***
Танцы — неотъемлемая часть любого праздника, а представить фестиваль Влюблённых без плясок и вовсе невозможно, даже если очень постараться. Разве можно вообразить танатора с четырьмя лапами, а икрана без крыльев? Вот то-то и оно. Впрочем, любой танец имеет собственное значение, и, пускай любой, в принципе, может бездумно дрыгаться и вращать конечностями, как пожелает, всё же куда лучше следовать определённому ритму, и, если не оттачивать мастерство на этом поприще, то хотя бы разучить парочку простых движений. Первый танец на празднике Счастливых Звёзд — самый важный и имеющий наиболее сакральное значение, потому что окончательно подтверждает серьёзность в отношениях пары. Можно сказать, что с той самой секунды, как мужчина и женщина выйдут танцевать рука об руку, их официально будут считать наречёнными, если они до этого ещё не были женаты. Луносмехи, несмотря на то что считаются за символ любви и признания, всё же больше несут функцию милого подарка, пускай очень дорогого и желанного. В самом центре поляны Нейтири и Джейк, не сводя друг с друга влюблённого взгляда, переплетают пальцы, то отстраняясь друг от друга, как того требует танец, то придвигаясь настолько близко, что едва не соприкасаются лбами. Чуть поодаль кружится Нинат, чей супруг так и норовит схватить её в свои объятия, а в самом укромном уголке, где лесная чаща почти переплетается с поляной своими тенями, мама, в своём лучшем одеянии из листьев шелколиста, пытается раскрутить отца, который, при всём своём уважении к традициям и любви к жене питает странную неприязнь к танцам, на большее, чем просто топтание на месте. Само собой, что до этого дня никто из нашей братии в первом танце не участвовал, и даже теперь, смотря на всё через призму наших с Ло’аком отношений, я не знаю, стоит ли нам присоединиться к остальным парам. Нет, в своих чувствах к младшему сыну вождя я не сомневаюсь, да и он, кажется, теперь настроен серьёзно, но готовы ли мы решиться на столь откровенный шаг, буквально во всеуслышание заявив о наших отношениях? — Ло’ак, давай потанцуем! — Цирея, с неподдельным восхищением следящая за выплясывающими напротив друг друга На‘ви, тянет юношу за руку, предпринимая попытку вытащить его на поляну, но тот не двигается с места, оставляя морскую красавицу недоумённо хлопать глазками, а меня — всю светиться изнутри от переполняющего чувства торжества и чуточки превосходства. — Ло’ак? Похоже, девушку не успели ввести в курс дела. В то, что она, при наличии суженного, хочет вывести на столь интимный танец другого На’ви, верилось с трудом — всё-таки какие-то остатки понятий и чести и нравственности у неё должны были сохраниться. — Прости, Цирея, этот танец только для возлюбленных, — он мягко освобождает руку из хватки девушки, — но я с удовольствием приглашу тебя на другой. При этом Ло’ак поглядывает на меня краем глаза, словно выискивая намёк на раздражение или недовольство, но я всем своим видом показываю, что не возражаю. В конце концов, как бы мне не хотелось, чтобы эта рифовая держалась подальше от моего мужчины, я понимаю, что теплоту по отношению к ней из души Ло’ака не искоренить, да и это был бы дурной тон — игнорировать на празднике гостью, которую лично оло’эйктан и её отец, по совместительству вождь другого племени, попросил опекать. Да и потом, успокаиваю я себя, разве стоит переживать из-за одного единственного танца, если все последующие будут принадлежать только мне? — Но, если это танец только для пар, почему тогда вы с Хайрани не танцуете? — озадаченно прикладывает Цирея палец к подбородку. Не сказать, что её вопрос ввёл меня в ступор, но неприятный осадок оставил уж точно. Я не уловила издёвки или намерения задеть меня — создавалось впечатление, что рифовая На’ви искренне недоумевает, почему это я и Ло’ак не хотим заявить о своих правах друг на друга, и от этого на сердце становилось ещё гаже. — А мы можем! — внезапно заявляет юноша и протягивает мне руку. — Пойдёшь со мной, Рани? Откуда-то позади раздаётся одобрительный свист — это веселится Паук, который каким-то чудом не оказался затоптан толпой, да ещё и умудрился достать луносмех, что плавненько перекочевал к Кири. На мгновение мне кажется, что время остановилось; звуки исчезают, а окружающий мир, включая лица друзей, размазывается, превращаясь в одно большое расплывчатое пятно. Остаётся только Ло’ак и его большая пятипалая ладонь, шершавая на ощупь из-за постоянных тренировок, но такая тёплая и родная, что к ней так и хочется прижаться щекой. Я не верю, что это происходит на самом деле. Ло’ак настроен решительно, готов взять на себя всю ответственность и представить меня, Хайрани те Нказа Са’хи’ите, как свою наречённую. На моём запястье медленно затвердевает цветок луносмеха, огибая его пёстрым браслетом — юноша даже не вручил мне его лично, одним взглядом показав, когда я распределяла оставшиеся цветы между нами четырьмя, что это — его подарок мне. А я, тоже молча, протянула ему свой луносмех, что сейчас был подвешен на поясе совсем рядом с ножом — другим моим подарком. Казалось бы, теперь, когда все разногласия между нами разрешены, недопонимания устранены, а чувства осознаны в полной мере, никаких препятствий нет и можно смело хоть сию же секунду бежать в лес и тсахейлиться, но почему я тогда медлю? Почему не решаюсь вложить свою ладонь в его, почему не могу раз и навсегда доказать Цирее и себе в первую очередь, что Ло’ак выбрал меня, а не кого-то там ещё? Аканья просила не торопиться, но разве я сейчас спешу, порю горячку, перетягиваю на себя одеяло? Нет, нет и нет, инициатива исходит полностью от Ло’ака, которому я доверяю больше, чем кому бы то ни было, которого я вижу, так что же со мной не так? Ничего непонятно. Нелогично. А я терпеть не могу ничего не понимать и оставаться в дураках. Тело словно заторможено, двигается с огромным трудом, будто сопротивляется, когда я всё-таки тянусь к ладони младшего сына вождя. — Хайрани! Писклявый голосок, который я узнаю из тысячи, заставляет меня вынырнуть из пучины непонятных мыслей и лёгкого ступора, да только вместо желанного облегчения зашвыривает в новый водоворот беспокойства, когда я встречаюсь с полными слёз глазами Ми’иру. Рука Ло’ака так и остаётся висеть в воздухе. В мгновение ока, не обращая внимания ни на что более, я оказываюсь подле сестры, осторожно вытирая мокрые дорожки с её щёк. — Тише-тише, — приговариваю я, нежно, но в то же время настойчиво сжимая её плечи. — Расскажи мне, что случилось? Ми’иру, которая всегда боялась выставить себя в неприглядном свете перед другими, громко шмыгает, вытирая нос тыльной стороной ладони. Она дрожит, словно сестра только что вылезла из студёной воды, чёрная подводка размазалась, стекая вместе со слезами и пачкая кожу лица тёмными разводами, но я с облегчением выдыхаю, после беглого осмотра не заметив ни серьёзных повреждений, ни даже мелких царапин. — Хайрани, это ужасно! — Ми’иру всхлипывает, вцепляясь в мои предплечья, как в спасательный круг, и я не без тревоги отмечаю, что руки у неё холодные. — Я просто не могу в это поверить! Как они могли так поступить со мной… Как они могли! Сестра буквально падает в мои объятия, уткнувшись лицом в плечо, и, когда её начинает трясти пуще прежнего, а из горла вперемешку с хныканьем вырываются глухие хрипы, я по-настоящему ударяюсь в панику. Чисто на автомате начинаю гладить её по волосам, шепча моментально приходящие в голову, но такие бессмысленные слова успокоения, и судорожно пытаюсь понять, как нужно действовать, а главное — что так расстроило Ми’иру, что почти довело её до истерики. Из нас двоих именно Ми’иру всегда была наиболее чувствительной и сентиментальной, всё близко принимала к сердцу и могла разрыдаться по самым незначительным пустякам, как грустный финал у сказки или отказ мамы дать ей поносить своё любимое ожерелье. И хотя с возрастом прежняя плаксивость ушла, время от времени я замечала, как в глазах у сестры стоит влага после очередного замечания отца, или как она чуть не плачет от безысходности, когда очередное рукоделие выходит не так хорошо, как она хотела. Но, чтобы так, до безудержного плача и дрожи в коленках, до сжимающих мою спину до синяков пальцев, а сердце всхлипов — такого на моей памяти ещё не было, даже в детстве. На плечо мне ложиться ладонь — тёплая, в отличие от Ми’иру — и Ло’ак взволнованно заглядывает мне в лицо. Кивает подбородком на мою сестру, продолжающей сжимать меня в своей крепкой хватке, но я лишь пожимаю плечами — сама ни черта не понимаю. — Бедняжка, что же с тобой случилось? — сочувственно щебечет Цирея, бережно проводя ладонью по лопаткам моей сестры, пока Кири с озабоченным видом копается в своей извечной сумке с травами, судя по всему, стараясь отыскать такую, что смогла бы остановить истерику Ми’иру. Ребята обступают нас с сестрой плотным кольцом, надёжно скрывая от окружающего мира, и я с благодарностью обвожу взглядом каждого, даже дочь морского вождя, чья успокаивающая ладонь теперь проводит вдоль всего позвоночника Ми’иру, надавливая кое-где на определённые точки, способствующие расслаблению мышц — сама я до этого не додумалась, будучи полностью сбитой с толку состоянием сестры. — Думаю, нам стоит отойти, — к такому выводу прихожу я, когда даже спустя пару минут Ми’иру не решается оторваться от моего плеча, на мою попытку отстраниться лишь сильнее прильнув, и отказывается что-либо объяснять. — Ло’ак, я… — Всё в порядке, — прерывает меня юноша на полуслове, — я понимаю. Сам бы не смог остаться в стороне, если бы моим сёстрам было плохо, — Ло’ак ласково треплет Тук по голове, на что девочка наигранно-недовольно фыркает, но не отстраняется, продолжая ластиться к широкой ладони брата.***
Шум праздника остаётся позади, слабыми отголосками доносясь до ушей, когда шёпот ночного леса принимает нас в свои объятия. Исчезает громкая музыка и весёлые голоса, а на смену звонкому заливистому смеху приходит тихое всхлипывание Ми’иру, которое в образовавшейся тишине слышится на удивление отчётливо. Стоило нам остаться наедине, как сестра сама выскальзывает из моих объятий так легко и просто, словно улов из рук незадачливого рыбака. Впрочем, она тут же кутается в плетёную накидку на манер того, как Земные женщины пеленают своих детей, и, пускай слёзы уже не бегут таким безудержным потоком, а нижняя губа более не дрожит, Ми’иру всё так же выглядит сломленной и раздавленной, вызывая во мне желание вновь прижать её к себе, пока окончательно не успокоится. — Ру-Ру, что случилось? — я не звала сестру этим прозвищем с самого детства, ибо она в какой-то момент посчитала себя слишком взрослой и попросила больше так не называть, но сейчас она до того напоминает мне вечно плачущую малышку, которой когда-то была, что я не удерживаюсь. — Не зови меня так! — Ми’иру бросает на меня воинствующий взгляд из-под слипшихся ресниц, пока из ноздри медленно тянется сопля, и выглядит это до смерти комично, но я не смеюсь — только отрываю листок у ближайшего куста и одним движением прихожусь под её носом, делая вид, что просто вытираю слёзы. — Как скажешь. Но, если серьёзно, что тебя так расстроило? Ты сама не своя. Сестра нервно жуёт нижнюю губу, перебирая между пальцами волокна накидки. Надо же, а я ведь сначала и не признала, что это одеяние мамы: неужели в честь Танхифпома она вдруг решила устроить благотворительную акцию и раздать свою лучшую одежду дочерям? — Это всё Мокванг и Антей! — неожиданно «прорывает» Ми’иру, которая, не в силах сдержать клокочущее внутри негодование, начинает быстро расхаживать взад-вперёд, при этом активно жестикулируя. — Возомнили себя самыми лучшими в племени и считают, что я обязательно должна на кого-то из них вешаться! Мало того, что они устроили разборку прямо при мне, так ещё и меня в неё втянули! — Только не говори мне, что они тебя ударили! Убийство в клане — жесточайшее табу, за нарушение которого следуют лишь два наказания: смерть или изгнание, но я мало задумываюсь о последствиях, когда представляю, что эти два урода могли на самом деле навредить Ми’иру. Ладони сами собой сжимаются в кулаки, перед глазами — красное марево, а в голове — тысяча способов мучительного умерщвления, но ни один не кажется мне достаточно жестоким. А отец? Надо обязательно рассказать, что на его младшую дочь подняли руку! Было бы неплохо получить такого умелого и хладнокровного соучастника, как он… — Что ты, конечно же нет! — машет на меня руками сестра, от моего предположения даже на миг прекратив наворачивать круги. — Да если бы они меня хоть пальцем тронули, отец бы им косы оторвал, а ты бы присоединилась. — И состоялась бы экзекуция, — тихо добавляю я, слегка расслабляясь. По крайней мере, Ми’иру физически не пострадала, но от этого её внезапный срыв кажется мне ещё более непонятным. — Нет, поначалу всё было довольно неплохо, — я облокачиваюсь о ствол дерева, ощущая спиной приятную прохладу, когда Ми’иру возобновляет свои бесцельные движения. Забавно, но наблюдение за тем, как она снуёт из стороны в сторону, оказывает на меня успокаивающий эффект. — Они оба предложили мне луносмехи, и я не нашла никакой причины, чтобы им отказать — в конце концов, принять цветы, не значит принять чувства, правда? Зато потом началось настоящее безумие: эти двое недоумков попытались вытащить меня на первый танец, а чтобы решить, кто из них наиболее «достоин», затеяли драку, прямо там, никого не постеснявшись. Я чуть со стыда не сгорела! Да уж, в такой ситуации и не знаешь, смеяться или плакать. Вроде бы взрослые мужики, а порой ведут себя хуже маленьких детей. Одно радует: вспоминая, какими кретинами Антей и Мокванг себя выставили, Ми’иру, кажется, успокаивается окончательно. — Постаралась их разнять, но куда там! Эти двое недоумков меня и слушать не захотели, а когда я пыталась их угомонить, то споткнулась, зацепилась за ветку и… В общем, вот! Сестра поворачивается ко мне спиной, хлестнув по воздуху хвостом, и я поначалу не понимаю, что она хочет мне показать. Мамина накидка прекрасна — тут и спорить не нужно. Взгляд сам собой скользит по переплетению нежно-розового и голубого, цепляется за камушки и бусинки, переходит на кисточки, пришитые к краю и… — Ой-ёй, — только и могу вымолвить я. Подол накидки грубо разорван, будто кто-то специально взял ножницы и покромсал его, уродливым зигзагом тянется до самой поясницы, приоткрывая вид на хвост и то, что находится под ним. В последнем страшного ничего и нет — мы всю жизнь бегаем с практически голыми ягодицами, — а вот сам факт порванного одеяния может стать огромной проблемой, особенно с учётом того, что Ми’иру одолжила его у мамы. Я сама, при всей своей любви вляпываться куда ни попадя, на сегодняшнем празднике старалась вести себя максимально осторожно, чтобы, не дай Эйва, не посадить на листьях чидла и маленького пятнышка, в этот раз всегда аккуратная и педантичная сестра меня перещеголяла. Удовлетворения, правда, я не испытываю от слова совсем, а, вспоминая недавнюю истерику Ми’иру, мне и вовсе хочется засунуть веселье куда подальше. — И что мне с этим теперь делать? — в её голосе снова проскальзывают плаксивы ноты. — Не могу же я вернуться в таком виде! И мама… Мама меня убьёт! Спорное утверждение, учитывая то, что в нашей семье именно мама, при всём хладнокровии отца, во время ссор неизменно оставалась спокойной и флегматичной. Хотя, с другой стороны, склоки редко касались её самой — обычно в конфликтах она выступала миротворцем, тихой гаванью, которой каждый мог излить душу, если считал другого неправым. Теперь же мама фактически является потерпевшей, имеющей полное право злиться, и предсказать её реакцию крайне трудно. Считать Ми’иру полноценной виновницей будет неправильно — лучше бы, само собой, отыскать двух братьев-идиотов и надрать им уши, — но как бы и сестре не влетело за неосмотрительность. Конечно, в то, что она учинит скандал с метанием предметов и битьём посуды, верилось слабо, но, как говорится, в тихом омуте… — Так, ладно, — я усиленно тру лоб, словно таким действием пытаюсь дойти до мозга и заставить его работать лучше, — вот, как мы поступим: сперва отдай накидку мне… — И что ты собираешься с ней делать? — Дай мне закончить! — приходится прикрикнуть: что поделать, терпеть не могу, когда меня перебивают. — Так вот, ты отдашь мне накидку, и я попытаюсь под шумок её быстренько заштопать. Надежда, вспыхнувшая на мгновение в глазах Ми’иру, потухает так же быстро, как залитый водой костёр, и мне не доставляет никакого удовольствия наблюдать, как на смену ей приходит скепсис и откровенное разочарование. — И это твой гениальный план? — сестра упирает руки в боки и взирает на меня так, словно это я — провинившаяся девочка, а она — мама, которая сейчас как следует меня отчитает. — Не посчитай, что я хочу тебя унизить, но когда дело касается работы руками — помимо охоты, конечно, — то ты, как бы это помягче сказать, полный профан. Машинально тянусь к шее, дотрагиваясь до ожерелья с ракушками. Одна из них, с особо острыми краями, царапает кожу — не больно, но, если как следует надавить, порезаться можно уж точно. — Ну тогда иди и штопай сама, — выходить грубее, чем я рассчитывала. На правду, как правило, не обижаются, вот и я не собираюсь дуться, ибо замечание Ми’иру справедливо от и до, но яд нет-нет да и капает с языка. — В чём проблема? — Я не могу! — Ми’иру в отчаянии заламывает руки. — Я с силой вырвала у отца право провести эту ночь не подле него, и если я надолго пропаду из его поля зрения, то он меня из-под земли достанет, и тогда всё — прощай праздник, здравствуй скука и примерное поведение! — В таком случае, тебе стоит быстрее что-то придумать, потому что мы торчим тут уже, — бросаю взгляд на своё запястье с оплетённым цветком луносмеха, подражая человеческим учёным, что постоянно сверяются со временем на своих маленьких наручных часиках, — десять минут. Ну что, начнём делать ставки, через сколько отец отправиться на твои поиски? Краем уха я улавливаю, что далёкая музыка фестиваля Счастливых Звёзд прерывается, означая целых две вещи: во-первых, первый танец успешно закончился, а, во-вторых, возможность поучаствовать в нём с Ло’аком безвозмездно проёбана, и вместо разочарования меня почему-то обволакивает воздушное облегчение. Ми’иру издаёт громкий писк, прижав ладошки к губам, и, очевидно, представляет свою незавидную судьбу, когда, помимо нагоняя за слишком долгое отсутствие, её ожидает ещё и взбучка за испорченную накидку. Инстинкт самосохранения у сестры работает безотказно, а потому, выбирая между двух зол — моей рукожопостью и собственными мучениями, — она предпочитает меньшую. — Ладно, — в её голосе явственно слышится обречённость, но, за неимением других вариантов, Ми’иру покорно стаскивает с плеч накидку, передавая её мне. — Только, пожалуйста, будь очень осторожна! Отныне моя жизнь в твоих руках! На такой пафосной ноте мы решаем вернуться на празднество, пока отец в самом деле не принялся рыскать по округе, выискивая сразу двух непутёвых дочерей.***
Первый танец, предназначенный исключительно для влюблённых пар, закончился, сменяясь следующим, на сей раз без какого-либо особенного подтекста, но от этого не менее завораживающий. Вместо нежной, тягучей, словно мёд, мелодии, теперь играет живая, бодрая музыка, а во главе оркестра На’ви стоит Норм, с довольной улыбкой резво водя смычком по своей излюбленной скрипке. Этот звук не похож ни на один другой, который издают наши музыкальные инструменты, и невольно заставляет замереть, вслушаться в звонкую и яркую песню струн, словно переносящую тебя в другой мир — далёкий, но прекрасный. И от этого становится невыносимо горько, что вместе с ним люди принесли оружие, войну, и смерть, хотя могли взять в руки флейты и барабаны. Могли, но не стали. Когда мы с Ми’иру возвращаемся на праздник, то я с досадой обнаруживаю, что за нашим столом остался лишь Аонунг, лениво потягивающий не то каву, не то простую воду из чаши. Кири и Паука я нахожу довольно быстро — сложно не заметить такую оригинальную пару, в которой юноша на три головы ниже партнёрши, однако смотрятся они на удивление органично, и Пауку, похоже, даже не составляет особого труда постоянно держать голову задранной, чтобы видеть лицо Кири. Этот танец не предполагает тесного контакта, а потому двум На’ви (или же учёным, несколько из которых тоже решили размять кости) даже не обязательно касаться друг друга, но Кири вместе со своим человеческим дружком всё равно держаться за руки, в остальном полностью соблюдая ритм: шаг влево, шаг назад, шаг вправо, шаг вперёд, поворот и так по кругу. Смотря на то, как эти двое улыбаются друг другу, играя в игру «у кого взгляд более мечтательный», в голове невольно всплывает бурчание Паука, заверявшего, что он уже не девственник. В мозгу что-то щёлкает. Постоянные переглядки, нежные улыбки, мимолётные, как будто даже незначительные прикосновения… Да ну нахер! Зажмуриваюсь, пытаясь развеять саму собой возникшую перед глазами картинку весьма интересного содержания, в которой хвост Кири используется отнюдь не по назначению. Так, нужно срочно отвлечься, нужно срочно отвлечься… В каком-то жалком метре от стола, словно в насмешку, нарочито медленно проплывает Цирея, своими плавными движениями напоминающая волну, а вслед за ней послушно, как зверёк на поводке, вышагивает Ло’ак, почему-то придерживающий рифовую На’ви за локти. Девушка при этом выглядит донельзя довольной, разместив ладони на широкой груди младшего сына Джейка, а тот, с какого-то хрена, не пытается ничего с этим сделать, реагируя на сие действие тёплой, но, в целом, сдержанной улыбкой, что ни в коем разе не убирает у меня желания растащить их по разным углам и по чему-нибудь врезать. Или по кому-нибудь. — Цирея слегка подвернула ногу, — будто бы оправдывает сестру Аонунг, видимо уловив, как нервно дёрнулся мой правый глаз. — Попросила Ло’ака потанцевать с ней, раз ты ушла, во время прыжка неудачно приземлилась и вот результат. Действительно, если как следует приглядеться, то можно заметить, что Цирея чуть прихрамывает, но на её лице не проскальзывает ни единого намёка на боль — разве что невероятное удовлетворение и довольство. Возможно, я нашла бы в себе силы ей посочувствовать, может быть даже поаплодировала бы такой изумительной выдержке и стойкости, но лишь при условии, что дочь морского вождя не пыталась бы всем телом прижаться к моему мужчине. — Вот и сидела бы на месте, раз подвернула, — буквально выплёвываю я, наблюдая за тем, как руки Циреи плавно перетекают с груди на шею Ло’ака, пытаясь притянуть его ближе, но юноша, к его же чести и на благо моему стремительно закипающему говну, мягко отстраняется, вернув конечности девушки в исходное положение. Конечно, в идеале бы ей совсем убрать от него свои грабли, но лучше уж так, чем фактически полностью вжаться в Ло’ака. Ми’иру сжимает мою ладонь, показывая своё недовольство, и в её глазах плещется недопонимание вперемешку с укором. Хочется как можно скорее отвернуться, потому что именно таким взглядом Ло‘ак одарил меня в день нашей ссоры, и — какое же совпадение! — сейчас я опять получаю упрёк из-за недостойного поведения к Цирее. В памяти всё ещё свеж наш неприятный разговор с сестрой, камнем преткновения в котором стали мои отношения с Ло’аком, и который закончился тем, что я несколько ночей к ряду ночевала вдали от семьи. С того самого раза наши беседы не касались младшего сына вождя, но что-то мне подсказывает, что и сама Ми’иру не забыла нашей небольшой склоки, и теперь лишь самой Эйве известно, какие выводы она сделала, основываясь на моей плохо скрываемой неприязни. — Ты не знаешь мою сестру, — усмехается Аонунг, намеренно или нет, игнорируя выпад в сторону Циреи. — Она жить не может без танцев. Даже когда у нас была лихорадка, Цирея бредила своими плясульками, так что, поверь мне на слово, вывих — не то, что её остановит. «Конечно не остановит, — думаю я, — если в партнёры удалось урвать Ло’ака. Тут, будь она хоть кривоногой, хоть безногой, хрена с два выпустила бы его из своих когтей. — К слову, у тебя всё в порядке? — внезапно решив поиграть в любезность, осведомляется у Ми’иру Аонунг. — Десять минут назад ты чуть ли не в истерике билась. Если не секрет, что случилось? — Эм… ну… понимаешь, так вышло… Она быстро теряется, взглядом ища во мне поддержку. Понятное дело, ей хочется, чтобы о порванной накидке знало как можно меньше народу, только вот дело в том, что если некоторые не любят врать, то у Ми’иру это просто не получается. Знакомые симптомы: заикание, невнятная речь, бегающие глазки, обильное потоотделение… В общем, приятного мало, и я, как хорошая старшая сестра, просто не могу не прийти на помощь. Достойное оправдание созревает в голове довольно быстро и самое приятное в том, что его и ложью толком не назовёшь: — Ми’иру расстроилась, что её никто не пригласил на танец. Крутились вокруг неё два недоумка, да только потом куда-то слиняли. Может быть, ты составишь ей компанию, Аонунг? — Я? — удивлённо тычет себя в грудь рифовый На’ви, а потом вопрошающе смотрит на Ми’иру, будто ожидая подтверждения лично от неё. Сестра активно кивает головой — говоря начистоту, выбора у неё особо-то и нет, иначе придётся быстро искать другое объяснение недавним горючим слезам, и далеко не факт, что оно выйдет хотя бы относительно путным — и первой протягивает руку Аонунгу. — Ну, пойдём… На секунду мне кажется чрезвычайно забавным то, как ещё недавно этот парень бахвалился, строя из себя самого крутого и вовсю оценивая наших красавиц, а теперь выглядит донельзя смущённым, слегка заторможенно начиная повторять за Ми’иру движения незнакомого ему танца. Как-нибудь после я обязательно как следует посмеюсь над Аонунгом, может быть даже в компании детей Салли, но сейчас у меня есть дела поважнее. Накидка мамы плотно сложена у меня в руках так, что какие-либо неполадки в ней заметить просто невозможно, но надо как можно скорее заштопать порванное место до того, как праздник закончится, или же пока мама вдруг не затребует своё одеяние назад. — В этом году Танхифпом вышел на славу, не так ли? — голос спокойный, приглушённый, но я всё равно чуть ли не подпрыгиваю от неожиданности, когда разворачиваюсь и практически упираюсь носом в чьи-то ключицы в обрамлении ярко-красных праздничных бус. Почувствовав мою растерянность, Тарсем делает шаг назад, давая мне больше свободного пространства, и приветливо улыбается самыми краешками губ. При этом я не могу не отметить, что улыбка у него красивая, ненавязчивая и необъяснимым образом располагающая к себе, так что было подскочившее напряжение тут же рассеивается. Да и вообще, чего это я разнервничалась, как девственница в первую брачную ночь? Сейчас ещё своим дёрганым поведением во всеуслышанье заявлю, что замешана в некоем проёбе, и всё будет лучше некуда! — Действительно, — стараюсь вести себя как можно естественно, лёгким непринуждённым движением откидывая расплетённые из мелких косичек волосы с шеи. Тарсем скользит по открывшемуся участку кожи взглядом, но лишь настолько, насколько позволяют рамки приличия, так что я даже не успеваю напрячься. — Все эти украшения и музыка впечатляют, но нет большего наслаждения, чем наблюдать, как радуется наш народ. — Ты права — моё сердце наполняется счастьем при виде радующихся и веселящихся соплеменников, — улыбка Тарсема становится чуть шире, и я невольно обращаю внимание на ямочки, залёгшие совсем близко к уголкам рта. Танатор меня дери, да если бы этот парень побольше улыбался, то у него от девчонок отбоя бы не было, хотя не исключено, что у него и без этого фанаток достаточно. — Но, позволь спросить: отчего ты не танцуешь? Неужели боишься? — Да с чего бы?! — разгорается во мне праведное возмущение. — Думаешь, после воины с Небесными людьми я хоть чего-то боюсь? Или после нашей охоты на саблесвинов? Тарсем смеётся — смех у него не звонкий и надрывный, как у Ло’ака, а глубокий, грудной и «чертовски сексуальный», как обязательно сказала бы героиня эротических романов с Земли. У меня, разумеется, подобной мысли даже не возникает. — Ты была очень смелой, — похвала от бывшего вождя греет душу, — но, не окажешь ли мне честь продемонстрировать свою храбрость ещё раз? Дыхание слегка спирает, когда я понимаю, что воин приглашает меня на танец. Страха нет, но какое-то странное волнение поднимается из глубин моего сознания, и это ощущение схоже с тем, которое я испытывала перед Икнимаей — вроде бы и хочется, а, с другой стороны, душу терзают сомнения: стоит ли игра свеч? В руках у меня накидка, которую я обещала починить, а все мои друзья и те, кто выходит за эти рамки, настолько увлечены танцами, что, кажется, совершенно не замечают моего отсутствия. И, пускай мне обидно только в одном конкретном случае, всё-таки одиночество — не самое лучшее чувство. Я ведь даже не знаю, как скоро смогу вернуться на праздник, ибо в чём в чём, а в одном Ми’иру была права: в рукоделии я ноль без палочки, а на то, чтобы накидка мамы приняла прежний вид, и она даже при тщательном осмотре не смогла ни к чему придраться, у меня точно уйдёт куча времени. — Если ты откажешь мне, я пойму, — говорит Тарсем, видя мою нерешительность. Мне не хочется обижать его, тем более, что бывший вождь как-то сникает, хоть и пытается не показывать это, но когда я, не смотря ни на что, всё же готовлюсь принять его последнее предложение и спокойно уйти, взгляд сам собой цепляется за Цирею, раскрасневшуюся после танца и, чёрт бы её побрал, удивительно похорошевшую. Девушка взбудоражено шепчет что-то на ухо Ло’аку, практически повиснув на нём (и, что-то мне подсказывает, дело тут вовсе не в повреждённой ноге), а тот, что самое неприятное, вроде бы даже забывает о таком понятии, как «дистанция» — развесил уши, как листья гигантской пальмы, и внимательно слушает, о чём там разглагольствует его недоподружка. Возможно, потеряй я остатки самообладания, то просто разорвала бы сжимаемую пальцами накидку в клочья, разодрала её зубами и запихала бы прямо в глотку неугодной морской На’ви, а остатки заставила съесть Ло’ака, ибо нехуй — он тоже виноват, раз позволяет вить из себя верёвки и не может пошире разуть глаза, но я сдерживаюсь. Хотя нет. Пошло оно всё. — Я станцую с тобой, — положив накидку на своё место за столом, которое ещё помнит тепло моей задницы, я уверенно вкладываю ладонь в руку заметно приободрившегося Тарсема и позволяю утянуть себя в самый центр танцующей толпы. Вероятно, позднее я могу пожалеть о своём решении, но сейчас меня меньше всего заботит то, что будет после. Ночь длинная, праздник будет длиться ещё долго, и за вереницу часов я обязательно выбью себе время для починки маминой накидки. Музыка вновь сменяется, становится более медленной, а вместе с ней меняется и тон танца. Не интимный — до самого первого ему очень далеко, но теперь вместо простых шагов предусматриваются и лёгкие прикосновения, по-прежнему не идущие ни в какое сравнение с… мне ужасно не хочется говорить «обжиманиями» Ло’ака и Циреи, но слово напрашивается само собой. Тарсем продолжает открываться для меня с новых углов, оказываясь просто изумительным танцором и, хотя движения довольно просты и однообразны, требующие, разве что, чуть большей гибкости, рядом с ним я чувствую себя старой корягой, которую, при всём желании, сможет разогнуть разве что топор. Моё недовольство не остаётся незамеченным, да только бывший вождь, к моей величайшей досаде, принимает его на свой счёт. — Прости, — мы выставляем перед собой ладони, соприкасаясь тыльными сторонами, и делаем несколько шагов вперёд-назад, попадая в музыкальным ритм, — всё-таки я не должен был настаивать. Похоже, тебе не слишком нравится моя компания. — Не говори глупости! — горячо возражаю я. — Я приняла твоё приглашение по собственной воле, никто меня не заставлял. И, если уж на то пошло, я не имею ничего против твоего общества. — Вот как, я рад, — Тарсем улыбается, и я замечаю занимательную тенденцию — каждая его последующая улыбка становится всё более открытой, и мне кажется, что ещё чуть-чуть, и он обнажит свои клыки, совсем как… Я оглядываюсь по сторонам, не замечая среди танцующих ни Ло’ака, ни Цирею. Страшная и одновременно гадкая мысль о том, что они могли решить уединиться, молниеносной стрелой прошивает мозг, но, благо, прежде чем я окончательно лишаюсь рассудка и собираюсь отправиться на их поиски, оставив Тарсема одного посреди поляны, я обнаруживаю интересующую меня парочку за нашим столом, да ещё и в компании тоже присевших передохнуть Аонунга и Ми’иру. Сестра о чём-то увлечённо переговаривается с Циреей и, присмотревшись, к своему вящему изумлению я обнаруживаю в руках рифовой мамину накидку, которую та беззастенчиво осматривает вдоль и поперёк. Нет никаких сомнений, что она наткнулась на «большую проблему», что вызывает ещё больше вопросов. Например, почему Ми’иру вздумалось вдруг поделиться своей неприятность с кем-то, кого она знает от силы час, и почему этим кем-то стала та, кто мне категорически не нравится? Тарсем отпускает мои руки, тянется вверх, будто хочет дотянуться до звёзд, и я повторяю за ним. Шаг влево, шаг вправо, вперёд, назад. Пока его сестра болтает с моей, Аонунг пытается как-то растормошить Ло’ака, предлагая ему каву и травя анекдоты, глупые и абсолютно несмешные, если судить по кислой мине младшего сына Джейка. Его взгляд бесцельно устремлён на площадку, блуждает по танцующим фигурам, не задерживаясь ни на ком дольше, чем на секунду, пока вдруг не сталкивается с моим. Я успеваю лишь заметить, как Ло’ак хмурится, скривив свой красивый рот, прежде чем его перекосившееся лицо закрывает от меня широкая грудь Тарсема. У меня и в мыслях не было флиртовать с бывшим вождём, но от чего-то, позволяя тому накрыть мои плечи ладонями для последнего акта танца, я чувствую почти мстительное наслаждение, словно только что была отомщена. Пускай Ло’ак злится, сколько хочет, зато, может быть, наконец поймёт, какого быть на моём месте. Шаг, ещё один, поворот, переплетение рук. Большой палец Тарсема невзначай скользит по внешней стороне ладони, заставляя меня испытать целую гамму эмоций, начиная с быстро потухшего негодования, заканчивая лёгким смущением. На лице воина всё также блуждает тёплая полуулыбка, взгляд всё также мягок, не переходит границы дозволенного, а мои щёки пылают, словно кто-то поднёс к ним горящую головёшку. Разумеется, я просто выдохлась после танца, иначе и быть не может. Музыка прерывается с последним движением смычка Норма, и мы, как по мановению пресловутой волшебной палочки, останавливаемся. Тарсем отпускает мои руки, но уходить не спешит — ждёт, пока я отдышусь, ибо он сам, кажется, даже не вспотел. Странное дело: даже после изнурительной охоты меня не преследовала такая отдышка, как сейчас. Неужто старость подкралась незаметно? — Большое спасибо за танец, — бывший вождь кивает головой в знак признательности, словно я оказала ему огромную услугу. — Видишь, это было совсем не страшно. — Да не боялась я! Тихое хмыканье. Тарсем было тянется к моей голове, будто бы хочет погладить волосы или взъерошить их как маленькому ребёнку, но вовремя отдёргивает себя, видимо, сочтя подобное поведение непозволительным. Я неловко кашляю, переминаясь с ноги на ногу. — Удачно повеселись остаток вечера и… береги себя, — говорит Тарсем и, натягивая на себя привычную маску сосредоточенности, проходит мимо меня, теряясь в толпе. Я провожаю его взглядом, пока широкая спина не скрывается из виду, и вдруг, неожиданно для себя самой, выдыхаю с облегчением, проведя ладонью по лбу и стирая пот. Отчего-то возникает ощущение, что сейчас я перешагнула через барьер, выдержала какое-то неизвестное испытание, хотя, танцуя с Тарсемом, я не испытывала никакого дискомфорта. «Наверное, просто умаялась», — списываю я на усталость это необъяснимое чувство, направляясь к столу, чтобы отдохнуть и набраться сил, когда замечаю, что Цирея поднимается с места, потянув за собой Ми’иру. В руках у неё пестрит знакомое синее пятно, в котором я безошибочно распознаю мамину накидку, и я озадаченно приподнимаю надбровные дуги, стоит этим двоим скрыться в том самом направлении, в котором я не так давно вела плачущую сестру. Некто с силой дергает меня за руку, вызывая дикое желание врезать по физиономии этому наглецу, но вместо потенциального суицидника я обнаруживаю… никого. Во всяком случае, ровно до того момента, как я опускаю взгляд, встречаясь с огромными золотистыми блюдцами, в которых плещется океан невинности. — Это тебе, — пытаясь скрыть смущение за выпяченной колесом грудью, мальчик ненамного младше Тук протягивает мне луносмех, что уже практически полностью затвердел, и я готова пищать от умиления. — Пожалуйста, потанцуешь со мной? Любой, у кого сердце не превратилось в камень, должен понять мои чувства. Вот вы бы смогли отказать ребёнку, смотрящему на вас с таким неприкрытым обожанием, словно вы для него целый мир? От его, казалось бы, простых, но таких искренних слов душе вдруг становится невероятно легко. На второй план отходит и прилипала-Цирея, и Ло’ак с его нулевой прозорливостью, да даже накидка, которую я обещала починить, вдруг перестаёт играть значение, тем более что, рифовая На’ви уже куда-то её утащила с полного согласия сестры. Единственная ощутимая проблема: пересохшее, подобно реке в сезон засухи, горло, но и её я решаю запихнуть ненадолго куда подальше, когда наклоняюсь и с благодарностью принимаю из рук мальчика цветок. Вокруг руки его уже не обвить, но я быстро нахожу выход, когда собираю часть волос на затылке и перехватываю их импровизированной заколкой. — Рани, подожди! Ох, посмотрите-ка, кто объявился! Стоит ли не падать ниц или сразу ртом на член, чтобы уж точно не прогадать и встретить такого важного гостя со всеми почестями? — Ты что-то хотел, Ло’ак? — произношу я с напускным равнодушием и будто бы невзначай поправляю шпильку-цветок, моментально приковывая к ней внимание юноши. — Это Тарсем тебе подарил? — Ло’ак выплёвывает его имя, словно перезревшую львиную ягоду, опасно щуря глаза и заглядывая мне за спину, будто бы бывший вождь должен тут же примчаться, если кто-то его позовёт, да ещё и в таком непочтительном тоне. Я стискиваю зубы. Остатки прежнего веселья, которые каким-то неведанным образом задержались в моём теле, мигом его покидают, оставляя после себя лишь злость. Злость на Ло’ака, на его недообнимашки с Циреей, а теперь ещё и на его грубое отношение к Тарсему, который этого совершенно не заслуживает, накрывает с головой, но высказать своё негодование я не успеваю. — Это я подарил Хайрани луносмех! — мальчик выходит вперёд, заслоняя меня собой, и изо всех сил старается выглядеть угрожающе, расставив ноги в боевой стойке и сжав свои маленькие кулачки. Без страха взирает на На’ви в два раза больше него, чьё лицо вытягивается от удивления, и полон решимости защитить меня при необходимости, а я едва сдерживаюсь, чтобы не затискать этого милаху. — Она станет моей женой, когда я пройду Унилтарон, а если ты имеешь что-то против, то давай сразимся здесь и сейчас! Ещё минуту назад взгляд младшего сына вождя, в котором проскользнул опасный блеск, метал молнии, грозя спалить всё вокруг к херам, но теперь Ло’ак выглядит настолько растерянным, беспомощно таращась на бросившего ему вызов ребёнка, что мне становится до жути смешно и жаль его одновременно. — Но, я всего лишь хотел пригласить Хайрани на танец, — бормочет юноша, неловко потирая затылок. Вся его фигура, мимика, жесты насквозь пронизаны смущением, но малец явно собирается добить его: — Нет, она не будет танцевать с такими недотёпами, как ты! — окончательно опускает он самооценку Ло’ака, а после поворачивается ко мне, робко протягивая руку и ещё раз спрашивая: — Ты ведь потанцуешь со мной? — Ну конечно же! — произношу я настолько сладко, насколько только способна, позволяя просиявшему мальчику взять меня за ладонь. — Прости, Ло’ак: сам понимаешь, такому могучему воину отказывать нельзя. Впрочем, ты всегда сможешь сразиться с ним за моё сердце — может быть ты даже устоишь в первом раунде. Клянусь Эйвой, никогда ещё рожа младшего сына Джейка не была такой охреневшей, как в эту минуту. Держу пари, если бы вдруг на горизонте возникла стадо штурмбистов с крылышками, распевающие людские песни, он и то бы меньше ошалел, чем наблюдая, как меня прямо из-под его носа уводит какой-то карапуз. Нет, всё-таки месть — это прекрасная вещь, и неважно, под каким соусом она подаётся, если в конце ожидает такой результат. — Знаешь, мне очень приятно то, что ты сделал, и я восхищена твоей храбростью, но разве мы раньше общались? — интересуюсь я, когда мы с моим кавалером приступаем к новому танцу, благо он требует совсем немного телодвижений, так что разговоры не отнимают сил. — Я бы обязательно тебя запомнила. — Меня зовут Т’стеу, — говорит юнец, и я не удерживаюсь от улыбки, думая, как хорошо ему подходит это имя. — Я видел тебя на тренировках — ты лучше всех стреляешь из лука. Моим братьям до тебя очень и очень далеко! — Братьям? — переспрашиваю я. — Ага! Ты должна их знать: Мокванг и Антей. Да уж, как их тут забудешь! Сначала один безмозгло бросается на саблесвина, рискуя быть растоптанным, а потом эти двое придурков доводят до истерики Ми’иру. Косвенно, но это ж насколько нужно быть чёрствыми долбоёбами, чтобы устроить драку за девушку, будто она какой-то приз, а потом пропускать мимо ушей её отчаянные просьбы прекратить? Я уже всерьёз подумывала отыскать этих двух идиотов и устроить им хорошую взбучку, но теперь вот засомневалась: может быть, стоит их пощадить хотя бы из-за столь очаровательного младшего брата? — Не обращай внимание, если они будут тебе досаждать, — Т’стеу просит меня наклонится и, оказавшись у самого моего уха, громко шепчет: — Папа говорит, что у них один мозг на двоих, а ещё Мокванг постоянно храпит, а Антей пускает слюни во сне. Только ты никому не говори, хорошо? Едва сдерживая смех, я клятвенно заверяю мальчика, что унесу эти секретики с собой в могилу, а потом, неожиданно для самой себя, подхватываю его на руки, начиная быстро кружится под рвущийся из груди заливистый смех и крики Т’стеу, что он уже большой, и не престало воину виснуть на шее своей будущей супруги, как мешок с навозом па’ли. Наш галдёж быстро приковывает к себе всеобщее внимание, но соплеменники не торопятся осуждать молодую нарушительницу спокойствия и её ещё более юного партнёра, который, вопреки своему напускному недовольству, сильней прижимается к моей груди. Среди множества мелькающих перед глазами силуэтов я на удивление отчётливо различаю отца — он надрывается от смеха — явный признак того, что он уже навеселе, — следя за нами слезящимися глазами и показывая большой палец, в кои-то веки одобрив потенциального жениха. Смешки, подбадривания, хлопки — всё это раздаётся со всех сторон в такт музыке, и я уже во второй раз с начала праздника чувствую себя по-настоящему счастливой. Первый раз был с Ло’аком, но кто же знал, что радость от примирения будет настолько недолговечной? Я останавливаюсь, якобы чтобы перевести дух, а на деле неосознанно, будто понукаемая чьей-то невидимой рукой, устремляю свой взгляд на нашу компашку, а точнее — на конкретного его члена, что сейчас сидит с видом побитого змееволка, бездумно ковыряясь в листовой тарелке косточкой от рыбы. К этому времени Цирея и Ми’иру уже вернулись, причём последняя — что, примечательно, вновь с маминой накидкой на плечах, прямо-таки светилась от счастья, безостановочно пытаясь затянуть рифовую На’ви в объятия. Та мягко, но настойчиво выпутывается из рук моей сестры — видимо, даже такая тактильная особа как Цирея не может выдержать излишней эмоциональности Ми’иру. Тем не менее, предотвратив попытку обнимашек, девушка сразу же уделяет всё своё внимание Ло’аку, придвигаясь к нему настолько близко, что соприкасаются плечи, и, судя по всему, пытается вывести того на разговор, но на сей раз младший сын вождя кажется не так общителен, как раньше. Я чётко читаю по губам его односложные ответы, и, похоже, даже кава неспособна развязать ему язык, хотя ещё недавно, под воздействием алкогольного напитка, Ло’ак бойко шёл на контакт. В какой-то момент юноша поднимает голову, но смотрит отнюдь не на Цирею. В его взгляде больше нет прежнего смущения — только несвойственная ему задумчивость, которая заставляет меня саму невольно озадачиться, пока я вновь пускаюсь в пляс с Т’стеу на руках. Над чем же он так усиленно размышлял, что на мгновение превратился в совершенно другого На’ви? Внезапно Ло’ак поднимается на ноги, игнорируя вытянувшееся лицо Циреи, и уверенным шагом направляется к нам, ловко маневрируя между танцующими парами. Глаза его искрятся, но не от веселья; блестят, поддёрнутые поволокой решимости, исключая любую возможность на сомнения. Я прижимаю Т’стеу ближе к себе, и не понимаю, то ли я хочу защитить мальчика, то ли сама неосознанно ищу в нём поддержки. И почему-то не могу отвести взгляда от золотых очей Ло’ака, затягивающих меня, словно болото. Кажется, битва за моё сердце всё-таки состоится и я, к собственному стыду, знаю, кого хотела бы видеть победителем.