Коленно-локтевой шанс

Савэм, под стать своему громкому имени, не желает покоряться мне просто так: духовный брат отца без конца брыкается и вертится, чем вызывает недовольный галдёж со стороны других икранов, рассчитывавших на спокойный отдых, шипит, скаля чёрные как сама ночь клыки, и то и дело расправляет крылья, не давая мне приблизится к нему ближе, чем на метр. — Ну давай, глупое животное! — рычу я, чувствуя себя до нелепости глупо, скача вокруг Савэма с мокрой тряпкой в руке. — Давай, мне же немного осталось! Савэм издаёт горлом стрекот, подозрительно похожий на издевательский смех, и поворачивается ко мне спиной, так что перед глазами у меня предстаёт длинный хвостовой отросток и скрытая под ним наглая задница, которую мне без зазрения совести хочется пнуть, и если бы не инстинкт самосохранения, то даже духовное родство этого крылатого с моим отцом не спасло бы его от мстительного поджопника. Видимо, придётся пустить в ход секретное оружие, чтобы этот гад всё-таки позволил себя обмыть. Поведение Савэма наталкивает меня на мысль, что, пускай в данный момент тсахейлу между духовными братьями и разорвана, а отец далеко на земле обучает будущих охотников стрельбе из лука, чтобы те, ненароком, не попали в глаз кому-нибудь из племени, икран всё равно полностью разделяет все эмоции и чувства наездника, в которых сейчас, безусловно, превалирует злость на свою старшую непутёвую дочь, и это негодование стабильно держится вот уже несколько дней. Не так уж и много, если вспомнить, что однажды после особо крупной ссоры мы с отцом играли в молчанку почти две недели, однако теперешний конфликт имеет все шансы выиграть приз за «самую напряжённую атмосферу между родителем и отпрыском». Когда несколько дней назад после безуспешной попытки связаться с Аканьей я вернулась домой в ещё более подавленном состоянии, чем в котором сбежала, ожидалось две вероятные развязки: я могла или незаметно прошмыгнуть в одиночный гамак, который за время череды споров и препираний с отцом уже успела облюбовать, или же столкнуться с его дошедшей до точки кипения второй ипостасью, что была готова взорваться из-за того, что я, в который раз, ослушалась прямого приказа, посмев оседлать Таурис после его чёткого запрета. Думаю, догадаться, какой из двух сценариев случился со мной, не составит никакого труда, но даже тут отец сумел превзойти все мои самые «оптимистические» ожидания: вместо очередного нагоняя, криков или хотя бы язвительного комментария, он просто посмотрел на меня нечитаемым взглядом и сказал, что срок моего наказания увеличивается на месяц. Ах да, и попросил в следующий раз нарезать фрукты к столу аккуратней. Возможно, именно его равнодушие задело меня больше всего, ибо то, что такой суровый воин, привыкший до последнего стоять на своём, вдруг изменил своим принципам, значило только одно: отец настолько разочаровался во мне, что окончательно опустил руки в попытке распространить своё влияние и, как говорят люди, «забил». Не было больше нравоучений и криков — на их место пришли угрюмость и отчуждённость, выражающаяся прежде всего в том, что отец демонстрировал по отношению ко мне исключительную холодность, которую можно было ощутить на физическом уровне. Он молча уходил от разговоров, если сказанное ему переходило за границы пожеланий доброго утра и приятного аппетита, сошла на нет и вся незначительная помощь, что я оказывала отцу, будь то заточка стрел или сбор хвороста для очага. Разумеется, со всеми этими простыми заданиями он и сам мог справиться без труда, но то, что отец просил о подобных одолжениях исключительно меня, словно закрепляло между нами невидимую нить, и в моменты обоюдной обиды не давало забыть, как мы на самом деле дороги друг другу. Теперь же от этого не осталось и следа, а единственное поручение, которое я продолжала строго выполнять — уход за икранами — был ничем иным как наказанием и громким (поскольку духовные братья и сёстры бесконечно галдели) напоминанием о моём проступке, из-за которого наши и так не слишком мирные отношения с отцом окончательно дали трещину. — Ну же, Савэм, — я соблазнительно потряхиваю кусочком мяса, вынутым из набедренной сумки, в воздухе, ибо хоть икран и решил более не удостаивать меня ни единым взглядом, с обонянием у него всё в порядке. — Разве ты не хочешь эту вкусняшку? М-м-м, шестиног, подстреленный меньше часа назад. Совсем свежий! Правда не хочешь? Не могу сдержаться от победной усмешки, когда Савэм, для приличия несколько раз тряхнув головой, всё же разворачивается в пол оборота, с подозрением косясь то на меня, то на лакомство в моей руке. Дыхала на его груди трепещут, жадно вдыхая аромат добычи, и я делаю первый робкий шаг в его сторону. — Tam-tam, — приговариваю я, когда Савэм напрягается и щерится, — всё хорошо, всё прекрасно. Ты же хочешь угощение, не так ли? Конечно хочет — какой икран в здравом уме вообще откажется от дополнительной порции мяса? Разве что тот, кто страдает недостатком мозгов, а Савэм, судя по его гонору, к таковым себя явно не причисляет. Как и подобает, я отвожу взгляд в сторону, чтобы не нарваться на две пары жёлтых глаз и таким образом случайно не вывести Савэма из себя, но как только склизкий кусочек исчезает из моих пальцев, подхваченный острыми зубами, я понимаю — сейчас или никогда. Собрав всю свою волю в кулак и напоследок помолившись Великой Матери, я запрыгиваю на спину отцовского икрана, начиная быстро, насколько это возможно, проходиться мокрой тряпкой по его шее и черепушке, старательно пытаясь дотянуться до тех самых злачных участков, в которых обычно скапливается больше всего грязи. Было расслабившийся Савэм издаёт пронзительный крик, когда некто, не являющийся его наездником, предпринимает наглую попытку его оседлать. В момент забыв про угощение, схаванное, между прочим, с моих рук, икран начинает беспорядочно кидаться из стороны в сторону, агрессивно взмахивая крыльями и взбивая когтями мягкий дёрн. — А ну замолчи! — ору я, от безысходности вцепившись в один из отходящих от головы отростков, что приводит Савэма в ещё большее бешенство. Он пронзительно визжит, безостановочно вертя шеей и клацая зубами, очевидно поставив цель сначала стянуть меня с себя, а затем разорвать на части. Его воплю, от которого закладывает уши, вторят другие икраны, и на краткий миг, в ходе которого я, как мне кажется, наконец-то более-менее прочно закрепляюсь на спине Савэма, мне становится интересно — подбадривают ли они своего собрата или же настойчиво просят заткнуться и дать им отдохнуть. Впрочем, в следующую секунду все мысли о крылатых зрителях выветриваются из головы, стоит Савэму встать на дыбы, подобно лютоконю, а затем что есть силы тряхнуть всем телом. Тряпка вылетает из моих рук, но мокрая материя волнует меня меньше всего, поскольку вместе с ней со спины духовного брата отца срываюсь и я, под свой истошный крик и рёв других икранов упав в твёрдые объятия земли. Я перекатываюсь несколько раз, точно тряпичная кукла, и пришибленно шикаю, касаясь правого плеча, от которого по всему телу распространяется волна ноющей боли. Да что ж такое! Сначала Аонунг и его гигантская лапа, затем Джейк, теперь вот Савэм — неужели все так хотят, чтобы именно эту руку я однажды сломала к чёртовой матери? Стиснув зубы, проклиная всех и вся, я поднимаю голову, чтобы посмотреть на виновника моей очередной травмы, но Савэм, судя по угрожающе ощерившийся морде и шипению, напоминающем зов самого ада, совсем не испытывает уколов совести и извиняться не собирается. — Твою ж…! — только и успевает сорваться с моих губ, когда Савэм бросается ко мне, остервенело сверкая глазами и раззявив пасть. «Откатись, сделай хоть что-нибудь, дура!», — но тело не слушается, предательски прирастая к земле, пока из груди вырывается один единственный судорожный вздох. От безысходности я прикрываюсь здоровой рукой, чтобы сделать хоть что-то во избежание быстрой, но от того не менее мучительной смерти от клыков отцовского икрана, но вместо оглушительного хруста костей и звука раздираемой плоти я слышу громкий визг и последующее за ним разъярённое шипение, исходящее, к моему великому удивлению, будто бы с разных углов. Я осторожно убираю руку от лица, на всякий случай более трезвым рассудком начиная продумывать план возможного побега, когда вижу перед собой огромное пятно насыщенного оранжевого цвета, которое, извиваясь, шипит, порываясь в случае необходимости броситься вперёд, на своего противника с ярко-зелёной чешуёй, который выглядит озадаченным подобным напором, но не демонстрирует ни малейшего намёка на испуг. Ещё бы Савэм ужаснулся, после стольких-то битв и воздушных сражений, в которых он смертью с небес обрушивался на врагов. Что ему один-единственный икран, пусть и настроенный до последнего защищать своего наездника? — Таурис! Такую радость от появления духовной сестры я испытывала лишь дважды: когда смогла установить с ней связь во время Икнимайи и после того, как однажды по неосторожности угодила в засаду Небесных Людей, а Таурис появилась буквально из неоткуда, камнем упав вниз и унеся меня прочь от неминуемой гибели. Сейчас ситуация была довольно похожа — моя жизнь вновь оказалась в опасности, только угрожали ей не захватчики. Порядком минуты Савэм и Таурис продолжат понятную им одну (если не считать остальных икранов) перебранку, состоящую из шипения, повизгиваний, стрекота и короткий вскриков, из которой так никто и не выходит победителем. Я бы могла, конечно, сказать, что Савэм спасовал и пошёл на попятную, но скорее уж он руководствовался желанием не тратить своё драгоценное время на двух грубиянок, когда, напоследок окатив меня взглядом а-ля «тебе повезло, челядь», духовный брат отца отползает в сторону, начиная с деланной показушностью чистить крылья в тех местах, до которых мне так и не удалось дотянуться. Вот ведь урод! — Я в порядке, — улыбаюсь я на беспокойство Таурис, выражающееся в лёгких тычках мордочки в бок, и чешу её под подбородком, иногда слегка задевая гребень, чем вызываю довольное фырчание. — Спасибо тебе, что защитила. Трудно представить себе сестру лучше, чем ты. — А я, так понимаю, уже совсем в пролёте? Уж не знаю, как долго Ми’иру наблюдала за нашими лобызаниями, но она уж точно пришла позже несостоявшейся попытки убийства мною Савэма — в противном случае крик бы уже стоял такой, что на него сбежалась не только вся деревня, но и соседствующие кланы, принявшие её вопль за призыв к боевым действиям. — Не совсем, раз я тебя сейчас не послала, — непринуждённо отвечаю я, а после киваю в сторону сладко посапывающего бело-голубого икрана, чьи крылья испещрены жёлтыми, точно звёзды, точками. — Ты пришла к Винатану? Боюсь, твой братец уже спит без задних крыльев. Не могу с уверенностью сказать, оправдывает ли Винатан своё имя — не я же на нём, в конце концов, летаю, — но то, что из всех икранов, которых мне с лёгкой руки отца придётся обслуживать в ближайшие полгода, он является самым спокойным, нужно принять как неоспоримый факт. Да, Таурис по-прежнему лучше всех, однако порой даже она не в силах усидеть на одном месте во время простой процедуры снятия седла, чем доставляет мне кучу проблем, а за Винатаном такой несдержанности не наблюдалось. Порой я невольно поражаюсь, как-то некто настолько кроткий и относительно безобидный вообще мог родиться икраном, но затем я смотрю на его взаимоотношения с Ми’иру и понимаю, что Эйва действительно предугадала всё наперёд, специально сделав так, чтобы две нежные души повстречали друг друга. — Тогда я просто посижу рядом с ним, — Ми’иру опускается на колени рядом с Винатаном, положив голову тому на мощную шею, и прикрывает глаза, вслушиваясь в его размеренное дыхание. Картина настолько идеалистичная, что я невольно засматриваюсь. Небесных Людей всегда удивляло наше единение с природой: кто-то восхищался этой связью и потом, получив тело аватара, старался ощутить её на своём опыте, кто-то не понимал и презрительно фыркал, называя «туземской хернёй», другие же просто умилялись, словно видели в нас не разумных существ, а очаровательных щеночков, за играми которых так интересно подсматривать. Однако сейчас, наблюдая за Ми’иру и Винатаном, я испытываю совершенно другие чувства. Не ревность или зависть, нет — нежностей нам и с Таурис хватает, хотя она это дело не очень любит, — а скорее нечто, похожее на… грусть? Пока отец придерживается техники почти полного игнорирования в отношении меня, тактику Ми’иру я бы назвала «делаю вид, что всё хорошо, но на самом деле это не так». Самое примечательное, так это то, что я ей тоже активно пользуюсь. Мы разговариваем как ни в чём не бывало, спокойно находимся рядом, не пытаясь держать дистанцию, безропотно выполняем совместные поручения, но лишь слепой может не заметить повисшее между нами напряжение. Теперь, обращаясь ко мне, привычный жизнерадостный голосок сестры словно покрывается невидимой коркой льда — она говорит без эмоций, с натянутым безразличием, совершенно не беспокоясь о том, как я отреагирую на её слова. По крайней мере, Ми’иру куда больше волнуют (а я знаю, что это так, как бы она не пыталась это скрыть за маской равнодушия) наши собственные отношения, а не униженное достоинство рифовой На’ви, которое я сбила одной точной пощёчиной. Я знаю, Ми’иру имеет полное право общаться с тем, с кем хочет, и всё-таки то, что именно она, пускай и косвенно, посодействовала моей ссоре с Ло’аком, рассказав Цирее то, что ей знать было совсем необязательно, неслабо меня покоробило. Уже позже, когда я более-менее остыла и проанализировала всю ситуацию, то поняла, что в случившемся сестра виновата меньше всего — единственный её грешок состоял в неумении держать язык за зубами, да и вряд ли она могла даже помыслить о том, что Цирея использует полученную информацию против меня. Куда большую обиду вызывают слова Ми’иру о том, что мне наплевать на её жизнь. Да, мне невмоготу слушать истории о том, какой камушек для своего ожерелья использовала её очередная подружка, или обмусоливать последние сплетни, но разве это делает из меня плохую сестру? Почему Ми’иру, в таком случае, не сердится на отца, которому подобная болтовня тоже поперёк горла? — Мне пора идти, — обращаюсь я к сестре, только сама не могу понять к какой из: родной или духовной, — Чем быстрее разберусь с икранами семьи вождя, тем быстрее освобожусь на сегодня. Многозначительное «м-м-м» доносится со стороны Ми’иру, в то время как Таурис встряхивает головой, недовольная тем, что я прекратила свои ласки. Эх, знала бы она, что я готова просидеть так вечность, почёсывая её до тех пор, пока не отвалится рука, в обмен на возможность не пересекаться лишний раз с Джейком Салли! Увы, мы не всегда получаем то, что хотим, — а точнее никогда, — потому я с кряхтением поднимаюсь на ноги, с завистью косясь на икранов, которые уже погрузились в сладкий сон, останавливаюсь взглядом на Ми’иру, что теперь обхватила шею своего духовного брата руками и прижалась щекой к его прохладным чешуйкам, и нехотя покидаю этот мир покоя и безмятежности, без единого желания направляясь туда, где эти прекрасные вещи будут существовать только в моём сознании. Савэм провожает меня приглушённым гоготом, в котором я, теперь уже наверняка, различаю издевательский смех.                               

***

Первой из семейства Салли я замечаю Тук — девочка сама выбегает мне навстречу, приветливо маша ручками. Уж не знаю, скрыли ли от неё взрослые мой «ужасный проступок», или же она, будучи ребёнком, просто не приняла сказанное близко к сердцу, продолжая со свойственной ей добротой тянуться ко всем близким, вне зависимости от того, насколько сильно они накосячили, но видя её широкую светлую улыбку, вызванную моим приходом, я просто не могу удержаться и улыбаюсь в ответ. — Мама говорила, что ты зайдёшь! — не давая мне вставить и слова, Тук хватает меня за руку и бесцеремонно тащит за собой с таким гордым видом, словно посадила на поводок танатора и теперь не может не похвастаться подобным подвигом. — Мы как раз готовимся ужинать. Поешь с нами? — Ох, Тук, я не могу, — вынужденно отказываю я без особого энтузиазма, но и без грусти, ибо в свете последних событий вряд ли мне приходиться рассчитывать на дружеские посиделки в кругу семьи Салли. До тех пор, пока рифовые На’ви не вернуться в свои земли, так уж точно. — Я здесь чтобы позаботиться о ваших икранах. — Опять? — девочка озадаченно поворачивается ко мне. — Но ты ведь уже ухаживала за ними вчера. И позавчера тоже! Ага, и буду ухаживать до окончания полугодия. Отличная перспектива, не так ли? — Что поделать — слово вождя закон. Кстати, а твой отец дома? — интересуюсь я как бы между делом. — А братья? — Нетейам недавно вернулся, — рапортует Тук, увлекая меня всё дальше по узкой тропинке. Разумеется, я сама прекрасно знаю дорогу, но пусть уж почувствует себя главной, раз ей это доставляет такое удовольствие. — А Ло’ак с папой ещё не пришли. Хочешь, я поговорю с ним, чтобы он тебя не экса…эска… эксплуатировал, вот! Я не могу не умильнуться и невольно восхититься такому акту самоотверженности, ласково потрепав девочку по волосам, и вложив в этот жест всю признательность, на которую я только способна. Если раньше с моим любимчиком в семье вождя всё было понятно, как день, то теперь с пьедестала его безвозмездно скинула Тук. Хотя, правильней будет сказать, что он сам скатился, предварительно поставив себе с десяток подножек, но всё-таки финальный пинок достался ему именно от младшей сестры. Только вот из сердца его просто так не выпрешь, и я даже не знаю, плохо это или хорошо. Когда душе больно настолько, что хочется выть от отчаяния, а слёзы перестают течь просто потому, что ты осознаёшь их бесполезность — это, несомненно, плохо. Но значит ли это, что мои чувства были не простым увлечением, от которого легко избавиться, и даже не мимолётной влюблённостью, что обязательно случает с каждым? Безусловно. Хорошо ли это? Спорный вопрос… — Всё в порядке? — обеспокоенно спрашивает Тук, уставившись на меня своими огромными золотистыми глазами-блюдцами — больше, чем у всех членов её семьи вместе взятых, и чистыми, словно небосвод на заре. — Ты как-то погрустнела… — Не волнуйся, Тук, я в порядке, — спешу натянуть на лицо подобие улыбки, чтобы не расстраивать девочку. Пускай уж живёт в своём беззаботном мире, очистившемуся от присутствия войны, столько, сколько сможет. — Просто немного устала, но как только закончу с икранами, сразу отдохну. — Может, всё-таки поужинаешь с нами? Пожа-а-а-а-алуйста! — Прости, малышка, работа ждёт! — прикладывая всю волю, чтобы не попасться в плен её очаровательно-просящего (да-да, такой в её пользовании имеется) взгляда, я, напоследок дав Тук шутливый щелбан, буквально срываюсь с места, мечтая только об одном: разобраться с икранами до того, как Джейк и Ло’ак вернутся к ужину. Я не боюсь вождя и его младшего сына, чтобы бежать без оглядки куда глаза глядят, но ужасно неприятное скребущее чувство в груди не даёт покоя всякий раз, стоит кому-то из этих двоих появиться в моём поле зрения. Я не держу обиду на Джейка за то, что он сорвался на меня — в конце концов, а как ещё должен был отреагировать оло’эйктан, на глазах которого одна из его соплеменников подняла руку на дочь дружественного вождя? Не похвалить же и по голове погладить. Я даже нашла в себе силы мысленно не поносить его дерьмом, когда на следующий день после моего полёта к Древу Душ Джейк заявился на наш порог с самого утра и в сопровождении моего отца потащил меня на людскую базу, чтобы я упала в ноги Цирее. Да, мне пришлось попросить прощение у этой морской гадины, выдавливая из себя извинения как говно во время запора, так что я ещё и схлопотала убийственный взгляд со стороны отца, которому явно не хватило искренности и раскаяния в моих словах. Вождь Тоновари, вопреки ожиданиям не набросившийся на меня из-за избиения его ненаглядной дочурки, молчал, и ни единый вздох не сорвался с его губ, пока я не закончила свои откровенно лживые попытки раскаяния под непрекращающееся раздражённое фырканье Аонунга. Кто-кто, а старший братец всё порывался задеть меня и прервать, утверждая, что раз мои извинения не исходят от сердца, то хрен илу им цена, но предупредительный взгляд отца всякий раз предотвращал было начавшуюся тираду о несправедливости. — Я тебя прощаю, — выдала по итогу Цирея таким голосом, словно совершила великое благодеяние, отчего моё и так нулевое желание повиниться в своих грехах радостно помахало ручкой и свалило далеко в ебеня. Ощущая ступнями мягкость травы, щекочущую пятки, я вдыхаю полной грудью чистый лесной воздух. Прошедший ночью дождь, чьи капли, сталкиваясь с кроной деревьев, убаюкивали меня не хуже рук мамы, оставил после себя влажный землистый аромат, который теперь смешивается с терпким запахом смолы и благоуханием цветов, чьи лепестки по-прежнему украшают бусинки воды, не успевшие высохнуть за целый день. Земля под ногами мягкая и рыхлая, и я не могу удержаться от того, чтобы растормошить её пальцами ног. Стрекочут насекомые. Вот оно — лекарство от всех бед и переживаний, засевших в сердце и голове. — Ребятки, это снова я! Рады меня видеть? Икраны семьи Салли встречают меня без особого воодушевления и лишь поднимают головы на резкий звук, но убедившись, что опасности нет, продолжают заниматься своими делами: Севин с двойным усердием принимается за чистку крыльев, чем облегчает мне работу и быстро завоёвывает уважение, в то время как Боб и Йапай увлечённо играются с чем-то, напоминающим мяч, только собранный из грязи, палок и листьев. Даже удивительно, что икраны серьёзного вождя и сына, под стать ему, оказались такими любителями повалять дурака и развлечься — не то, что Савэм, словно прочитавший мысли отца, явно переполненные сценами с моей казнью, и решил воплотить их в реальность. Глаза цепляются за бадью, наполненную водой, через край которой перекинута явно использованная не раз тряпка, и я усмехаюсь про себя — а Джейк-то основательно подготовился! — Ну здравствуй, красавица, — подхожу к Атанза, что спокойно возлежит на траве, не демонстрируя никаких признаков враждебности (да-да, Савэм, это камень на твою поляну!). — Приступим? На самом деле, в чистке обмундирования, ровно, как и самих икранов, нет ничего сверхсложного — разумеется, если какая-нибудь животина не начнёт выпендриваться или не захочет тебя прикончить. Как правило, большинство из них, живя в раскидистых ветвях Дерева-Дома, так или иначе взаимодействуют не только со своими собратьями, но и с их наездниками, к которым со временем привыкают. Во время войны, когда каждая минута была на счету, и воинам было попросту некогда не то, что выискивать пятнышки на коже икранов, но и порой элементарно убедиться, надёжно ли закреплено седло, прежде чем рвануть в очередную битву, обязанность по уходу за икранами возлагалась на плечи младших членов клана. Таким образом можно было убить сразу трёх шестиногов: и духовные братья с сёстрами были чистенькими и опрятными, и проверка обмундирования проводилась должным образом, и юнцы, вечно ноющие, что их не допускают до боя, оказывались при деле и не чувствовали себя бесполезным балластом. Единственный, но от того не менее существенный недостаток сего процесса — скука. Смертельная, беспросветная и невыносимая скука. Когда ты обхаживаешь только своего икрана, то все эти движения тряпкой туда-сюда, снятие седла, пересчёт всех затяжек, укрепление тех, которые успели ослабнуть, протирание этого самого седла, ещё одна проверка затяжек и подпруги — так, на всякий случай — и возвращение седла на его исконное место, не кажутся настолько утомительными, но стоит увеличить количество крылатых в два, а то и в три раза, как ты быстро понимаешь, что более тоскливое и мутное занятие представить трудно. Снимаешь, чистишь, намываешь — и так по кругу, пока не сойдёшь с ума, или, в более благоприятном случае, не расправишься со всеми икранами. Когда я добираюсь до Зои — духовной сестры Ло’ака, оказавшейся на моём пути к свободе предпоследней — мягкий оранжевый свет постепенно исчезает с листвы, и на лес наползают мрачные тени сумерек, что своими когтистыми лапами цепляются за крону и стволы деревьев. Смолкает стрекот насекомых, затихают птицы, но где-то там, в глубине чащи, по-прежнему кипит жизнь — на охоту выбираются змееволки и прочие мелкие хищники. Но дело не только в них: вся природа с приходом ночи не замирает, не останавливает свой ход и не погружается в сон — она лишь смиренно склоняет голову перед тьмой, однако не покоряется ей полностью, и звуки, тихие, спокойные, волшебные, такие отличные от привычного дневного гама, заполоняют всё вокруг. — Что-то ты сегодня долго копаешься. Подсобить? На ветке прямо над моей головой, свесив вниз ноги, сидит Паук, в первый раз в жизни взирая на меня сверху вниз. Удивления от его внезапного появления я не испытываю, но невольно отдаю должное ловкости и скрытости, которым парень, несомненно, научился у нас. — Вот блин, а я уже успела понадеяться, что это Эйва со мной разговаривает, но, видно, не судьба, — отвечаю я ему в том, освобождая Зои от седла. — И как долго ты на меня пялишься? — Минут двадцать, не больше. А ты знала, что разговариваешь с собой? Так, а вот это уже действительно интересная новость. Никогда подобного за собой не замечала, да и родители бы наверняка не стали молчать, услышь они мысли собственными ушами. Вот отец бы обрадовался, узнав, что его старшая дочь, при отсутствии полноценного мужа, уже не девственница! В Оматикайе тогда бы стали свидетелями грандиозного шоу под названием «Похищенная невинность и стрела в жопе», с припиской «Только сегодня, не пропустите, пока все актёры живы!». Я недоверчиво приподнимаю надбровные дуги, подозревая, что Паук просто стебётся надо мной, но, пускай на губах у него и блуждает извечная насмешливая улыбка, из-за которой парня постоянно подозревают в желании совершить какую-нибудь пакость, в глазах его не проскакивает ни единого намёка на дурачество. Зои нетерпеливо взмахивает крыльями, привлекая к себе внимание. Девочка выглядит очень уставшей, словно Ло’ак без продыху летал на ней целый день, и сей факт вызывает во мне целую бурю негодования: это же насколько нужно быть бессердечным, чтобы так обращаться с собственной духовной сестрой? Совсем потерял голову со своей Циреей… — Воу-воу, полегче, Хайрани! — доносится до меня обеспокоенный голос Паука. — Ты сейчас с неё вместе с чешуёй мясо сдерёшь! Я как ошпаренная отдёргиваю руку от шеи Зои, на которой практически блестит, ярко выделяясь на фоне остальной покрытой пылью чешуи, отполированный до скрипа участок кожи, что запросто может послужить зеркалом. Со вздохом, я окунаю грязную тряпку в воду, и, отжав излишки влаги, начинаю аккуратно омывать туловище икрана, не позволяя себе уйти в мысли, чтобы ненароком вновь не доставить Зои лишний дискомфорт, если таковой и впрямь имел место быть — что-то она не взбрыкнула, когда я остервенело растирала её кожу, так что, возможно, и не почувствовала боли. Или же проявила просто вселенскую выдержку и спокойствие, не свойственное её наезднику. — Ну, и о чём я сама с собой успела перетереть? — спрашиваю я, пытаясь отвлечься от лезущей в голову херни, а заодно и от возникнувшей между нами непродолжительной паузы. — Да так, — Паук ловко спрыгивает на землю точно в метре от меня и выпрямляется, возвращая нашу привычную разницу в росте, — бормотала что-то о пятипалом придурке и рифовой сучке. Наверное, сейчас меня должно было окатить волной стыда или, на крайний случай, хотя бы лёгким бризом смущения, но я вдруг отчётливо понимаю, что возможная негативная реакция со стороны Паука на мои совершенно искренние мысли меня не колышит. Пускай думает, что хочет, даже если теперь в его восприятии я буду не более, чем жестокой завистливой стервой. В конце концов, уже несколько особенно дорогих мне На’ви считают именно так, так что мне до мнения ещё одного человеческого парнишки? — Собираешься отчитать меня за неподобающее поведение? — Я тебе не отец, чтобы подобной фигнёй заниматься, — хмыкает Паук, присаживаясь на траву рядом с небрежно брошенным седлом и принимаясь поправлять ремни. Ого, так он не шутил насчёт помощи? Как неожиданно и приятно. — А вообще, ты не так уж и не права насчёт Циреи. Я дёргаю ушами, силясь понять, не послышалось ли мне. Рука с мокрой тряпкой замирает, отчего тяжёлые капли бесцельно стекают вниз, катятся по поджатому телу Зои и тяжело плюхаются на траву. Перевожу взгляд на парня, растерянный, неверящий и подозрительный. — Ты сейчас серьёзно? Ещё ни разу за всё время пребывания у нас рифовых гостей я не слышала ни одного дурного слова о Цирее — лишь оды её доброте, восхваление её талантов и прочее-прочее восхищение, словно за критику её персоны грозила смертная казнь. Её старший брат-подсос, дети Салли, включая одного конкретного На’ви, их же родители, другие соплеменники — все они относились к дочери Тоновари, словно к редкому цветку, подле которого боязно даже дышать. Отчасти это можно было списать на радость встречи после долгой разлуки, отчасти — на факт, что девушка перенесла тяжёлую болезнь, а значит автоматически записывалась в ряды пострадавших с неиссякаемым запасом сострадающих, однако же с Аонунгом всё обстояло совсем по-другому. Казалось бы, все вводные одинаковые, но почему-то с Аонунгом никто не носился как с писанной торбой — если не считать период, когда он находился под пристальным вниманием учёных. Его смело одёргивали, без раздумий упрекали, если того требовала ситуация, легко посылали куда подальше и даже однажды порывались набить морду после одного крайне неудачного замечания со стороны рифового. Но почему так? Можно подумать, что ответ лежит на поверхности, и вся разгадка состоит в том, что Аонунг порой просто ведёт себя как редкостная сволочь, только вот в отличие от своей сестрички парень никогда не скрывал своего истинного нутра. Лишь теперь, когда утекло столько воды и столько всего случилось, я припоминаю брошенные будто бы невзначай слова Паука о том, что Цирея весьма неплоха в актёрской игре. Тогда я просто запихнула полученную информацию на задворки сознания, наивно посчитав, что даже если морская гостья не самая искренняя На’ви, на моей жизни это никак не отразится. — Более чем, — Паук умелым движением поправляет вылезшую из петель подпругу, и я между делом отмечаю, что Ло’аку надо бы уже поменять седло — не ровен час и ремни порвутся прямо во время полёта, грозя крайне плачевными последствиями. — Знаешь, я никому не признавался в этом раньше, потому что просто не видел необходимости, но с нашей первой встречи Цирея показалась мне… Не знаю, какой-то ненастоящей, что ли? Уж слишком она была идеальной. — В каком смысле? — В самом прямом. После того, как ребята вытащили меня из лап тех китобоев и синезадых вояк, Джейк уговорил Тоновари позволить мне остаться в Ава’атлу. Не пойми неправильно, я не хочу, чтобы на меня смотрели как на дерьмо из-за проступков моего народа, но я прекрасно осознаю, почему меткайинцы относились ко мне с огромной настороженностью, а иногда и враждебностью. Одна только Цирея, вопреки всеобщей подозрительности, всегда была со мной мила и обходительна, а ещё постоянно защищала меня, если кто-то из её соплеменников позволял себе оскорбление в мой адрес, фактически взяв под свою опеку. Разве это не странно? Я задумываюсь. Если судить по словам Ло’ака, которые я бы очень хотела навсегда стереть из памяти, Цирея и по отношению к нему первая из всего клана сделала шаги к сближению, причём, как оказалось, во многих смыслах. Неужели она не испытывала страха или хотя бы малейшего недоверия к чужаку из далёких земель, в котором, к тому же, текла кровь Небесных Людей? Ни за что не поверю, что за действиями рифовой На’ви скрывались простая наивность или безалаберность, но что тогда двигало ей в тот момент, когда девушка проявила такое благородство и понимание сначала к Ло’аку, а затем и к Пауку? Любопытство? — Я так не думаю, — качает головой человеческий парнишка на моё предположение. — У каждого любопытства есть свой предел, да и чувство такта так или иначе должно присутствовать, а Цирея… Её было слишком много. Слишком. Порой у меня создавалось впечатление, что она нарочно караулит меня, чтобы вместе прогуляться, а ещё она постоянно пыталась втянуть меня в какое-либо дело, словно боялась, что если я хотя бы час буду оставаться в стороне от их повседневной рутины, то непременно почувствую себя отвергнутым. Будто бы завоевание моего расположения являлось для неё главной целью в жизни. — И правда странно, — соглашаюсь я, обмозговывая сказанное Пауком. — По-моему, Цирея пытается подлизаться абсолютно ко всем, хотя на кой хрен ей это делать — не понятно. Похоже, я единственная, кто по какой-то причине не удостоился её расположения — при нашей первой встрече девчонка чуть ли не окатила меня помоями своим взглядом. Зои нежится под моими руками, выгибается и старается подстроиться под движения влажной тряпки подобно ростку, что желает получить как можно больше солнечного света. Её хвост словно живёт своей жизнью, радостно виляя из стороны в сторону и ненароком задевая прилёгшую Севин, которая реагирует на столь наглое вмешательство в её личное пространство недовольным шипением и отползает чуть вбок, продолжая со спокойной душой лениться. Мне даже становится как-то неудобно, когда я думаю о том, что мне придётся вновь потревожить её покой, но если уж Севин надумает сожрать меня, как хотел того Савэм, то пускай, в таком случае, за компанию со мной закусит ещё и моим отцом — в конце концов, это по его указке я торчу здесь, вынужденная тратить своё свободное время на заботу о чужих икранах. — Ну, это как раз-таки никакая и не загадка, — Паук оглядывает свою работу, ещё раз проверив каждую закрепку и узелок, и, оставшись довольным, поднимается с земли, протягивая мне седло. Я благодарю его лёгким кивком головы, принимая кожаное седалище из его рук, но надевать амуницию на Зои не спешу. — В конце концов, Цирея ведь увидела в тебе потенциальную соперницу. Мои пальцы до боли сжимают луки седла, корябая ногтями и так изрядно облупившуюся коричневую краску. — Верно, увидела, — выдавливаю я из себя. — Увидела и победила. Вдруг картинка перед глазами плывёт, превращая окружающий мир в нечто совершенно несуразное, и в следующую секунду я чувствую, как по щекам бежит что-то мокрое и горячее. Я стискиваю зубы, не желая показывать слабость перед кем бы то ни было, и в приступе злости отшвыриваю седло прочь, будто бы оно — корень всех моих бед, и стоит мне избавиться от этого куска кожи, как всё станет прежним. — Хайрани… Нет, мне не нужна его жалость! Я отворачиваюсь, делаю несколько глубоких вдохов, а, когда это не помогает, закусываю губу до крови, но даже резкая вспышка боли не отрезвляет меня настолько, чтобы отвлечься от главного — вновь накатившего чувства полной безысходности и отчаяния, которые я, как полагала, если не смогла стереть полностью, то хотя бы притупила достаточно, чтобы каждый раз не срываться на плач. Взволнованная моей резкой переменой настроения, Зои склоняется ко мне, опалив волосы влажным и не слишком свежим дыханием, и этот жест добивает меня окончательно. Духовная сестра. Его духовная сестра. Закрыв лицо руками, я оседаю на землю, пока всё тело прошивает предательская дрожь. Трясутся коленки, руки, плечи, а из груди раз за разом вырываются сдавленные хрипы, что эхом отдаются в голове. Меня не отрезвляет лёгкое прикосновение к спине, но Паук не отстраняется, не уходит, утомлённый моим внезапным приступом. Парень терпеливо ждёт, не пытаясь успокоить меня или привести в чувство, и внутренне я благодарна ему за это — хотя бы потому, что попытки Паука точно не увенчались успехом, а привели бы меня в ещё большее исступление от осознания собственной немощности. — Прости меня, конечно, но ты влюбилась в того ещё кобеля, — едва слышно, словно доверяя мне какой-то секрет, произносит человек. — Ло’ак мне как брат, ты же знаешь, но и ты мне почти как сестра. А наблюдать за тем, как страдают твои близкие, то ещё удовольствие. — Если следовать твоим словам, то мы с Ло’аком совершили жесточайший акт инцеста, — говорю я сквозь слёзы, и сама удивляюсь, как в подобном состоянии умудряюсь язвить. Паук прыскает. — Да хоть зоофилии, главное, чтобы вам было хорошо, — не удерживается он от ответной шутки, но тут же замолкает, сведя брови на переносице, осознав её крайнюю неудачность. — Блядь, прости, я просто… Ах, да ну нахер, скажу, как есть: чтобы не случилось, я на твоей стороне. И, просто так, на будущее: не советую прощать этого придурка сразу, как он придёт вымаливать прощение. Пускай помучается. На слова парня я только горько хмыкаю. Учитывая то, как Ло’ак бросился на защиту своей морской подружки, буквально мешая меня с грязью на её фоне, извинения из его уст кажутся такой же фантастикой, как и летающий титанотерий, но с одним я могу согласится безоговорочно: прощать такое быстро нельзя, да и можно вообще? Я точно никогда не смогу выбросить из головы жестокие слова Ло’ака — как и глубокие шрамы на теле, они будут служить вечным напоминанием о том, какую боль мне доставил тот, с чьих губ они сорвались. И всё же… Способна ли я пересилить себя? Сердце кричит — да, а мозг настойчиво советует подумать. — О, Ло’ак придёт, можешь даже не сомневаться! Я как раз с ним серьёзно побеседовал — о чём, сказать не могу, прости. Но то, что он сейчас ощущает себя последним подонком — точно на сто процентов. — Сделаю вид, что поверила тебе. Всё это время Севин терпеливо ждёт, пока я соизволю уделить ей внимание — хотя, скорее всего, икрану Кири просто пофиг, потому-то она и не пытается прервать наш с Пауком разговор, развалившись на траве. — Подъём, девочка! — ласково похлопываю её по шее, надеясь, что подобная вольность не выведет её из себя. В принципе, Севин никогда не отличалась агрессивным поведением, однако перестраховаться всё-таки следует. — Знаю-знаю, тебе эта чистка нафиг не сдалась, но мне без неё голову открутят, так что… Севин отмахивается от меня крылом, едва не заехав по носу острым когтем, и я с раздражением дёргаю головой, всколыхнув длинные косички. Отлично, ещё одна проблема свалилась с неба! Просто заебись! — Давай-ка я попробую. С неприкрытым скепсисом в глазах я смотрю, как Паук подходит к Севин, двигаясь раскованно, без опаски, и выверенным движением ныряет ей под подбородок. Едкое замечание по типу того, что я и сама могла до такого додуматься, уже готовится вырваться из моего рта, но тут, к моему величайшему изумлению, духовная сестра Кири глубоко вдыхает воздух, шевеля дыхалами на груди, словно силится распознать запах, и вдруг поднимает голову, радостно дёрнув головными отростками, а затем и полностью встаёт, упираясь в землю передними крыльями-лапами. — Признавайся, ты ёбаный шаман, — щурюсь я, наблюдая, как Севин довольно тычется мордой в макушку Паука. Для этого ей приходится нагнуться чуть сильнее, чем обычно, но икран не демонстрирует ни единого признака недовольства — скорее наоборот, если судить по полному нежности стрекоту. — Я просто провожу много времени с Кири, вот она меня и признала, — пожимает плечами парень и шутливо бодает Севин в ответ, не скрывая широкой улыбки. В такие моменты Паук больше, тем обычно, напоминает истинного На’ви — дай только ему косу, и он сразу же, без подготовки, сможет пройти Икнимайю. — Кстати, раз уж мы заговорили о Кири, почему бы тебе не проведать Мо’ат? Заодно полечишь ушиб на плече. К слову, откуда он у тебя? От напоминания об увечье по телу сразу проносится лёгкая вольна боли. Некоторое время ушиб не давал о себе знать, и я уже успела о нём забыть, но теперь пульсация в правом плече вновь напомнила мне о себе, а я, как назло, забыла дома сумку с целебными травами. — Меня чуть не прикончил икран отца, — просто говорю я. — Жесть, — не менее просто отвечает Паук. Действительно, живя в окружении хищников, среди которых и смертоносные животины с острыми, как наконечники стрел, клыками, и передвигающаяся бесшумно тварь, чей яд убивает в мгновение ока, да ещё и с учётом того, что мы, по сути, не так уж и давно пережили новое вторжение Небесных людей, произошедшее со мной не кажется чем-то из ряда вон выходящим. Правда, зачем мне беспокоить тсахик, когда я могу спокойно подлечиться, остаётся непонятным. — Ну, мало ли что, — настаивает Паук. — Что если у тебя там кость сломана, а ты и не в курсе? — Чувак, сломай я кость, то сразу бы это поняла… — Хайрани, — вдруг припечатывает меня парень своим непривычно жёстким голосом, тон которого не терпит возражений. Рядом с таким Пауком мне резко становится неуютно, но вместе с тем я послушно затыкаюсь, не находя сил сопротивляться. — Пожалуйста. Сходи к Мо’ат. Это важно. Важнее, чем тебе может показаться.