Коленно-локтевой шанс

В мире существовало множество вещей, которые Ло’ак не любил. Его выводили из себя нотации вечно правильного Нетейама и неимоверно бесили незаслуженные (правда, лишь отчасти) придирки отца. Он терпеть не мог, если кто-то трогал его вещи, и воротил нос от пережаренной рыбы. Но, ко всему прочему, Ло’ак ненавидел, когда из него пытались сделать идиота. В прошлом юноша, бывало, терзался от собственной неполноценности, ощущал себя чужаком среди своих же, и от безысходности проклинал тёкшую в нём демоническую кровь. Лишь много позже пришло осознание, что, даже исчезни у него брови и лишний палец, это не избавило бы его от феноменальной способности влипать в неприятности и доставлять проблемы всем и вся, но вот отвратительное чувство, когда на тебя смотрят, как на досадную помеху, осталось навсегда. Сейчас младший сын вождя считал себя не просто обманутым. В нём схлестнулись разочарование и обида, волнами накатывала злость, обрушивая сверху океан горечи и жгучей досады. На своём жизненном пути Ло’ак нередко приходилось с ними сталкиваться, но, чтобы со всеми сразу, да ещё и с такой силой — подобное происходило впервые. Вчера произошло слишком много того, что юноша мечтал бы стереть из бытия, будто тех злополучных событий никогда не существовало. Он увидел, как его возлюбленная проводила время наедине с другим мужчиной со всеми вытекающими последствиями. Между ними случился крупный скандал, очевидно, положивший конец тем едва зародившимся отношениям, которые, как Ло’ак надеялся, могли перерасти в нечто большее. Младший сын Джейка наговорил Хайрани множество обидных слов, но и девушка не поскупилась на оскорбления, направленные, преимущественно, в сторону рифовой На’ви. А потом она и вовсе перешла все границы, оставив на щеке Циреи огромный синяк — Ло’ак сам видел результат её трудов и невольно ужаснулся, ибо и представить не мог, что Хайрани способна на такую жестокость. Мимо юноши, неся на голове корзинку с фруктами, проходит молодая собирательница, и он быстро оборачивается, заметив на шее той блеск знакомого украшения, но тут же даёт себе мысленную затрещину: ожерелье Хайрани сейчас покоится где-то на глубине океана, возможно его уже даже занесло песком или унесло подводным течением. Ло’ак не понаслышке знал, как девушка дорожила им, и наблюдать за тем, как на лицо Хайрани наползает тень отчаяния, когда Цирея сообщила, что потеряла его, не могло не отдаться в сердце младшего сына Джейка глубоким сожалением. Да, он не выносил чувствовать себя дураком и питал отвращение к вранью, но больше всего ненавидел, когда Хайрани было плохо, потому что тогда становилось плохо и ему. И сейчас было просто хуже некуда. Ло’ак скрипнул зубами и сжал стрелы до умоляющего треска дерева, не беспокоясь о том, что может легко переломить их надвое. Сегодня он собирался попрактиковаться в стрельбе, но сосредоточиться на цели толком не получилось — всё, начиная с лука, гибкого, как и её спина, и заканчивая лёгким дуновением ветра, в котором Ло’ак отчётливо услышал девичий смех, напоминали ему о Хайрани. Был ли это знак свыше, или младший сын Джейка просто настолько заморочился, что частичка девушки начала мерещиться ему везде, но факт оставался фактом: прогнать наваждение Ло’ак не смог, а потому сейчас вынужденно возвращался домой, недовольный и хмурый, раздосадованный на собственную некомпетентность и размышляющий, поможет ли ему избавиться от морока, если он с разбегу впишется головой в дерево. — Эй! Эй, ты! Писклявый голосок раздался совсем рядом, но откуда именно юноша не понял, пока чья-то крохотная ножка о всей силы не ударила ему по коленной чашечке. Импульс оглушающей боли мгновенно прокатился по всему телу, взрывая сознание, и Ло’ак от неожиданности вскрикнул, оседая на землю. Из глаз едва не брызнули слёзы. Он схватился за колено, сжимая ушибленное место так, словно это могло помочь унять ощущение долбящегося в кость молотка, и поднял поплывший взгляд, горя мрачной решимость выбить из обидчика всё дерьмо, а потом повесить его тушку — или точнее то, что от неё останется — на ветку в назидание другим смельчакам, которые могли бы осмелиться напасть на него исподтишка. Однако, стоило Ло’аку встретиться с глазами потенциальной жертвы экзекуции, как пыл и желание отомстить были мгновенно остужены. Бить детей же нехорошо, верно? — Т’стеу? — младший сын вождя было предпринял попытку встать, но колено вновь прострелила резкая боль, и юноша шикнул, про себя матеря всё и вся. — Какого х… Зачем ты это сделал? — Это тебе за Хайрани! — мальчик обвиняюще тыкнул пальцем прямо ему в морду, грозя проткнуть насквозь глаз, не отвернись Ло’ак вовремя. Он отлично запомнил Т’стеу, в первую очередь потому, что несколько дней назад на празднике тот заставил его знатно смутиться. Очевидно, со стороны младший сын Джейка выглядел невероятно глупо, когда, сам того не осознавая, выступил против ребёнка — вся абсурдность происходящего отразилась на лице Хайрани, которая, едва сдерживая душивший её приступ смеха, в итоге всё равно выбрала Т’стеу, оставив растерянного Ло’ака наблюдать, как его возлюбленную уводит какой-то самодовольный пацан. Ко всему прочему, до этого она ещё успела сплясать с Тарсемом и, хотя, справедливости ради, в тот момент он сам танцевал с Циреей, юноша предпочёл бы не вспоминать, как легко и непринуждённо держалась Хайрани, и какими глазами смотрел на неё бывший вождь. — Слушай, малец, вот как мы поступим, — пульсация в колене понемногу затихала, и Ло’ак смог, наконец, выпрямится во весь свой немаленький рост, нависнув над Т’стеу громадной скалой, из всех щелей которой так и сочилось раздражение. — Ты сейчас берёшь руки в ноги и быстренько уматываешь отсюда, а я сделаю вид, что этого инцидента не было, и не отшлёпаю тебя как следует. — Я так и знал, что ты трус! — гонора мальчишке было не занимать, и Ло’ак, наверное, даже мог бы поаплодировать его храбрости, не перейди тот на личности. — Недотёпа и жалкий трусишка! Я вызываю тебя на поединок! Первое, что отмечает младший сын Джейка — выхваченный из-за пояса нож слишком велик для такого крохи. Скорее уж он был создан для руки такого опытного воина, как он сам, да и насыщенный красный цвет, коим окрашена рукоять клинка, используется, преимущественно, взрослыми На’ви, совершившими первое чистое убийство, но никак не самодовольными сопляками… — Где ты его взял? — в голосе Ло’ака против воли проскальзывает настолько заметная угроза, что Т’стеу всё же отступает на несколько шагов назад, пускай воинственного взора и не отводит. — А это не твоё дело! Кто-то однажды сказал ему, что он на пару с Нетейамом унаследовал убийственную ауру своего отца — безусловно, Джейк Салли мог внушать страх одним только сокрушительным взглядом, но Ло’ак, несмотря на слова окружающих, никогда не замечал за собой подобной особенности. До этого момента. Мальчик испуганно икнул, но пуститься наутёк ему помешали то ли остатки смелости, то ли задеревеневшие ноги. Ладошки вспотели и подрагивали, сжимали нож сильнее, и это не укрылось от младшего сына вождя, у которого немедленно возникло желание самостоятельно напороться на клинок. «Молодец, Ло’ак, просто, блядь, браво! Довёл невинного ребёнка!» Он сделал глубокий вдох, пока по позвоночнику ползло склизкое чувство вины, и выдавил из себя самую дружелюбную улыбку, на которую только был способен. — Т’стеу, прости, я погорячился. Просто этот нож мне очень хорошо знаком. Пожалуйста, скажи, откуда он у тебя. Малец недоверчиво насупился, прижимая оружие к груди, точно Ло’ак намеревался его отобрать. Даже сама мысль об этом показалась юноше смехотворной — ему, конечно, далеко до идеала добродетели, но всё-таки отнимать вещь у ребёнка, пускай та и не принадлежала ему — это уже самое дно. — Я нашёл его сегодня утром в лесу, — изрёк, наконец, пацан. — У папы не получилось вспомнить, кто мог бы быть владельцем этого ножа, а у него отличная память на оружие — если увидит один раз, то запомнит на всю жизнь! Ло’ак прикусил щёку изнутри. Он так толком и не успел пустить в ход подарок Хайрани — только лишь похвастался перед близкими друзьями, — так что неудивительно, что нож в племени практически никто не видел, как и не знали, что он принадлежал ему, Ло’аку. — И ты решил забрать кинжал себе? — А что в этом такого? — в голосе Т’стеу прозвучали знакомые вызывающие нотки. — Нож валялся в траве, никому не нужный, а тот, кто его обронил, наверное, даже и не спохватился, а то бы уже переполошил всё поселение в его поисках. Папа сказал, что далеко не каждый может похвастаться клинком из клыка саблесвина, а я теперь могу! — Ты ведь понимаешь, что собираешься носить оружие, сделанное другим охотником? — младший сын Джейка нахмурился, не понимая, от чего он бесится больше: от того, что его подарком пользуется кто-то другой, или то, что злополучный нож вновь попался ему на глаза. — Более того, этот самый клык саблесвина является чьим-то трофеем. Тебе не кажется зазорным использовать нож после этого? Т’стеу посмотрел на него с таким искренним недоумением, что у юноши возникло стойкое ощущение, будто мальчик сейчас видит перед собой неразумного пролемура. Возможно, он недостаточно внятно выразился? Всё-таки Т’стеу по-прежнему ребёнок, который, в силу возраста, может ещё не всё понимать в особенностях охотничьего уклада… — Ну, так ведь папа использует лук, который достался ему от дедушки, — озадаченно хлопает своими огромными глазищами, в которых, несмотря на избыток самонадеянности, плещется детская наивность и святая простота. — У него, правда, свой есть, но дедушкин ему нравится больше. А, ещё у нас в семье есть копьё с жалом слингера на конце, которое передаётся уже пять поколений! Эх, вот бы поскорее отправиться с ним на охоту! Ло’ак разочарованно вздыхает. Как он и думал, мальчишка совершенно его не понял. — Я не это имел ввиду, — предпринимает юноша ещё одну попытку. — То, что ты перечислил — наследие твоей семьи, а этот нож… Это подарок. Надбровные дуги мальчика удивлённо взлетают. — Какой тупица будет так небрежно обращаться с подарком, да ещё и с таким редким? И вот что ответить на этот вопрос? То, что этим тупицей является он сам, но у него имелась достойная причина закинуть клинок куда подальше? Младший сын вождя впервые озвучивает подобную мысль, пускай и про себя, и неожиданно понимает, насколько нелепо она звучит. — Видишь ли, я знаю воина, которому этот кинжал предназначался, — лучше правды пока ничего не придумано, но вся прелесть в том, что любые острые углы всегда можно сгладить. — Ему его подарила девушка, которая очень дорога воину, но вся соль в том, что клык саблесвина добыл другой охотник, которому тоже не безразлична эта На’ви. А теперь представь, что воин всё это время ходил с трофеем соперника в ножнах. Как он должен себя чувствовать? Униженным. Оскорблённым. Оплёванным. Юноша мог подобрать ещё сотню синонимов, чтобы описать своё состояние, но суть от этого не менялась. Вся радость от подарка Хайрани испарилась в тот же миг, когда он узнал, чьими руками сей дар был добыт. Несмотря на это, Ло’ак, возможно, и смог бы сдержать нарастающую бурю негодования, и даже спокойно обсудил бы с Хайрани, что ему неприятно носить в ножнах клык, доставшейся ей от Тарсема, но сцена у реки полностью затмила его разум и всё негодование хлынуло наружу нескончаемым потоком. А потом между ними произошёл скандал из-за Циреи, и он в итоге получил ногой в пах. В общем и целом, ничего хорошего. — То есть, девушка специально сделала так, чтобы тот воин почувствовал себя уязвленным? — протянул Т’стеу так, словно совершил открытие, полностью изменившее вселенную. — Что? Нет! — абсурдность подобного предположения даже для Ло’ака зашкаливала. — Я уверен, она бы так не поступила. Мальчик вновь принялся усиленно размышлять, то и дело потирая лоб, точно это могло помочь найти разгадку. — Тогда… она подарила этот нож просто так? Без задней мысли? Чтобы порадовать воина? Может быть, она и не думала, что он так плохо это воспримет? Мой папа тоже однажды сделал для мамы украшение из жёлтых бусин, а она расстроилось, потому что похожее было у другой тёти, с которой мама была не в ладах… Ах ты обманщик! Резкая смена настроения Т’стеу была настолько неожиданной, что юноша неосознанно отшатнулся, наблюдая за тем, как малец принимает боевую стойку и скалит клыки, очевидно, пытаясь подражать взрослым. Намётанный глаз Ло’ака сразу же отметил, что его позиция слишком неустойчива, а ноги расставлены под неверным углом, но вот нож, сжатый в детской ладони, всё равно нельзя было игнорировать. Т’стеу, может быть, и было далеко до настоящего воина, но отсутствие опыта не отменяло возможности нанести царапину или рану посерьёзнее, так что младший сын Джейка, хоть и был готов к любому выпаду, всё равно инстинктивно напрягся. — Это был твой план, да? — всё сильнее распалялся мальчик, сверкая яростным взглядом. — Хотел отвлечь меня глупыми разговорами, а потом напасть? Так нечестно! Ты подлец, подлец! Ну, погоди у меня! — Т’стеу! Эй, Т’стеу! Появившаяся в поле зрения стайка ребят отвлекла на себя внимание готового было броситься в драку юнца, и Ло’ак выдохнул с облегчением — слава Эйве, ему не придётся надирать задницу ребёнку. — Т’стеу, мы же собирались идти ловить жуков! Ты с нами? Мальчик покрутил головой, переводя взгляд со скрестившего руки на груди в раскрепощённой манере сына вождя на нетерпеливо топчущихся друзей, зацепился глазом за внушительных размеров сумку на плече одной из девочек, и решил верно расставить приоритеты. Кинжал скрылся в ножнах так же быстро, как и появился. — В этот раз тебе повезло, что у меня нашлись дела поважнее возни с тобой, — Т’стеу гордо вздёрнул подбородок, словно уложил Ло’ака на лопатки здесь и сейчас и даже не вспотел. — Но больше ты так легко не отделаешься. И за Хайрани я ещё отомщу! И с этими словами маленький воин, защитник угнетённых и каратель недостойных, с весёлым смехом помчался в сторону друзей, обещая во что бы то ни стало поймать самого большого жука. — Подожди! — крикнул, спохватившись Ло’ак. — А как же нож? Пацан обернулся и, растянув губы в довольной усмешке, показал ему язык. — Он теперь мой! Передай тому воину, что он сам виноват, и скажи, что он совсем тупой, раз отказался от такого подарка. Не удивлюсь, если та девушка всё же выберет другого охотника. Пусть теперь кусает локти!                   

***

— Я забираю твоего слона! — объявил Паук, перемещая чёрного ферзя почти что на другой край доски. Ло’аку оставалось лишь беспомощно наблюдать, как его собственную белую фигурку, отчего-то совсем не походившую на Земное животное с хоботом и огромными ушами, безжалостно выбивают за пределы игрового поля, а на его место гордо водружается вражеская ладья. С правилами шахмат Ло’ак, как и непосредственно с самой игрой, познакомился относительно недавно, когда в очередной раз попытался спереть из лаборатории планшет с целью, которая была, несомненно, важнее, нежели у человеческих учёных. Правда, в этот раз фокус со «временным одолжением» планшета не прокатил, и юноша оказался пойман на месте преступления с поличным взявшимся чёрт знает откуда Максом, который, по идее, должен был заниматься починкой полетевшего компьютера на совершенно противоположной части базы. Сколько бы Ло’ак не пытался задобрить старого друга отца, сколько не клялся, что вернёт штуковину целой и невредимой, обычно мягкий Пател проявил неожиданную твёрдость, категорически отказавшись доверить чудо техники младшему сыну Джейка. — Ты думаешь, мы планшеты из воздуха берём? — возмущался тогда Макс. — У нас на всех таких только семь, считай шесть, потому что у Троя руки, как оказалось, совсем не из того места растут, а ты ещё один забрать хочешь? Как там на вашем языке? Kawkrr Никогда! Давай, иди, направь свою молодую энергию на то, чем обычно занимаются На’ви твоего возраста! «А я и направляю, — подумал про себя юноша, — но не могу же я постоянно докучать Рани, особенно, если она не в настроении. Приходится справляться своими силами!». О том, что на месте человеческих девушек он давно уже представляет одну свою конкретную соплеменницу, Ло’ак, конечно же, умолчал, как и не открыл истинных причин, по которым ему позарез понадобился планшет. — Так я уже всё перепробовал! — выдал вместо этого младший сын вождя. — На охоте был, из лука стрелял, рыбачить ходил, на икране летал, Паука уложил на лопатки… Хочется чего-нибудь новенького. — Новенького, говоришь? — улыбнулся Макс, почёсывая подбородок, и Ло’аку вдруг стало неуютно. Из всех людей, которых он знал, Пател казался юноше наиболее безобидным, этаким Земным плюшевым мишкой, предназначенным для тисканья, но именно в эту секунду на губах учёного проскользнул хищный оскал, напомнивший Ло’аку ухмылку Карнука, когда тот собирался заставить провинившихся учеников тренироваться до изнеможения, выполняя адски-сложные упражнения, после которых хотелось лечь и больше никогда не вставать. Не меняя выражения лица, Макс подошёл к одному из многочисленных шкафов с ещё более многочисленными полками и, недолго думая, полез в стоящий на одной из них деревянный ящик, ныряя в его глубины с головой. Ло’ак почесал затылок, в недоумении наблюдая за тем, как на пол летит старое барахло — очевидно, привет из далекого прошлого отца. Дырявые перчатки, потрёпанные книги, изрядно сдутый баскетбольный мяч, напоминающий скорее лепёшку, чем шар… Возникший было в голове юноши вопрос, зачем хранить весь этот хлам, если его бесполезность видна невооружённым глазом, мигом испарился, стоило Максу с победным кличем извлечь из недр ящика продолговатую коробку, покрытую толстым слоем пыли, и поднять её над головой, словно это был охотничий трофей. — Вот она! — провозгласил Пател таким голосом, точно Ло’аку пристало немедленно пасть ниц перед таинственной коробкой. — Уже начал бояться, что кто-то случайно их выбросил, зато теперь могу вздохнуть спокойно. — Вау! — совсем неубедительно восхитился младший сын Джейка. — Это… коробка! Ух ты! В жизни таких не видел. — То-то и оно, что не видел, — подмигнул ему учёный, поднимая крышку. Внутри коробки оказалась сложенная пополам деревянная доска, чуть покоцанная по краям, но куда больше внимание Ло’ака привлекли десятки фигурок, окрашенные в чёрные и белые цвета — краска, правда, местами облупилась, а идеальная белизна со временем исчезла, покрыв поверхность белыми пятнами, но юноша всё равно с интересом разглядывал «сокровища» Патела. Практически все фигурки были выполнены в виде башенок и различались исключительно по высоте и аккуратности исполнения, а на общем фоне ярко выделялись, разве что, головы лютоконей (или что-то, отдалённо на них похожее). Ло’ак взял одну из них в руки — ту, что когда-то была цвета снега, — и на ощупь с удивлением понял, что изначально принятый за древесину материал оказался ничем иным, как костью, причём именно эта фигурка казалась выполненной наиболее искусно. — Что это такое? — поинтересовался юноша, поднося лютоконя ближе, чтобы получше его разглядеть. При более тщательном осмотре на его подставке обнаружилась крошечная трещина, но Ло’ак сомневался, что хоть кто-то мог её заметить. — Шахматы. Одна из самых популярных настольных игр на Земле, во всяком случае, была когда-то. С приходом века технологий все поголовно засели за гаджеты и забыли, какого это — получать удовольствие от того, что думаешь. — Так ты же не тупой, хотя постоянно с техникой возишься, — заметил Ло’ак. — Что ж, благодарю за комплимент, — отвесил шутливый полупоклон Макс. — Но, к сожалению, не многие могут похвастаться тем, что вместо интеллектуального вида деятельности предпочитают занятия, где мозг использовать ни к чему, да ещё такие, которые не имеют никакого отношения к компьютерам. Стыдно признаться, но я не помню, когда сам хотя бы день обходился без благ людской цивилизации, а про эти шахматы вообще забыл, пока твоя «скука» не помогла мне про них вспомнить. — Подожди-ка, так это не твоё? — младший сын вождя растерянно покрутил в руке статуэтку лютоконя, а затем кивнул на остальные фигурки, сиротливо ждущие в коробке своего часа. — Нет, — Пател грустно улыбнулся. — Шахматы раньше принадлежали Грэйс. Их специально изготовили ученики её школы, когда та ещё работала. Каждому ребёнку досталось по одной фигурке, потому-то они и выглядят так… разнообразно. К слову, конь, которого ты держишь, был сделан Тсу’теем, а над чёрным ферзём, насколько я помню, корпела твоя тётя, Сильванин, так что давай, не испорть последнюю память о хорошем человеке. Ло’ак прикусил губу, с осторожностью, достойной хирурга мирового класса, подцепив двумя пальцами голову королевы, у которой внезапно обнаружилось вполне себе различимое лицо, только понять, принадлежало ли оно человеку или На’ви, было сложно. Раньше юноша не мог и предположить, что люди, погубившие свою собственную планету, и прибывшие, чтобы уничтожить его мир, могут так трепетно относиться к вещам. Даже за дружественными учёными, прожившими с На’ви бок о бок столько лет и прошедшими с ними две войны, Ло’ак не замечал подобной сентиментальности. Они невероятно щепетильно обходились со своими аппаратами — тот же Макс по несколько раз за день проверял собственный компьютер на предмет гипотетических повреждений и каких-то вирусов, — но в их заботе, скорее напоминавшей каждодневную рутину, которой она, по сути, и являлась, не было главного — души. Невзирая на тёкшую в нём человеческую кровь, Ло’ак, с рождения воспитывавшийся в традициях и обычаях Оматикайя, никак не мог взять в толк, почему люди не помнят, как в их руки попал тот или иной предмет, кем он был изготовлен и когда, в то время как его народ на эти вопросы отвечал без раздумий. Отец как-то попытался объяснить ему, что у любого человека так или иначе есть вещь, которой он особо дорожит и бережно хранит, но вот ответить на вопрос, почему у людей такое отношение не ко всем своим вещам, не смог. Зато теперь Ло’ак, кажется, смог найти разгадку самостоятельно. — Но я ведь совсем не знаю, как играть, — сказал юноша, поднимая озадаченный взгляд на Патела. — А пособие тебе на что? — учёный нагнулся, собрал разбросанные на полу книги в аккуратную стопку, и выбрал среди них одну, на обложке которой был изображён лысеющий мужчина, сосредоточенно уставившийся, как показалось Ло’аку, куда-то себе под ноги. — Вот, Гарри Каспаров, один из величайших гроссмейстеров во все времена! В этой книжке собраны все самые известные техники и комбинации, плюс язык довольно простой, и с твоими навыками английского понять написанное не составит труда. Правда, если ты, разумеется, не спасуешь: шахматы далеко не самая простая игра, и в ней никогда нельзя терять бдительность и отключать мозги. Ну так что, возьмёшься, неприкаянная душа? После слов Макса младший сын Джейка просто не мог позволить себе не овладеть правилами этой, как выразился друг отца, «гимнастики для ума», ибо не только ему, но и его серому веществу был брошен серьёзный вызов, а истинный воин, как известно, никогда не убегает от трудностей. Ко всему прочему выяснилось, что Паук, которому Ло’ак поведал о своей новой миссии, уже вполне сведущ в шахматах и, — что било по эго юноши гораздо сильнее, — несколько раз обыграл своих более опытных противников из стана учёных. — Думаешь, сможешь меня одолеть, бро? — самодовольно усмехнулся человеческий парнишка, и после этого путь назад для Ло’ака оказался отрезан. Он рьяно взялся за изучение книжки, чем немало удивил всех, и, в первую очередь, родителей, привыкших, что их второй сын никогда не может спокойно усидеть на месте. Теперь же юноша каждый день перед сном выделял время на чтение, штудируя учебник и помечая особо сложные места, изредка прося помощи Джейка, чтобы перевести непонятное слово. Когда Ло’ак впервые обратился к отцу с подобным вопросом, вождь немало растерялся, увидев, какая именно книга захватила всё внимание отпрыска, но безропотно объяснил всё, что от него требовалось. По истечению трёх недель, юноша прочитал пособие от корки до корки, вызубрил все самые важные ходы и схемы, которые могли бы привести его к безоговорочной победе, и настолько уверился в собственном успехе, что вызвал на бой своего самого серьёзного оппонента — Паука. Тогда-то гордости младшего сына Джейка был нанесён сокрушительный (и далеко не последний) удар, когда за какие-то пять минут человеческий парнишка обскакал его, поставив мат, и при этом не лишился и половины своего войска. Однако проигрыш не заставил Ло’ака опустить руки, — пускай на первых порах он и был эмоционально подавлен из-за такого позорного проигрыша и доведён до белого каления хвастовством Паука, — а лишь разжёг желание во чтобы то ни стало взять реванш у зазнавшегося обезьяныша и показать, кто тут босс на самом деле. Так началось противостояние, сопровождаемое непрекращающейся руганью, стонами отчаяния, вскриками неожиданной радости и обвинениями в жульничестве, что было прямо противоположно сложившейся концепции о вдумчивой, спокойной, а главное тихой игре. Несколько раз младшему сыну Джейка удавалось заставить приятеля конкретно понервничать и, на краткий миг, даже повернуть игру в свою пользу, лишив противника королевы, однако триумф был быстро прерван, когда Паук провернул ловкий ход, обратив простую пешку в новый ферзь. Пожалуй, то был единственный случай, когда Ло’ак натурально взвыл от досады, но не из-за злости на друга, а по причине собственной тупости. Они стабильно встречались за шахматами пару раз в неделю на протяжении почти что трёх месяцев, чтобы сойтись в очередной схватке, исход которой оказывался неизменным — Ло’ак проигрывал, а Паук, упиваясь своей очередной победой, возносил оды своему гениальному интеллекту. По-хорошему, младшему сыну вождя стоило бы потренироваться с кем-то помимо человеческого парнишки, но, как назло, подходящих кандидатов не нашлось: у учёных с базы внезапно, в том числе и у Норма с Максом, обнаружился недостаток свободного времени, хотя раньше они спокойно могли позволить себе сыграть партейку-другую с Пауком, а про соплеменников и говорить не приходилось. Разве что единожды юноша попытался вовлечь в процесс членов семьи, но Джейк сразу пошёл на попятную, открыто признавшись, что в логическом мышлении он откровенный профан, а Кири куда больше увлеклась игровыми фигурками, нежели самими шахматами, узнав, что когда-то те принадлежали её матери. Даже Нетейам, обычно всё схватывающий на лету, оказался не в силах за раз запомнить все правила, а зубрить учебник, подобно младшему брату, он не считал необходимым, предпочитая потратить это время на тренировки с луком и полёты на икране, которые чередовал со — первенец вождя не признавался в этом, но Ло’ак был уверен — свиданиями с Тейр’орой. Вот так и выходило, что юноше было неоткуда набираться опыта, а потому он продолжал соперничать исключительно с Пауком, впрочем, весьма умело учась на своих ошибках и с каждым разом допуская всё меньше и меньше обидных промахов. Кто знает, вполне возможно, что совсем скоро Ло’аку бы и удалось подвинуть приятеля с трона чемпиона, но трагедия в Меткайине и последующий визит их старых знакомых с рифов полностью переключили на себя внимание обоих, а в особенности младшего сына Джейка. Теперь каждую свободную минуту он старался проводить подле пострадавших друзей, и шахматы сами собой отошли на третий план, оказавшись в конце списка повседневной и необязательной рутины. Вновь про своих старых знакомых Ло’ак вспомнил много позже, уже после того, как произошла та отвратительная сцена между Хайрани и Циреей, никак не дававшая ему покоя. Юноша не видел это собственными глазами, но слышал от отца, как та, которой он открыл своё сердце, без задней мысли ударила по лицу его давнюю подругу, едва отошедшую от тяжёлой болезни, и просто так отпустить ситуацию не мог. Возможно, разговор между ним и Хайрани помог бы хоть как-то сгладить углы или, по крайней мере, добиться каких-то объяснений, но собственная упёртость, разочарование её поступком и слепая уверенность, что именно девушка должна первой пойти на контакт, не дали Ло’аку осуществить задуманное. Корил ли он себя за подобную безынициативность? Безусловно, пускай и признавать свою вину не хотел. Не осознавая этого в полной мере, младший сын Джейка пытался выставить для себя всё в таком свете, будто исключительно Хайрани ответственна не только за произошедшее с Циреей, но и за разлад в их собственных отношениях. Ло’ак принял к сведению недовольство дочери Карнука насчёт, как ей казалось, слишком фривольного поведения Циреи, и поклялся, что между ним и бывшей возлюбленной всё кончено, но почему девушка пропустила его слова мимо ушей? Не потому ли, что не доверяла? Или один-единственный танец, не значащий ровным счётом ничего, настолько задел Хайрани, что та полностью потеряла самообладание, что полезла целоваться с Тарсемом? Последнее коробило юношу особенно сильно. Стоило ему представить, до чего могло дойти дело, не объявись он в самый неподходящий (или, наоборот, подходящий) момент, как ладони сами сжимались в кулаки, и у Ло’ака появлялось дикое желание что-нибудь сломать. Впала в ступор? Что за идиотское оправдание! Как вообще можно позволить чужому мужчине приблизиться к тебе настолько близко, если у тебя есть чувства к другому? Честно говоря, Ло’аку бы пришлось гораздо легче, признайся тогда Хайрани, что действительно предпочла ему Тарсема. Он бы, несомненно, долго страдал, заглушая боль кавой, но в таком случае младший сын вождя хотя бы не мучался от чувства, что сделал что-то не так. У юноши просто бы не осталось выбора, кроме как принять решение Хайрани, да только их последняя перепалка закончилась не признанием девушки, а её жгучими слезами и истерикой, масштабы которой Ло’ак не мог себе и вообразить. Он сам тогда сорвался, наговорив того, о чём предпочёл бы умолчать даже под страхом смерти, но не брошенные в запале обидные слова отравляли его душу, а полный неподдельной боли и обиды взгляд Хайрани, которым так наградила юношу прежде, чем с размаху ударить по яйцам и сбежать. Такой взгляд Ло’аку раньше не приходилось видеть, но почему-то он был уверен в том, что те, кто разлюбили, так не смотрят. Перебранка с Т’стеу только посадила больше семян сомнений в его и так неспокойное сердце. Младший сын Джейка привык получать нагоняй за свои действия, нередко необдуманные и опасные, но вот нотации от ребёнка были для него в новинку. Подливало масло в огонь и то, что пацанёнок, сам того не понимая, по сути, окатил его помоями с ног до головы, заставив крепко задуматься, что, если он даже в глазах малыша выглядит последней сволочью, то как его теперь воспринимает Хайрани? Да, детям свойственно повторять за взрослыми, но Ло’ак сильно сомневался, что свою точку зрения конкретно на эту ситуацию Т’стеу сформировал, основываясь на мнении старших, а устами ребёнка, как известна, глаголется истина. И как раз в тот момент, когда в голове Ло’ака что-то щёлкнуло, на его пути возник Паук, без обиняков предложив сыграть партию в шахматы. Это было необычно — как правило, именно младший сын вождя разыскивал друга, чтобы взять у него очередной реванш, но Ло’ак был только рад избавиться от преследовавших его тяжёлых дум, и что может подойти для этого лучше, как не высокоинтеллектуальная игра, требующая полной сосредоточенности? Впрочем, хоть на сей раз инициатива и исходила от Паука, в остальном всё оставалось прежним: те же проскальзывающие маты, те же обвинения в мухлеже, и та же удача, которая, точно обидевшись на Ло’ака, отказывалась поворачиваться к нему лицом. — Вот чёрт, — пробормотал себе под нос юноша, совершенно позабыв о главном правиле шахмат — не раскрывать свои мысли перед оппонентом. — Ещё чуть-чуть, и я потеряю королеву! — Должен заметить, уже не в первый раз, — не отрывая взгляд от доски, сказал Пауком, всем своим видом демонстрируя, что он глубоко задумался над следующим ходом. Ло’ак же, напротив, на миг растеряв весь интерес к игре, недоумённо уставился на друга. На лице человеческого парнишки не дрогнул ни единый мускул, словно он произнёс нечто незначительное, но младший сын Джейка знал Паука достаточно долго — как никак, целую жизнь, — чтобы уловить малейшие изменения в его настроении. Вот он сидит, вроде бы полностью сосредоточившись на партии: ноги скрещены, правая рука, упёршись локтем в колено, поддерживает подбородок, глаза внимательно обводят каждую чёрточку на поле и оставшиеся на нём фигуры, однако чувствует эта расплывающаяся нервозность, неприятно оседающая на коже как мазь бабушки Мо’ат, только если лекарства тсахик так или иначе помогали, то от ощущения нарастающего беспокойства становится лишь хуже. — Что ты хочешь этим сказать? — подозрительно прищурился Ло’ак. — О, да ничего бро, — Паук даже расслабленно взмахнул рукой, мол, не накручивай, — просто всякий раз, когда мы играем в шахматы, твоя королева оказывается в опасности. Кстати, ты собираешься ходить или уже признаёшь поражение? — Не дождёшься! — фыркнул младший сын Джейка, недолго думая, переставляя пешку на одну клетку вперёд. У него оставалось всего четыре фигуры: та самая пешка, конь, ферзь и король, притаившийся в самом уголке под защитой своей королевы. К несчастью для него, из-за нескольких слишком поспешных предыдущих ходов Ло’ака скоро эта оборона могла быть прорвана, и тогда победитель определился бы в ту же секунду. Паук не торопился ходить дальше, хотя фигурок у него было на голову больше, чем у друга: за всё время игры Ло’ак умудрился забрать половину пешек, а также добрался до двух коней и ладьи, но в распоряжении парня по-прежнему находилось пара слонов и уцелевшая ладья, которые, вместе с ферзём и оставшимися мелкими солдатиками, представляли серьёзную угрозу. Ни одну из статуэток нельзя было игнорировать, и младший сын вождя замер в напряжении, ожидая, какую же тактику выберет Паук. — Кири вчера с Хайрани встречалась, — бросил как бы между делом человек, пока его пальцы порхали от пешки до ладьи, очевидно, решая, какую из них следует пустить в атаку. От него не ускользнуло, как Ло’ак едва заметно вздрогнул — впрочем, даже без этого хвост выдал своего владельца с головой, резко взметнувшись у того за спиной и более не опускаясь на траву. — И что она ей сказала? — излишне сухо поинтересовался юноша. Он убеждал себя, что задаёт вопрос исключительно из вежливости, чтобы Паук не подумал, будто он решил его игнорировать, но вместе с тем поймал себя на мысли, что настойчиво ожидает ответа. Человеческий парнишка пожал плечами: — Ничего особенного. Просто послала лесом, когда Кири попыталась вывести её на разговор. Ло’ак недовольно поджал губы. Это уже переходило всякие границы, и Хайрани следовало серьёзно задуматься о контроле своего гнева. — Думаешь, мне стоит поговорить с ней об этом… инциденте? — На кой чёрт? — Паук удивлённо вздёрнул брови. — Бро, тебя Нетейам покусал, раз ты рвёшься читать высоконравственные лекции о достойном поведении? Они большие девочки и разберутся сами. Младший сын вождя подозрительно прищурился. Ему было прекрасно известно о крепкой связи между своим другом и Кири, и Ло’ак знал наверняка, что если кто-то даже ненароком обидит его сестру, то бедолаге не посчастливиться на собственной шкуре узнать, почему Небесные Люди в своё время доставили им столько неприятностей. Сейчас же Паук казался спокоен как удав и, похоже, не видел ничего страшного в том, что Кири, по сути, нанесли оскорбление. Это было… странно? Парень, наконец, решился, выдвинув ладью на три клетки вперёд, оказавшись в опасной близости от той самой пешки, которой минут пять назад пошёл Ло’ак. Тот, не размениваясь по мелочам, сделал её ещё один ход, так что теперь ладье Паука предстояло срочно капитулировать, если он не хотел потерять ещё одну значимую фигуру. Впрочем понять, что творилось в голове у его приятеля в этот момент, младший сын Джейка никак не мог. Вроде бы человек был полностью сосредоточен на игре и, что было особенно досадно, опять выигрывал, но у Ло’ака всё равно создалось впечатление, что сознанием Паук не здесь, во всяком случае, не на шахматном поле. Это казалось настолько же парадоксальным, как и его раннее безразличие по поводу ругани в сторону Кири, ибо пускай Паук не отказывал себе в удовольствии поглумиться над потерпевшим поражение другом, да и на протяжении партии позволял себе дурачиться, всё же игра, на которой человеческий парнишка концентрировал всё своё внимание, всегда была для него в приоритете. Всегда, но не сегодня. — Ну так что, сходишь к Хайрани? — неожиданно спросил Паук. Как Ло’ак и предполагал, он передвинул ладью прямо на одну клетку, так что теперь младшему сыну Джейка предстояло беспокоиться за сохранность своей пешки. Тот, впрочем, настолько растерялся от вопроса, что сейчас судьба несчастной статуэтки волновала его в последнюю очередь. — Я… не думаю, что это необходимо, раз ты считаешь, что между ней и Кири не случилось ничего страшного, — юноша небрежно откинул волосы со лба, но Паука этим расслабленным жестом оказалось не провести. — А по другой причине не хочешь заглянуть? Ло’ак обречённо вздохнул, как вздыхает родитель после очередной проказы своего ненаглядного чада. Он не хотел ссориться со своим лучшим другом — как будто ему в жизни и так забот не достаёт, — однако, если тот начнёт раздавать советы или каким-то другим образом попытается влезть в его отношения с Хайрани, юноша будет вынужден жёстко их пресечь. — И на что, по-твоему, будет похож наш разговор? Если она даже Кири отбрила, то в меня, в лучшем случае, швырнёт ножом. — Да что ты говоришь! — протянул Паук, смотря на приятеля с ироничным прищуром. — То есть, будь ты уверен, что Хайрани примет тебя с распростёртыми объятиями, так сразу бы помчался к ней? Младший сын вождя не сразу нашёлся, что ответить. Конечно, сама мысль о том, что девушка забудет о состоявшемся между ними разладе, казалась ему настолько же смехотворной, насколько и нереальной, однако даже при условии, что сказанное человеческим парнишкой каким-то образом воплотится в жизнь, Ло’ак бы не смог прямо сейчас заставить себя встать и пойти к своей… возлюбленной? Бывшей возлюбленной? Подруге? Главному ненавистнику номер один? — Она ударила Цирею, — сказал, наконец, Ло’ак, глядя на приятеля исподлобья. — И почти поцеловалась с Тарсемом. Оба эти факта были прекрасно известны Пауку: примечательно, что последний — лишь ему одному. Ни с кем более юноша не захотел делиться такой интимной и, бесспорно, отталкивающей подробностью, и Паук правда ценил его за оказанное доверие и честность, но засунуть язык в жопу, когда ему было что сказать, человеческий парнишка не собирался. — Из этих двух зол, какая выводит тебя сильнее? — Хочешь, чтобы я выбирал? — Хочу открыть тебе глаза. Если бы не настроение, опустившееся ниже некуда, Ло’ак обязательно бы истерически расхохотался, совершенно не стесняясь, что кто-то может стать свидетелем его припадка и посчитать умалишённым. Открыть глаза? Это ж надо до такого додуматься! — Не тебе говорить о проблемах со зрением, — младший сын Джейка собирался было сделать ход, но вдруг понял, что сейчас мыслить логически не в состоянии. — Тебя там не было. Те вопросы и дилеммы, от которых он пытался скрыться за партией в шахматы, вновь налетели на него бешенным вихрем, закружили и завертели, набрасываясь со всех сторон, и у Ло’ака, как на зло, не было сил им сопротивляться. Казалось, что сейчас взять и уйти — наилучший вариант, но юноша не хотел сбегать просто так. Куда более заманчивой казалась ему мысль заставить Паука заткнуться и закончить эту несчастную игру, что он и попытался сделать, поставив свою королеву так, чтобы при следующем ходе сбить одного из слонов друга. Паук, не отрывая от него нечитаемого взгляда, одним движением ладьи смахнул с доски вражескую пешку, и Ло’ак чуть не взвыл от отчаяния, запуская пятерню в волосы и с силой оттягивая их. Как, как он мог про неё забыть?! — Но и тебя тоже, — резонно заметил человек. — Во всяком случае, ты не присутствовал, когда Хайрани залепила Цирее пощёчину. Ты вообще знаешь, из-за чего весь сыр-бор произошёл? Само собой, как только Цирея более-менее пришла в себя (бедняжку трясло, как после удара током), он попытался разузнать у неё о произошедшем. Правда, внятного ответа всё равно не получил — исходя из слов рифовой На’ви он понял только то, что между ней и Хайрани разгорелась ссора по причине, которую девушка назвала «личной неприязнью». Снизойти до второй стороны Ло’ак так и не решился. — Знаешь, что мне напоминает вся эта ситуация? — младший сын вождя тряхнул головой, мол, просвети меня. — Случай, когда рыбьи головы начали докапываться до Кири, и ты и на пару с Нетейамом хорошенько надрал их рифовые задницы. Напомнишь, кого выставили виноватым? — Это другое, — помедлив, сказал Ло’ак. — Те парни заслужили, чтобы их как следует отдубасили. — Так, по-твоему, Цирея не могла этого заслужить? Юноша открыл было рот, но вдруг понял, что ответить ему толком нечего. Многие из его окружения могли так или иначе нарваться на неприятности из-за опрометчивых действий или необдуманных слов — да что там, он сам, собственной персоной, возглавлял этот перечень, — но рифовая На’ви никогда не принадлежала к их числу. Скорее уж Цирея была именно той, кто всеми силами старалась избежать конфликта, а, если такой и возникал, максимально мирно его разрешить. Другое дело Хайрани — негасимое пламя и всё безумство стихии в одном. Ло’ака безмерно восхищала её сила духа и обострённое чувство справедливости. Эта девушка оставалась верной своим убеждениям до самого конца, но умела признавать ошибки, хоть и на их осознание уходило достаточно времени. Её младший сын вождя легко мог представить зачинщицей драки, но, чтобы она полезла на кого-то слабее себя, да ещё и без видимой причины… Хайрани, которую он знал, не способна на такое, ведь так? — А ты как считаешь? Паук усмехнулся краешком губ. Ло’ак ловко перевёл стрелки на него, так и не найдясь, что ответить, но юноша уже, по крайней мере, не настаивал на безоговорочной невиновности Циреи. Прогресс. — Я считаю, что идеальных На’ви не существует, как, впрочем, и людей. Никто не совершенен, и не существует понятий абсолютного добра и зла, такова природа. Самое безобидное существо может наброситься на тебя, если почувствует угрозу, а отъявленный гад неожиданно протянет руку помощи. Поверь, уж я-то знаю. Человеческий парнишка резко замолчал, и Ло’ак безошибочно угадал — другу вспомнился отец. Редкостный ублюдок, грозившийся перерезать глотки всей семье Салли, но внезапно дрогнувший, когда его давно потерянному сыну, который, фактически, ему и не родной по крови, приставили нож к горлу. Та слабость Куоритча спасла Кири и, так или иначе, сохранила жизнь Пауку, а потому Ло’ак понимал — сколько бы злодеяний не совершил полковник, Паук никогда не сможет ненавидеть его столь люто, как его родители. Как ненавидел он сам. Шахматы уже давно перестали волновать их обоих. Оставшиеся на доске фигурки покорно дожидались своего часа, который мог и не наступить, пока те, которым не посчастливилось покинуть игру, сиротливо лежали в сторонке, разбросанные по траве. — Не знал, что ты заделался психологом, — несмотря на возникшую давящую атмосферу, младший сын Джейка попытался придать голосу присущую ему игривость. Выходило из рук вон плохо, особенно если учитывать, какой вопрос он собирался задать дальше. — А про то, что Хайрани почти засосалась с другим мужиком, ты то же самое скажешь? Идеальных На’ви не существует, поэтому закрой на это глаза? Паук повёл плечом, выпадая из непроизвольного транса. — Я тебе не собираюсь раздавать советы, но ответь мне на такой вопрос: ты уверен, что Хайрани дала бы себя поцеловать? — Мне показалось, что она не возражала бы, осуществи Тарсем то, что задумывал, — Ло’ак сделал небольшую паузу, перекатывая на языке ставшее вдруг таким противным имя, — свои намерения. — Она обнималась с ним? Потянулась в ответ? Стонала и умоляла взять на месте? От последнего предположения юноше остро захотелось швырнуть что-нибудь в приятеля, но, как назло, под рукой оказались лишь шахматные фигурки, а их ни в коем случае нельзя было повредить. Перед глазами тут же встала картинка, как Хайрани извивается от прикосновений бывшего вождя, прикусив губу от удовольствия, а вместе с тем проснулась и неизвестная доселе жажда крови, расползающаяся по сознанию алым маревом. Ло’ак закусил губу, чтобы хоть как-то отогнать это наваждение. Получалось откровенно херово. — Она… не сопротивлялась, — выдавливает он из себя. — Замерла и сидела ровно, пока этот, — младшему сыну Джейка не хочется произносить имя соперника вовсе, — её чуть ли не облизал. Паук кивает головой на каждое его слово, точно и впрямь вознамерился полностью примерить на себя амплуа всезнающего сердцеведа. Ему дай ещё блокнот и ручку, и вуаля! — можно отправлять в стан Оматикайя, прорабатывать с соплеменниками их психологические травмы. — То есть, Хайрани не поощряла Тарсема? — уточняет человеческий парнишка. — Она никак не пыталась его остановить! — медленно, но верно выходит из себя Ло’ак. — Вот чтобы ты сделал, если бы девчонка, которая тебе совершенно не нравится, вдруг полезла целоваться? — Я бы просто охренел и, возможно, впал в ступор, — без долгих раздумий отвечает Паук. — Типа, это как с опасностью: инстинкты кричат уносить ноги, но ты не можешь пошевелиться, настолько силён шок. Ло’ак с недоверием косится на друга. Не похоже, что он врёт или намеренно пытается выгородить Хайрани, но уж слишком очевиден тот факт, что в этом конфликте Паук принял сторону девушки, и это как-то… злит? Разве настоящий бро не должен стоять за бро горой? «Настоящий бро — этот тот, кто не побоится высказать своему бро в лицо, что он мудак», — услужливо подсказывает внутренний голос. Юноша снова глубоко вздохнул, потирая пальцами переносицу. Он-то надеялся за партией в шахматы отвлечься от навязчивых мыслей, а вместо этого получил новую порцию головоломки, которую только предстояло разгадать. Всё-таки, насколько бы Ло’ак не был далёк от всей этой научной фигни, на которой так повёрнуты люди, он наверняка знал одно: любая задача имеет своё решение, просто нужно следовать по заданной формуле, и тогда получишь верный ответ. В его же ситуации всё было не понятно от слова совсем и, как будто этого было мало, с каждым разом сложности прибавлялись и прибавлялись, скатываясь в один большой снежный ком, грозящий превратить юношу в лепёшку. — Я… знаешь, мне уже нужно идти, — Ло’ак неспеша поднялся на ноги поморщился от того, как от долгого сидения занемели конечности. — Я ещё должен к кое-кому заглянуть. — К Хайрани? — человеческий парнишка буквально вперился в него взглядом. — Нет, к Цирее. Отчего-то младший сын вождя сам смутился от своих же слов. Он ещё с утра пообещал подруге, что навестит её, и отменять встречу не собирался, но то ли дело было в промелькнувшем на секунду разочаровании на лице Паука, то ли на него так подействовал сам разговор, но запала в Ло’аке явно поубавилось. — А, ну, иди конечно, раз это так важно, — безразлично бросил его приятель, принимаясь по новой расставлять фигурки на шахматной доске. Юноша хотел было ещё что-то сказать, но полное отсутствие интереса Паука к его персоне заставило Ло’ака передумать. Несколько секунд он наблюдал, как человеческий парнишка что-то бурчит себе под нос, начиная играть сам с собой, а потом резко развернулся, потопав прочь. Ло’ака не покидало отвратительное чувство, что он просто позорно сбегает, точно шестиног от танатора, и это осознание подтолкнуло его ускорить шаг, будто, оказавшись на достаточном расстоянии от друга, он смог бы избавиться от всех своих проблем. Паук, дождавшись, когда младший сын Джейка скроется из поля зрения, позволил себе жест «рукалицо», хотя сделать его подмывало юношу и раньше. Эйва, ну что за идиот! — Шах, — человек сбил вражескую королеву слоном, загнав короля в западню, а затем заблокировал все возможные отступления уже своим ферзём. — И мат.                   

***

Сегодня синяк Циреи смотрелся гораздо лучше, чем это было вчера, если понятие «лучше» вообще применимо по отношению к ушибам и гематомам. Всё-таки бабушкина мазь в тандеме с лекарствами человеческих учёных творила настоящие чудеса и, пускай фиолетовый цвет на бирюзовой щеке девушки был всё так же отчётливо виден, Ло’ак с облегчением отметил, что отёк понемногу спадал, да и сам синяк как будто стал меньше, если он только не принимал желаемое за действительное. — Сильно болит? — участливо поинтересовался Ло’ак. Они сидели на толстых корнях раскидистого дерева fyipmaut, болтали и общались, как в старые добрые времена, а в воздухе витал неуловимый сладковатый запах, казавшийся младшему сыну вождя до боли знакомым, вот только вспомнить, где он слышал его раньше, никак не получалось. Цирея заправила длинную прядь за ухо, полностью представляя взору Ло’ака пострадавшую щёку, а затем покачала головой: — Уже нет, но смотрится всё равно жутко, не правда ли? — Ничего подобного! Видела бы ты, какие раны мы получали после боевых вылазок — вот это был тихий ужас. Твой синяк и рядом не стоял! Рифовая На’ви прикрыла рот ладошкой, скрывая за ней улыбку и сорвавшийся с губ смешок, а Ло’ак был готов провалиться сквозь землю, осознав, какую глупость только что сморозил. — Чёрт, Цирея, я не это хотел сказать… — Не волнуйся, я поняла, что ты имел ввиду, — девушка убрала руку, не пряча более зубы, белые, как самый отборный жемчуг, и уголки губ Ло’ака дрогнули против его воли, самостоятельно приподнимаясь в ответной улыбке. — Так, по-твоему, я красивая? — Конечно, — без задней мысли ответил он. — Красивее Хайрани? Улыбка с лица младшего сына Джейка пропала столь же быстро, как и появилась, и такая резкая перемена настроения не могла укрыться от Циреи. — Да пошутила я! — она неловко хихикнула, замахав на него руками, и быстро сменила тему: — Может, слетаем завтра к Паякану? Я успела по нему соскучиться. Приторный аромат стал сильнее, но, вопреки всякой логике, вызывал не отвращение, а желание глубже вдохнуть его, насладиться всей глубиной запаха, что раззадоривал носовые рецепторы. Ло’ак сглотнул вязкую слюну, и девушка вперилась взглядом в его дрогнувший кадык. «Так, по-твоему, Цирея не могла этого заслужить?» — Да… да, думаю, мы могли бы. — Замечательно! — рифовая На’ви захлопала в ладоши, и в её бездонных голубых глазах отразился неподдельный восторг. — Знаешь, благодаря Паякану я чувствую, будто нахожусь дома. Вспоминаю свою духовную сестру. Она, кстати, расспрашивала о тебе. — Правда? — искренне удивился Ло’ак. — И о чём же? Цирея тряхнула головой, и её и без того пышные волосы всколыхнулись, обрамляя лицо чёрным кольцом кудрей. Юноша знал, насколько они мягкие на ощупь, и внезапно ощутил порыв вновь прикоснуться к ним, проверить, такие же ли они шелковистые, как были тогда, год назад… Длинные ресницы дочери Тоновари затрепетали, точно крылья шиммифлай, а юркий язычок пробежался по губам. Становилось тяжело дышать, мысли путались, сплетаясь в один беспорядочный клубок, и Ло’ак никак не мог ухватиться ни за одну нить, словно что-то мешало ему. — Она спросила, не хочешь ли ты вернуться на рифы? Рифы… Да, он прекрасно помнил их. Бесконечный океан с тысячами островов, средь которых так легко затеряться, и десятками тысяч морских существ всевозможных видов, форм и расцветок. Помнил, как с братом и сёстрами плескался в воде, так отличавшейся от той, что была в их реках и озёрах, а ещё бриз… Да, лёгкий солёный воздух, ласкавший его с раннего утра и до позднего вечера, так непохожий на аромат родных лесов, но от этого не менее манящий… Так, стоп. Вернуться? На рифы? Ло’ак широко распахнул глаза, отгоняя от себя навязчивую пелену, но не избавляясь от неё полностью. Ему ведь не послышалось? — Не понял? — Я серьёзно, — Цирея подалась вперёд, накрывая его плечо ладонью. Кожу в этом месте сразу же обдало жаром. — Ты ведь говорил, что Паякану трудно кормиться в ваших водах, а там, дома, еды у него будет в избытке. Но без тебя он ни за что не вернётся. Ты знаешь, что ему здесь некомфортно, так зачем издеваешься? Младший сын вождя отвернулся, плотно стиснув челюсти. Сама того не осознавая (или, наоборот, прекрасно осознавая), девушка попала в тот кусочек сердца, который давно ныл у Ло’ака — переживание за судьбу духовного брата. Хоть Паякан и убеждал его, что находит достаточно пищи, Ло’ак отлично понимал, что тулкун просто не хочет его беспокоить. Да, пока он успешно добывал пропитание в южных водах, но как скоро запас живности в них иссякнет? Тогда Паякану придётся уплывать всё дальше в океан, но ведь это неправильно! Его духовный брат не должен так мучиться. — Ты — один из Меткайина, — шёпот Циреи прозвучал почти интимно. — Ты — один из нас, и всегда им будешь. Ладонь девушки скользнула к его груди — туда, где заполошно билось сердце. — Прошу, возвращайся в Ава’атлу с нами, — она склонилась настолько близко, что пухлые губы почти задевали щёку Ло’ака, но тот, погружённый в свои мысли, этого даже не заметил. — Возвращайся со мной. — Я не могу, — младший сын Джейка теперь тоже говорил тихо, и слова, вырывающиеся из его рта, напоминали шелест листвы. — Здесь мой дом. Здесь мои близкие и друзья, те, кем я так сильно дорожу. Кого я вижу и… «Мне не нужен никто, кроме тебя!» — … люблю. Рука, поглаживающая стальные мышцы на груди, замерла вместе со своей обладательницей, а затем и вовсе исчезла. Цирея поёрзала на месте, скрепив пальцы в замок, и юноша отметил, что давно не видел подругу такой нервозной. — Я должна признаться, что не была достаточно откровенна с тобой. Ни сейчас, — рифовая На’ви заглядывает ему прямо в глаза, точно пытается что-то отыскать. — Ни тогда, год назад в Ава’атлу. Он напрягается, тщетно пытаясь понять, к чему клонит девушка. — Ло’ак, — Цирея делает глубокий вдох. — У меня нет ни мужа, ни жениха, и никогда не было. Прости. Однажды в детстве младшему сыну вождя не повезло стукнуться затылком о камень. Сознание он, как любят показывать в человеческих фильмах, не потерял, но боль была настолько адской, прошивающей, казалось, каждый нерв тела, что Ло’ак, наплевав на собственные убеждения никогда не плакать, как и подобает воину, разрыдался похуже маленькой Тук, и не мог успокоиться, пока мама раз сто не поцеловала его в ушибленную макушку, а бабушка не нанесла заживляющую мазь. Сейчас ощущение было похожим, только физической боли не наблюдалось. Шок, неверие, потрясение — вот этого было в избытке. — Зачем? — только и смог произнести юноша. Дочь Тоновари поморщилась, точно от зубной боли, предчувствуя, что разговор будет не из простых. — Ты же знала, что я к тебе чувствовал! Я был готов остаться с тобой навсегда, но ты сама сказала, что это невозможно! Почему ты обманула меня, Рея? — Я испугалась, ясно?! — Цирея подскакивает с места, неосознанно переходя на крик. — Испугалась ответственности, испугалась, что испорчу жизнь и тебе, и себе! — Каким образом? Или тебе всё-таки было зазорно иметь в мужьях уродца-полукровку? — Ты прекрасно знаешь, что это не так! — девушка хватается за руку Ло’ака, буквально впиваясь в неё пальцами, а у того даже не хватает моральных сил, чтобы вырваться. — Я вижу тебя! Увидела с первых секунд, как мы познакомились. Я знала, что ты ко мне неровно дышишь, и мне ты тоже понравился, очень-очень, но я не могла назвать свои чувства любовью, а теперь могу! Младший сын Джейка неверяще качает головой, совсем не пытаясь скрыть своего разочарования. Год назад он мужественно принял отказ Циреи и её выбор, хотя потом ещё с полгода был словно не в себе, особенно в первые месяцы: промахивался на охоте, напивался по поводу и без, за что не единожды получал от отца, и даже во сне ему неустанно приходил знакомый образ вьющихся чёрных волос и манящей бирюзовой кожи, но стоило протянуть к нему руку, как мираж рассеивался, и Ло’ак просыпался в своём гамаке один, за многие километры от Ава’атлу. Чёрт, он бы даже понял, если бы рифовая На’ви прямо заявила о том, что не испытывает к нему ответных чувств, но врать, увиливать, выдумывать историю про несуществующего жениха, лишь бы от него отвязаться… Для чего? Неужто он не был достоин истины? — А та ночь, которую мы провели вместе? — выплёвывает юноша бесцветным голосом, и Цирея отчаянно пытается заглянуть ему в лицо. — Для чего это было? Ты ведь тогда уже приняла решение, что не установишь со мной связь, тогда какого хуя? Утешительный приз? — Я пыталась понять свои чувства! — странно, и почему это звучит так похоже на оправдание? — У рифовых кланов распространена практика перед тем, как обручиться, возлечь с партнёром. Говорят, благодаря этому становится понятно, сможешь ли ты прожить с ним всю оставшуюся жизнь. — И я, так понимаю, тебе не устроил? Не отвечай, вопрос риторический. Но мне искренне любопытно: как, проведя столько времени в разлуке, ты вдруг смогла меня полюбить? В угоках глаз Циреи скопилась влага, а губы мелко задрожали. Она вновь облизала их, но на сей раз этот жест был нервным, дёрганным. — Мои чувства всколыхнулись, когда ты вернулся в Меткайину. Ты проделал такой огромный путь едва узнав, что мы попали в беду, и не отходил от меня ни на шаг. Тебя не отталкивал мой внешний вид, ты не боялся заразиться, хоть и видел, как тяжело проходит болезнь. Никто, кроме моей семьи, никогда так ко мне не относился. — И ты решила, что раз я весь из себя такой благородный, то я по-прежнему испытываю к тебе то же самое, что и год назад? Ло’ак, наконец, посмотрел на неё, и поймал изумлённый, неверящий взгляд, которым впилась в него рифовая На’ви. Она оглядела его с ног до головы, точно видела впервые, но юноша не дрогнул, и тогда ротик Циреи приоткрылся, выпуская наружу судорожный вздох. — А разве нет? Дочь Тоновари отшатнулась, когда Ло’ак всё же вырвал свою руку их её хватки, обращаясь при этом настолько бесцеремонно, точно отмахивался от жука, и сказал одно единственное, но очень ёмкое слово, прозвучавшее как приговор: — Нет. Ло’ак считал, что им больше не о чем было разговаривать, да и не хотел он продолжать эту беседу, откровенно говоря. На душе скреблись змееволки и ощущался настолько мерзкий осадок, что возникало желание содрать с себя кожу и прополоскать её в ручье. Цирея не просто что-то сокрыла или недоговорила — с её губ сорвалась чистейшая, отборнейшая ложь, в которую он безоговорочно поверил, да и как можно было не поверить? Подставить под сомнение честность той, кто приняла его без оглядок на происхождение, терпеливо обучала и поддерживала больше, чем собственная семья, у юноши не возникло и мысли. И она этим воспользовалась. — Всё из-за той девушки, да? Эти слова пригвоздили Ло’ака к земле лучше, чем отменейшие и суперпрочные шурупы, которые использовали на своей базе люди, но он, в отличие от некоторых, не собирался юлить и обманывать. — Да, это из-за Хайрани. Позади раздался жалобный всхлип и в следующую секунду на юношу налетел ураган, утыкаясь мокрым лицом меж лопаток и заковывая его в кольцо из рук. В нос снова ударил этот странный сладкий запах, и чем крепче Цирея сжимала его в объятиях, тем сильнее он становился. Он заполонял собой лёгкие, мешая дышать свежим воздухом, и с каждым вдохом Ло’ак чувствовал, как внутренности скручивает в один сплошной огненный шар. — Умоляю, прости меня! Я поступила ужасно глупо и до сегодняшнего дня мучилась от вины, но я правда вижу тебя! Я хочу, чтобы ты стал моим мужем, чтобы мы вернулись в Ава’атлу и жили долго и счастливо, как ты и мечтал! Неужели эта грубая девчонка, поднимающая руку на тех, кто слабее, лучше меня? — Цирея, отпусти. — Почему, почему она тебя не отпускает? Хайрани должна же была всё уяснить после нашего разговора… Её резко оттолкнули — уже вторая грубость, позволенная за сегодня, — но не дали ни возмутиться, ни вновь расплакаться и броситься вымаливать прощение, ни даже просто ойкнуть. — Что ты сказала Хайрани, Цирея? — прорычал Ло’ак прямо в лицо дочери Тоновари. — Живо отвечай!                   

***

Он проебался. Не просто накосячил или оплошал, а крупно, по-настоящему проебался, как не проёбывался уже давно. Или этот случай можно отнести в отдельную категорию? Ло’ак до сих пор не мог поверить в то, что услышал от Циреи, но суровая реальность ударила наотмашь, и юноше ничего не оставалось, как принять её. Его мир уже однажды развалился на куски, когда прибыли Небесные Люди и принялись уничтожать всё на своём пути, и теперь происходило почти то же самой, с той небольшой разницей, что тогда страдала вся планета, а сейчас — один-единственный На’ви. Образ идеальной, милой и искренней Циреи разрушился в тот самый миг, когда она, глотая слёзы, призналась, что наговорила Хайрани хуйни в три короба: про якобы прекрасную пару, благословлённую самой Эйвой, и, что больше всего вывело младшего сына Джейка из себя (хотя, казалось бы, куда больше-то?), про отсутствие искренних чувств с его стороны. И Хайрани ей поверила? «А отчего ж ей было не поверить? — раздался язвительный голосок в голове. — Ты ведь сам недавно удостоверился, что Цирея очень ловко умеет убеждать!» И возразить было нечего. Все слова Хайрани о флирте со стороны дочери Тоновари, о её попытках к сближению и намёках — всё оказалось правдой. А он, Ло’ак, был ещё более слепым, чем его отец, когда только ступил на поверхность Пандоры. Кстати, раз уж вспомнил о нём, отцу ведь тоже пришлось с огромным трудом восстанавливать доверие Оматикайя и, в первую очередь, его матери, когда фактически по вине бывшего Ходящего во Сне разнесли на куски их Дерево-Дом. Тогда Джейк Салли оседлал легендарного Торука и повёл за собой кланы в борьбе против Небесных людей — поступок, без сомнения, легендарный, но не повторять же теперь Ло’аку за отцом, как бы сильно он им не восхищался? Торук Макто появляется во время Великой Скорби, и, пускай юноша и чувствовал себя паршивей некуда, рискнуть стать седьмым наездником Последней Тени он не решился. Но и оставлять как есть было ни в коем случае нельзя. Первым порывом Ло’ака после «милого разговора» с Циреей было как можно скорее рвануть к Хайрани и вымаливать у неё прощение за своё ублюдское поведение, однако он быстро понял, что простых слов было недостаточно. Нужно было что-то грандиозное — не такое, как Торук, но что-то близкое. — Братишка, ты уверен? — голос юноши дрогнул, пока руки безостановочно трепетали, вырисовывая в воздухе жесты. — Нигде нет? — Прости, — пропел Паякан, смотря на духовного брата большим карим глазом. — Я ничего не нашёл. Ло’ак выругался, от безысходности шлёпнув ладонью по водяной глади. От места удара тут же разбежались неровные круги, словно насмехаясь над его беспомощностью. В принципе, задача найти ожерелье Хайрани с самого начала казалась трудновыполнимой. Его уже давно могло занести песком или смыть подводным течением, и давление на подобной глубине было в разы сильнее, так что без посторонней помощи Ло’ак физически не мог продолжать поиски. Паякан откликнулся с первого зова, но даже тулкун оказался в этой ситуации бессилен. Сколько бы он не вспарывал мощным гребнем морское дно, результат оставался один и тот же — никакой, то бишь. — Может быть, если ты искренне извинишься, то Хайрани простит тебя и без бус? — спросил Паякан, когда они остановились передохнуть. — Она хорошая, она поймёт. — Возможно, — невесело усмехнулся Ло’ак. — Но я так не могу, понимаешь? После всего, что я вытворил, я просто обязан загладить свою вину. С духовным братом юноша поделился всем без утайки, готовый стойко снести все порицания, которые бы свалились на его голову, но тулкун не стал ни отчитывать Ло’ака, ни упрекать — лишь посочувствовал ему от всего своего гигантского сердца и, не тратя ни минуты, принялся за поиски столь желанного украшения. Успеха, впрочем, в тот день они так и не достигли. Младший сын Джейка возвращался в поселение мокрый, недовольный, злой на самого себя и свою беспомощность, когда уже на подлёте к деревне столкнулся с группкой наездников икранов, от которых узнал весьма неутешительные новости. Он всё ещё не мог простить Цирее ни давней лжи, ни то, что она наговорила Хайрани, но беспокойство за её жизнь накрыло его с головой и поделать с собой Ло’ак ничего не мог. А потом выяснилось, что девушка отправилась в Запретные земли, и его отчаяние возросло почти до небес. Что бы рифовая На’ви не натворила, она не заслуживала, не могла умереть так. Юноша попросту не мог этого позволить. Скорее всего, сообщи они всем, что знают о местонахождении Циреи, шансы найти её живой многократно возросли, но после слов Ми’иру Ло’ак понял, что не мог допустить очередного наказания для Хайрани. Только не снова. Только не вновь по его вине. Пока они на пределе возможной скорости мчались в Запретные земли, юноша ощущал, как бьётся её сердце, а её руки, покоившиеся на его животе, согревали и дарили необъяснимое чувство, будто обещание — «всё будет хорошо». Казалось, что Хайрани обнимала его совсем недавно, но тех нескольких дней, на протяжение которых они не виделись от слова совсем, хватило с лихвой, чтобы Ло’ак успел истосковаться по её прикосновениям. Накрыв своей ладонью её, он с замиранием сердца ждал, что же будет дальше: оставит ли девушка всё как есть или выдернет руку. Когда же она не попыталась вырваться, младший сын вождя ощутил краткий всплеск радости, правда продлился он совсем недолго. А дальше события закрутились, как в карусели: не слишком удобная посадка, ожидание неминуемой опасности, его шок от вида полусъеденного лютоконя и ужас от того, что такая же участь могла постичь Цирею; за ним последовала облегчение, когда им с Хайрани удалось отыскать дочь Тоновари живой и невредимой, что быстро сменилось гневом, стоило Ло’аку узнать причину, по которой девушка отправилась в Запретные земли. И разумеется, побег от слингера, который он никогда не забудет. Но ничто из этого не сравнилось с первобытным страхом, который Ло’ак испытал, когда прямо перед ним Хайрани рухнула на землю, не подавая признаков жизни, а на её бедре красовалась длинная рана. Он прекрасно знал, что если яд слингера попадёт в тело, то смерть наступит почти мгновенно, а потому внутри юноши всё в миг похолодело и так же быстро зажглось, когда, подхватив Хайрани на руки, он ощутил слабый, едва прощупывающийся пульс. Последнее внятное воспоминание в тот момент: он перебрасывает безвольное тело Хайрани через шею Зои, с трудов устраивая позади себя ещё и Цирею, и взмывает в небо, вновь продираясь через густую крону и намертво переплетённые ветки. Даже под дулом пушки Ло’ак не мог бы вспомнить, что происходило потом. Вроде бы они добрались до поселения, где какие-то На’ви, а может и аватары, подхватили Хайрани на руки и поволокли её прочь. На него кричали, умоляли прийти в себя, трясли и шлёпали по щекам, но ничего не помогало — младший сын вождя был далеко и возвратиться обратно не находил сил. Юноша очнулся от забытья много позже, на базе людей, возле кушетки, вокруг которой столпились учёные, что пытались не подпустить к ней безутешную мать и сестру Хайрани и её буйного отца, который обещал перестрелять всех из лука, если ему не дадут увидеть дочь. Сама девушка лежала на белом покрывале безвольной куклой: рану на ноге перевязали бинтом, в руку воткнули шприц, от которого, к пакету со странной жидкостью, тянулась длинная трубка. Уже потом Ло’ак узнал, что Хайрани невероятно «повезло»: её задело не жало слингера, а «всего лишь» шип аwaiei, чей яд парализовал нервную систему девушки, но не убил её. Человеческие учёные уже имели дело с этим опасным растением, но не менее значимым оказался и вклад Мо’ат, предоставившей в распоряжение врачей все свои лечебные запасы. Карнук даже пытался настоять, чтобы лечением его дочери занималась непосредственно тсахик, но той удалось убедить мужчину довериться их маленьким друзьям. — Теперь нам остаётся только ждать, — стараясь не пропустить в голос горечь, сказала Мо’ат, положив руку на плечо Карнука, постаревшего за какой-то час лет на двадцать. Эти слова эхом отразились в голове Ло’ака. Ждать. Юноша изо всех сил закусил губу, чтобы не закричать от бессилия, и закрыл лицо руками, скрывая ото всех наполнившиеся слезами глаза. Эйва, что же он натворил?