возлюбленному? Наорать? Вырвать сопернице волосы и расцарапать ей лицо? Я ничего из этого не сделала, и, как по мне, уже за это я достойна похвалы, а не порицания. Затем был гнев. На младшего сына Джейка за его удивительную близорукость и язык, который он решил так некстати засунуть в задницу; на Цирею и её недвусмысленные попытки флирта; да даже на себя, ибо, хоть в своих действиях я по-прежнему не находила ничего предосудительного, именно они привели к склоке с На’ви, который мне далеко не безразличен. В груди зашевелились первые сомнения, и в итоге я пришла к торгу с самой собой. Мысли по типу «а может сделать так, чтобы потом было так» и «что я получу, и что потеряю, если сейчас уступлю» стабильно возникали в голове по нескольку десятков раз за день, но к компромиссу так прийти и не удалось. Бывало, завидев среди соплеменников Ло’ака, я так и порывалась броситься к нему, прижаться к горячей груди и извиниться за всё, даже за то, в чём виноватой себя совершенно не чувствовала, лишь бы разорвать пелену возникшего отчуждения, но в последнюю секунду какая-то неведомая сила удерживала меня на месте. Злость? Обида? Гордыня? А может всё вместе? Теперь уж не разберёшь. На четвёртый день меня с головой накрыло уныние. Было странно, но от этого не менее болезненно осознавать, что Ло’ак здесь, рядом, практически под боком, но в то же время безумно далеко, подобно тем самым рифовым землям, откуда прибыли наши гости. Не одаривает меня своими шуточками, не обнимает, не целует в шею, опаляя её жарким дыханием. Я проводила руками по едва заметным меткам, что он оставил на моём теле, и понимала, насколько же мне его не хватает. Не столько жарких поцелуев, сколько самого присутствия. Когда Ло’ак свалил в Меткайину, было куда проще — наша разлука легко списывалась на расстояние, а теперь… Теперь дело было в нас самих. — Так, а ну хватит! — мозолистые пальцы мамы выхватывают из моих рук многострадальную гирлянду, которую я, несмотря на слабые потуги, так и не смогла привести в достойный вид. — Ты так только всё окончательно испортишь. Подумать только: проблемы у молодёжи, а страдать должны другие! Я отворачиваюсь, чтобы она не видела моих поджавшихся губ, чувствуя подкатывающую к горлу тошноту. То, что мама оказалась в курсе моих так называемых отношений с Ло’аком задолго до разговора о мужчинах в присутствии тсахик и Кири, стало для меня полной неожиданностью. Я ни в коем случае не считала себя гением конспирации, но полагала, что шифруемся мы вполне сносно, иначе бы отец давно снёс Ло’аку башку, а после принялся и за меня. Однако, как показала практика, нихуя мы не скрываемся, во всяком случае, от всевидящего ока моей мамы уж точно. Когда она впервые завела разговор о том, что неплохо было бы приготовить специальный отвар, если я не хочу сделать её бабушкой раньше срока, я впала в откровенный ступор, застыв с бадьёй воды в руках прямо во время ходьбы, с поднятой для нового шага ногой. На мои попытки отвертеться, отшутиться и всячески убедить её в ложности подобных суждений, мама красноречиво посмотрела на меня как на дуру, намекая, что пытаться обвести её вокруг пальца дело такое же гиблое, как заставить отца признать свою неправоту. Сейчас мне кажется, что это даже хорошо — иметь рядом кого-то, с кем я, если пока не решаюсь поделиться своими переживаниями, могу хотя бы их не скрывать, пускай всё равно пытаюсь делать вид, что всё на мази. Выходит откровенно скверно, если судить по реакции мамы, да и гирлянда, которую она пытается превратить в что-то более-менее суразное, говорит громче любых слов. — Я не знаю, что у вас там произошло, но мне не доставляет никакого удовольствия смотреть, как страдает моя дочь. Ло’ак, между прочим, выглядит не лучше: шатается как тень неприкаянная, понурый весь, даже улыбается с натяжкой, словно ему кто-то рот насильно растягивает. Он, к слову, о тебе спрашивал. Шея неприятно хрустит, когда я резко поворачиваю голову, смотря на маму во все глаза. Уши непроизвольно дёргаются, и им за спиной вторит хвост, задевая разложенные на траве цветы и листья. Я ожидаю, что сейчас мама или снова пожурит меня за неаккуратность, или посмеётся над моей чрезмерной реакцией, но лицо родительницы остаётся серьёзным, сосредоточенным, а глаза глядят так проницательно и понимающе, с ноткой сочувствия, что эмоции становится сдержать всё труднее. Тогда, во время ссоры с Ло’аком, я едва сдержалась, чтобы не разрыдаться на месте — настолько было горько и обидно, что никакая боль от травмы или ранения не могла с ней сравниться. Сейчас воспоминания накатили с новой силой, только былой злости уже не было — на её место пришла всеобъемлющая пустота, которую отчаянно хотелось заполнить. — И что он спросил? — я даже не пытаюсь придать голосу безразличный тон — устала притворяться, что произошедшее меня не трогает, да и глупо было бы скрывать что-то от мамы, раз она и так всё знает. — Поинтересовался, как ты. — И что ты ответила? — Ты же знаешь, Рани, я ненавижу врать. Но не волнуйся, всего я ему не сказала, — успокаивает мама, услышав мой тяжёлый вздох. — Хотя, возможно, узнай он, что ты уже четвёртые сутки не можешь нормально есть и спать, примчался бы как миленький. Между прочим, Ло’ак тоже выглядел осунувшимся, так что не ты одна страдаешь, это точно. И вот что мне делать с этой информацией? Радоваться, что не только мне приходится хреново в последние дни? Что же он тогда ни разу не попытался встретиться, поговорить, выйти на контакт? Зачем надо было действовать через мою маму? Смелости не хватило и яйца отсохли? «А что же ты поступаешь точно так же? — молчавший столько времени голос в голове вновь даёт о себе знать. — Почему первой не заговоришь с ним? Почему не пойдёшь на уступки?» Так много вопросов, ответы на которые напрашиваются сами собой, но от этого легче не становится. Мама молча наблюдает за мной, не отрываясь от плетения гирлянд. Каким-то чудом ей удаётся исправить мою собственную никудышную работу, сделав её очень даже приятной взгляду, после чего она принимается за следующую. Никогда не устану удивляться, как у неё это получается: заниматься делом, смотря при этом в совершенно другую сторону, и получить в итоге прекрасный результат. Одним словом — опыт. К нам постепенно присоединяются другие мастерицы, желающие помочь в изготовлении украшений, и возможность поговорить без утайки с глазу на глаз тут же пропадает. Женщины принимаются за работу молча, лишь изредка переговариваясь о чём-то между собой, но я-то знаю, что они держат ушки в остро, и будут ещё долго обмусоливать заинтересовавшую их фразу или ненароком брошенное словцо. Мама незаметно качает мне головой, намекая, что я могу быть свободна — всё равно при таком количестве помощниц на отсутствие одной рукожопой особы никто особо внимания не обратит. Я с благодарностью киваю, отрывая квадратную задницу от земли, и поправляю чуть съехавшую набедренную повязку. От долгого сидения ноги затекли неимоверно и было бы неплохо их размять, только я чувствую, что даже на простую прогулку у меня не хватит сил — какая-то странная слабость преследует меня с самого утра, и если для участия в предпраздничной охоте я смогла взять себя в руки, то теперь изнеможение даёт знать о себе в полной мере. Ещё и желудок сводит так, что в пору повеситься. — Милая, подожди, — окликает меня мама. — Ты, кажется, утром забыла позавтракать, так что было бы неплохо перекусить, чтобы не голодать до вечера. Сегодня какой-то очень приятный юноша принёс целый кукан рыбы, которую я успела пожарить, и, кажется, у нас ещё осталась миска с семенами чертополоха. Так что, будь добра, подкрепись. И, прежде чем я успеваю задать вопрос, с каких это пор левые парни приносят нам еду, родительница быстро добавляет: — Надеюсь, сегодня на празднике ты будешь веселиться. Думаю, ты знаешь, что нужно сделать, чтобы поднять себе настроение. Знаю ли? Да, кажется знаю. Пришло время пятой, последней стадии — смирения.                                     

***

К вечеру, когда все приготовления были завершены, а на небосводе начали вспыхивать первые огоньки, на импровизированную площадку перед Деревом-Домом стали потихоньку стекаться На’ви. Tanhifpom, или же праздник Счастливых Звёзд — поистине удивительное событие. Если фестиваль Большой Охоты посвящён, непосредственно, охотникам и воинам, то в Танхифпом отдают дань уважения собирателям, чьими усилиями на столах всегда оказываются свежие ягоды, плоды и семена, а целители успешно пополняют запасы лечебных трав и кореньев. Есть у него и другое назначение, куда более возвышенное и романтичное, поскольку этот праздник также называют Днём Влюблённых, и далеко неспроста: нет лучшего способа продемонстрировать свои чувства, чем подарить партнёру oarelrrtok — цветок луносмеха, распускающегося в одну единственную ночь в году. Пожалуй, это одно из самых необыкновенных растений, которое можно сыскать в нашем мире: двенадцать нежно-жёлтых лепестков, в которых чётко угадываются очертания раскрытой ладони, огибают утыканную длинными жгутиками сердцевину, по форме напоминающую широкую улыбку, за что цветок и получил своё название. Но не внешний вид делает луносмех особенным, а его способность застывать спустя некоторое время после того, как его сорвали. Получается этакая очень хрупкая фигурка, продолжающая, несмотря ни на что, разносить дивный аромат. Такая прелесть может украшать дом до полугода, но затем естественный процесс берёт своё, и луносмех начинает рассыпаться, постепенно превращаясь в пыль. Некоторые после собирают её в мешочек и хранят как память, другие же развеивают её по ветру (нередко в таких случаях сердце получателя оказывается разбито или же его влюблённость просто пошла на спад). Я даже знаю нескольких На’ви, которые добавляют получившуюся пыль в еду в качестве приправы, но в нашей семье от подобных экспериментов предпочитают воздерживаться. Как говорит отец, уж лучше пусть остатки былых чувств унесут воздушные потоки, чем они окажутся в желудке и по итогу выйдут через задний проход. — Ну и чего ты копошишься? — легонько пихает меня под бок Кири. — Ухажёра своего высматриваешь? Не волнуйся, он должен скоро появиться. — Больно надо! — отмахиваюсь я от хихикающей подруги. — Ты лучше за своей жопкой следи, а то я вижу, какие взгляды на тебя бросают. На самом деле я не виню тех парней, что не могут отвести от старшей дочери вождя глаз, ибо Кири действительно выглядит потрясающе. И куда только подевалась та нескладная и угловатая девочка-подросток, которой она была каких-то два года назад? Исчезла без следа, уступив место изящной девушке с обезоруживающей улыбкой, готовой заставлять трепетать сердца. По крайней мере, хотя бы на эту ночь. — Нравится? — Кири кружится, демонстрируя удивительной красоты накидку, сделанную из листьев mulpxar. Браслеты на её запястьях постукивают при движении, а волосы собраны в маленький пучок на затылке, оставляя большую часть заметно отросшей шевелюры волнами ниспадать на плечи и спину. — Очень, — со всей серьёзностью отвечаю я, чтобы девушка даже не думала усомниться в своей привлекательности. Хотя, с такой толпой обожателей, вряд ли ей нужно моё одобрение. Сама я не особо горела желанием наряжаться, точно так же, как и в предыдущие разы, но мама буквально насильно впихнула мне в руки собственное одеяние из листьев еanean, настояв на том, что сегодняшний праздник отличается от всех прочих. Я быстро поняла её намёк и схватила вещи до того, как его мог понять кто-нибудь другой. Отец, например, на слова матери смиривший меня подозрительным взглядом. Мои опасения по поводу того, что синие листья чидла сольются с моей кожей, или же доставят дискомфорт при носке, испарились тут же, стоило мне примерить топ и набедренную повязку, больше напоминающую юбку. То ли дело было в пигментации, то ли одеяние изначально показалось мне светлее, чем оно было на самом деле, но, посмотревшись в чан с водой, заменивший мне зеркало, я убедилась, что листья, цветом напомнившие мне громовое небо, прекрасно оттесняют естественную голубизну (и нет, это не каламбур) тела, а благодаря мягким волокнам, нежно касавшимся моей кожи не хуже прикосновений Ло’ака, я и вовсе ощутила себя на вершине блаженства. Удобно, красиво, не слишком вызывающе — что ещё надо? Эффектно дополнить образ мне помогли сразу два ожерелья: одно — с когтями танатора, дабы Аканья смогла хотя бы таким способом поприсутствовать на празднике, а второе — из ракушек, что привёз мне из морских земель младший сын Джейка. Я обошлась без чьей-либо помощи, когда мастерила его, поэтому украшение вышло, может быть, не слишком аккуратным, зато уникальным уж точно. Мимо проходит несколько парней, одаривая нас с Кири заинтересованными и, я готова поклясться, восхищёнными взглядами, заставляя мою самооценку взлететь просто до небес. — Думаю, сегодня мы с тобой повеселимся на славу. Жду не дождусь увидеть, сколько ты получишь луносмехов, — подмигивает мне подруга, подхватывая меня под локоть, и только сейчас обращает внимание на свёрток, что я сжимаю вспотевшими пальцами. — Ой, а это что? Неужели тебя уже успели одарить подарком? Кровь приливает к щекам, и я рефлекторно дёргаюсь в сторону, уходя от цепкой руки Кири, потянувшейся к свёртку. Девушка непонимающе смотрит на меня, а мне становится так неловко, что в пору провалиться под землю. — Извини, пожалуйста, но это личное, — тараторю я, быстро пряча завёрнутую в ткань вещицу себе за спину. — Да ладно тебе, — надувает губки старшая дочь вождя. — Что такого тебе подарили, раз ты даже мне показать не хочешь? Афродизиаки? Набор набедренных повязок? Секс-игрушку? — Фу, Кири! — я легонько шлёпаю подругу по руке. — Откуда только у тебя такие мыслишки? Неужто сама хочешь получить нечто подобное? — Вот ещё! — фыркает она. — У меня этого добра и без того достаточно. А вот от парочки новых украшений я бы не отказалась. И сумка для трав уже порядком износилась… Ах да, я уже давно мечтаю о детёныше змееволка! Только представь: такой маленький, миленький, бегает вокруг, а я с ним играю. Ну разве не прелесть? Я молчу несколько секунд, пытаясь осознать услышанное, а потом с опаской спрашиваю: — Ты сейчас серьёзно? — Насчёт чего? — невинно уточняет Кири. — Насчёт секс-игрушек или малыша змееволка? — Насчёт всего. Не моё, разумеется, дело, как дочка вождя проводит свой досуг, оставшись наедине с собой, но в моих глазах Кири всегда была этакой невинной девочкой, имеющей особо тесную связь с природой, но никак не с вещами для самоудовлетворения. Конечно, при необходимости она и стукнуть может, и матом обложить, и бросить пошлую шуточку, достойную маэстро Ло’ака, но, чтобы погрузиться в реку разврата и затребовать бедное животное в качестве домашнего питомца? Этот точно та Кири, которую я знаю и люблю? В один момент лицо девушки кривится, словно она стала свидетельницей спаривания титанотериев, но я не успеваю даже толком испугаться, что её перемкнуло, как подруга взрывается хохотом, упирая руки в колени и чуть ли не складываясь пополам. — О, Эйва, Хайрани, видела бы ты своё физиономию! — Кири утирает выступившие слёзы, пытается повторить мою мимику, но тут же сотрясается от нового приступа смеха. — Да пошутила я, пошутила! Весёлое настроение Кири быстро передаётся и мне. Из груди вырывается сначала один смешок, за ним второй, и как-то незаметно для себя я уже гогочу во всё горло, громко и заливисто, и хохот мой тонет в музыке, доносящейся со стороны поляны, раскатах барабана и нежной мелодии флейты, к которым присоединяется стройный ряд голосов, затянувших первую песнь. Праздник Счастливых Звёзд начался. Эти звуки как будто отрезвляют Кири, ещё пару мгновений назад готовую валяться от смеха на траве: она подскакивает на месте, придерживая на плечах чуть съехавшую накидку, и спешно обмахивает ладонями раскрасневшееся лицо, приводя себя в порядок. Хотя, как по мне, лёгкий румянец сделал её только красивее, о чём я и сообщаю старшей дочери Джейка. — Ой, скажешь тоже, — от моих слов щеки девушки становятся ещё краснее, но я вижу, что комплимент ей приятен. Кири снова берёт меня под локоть, на сей раз буквально вцепляясь в него пальцами, и тянет за собой, не вслушиваясь в мои настойчивые просьбы притормозить. — Давай-ка поспешим, а то пропустим выступление бабушки. Мне всегда нравилось, как говорит Мо’ат — умиротворённо, нерасторопно и собранно, обладая необычной способностью внушать спокойствие, — да и пренебрегать вступительной речью тсахик не очень-то хотелось, но, да простят меня все предки Оматикайя, сейчас у меня нашлось дело поважнее, которое я и так слишком долго откладывала. Пока подруга ведёт меня сквозь толпу На’ви, рассчитывая занять первые места у постамента, откуда должна будет вещать тсахик, я пытаюсь отыскать в этом скоплении красок и цветов знакомое лицо, руководствуясь банальной логикой: раз одна из дочерей вождя уже тут, то остальные дети Джейка или шатаются где-то поблизости, или должны вот-вот прибыть. Впрочем, даже если и так, моя миссия скорее попадает в разряд невыполнимых, ибо народу прибывает всё больше, а возможность разглядеть среди них нужного мне На’ви тает с каждой секундой. Пальцы с силой стискивают заветный свёрток, который я, боясь ненароком выронить, прижимаю к груди как величайшую драгоценность. Всё вокруг пестрит яркими цветами и оттенками, от которых с непривычки вполне могут заболеть глаза, но дайте им лишь немного приспособиться, и буйство красок полностью поглотит вас, унеся в какой-то параллельный мир, где нет места серости и скуке. Вокруг всей импровизированной площадки нестройным рядом высажены penghrrap, которых ещё пару недель назад тут не было. Очевидно, их посадили специально для праздника, и я удивляюсь, как раньше никто до этого не додумался: двойной солнцесвет имеет поразительную способность не только светиться в темноте, как большинство растений, но и менять цвет, причём ещё до того, как подойдёшь к нему достаточно близко. С учётом того, что на поляне собралось всё племя, листья двойного солнцесвета вспыхивают так быстро, что я не успеваю следить за этой красочной палитрой: синий, жёлтый, фиолетовый, красный, оранжевый, розовый… Все известные цвета как будто пляшут, озаряя всё вокруг своим свечением, сменяют друг друга один за другим, и на ум невольно приходит сравнение с диско-шаром — очередной забавной штуковиной людей, без которой, по словам Ло’ака, не обходится ни одна вечеринка. Вот же ж!.. Опять все мысли только о младшем сыне вождя! С другой стороны, а разве сейчас может быть по-другому? Потребность увидеться с ним наедине, без посторонних глаз, ощущается настолько остро, что с ней может сравниться, разве что, необходимость дышать. Не хочется откладывать это на потом, ибо мне кажется, что я и так потеряла слишком много времени. Кири резко тормозит, и я едва не врезаюсь ей в спину, зато успешно наступаю ей на ногу, заехав пяткой по лодыжке. — Ау, ты чего! — шипит подруга, приподнимая ушибленную конечность и начиная с силой её растирать, чтобы притупить боль. — Прости-прости, — торопливо извиняюсь я, настойчиво оглядываясь по сторонам. Как Кири и хотела, мы заняли самое близкое место к сцене — сделай шаг и вполне сможешь на неё забраться, — но гипотетическая радость девушки, если бы она не была занята ушибом, мне не передалась. К возвышенности подступает всё больше На’ви, окружая нас со всех сторон и заслоняя обзор, а надежда отыскать среди них того, кто мне нужен, тает с каждой секундой. — Может хватит вертеться? — раздаётся чей-то недовольный голос позади. — Сейчас уже всё начнётся! С трудом сдерживаюсь, чтобы не сказать соплеменнику пару ласковых. Ну скачу я на месте, как в жопу ужаленная, крутя головой чуть ли не на все триста шестьдесят градусов, разве это повод сразу срываться на меня? Не удивлюсь, если этот несчастный не получит сегодня ни одного луносмеха — себе дороже связываться с такими занудами. — Ты, что, ничего не слышишь? Я же попросил… Из груди вырывается что-то, похожее на победный вскрик, когда я, наконец-то, замечаю его. Ло’ак крадётся вдоль площадки, старательно обходя собравшуюся толпу, подобно плоту, идущему вдоль берега, что боится выйти в открытое море и столкнуться с буйством стихии. Озирается по сторонам, словно выискивает кого-то, а хвост за спиной рассекает воздух. Я даже не обращаю внимания, что мой собственный хвост тоже не может успокоиться, когда срываюсь с места, пробираясь сквозь сборище На‘ви, которые неодобрительно косятся на меня, распихивающую их локтями и невольно задевающую безостановочно мельтешащим отростком. — Хайрани, ты куда? — голос Кири слышится будто сквозь призму, и после я обязательно извинюсь перед подругой, что сбежала вот так, ничего не объяснив, но «после» случится не сейчас, и это главное. Я задеваю кого-то по животу локтем и чуть не сбиваю с ног мать с ребёнком на руках, за что судорожно прошу прощение, но темпа не сбавляю, опасаясь, что Ло’ак скроется из виду. На моё счастье, юноша останавливается, забравшись на небольшую возвышенность, и я отсюда вижу, как вздымается его грудная клетка. Можно, было бы, наверное, заорать, позвать его, но больно не хочется привлекать лишнее внимание, пускай мои соплеменники сейчас и заинтересованы больше в пустой сцене, на которой вот-вот должна появится тсахик. «Ну же, посмотри на меня! — душит меня безмолвный крик, совсем как в тот день, когда по возвращению из Меткайины Ло’ак прошёл мимо. — Вот она я, здесь!» И, о чудо! — или до Великой Матери дошли мои молитвы, или мой внутренний вопль оказался настолько громким, что юноша всё-таки смог его услышать, но наши взгляды пересекаются. Ло’ак срывается с места, спешит ко мне, почти переходя на бег, но я жестом останавливаю его. Младший сын вождя в непонятках смотрит на меня, а потом его человеческие брови забавно взлетают вверх, когда я хватаю его за запястье и тащу его за собой, совсем как Кири недавно, подальше от суеты и десятков лишних глаз. — Рани, что-то случилось? — обеспокоенно спрашивает юноша, после того как я, убедившись, что растительность надёжно скрывает нас, встаю прямо напротив него. — Ты как будто от кого-то убе… Ло’ак замолкает на полуслове, не сводя с меня изумлённого взгляда, в котором, я готова поклясться, проскальзывает неподдельное восхищение, а я чувствую, что щёки вновь предательски алеют. Как, как ему удаётся заставить меня смущаться одним взором, за который ему хочется простить абсолютно всё? — Ты выглядишь потрясающе, Рани, — Ло’ак делает неловкий шаг ко мне и было протягивает руку, но сразу же отдёргивает её, словно ошпарившись. — Спасибо, — просто отвечаю я, старательно делая вид, что его жест меня не покоробил. — Ты тоже… Не такой, как обычно. И это мягко сказано. Волосы младшего сына Джейка собраны в высокий хвост, полностью открывая его лицо — Ло’ак даже две свои извечные косички убрал, что, на моей памяти, происходит впервые. Пояс охотника гордо закреплён на талии, а выше, на предплечьях, красуются два кожаных браслета — с каждого свисает два пера: жёлтое и красное. Ниже пояса я благоразумно не смотрю, хотя бы потому что новый облик юноши вызывает во мне стремительно накатывающее и вполне определённое желание, на поводу которых я пока пойти не могу. — Спасибо, — Ло’ак смущённо трёт шею, на которой ярко выделяется его излюбленное ожерелье с клыком змееволка. Насколько я знаю, когда он был помладше, место клыка занимал коготь икрана, что сейчас перекочевал в личные вещи Тук. — Я ведь на самом деле не фанат так наряжаться, но меня, как бы сказать, заставили. — Как и меня, — тереблю низ набедренной повязки-юбки, внезапно осознавая, что мягкие пушистые листья чидла делают меня похожей на пушинку. Впрочем, ощущения от соприкосновения с кожей всё такие же восхитительные, так что я решаю не акцентировать на этом внимание. Мы с юношей обмениваемся понимающими взглядами. — Мама? — Мама. Это маленькое совпадение заставляет нас обменяться лёгкими смешками, но затем наступает полная тишина. Нет, правда наступает — музыка стихает, как и многочисленные звуки, и сквозь возникшее безмолвие прорывается спокойный неторопливый голос: Мо‘ат начала свою речь. — Наверное, нам нужно присоединиться к остальным, — без особого энтузиазма говорит Ло’ак, — но я должен тебе кое-что сказать… Мой палец накрывает его губы прежде, чем я успеваю как следует подумать. — Нет, позволь сперва мне, а то я чувствую, что взорвусь, если и дальше продолжу держать всё в себе, — дождавшись кивка юноши, я делаю глубокий вдох, прежде чем продолжить. Всё-таки говорить про себя куда легче, чем напрямую. — Я тебя сильно приревновала. Очень сильно. Прямо до дрожи в коленках. И я поступила глупо, когда уязвила Цирею, — на самом деле, вот это я как раз глупостью не считаю, но, если я хочу помириться с Ло’аком, придётся немного пойти на попятную. — Ты представил меня своим друзьям, а я произвела плохое впечатление. Пожалуйста, прости меня. Решиться на эти слова было непросто, поскольку умом я понимала, что в произошедшей ссоре виноваты оба. Я ненавижу уступать, особенно, если чувствую свою правоту (за все восемнадцать лет моей жизни отец должен был познать эту простую истину), а признать ошибочность своих суждений для меня бывает труднее, чем, например, подстрелить стурмбиста на Большой Охоте, но отступать уже поздно: всё, что я хотела сказать, уже сказано, и мне остаётся лишь надеяться, что Ло’ак примет мои извинения, положив конец этой затянувшейся молчанке. Сын вождя ошарашенно смотрит на меня, словно я на его глазах проглотила собственный лук. Неужели моя просьба о прощении произвела на него такой эффект? Хотя, с учётом того, что я далеко не каждый день каюсь в своём просчёте, а извиняюсь перед кем-то — тем более, его реакция вполне понятной, но совершенно не такой, какая мне нужна. И тогда я пускаю в дело свой последний и главный козырь, протягивая Ло’аку тот самый свёрток, который бережно хранила всё это время: — Надеюсь, тебе понравится. Я хочу, чтобы ты принял его. — Ахуеть, — только и может вымолвить Ло’ак, когда, развернув ткань, он видит искусно выполненный охотничий нож. Лезвие тщательно заточено и — я лично это проверяла — даже в дерево входит как по маслу, а рукоять обёрнута в окрашенную красным кожу, под цвет оперения стрел младшего сына вождя. Была у меня ещё мысль добавить несколько свисающих нитей с нанизанными бусинами, но в итоге я оказалась от этой затеи — толку от такого украшения не будет никакого, зато оно вполне может послужить помехой на охоте. — Ну как? — осторожно спрашиваю я, обеспокоенная заминкой Ло’ака. — Если тебе не нравится, то я могу забрать и… — Хрена с два! — он прячет клинок за спиной, будто я действительно вознамерилась отобрать его. — Теперь я его никому не отдам! Но, Рани, зачем? Это ведь клык саблесвина, твой охотничий трофей. Тебе следовало самой им пользоваться, а не пускать на подарки, тем более мне. — Как раз-таки потому, что это ты, я и решила пустить его на подарок. К тому же, если это тебя успокоит, то дома у меня ждёт своего часа второй такой клык. Мы можем даже сделать парные ножи, если тебе это не кажется слишком глупым. Ло’ак нежно, почти любовно проводит кончиками пальцев по спуску на лезвии, едва касается острия, перебрасывает клинок из одной руки в другую, словно пробует, в какой из двух ладоней его лучше держать. Складывается впечатление, что юноша совсем не обращает на мои слова внимание, поглощённый разглядыванием подарка, но стоит только такой мысли посетить мою голову, как он поднимает на меня взор, в котором плещется так много всего, что на мгновение я даже теряюсь. Благодарность. Сожаление. Радость. Решимость. И ещё кое-что, нечто совершенно новое, что раньше в его взгляде никогда не проскальзывало. Нечто такое, отчего сердце колотится как бешенное, а все думы, не связанные с младшим сыном вождя и его невозможно золотыми глазами, чей взгляд устремлён словно вглубь меня, мигом испаряются. — Мне не кажется глупым ничего, что касается тебя, — наконец произносит Ло’ак, и я хлопаю глазами несколько раз, внезапно осознавая, что всё то время, пока я смотрела в медовые омуты юноши, я не моргала. — И, по правде говоря, это я должен был первым извиниться перед тобой. Ло’ак закрепляет подаренный нож на поясе, предусмотрительно спрятав его в ножны, и протягивает ко мне руки, в которые я, не колеблясь, вкладываю свои ладони. Младший сын вождя по привычке проводит по ним большими пальцами, и я млею от этого жеста, который уже успела подзабыть. — Я не подумал, что мои отношения с Циреей могут тебя так сильно задеть, — продолжает он, периодически покусывая нижнюю губу. — Знаешь, а я ведь не привык, что меня ревнуют. Обычно всё внимание достаётся Нетейаму, — юноша беззлобно усмехается. — Я не заметил ничего странного в поведении Циреи, потому что она общалась со мной подобным образом ещё до того, как мы с ней… Впрочем, неважно. Наверняка, со стороны всё выглядело не так, как было на самом деле, и не удивительно, что ты поняла всё неправильно. Но это моя вина. Я не был с тобой до конца честен, не рассказал о том, что нас когда-то связывало с Циреей, и из-за этого ты чувствовала себя паршиво. «И это ещё мягко сказано!», — мысленно восклицаю я, но вслух ничего не говорю, боясь, что собью Ло’ака или заставлю чувствовать себя неловко. — Больше всего на свете я хочу, чтобы ты улыбалась, — юноша переплетает наши пальцы, а с учётом того, что у него их на один больше, чем у меня, его мизинец забавно оттопыривается в воздухе. — Чтобы звонко смеялась и меньше грустила. Можешь даже иногда задавать мне взбучку, если тебе станет легче. — Будь осторожен со своими словами, — хитро улыбаюсь я. — А то ведь я обязательно последую твоему совету, и, будь уверен, Ло’ак, мало тебе не покажется. Он насмешливо выгибает бровь. — Даже не сомневался. Но тогда будь готова получить сдачу. Я оказываюсь в объятиях Ло’ака быстрее, чем успеваю среагировать, уткнувшись носом в участок, где плечо плавно перетекает в шею, и полной грудью вдыхаю до боли родной аромат, отголоски которого ощущала даже во сне. Кожа младшего сына вождя разгорячена, покрыта капельками пота, словно он целый день бегал по лесу, но прерывистое дыхание и крепко прижавшие меня к телу руки, будто я собираюсь куда-то уйти, кричат о нервозности. Обнимая Ло’ака в ответ, я прячу довольную и счастливую улыбку в его предплечье. Всё же он действительно переживает, и эта мысль греет душу. — У меня есть к тебе просьба, — юноша шепчет мне на ушко, чем вызывает стаю мурашек вдоль позвоночника, и мне кажется, что я готова выполнить любое его желание, каким бы странным или бессмысленным оно ни было. — Пожалуйста, извинись перед Циреей. Ан-нет, всё-таки не любое. Я отстраняюсь от Ло’ака, заглядываю ему в лицо, надеясь увидеть там намёк на шутку, и чувствую, будто меня окатили ушатом студёной воды, когда не нахожу его. Почему, почему даже в столь интимный момент он вспоминает о своей рифовой недоподружке, и, более того, хочет, чтобы я попросила у неё прощение? Я ведь уже призналась, что повела себя не слишком правильно, но ведь всё начала именно Цирея, пускай Ло’ак и настойчиво не хочет это замечать. Даже тот факт, что девушка уже занята, не убирает моей неприязни к ней, ибо теперь в моих глазах флирт с другим На’ви при наличии суженного выглядит ещё более противным. — Я тебя очень прошу, — сын вождя наклоняется ко мне, соприкасаясь лбами, и я невольно морщусь: знает же, гад, что это запрещённый приём. — Сделай это хотя бы ради меня. Они наши гости, да и Цирея потом выглядела расстроенной. Наверняка до сих пор переживает, что как-то тебя задела. Ну, в чём в чём, а в этом я очень сомневаюсь. После того, как я отбрила морскую красавицу, она выглядела поражённой, озадаченной, даже оскорблённой, но никак не расстроенной. Не удивлюсь, если Цирея просто в очередной раз отлично сыграла роль, но уж больно не хочется лишний раз забивать голову мыслями о дочери вождя Меткайина. С другой стороны, передо мной сейчас стоит юноша, к которому я испытываю глубокие чувства, и с которым я только что помирилась спустя почти пять дней полного игнора, сжимает меня в объятиях, и просит о коротком одолжении. Всего-то сказать одно короткое слово: «прости». Действительно ли это требует от меня совершить такое огромное усилие над собой, что вариант вновь поссориться с Ло’аком представляется более заманчивым? Ответ приходит сам собой. — Ладно, я извинюсь перед Циреей, — лицо младшего сына Джейка просияло, словно его внезапно признали самым лучшим воином клана. — Но давай договоримся: ты не будешь принуждать меня к общению с ней, но, если нам придётся разговаривать, обещаю, что буду паинькой. И ещё: никогда больше ничего от меня не утаивай, даже если считаешь, что от этой информации ни тепло ни холодно. Я не хочу больше попадать впросак, чтобы мы потом вечность дулись друг на друга. — Замётано, — Ло’ак улыбается, обнажив клыки, и это выглядит настолько притягательно, что я не выдерживаю. Первой подаюсь вперёд, успев заметить, как блеснули глаза юноши, и впечатываюсь в его губы требовательным поцелуем, желая отыграться за все эти пять ебанных дней, когда Ло’ака не было рядом, но в моих мыслях он присутствовал постоянно. Юноша отвечает незамедлительно, сталкивая наши языки и посасывая губы. Он отрывается с громким чмоком, но тут же набрасывается снова, сминая и покусывая, пока я, будучи в восторге от такого напора, милостиво позволяю ему перехватить инициативу. Руки Ло’ака сползают вниз, на талию, и притискивают ещё ближе, так что наши тела полностью соприкасаются, и жар становится почти невыносимым. А заодно я чувствую, как что-то красноречиво упирается мне в бедро. — Давай пропустим праздник, — его голос буквально пропитан возбуждением, и я едва сдерживаюсь, чтобы не кончить сразу же. — Я нашёл одно уединённое местечко, да и вряд ли кто-то сможет нас сейчас побеспокоить. Чёрт, так не хочу тебя отпускать… Предложение звучит слишком заманчиво, чтобы от него отказаться, и в какой-то момент сознание отключается настолько, что я готова отдаться Ло’аку прямо здесь и сейчас, но внезапно тишину прорезает утробный звук, напоминающий рычание. Мы с юношей переглядываемся, а потом синхронно смотрим на животы друг друга. Моё лицо стремительно заливает краска, пока сын вождя громко хрюкает и упирается мне в макушку, сотрясаясь от беззвучного смеха. — Похоже, сама Эйва не хочет, чтобы мы занимались сексом, — заключает Ло’ак, не в силах убрать с лица эту дебильную улыбку. — Хотя, не понимаю её претензий: сегодня же праздник любви, чем во время него ещё заниматься, если не любовью? — Пойдём, горе-любовник, — я наскоро привожу себя в порядок, пригладив волосы и расправив задравшееся одеяние, после чего беру его за руку, пятясь назад и не сводя с Ло’ака весёлого взгляда, — надо подкрепиться, а уж потом заниматься чем-то поинтереснее. И вообще, с какого перепугу ты вдруг проголодался? Постоянно же что-то жуёшь и перекусываешь. — И вовсе не постоянно! — возмущается младший сын вождя, послушно следуя за мной. — Только когда очень прижмёт. Но, если говорить откровенно, то со дня нашей ссоры мне кусок в горло не лез, хоть впихивай. Я был слишком несчастен, чтобы есть! Я крепко сжимаю губы, силясь не засмеяться во всё горло. Ох, Ло’ак, как же я тебя понимаю!