***
За все те годы, что горстка людей прожила с его кланом бок о бок, Карнук так и не смог в полной мере привыкнуть к подобному соседству. Он не испытывал к ним ненависти, какую питал к их жестоким и аморальным собратьям, но продолжал относиться настороженно, прекрасно помня, на какие зверства способен человеческий род. По-прежнему свежи были в памяти отголоски того ужаса, когда великое Дерево-Дом упало под натиском оружия Демонов, похоронив под собой его соплеменников; всё ещё отчётливо стояла перед глазами картина, когда он нашёл тело Аканьи, чьи открытые очи больше никогда не узрят красоту их мира. Именно поэтому Карнук пускай и смирился с тем, что дружественные учёные отныне живут с Оматикайя под боком, не стремился сблизиться с ними, и даже их лагерь за всё время посещал от силы пару раз. Визиты эти, увы, редко случались по счастливому поводу. — Почему вы ничего не сказали? — процедил Джейк Салли, взирая на своего младшего сына, который присел прямо на пол, уперевшись откинутой головой в холодную белую стену. Глаза Ло’ака были прикрыты, но уши рефлекторно дёрнулись, едва заслышав надтреснутый голос отца. — Почему отправились в Запретные земли в одиночку?! От внезапно сорвавшегося с губ вождя крика все в помещении вздрогнули, а Са’хи, склонившаяся над ложем дочери, не смогла сдержать судорожного всхлипа, сжимая трясущимися пальцами безжизненную ладонь. За последний час женщина, должно быть, выплакала все слёзы, но заглушить боль страдающей матери было попросту невозможно. Са’хи вторила Ми’иру, которая, словно стыдясь своих рыданий, уткнулась лицом в плечо матери, скрываясь от посторонних глаз. Комната, в которой разместили Хайрани, была слишком маленькой для такого количества народу. Помимо семьи девушки, которую ни под какими предлогами нельзя было заставить отлучиться хоть на минуту, в ней находились оло’эйктан с супругой и младшим сыном, а также гости из морских земель: дети явно ощущали себя не в своей тарелке, особенно девочка, боявшаяся даже взглянуть в сторону Хайрани, но грозная тень отца за их спинами не позволяла юным На’ви сдвинуться с места. Нетейам, первенец Джейка Салли, и его сёстры вместе со своим извечным спутником-человеком, тоже пытались прорваться к потерпевшей, но их спровадили сразу же, едва они убедились, что жизнь их подруги находится в относительной безопасности. Те попытались было возмутиться такой несправедливости, но одного сурового взгляда вождя оказалось достаточно, чтобы Нетейам безропотно, хоть и с видимым сожалением, покинул комнату, утаскивая за собой остальную несостоявшуюся группу поддержки. — Ло’ак! — голос Нейтири прозвучал не менее настойчиво, чем у её супруга, но вместе с тем в нём проскальзывали умоляющие нотки: женщина понимала состояние сына и искренне сочувствовала ему, но им всем было необходимо получить ответы. — Отвечай, когда с тобой говорит отец. Юноша отмер, с нажимом проведя руками по лицу и незаметно размазывая мокрые дорожки, а затем вдруг переглянулся с Ми’иру, решившей всё-таки показать миру своё заплаканное личико. С десяток секунд между ними происходил безмолвный диалог, результатом которого стал слабый кивок младшей дочери Карнука. — Мы не были уверены, что Цирея ушла именно в Долину Смерти, — рифовую На’ви передёрнуло, стоило Ло’аку произнести её имя так буднично и безразлично, точно сам факт её существования был пустым местом. — Были лишь догадки и предположения, поэтому я не хотел отвлекать остальных от поисков. — Не хотел отвлекать?! — взревел Карнук, в миг оказываясь подле юноши. Не церемонясь, воин рывком поднял Ло’ака на ноги, не сводя с него пылающего гневом взора, и как следует приложил парнишку о жёсткую поверхность головой, из-за чего тот не смог сдержать болезненного стона. — Это всё из-за тебя! Хайрани страдает из-за тебя и всегда страдала! Моя девочка… Она!.. — Карнук, нет! Ло’ак захрипел, когда локоть Карнука с нажимом упёрся ему прямо в трахею, перекрывая воздух. Ми’иру громко пискнула и отвернулась, закрыв лицо руками, не желая наблюдать за тем, как её отец методично наносит удары Ло’аку. Помещение сотряс короткий пронзительный вопль — то Цирея не смогла совладать с собой и вжалась в угол, с нарастающей паникой наблюдая, как отец Хайрани успел несколько раз впечатать Ло’ака в стену, прежде чем Джейк Салли и её собственный отец схватили его за руки, на силу оттащив от вновь осевшего на пол юноши. Аонунг бросил на мужчину ошеломлённый взгляд, очевидно, не ожидая такого напора с его стороны, но сам влезть в эту заварушку не решился — не из-за трусости, но из-за пригвоздившего его к полу замешательства и растерянности. Нейтири зашипела, подорвалась с места, готовая в любой момент вцепиться в глотку воину, посмевшему поднять руку на её дитя, но наброситься на Карнука ей помешала мёртвая хватка на предплечье — на мгновение потерянный взгляд Са’хи прояснился и, резко обернувшись, Нейтири столкнулась с немой мольбой в её потухших глазах и безмерным сожалением. Взор супруги вождя сам собой переместился на безжизненное тело Хайрани, и женщина поджала губы. Кому как не ей были знакомы страдания безутешной матери, чей ребёнок, казалось бы, так близко — протяни руку и коснись его, — но вместе с тем так далеко. Когда напряжение покинуло тело Нейтири и хватка Са’хи ослабла, она спешно приблизилась к Ло’аку, присаживаясь подле него на колени, и, вопреки слабым протестам сына, с жадностью вдыхающего воздух, аккуратно осмотрела его голову со всех сторон на наличие крови, с облегчением отмечая, что, как бы Карнук не был взбешён, грань он не перешёл. — Что у вас тут происходит?! — металлическая дверь отворилась, издав натужный скрип, буквально умоляя о смазке, и в комнату ввалился запыхавшийся Норм, за спиной которого столпилось не меньше пяти человек, все как один — с выражением тревоги на уставших лицах. — Я только на десять минут отошёл, а вы мне решили палату разгромить? Подумали бы о Хайрани! — тут взгляд Спеллмана упал на Ло’ака, который всё ещё тщетно пытался уйти от настойчивых прикосновений матери, затем плавно перетёк метающего молнии Карнука, удерживаемого Джейком и Тоновари, и учёный понял всё. Слова о Хайрани — словно пощёчина, след от которой будет ещё долго гореть, подло напоминая о страшной причине, по которой они все здесь собрались. Карнук вмиг утратил силы, ослабел, глядя на свои подрагивающие руки и мозолистые пальцы, которые так умело сжимали лук и натягивали тетиву, но не смогли уберечь дочь, его дитя, которую он должен был защищать несмотря ни на что. Не смогли… — Прости, Норм, — Джейк был тоже измучен: он, как оло’эйктан, обязан защищать тех, кто пошёл за ним, но уже не в первый раз терпит сокрушительную неудачу. Сначала Цирея, потом Хайрани — неужели Великая Мать вознамерилась отыграться за его грехи на невинных детях? — Пожалуйста, дай нам ещё немного времени. Обещаю, подобного больше не повторится. Будучи дотошным учёным, Норм привык любую информацию подвергать сомнению, но единственной вещью во вселенной, которую он никогда не оспаривал, бесспорно, являлось слово Джейка, а потому Спеллман заторможенно кивнул, закрывая дверь прямо перед носами взволнованных и любопытствующих коллег. На некоторое время повисла гнетущая тишина, разбавляемая лишь гулом работающих вентиляторов, встроенных в потолок, да редким попискиванием медицинских приборов. Никто не решался говорить, пока слово не возьмёт оло’эйктан. — Ло’ак, — Джейк сделал шаг в сторону сына, бросив настороженный взгляд на Карнука, но мужчина стоял в непривычной для себя позе — с позорно опущенной головой, бесцельно осматривающий собственные ладони. Он даже не заметил, что его больше никто не держит, и при желании воин запросто мог бы возобновить свои попытки вытрясти из Ло’ака душу, да только Карнука это уже не интересовало. — Ты должен ответить: как вы узнали, что Цирея отправилась в Запретные земли? — Сэр, это… — Подожди, Жейксулли, — молчавший до этого Тоновари выставил перед собой руку, чем мигом привлёк всеобщее внимание. — Твой сын, безусловно, должен будет рассказать правду, но не его нужно первого призывать к ответу. Рифовый вождь обернулся, смотря прямо на свою дочь, что так и стояла в углу, не издавая ни звука, точно надеялась, что про её присутствие все позабудут. Под настойчивым взглядом отца Цирея сжалась ещё больше, но, не смея игнорировать немой приказ, на негнущихся ногах подошла к Тоновари. Джейку уже доводилось видеть её напуганной в присутствии отца; тогда, в морских землях, когда Ло’ак пошёл против устоев Меткайина и закрепил связь с изгоем-тулкуном, девушка едва не расплакалась, получив суровый выговор от отца, хотя её вины в случившемся, по большей части, и не было. Однако теперь действия Циреи привели к плачевным последствиям, и оставлять подобный проступок без внимания было нельзя. — Цирея, — девушка вздрогнула, но немедля подняла глаза, не желая испытывать терпение сразу двух оло’эйктанов. — Что ты делала в Запретных землях? Казалось, что рифовая На’ви сейчас упадёт в обморок. У коренных жителей Пандоры не существовало такого понятия — «побледнеть от страха», — однако за столько лет Джейк научился улавливать малейшее изменение в тоне кожи своих теперь уже собратьев, а потому сейчас с уверенностью мог сказать, что Цирея была очень близка к тому, чтобы практически слиться с белоснежными стенами, лишь слегка выделяясь на них бирюзоватым пятном. — Цирея! — тон Тоновари стал жёстким, требовательным, будто бы они с Джейком поменялись местами. Широкий хвост за спиной девушки резкими взмахами распарывал воздух, пропитавшийся почти осязаемым напряжением, и унять её волнение оказалось не под силу даже Аонунгу, который встал у сестры за спиной, надеясь таким образом предоставить её хоть какую-то поддержку, потому как реальную помощь был оказать не в состоянии. А Цирее было страшно как никогда раньше. Она попадала в плен к Небесным людям, становилась свидетельницей охоты на тулкунов, а какие-то несколько часов назад едва не погибла от лап лесного чудища, но каждый раз с девушкой оказывался кто-то, кто мог, если не защитить, то, по крайней мере, находиться рядом, давать надежду, что всё закончится благополучно. Теперь же она осталась совершенно одна, с тяжким грузом вины на плечах и словно присохшим к нёбу языком, которым Цирея никак не могла пошевелить. И это выводило Тоновари из себя до такой степени, что в какой-то момент его терпение лопнуло, и он навис над дочерью отвесной скалой, опасной и мрачной. Девушка прекрасно знала, что с отцом нельзя шутить, нельзя играться, нельзя молчать, если он требует ответа, однако вместо слов из её рта вырвался лишь судорожный вздох, когда Тоновари потянулся к ней, очевидно, намереваясь крепко взять за плечо. В этот миг его рука показалась Цирее невероятно огромной, всколыхнула воспоминания о звонкой пощёчине, от которой она потом отходила целый день, и рифовая На’ви зажмурилась что есть силы, в бессознательном ужасе ожидая новой волны боли. — Она отправилась туда ради панопиры, — прервал затянувшуюся паузу Ло’ак. Он взглянул прямо на Цирею, и в эту самую секунду, когда внутри всё сжалось, а во взоре юноши более невозможно было прочитать то, что она так настойчиво в нём выискивала, девушка, наконец, осознала — это конец. — Ради афродизиака. Слова прозвучали словно гром посреди ясного неба. Не было никаких сомнений, что до всех присутствующих смысл сказанного дойдёт правильно, и громкий всхлип Са’хи, быстро переросший в несдержанные рыдания, был тому подтверждением. Дрожа, женщина сжала пальцами металлические поручни кушетки до скрежета ногтей, и уткнулась лицом в белоснежную простыню, пока Ми’иру обхватила её трясущиеся плечи в безнадёжной попытке успокоить. Белые стены, белая простыня, даже медицинские приборы, и те в большинстве своём были белыми. Белый, белый повсюду. Белый — цвет смерти. — Что? — не веря своим ушам, Нейтири едва не подскочила на месте, заставляя и так балансирующую на грани Цирею дёрнуться — она видела, на что способна жена Джейка Салли, и стать причиной её гнева было равносильно добровольному уходу из жизни. — Афродизиак? Панопира? Но… как же так… — Не может этого быть, — Карнук возвёл глаза к потолку, щурясь от яркого света ламп, но перспектива ослепнуть его совсем не пугала. — Моя дочь не может умереть только потому, что какой-то девчонке не удалось себя удовлетворить! На плечо воина вновь опустилась тяжёлая рука, но на сей раз Джейк не произнёс ни слова. Возможно, ему как вождю и следовало бы приструнить не сумевшего совладать с собой соплеменника, опустившегося до оскорблений дочери его гостя и друга, да только бывший морпех прекрасно понимал чувства Карнука — то была боль и отчаяние отца, что не сумел уберечь своё дитя. — Погодите-ка, здесь какая-то ошибка, — нервно усмехнулся Аонунг, но гневный взгляд Тоновари сбил с его лица всякий намёк на веселье. — То есть, я хочу сказать, что Цирее просто незачем пользоваться всеми этими вашими приворотными снадобьями: у неё и так в Ава’атлу нет отбоя от парней, а буквально два месяца назад один даже приходил к отцу с просьбой дать разрешение на свадьбу… — А ну-ка замолчи! — шикнула Цирея, и Аонунг отшатнулся, почувствовав ощутимый тычок под рёбра. Посмотрел в недоумении на сестру, губы которой сжались в одну тонкую линию, а к щекам неумолимо подступала кровь, перевёл взгляд на отца, чьё лицо напоминало каменную маску, навек застывшую в страшной, яростной гримасе. Однако по-настоящему неловко парню стало лишь в тот момент, когда Ло’ак, активно занимающийся самобичеванием на холодном металлическом полу, прожёг спину Циреи, что так и не решилась поднять на него глаза, взором, полным такого чистейшего разочарования, словно она созналась в пособничестве с Небесными Людьми, а потом ещё и лично примкнула к этим демонам. — Так вот как обстоят дела, Цирея? — холодом в голосе Тоновари вполне можно было бы замораживать целые океаны. — Ты не смогла приворожить какого-то мальчишку и из-за этого подвергла не только свою, но и жизнь своих друзей опасности? — Отец, всё вовсе не так! — рифовая На’ви мотнула головой, прижав руки к груди, и в уголках её голубых глаз, взирающих на отца в отчаянной мольбе, выступили слёзы. — Знай я, что в тех местах так опасно, ни за что бы не отправилась туда в здравом уме! Но Ми’иру меня не предупредила и… — Ми’иру! — Карнук вскинул руки, едва не задев Джейка. — Ну, конечно же, виновата она! Видимо, одной моей пострадавшей дочери мало, чтобы ты, наконец, успокоилась! — Но… но ведь… Цирея беспомощно забегала глазами, скользнула взглядом по Джейку и Карнуку, но ни от одного, ни тем более от другого помощи ждать не приходилось. Нейтири смотрела на неё так, словно увидела в первый раз, а Ло’ак, тот самый Ло’ак, что всегда защищал её, отныне навсегда закрыл для Циреи своё сердце и выкинул ключ в море, зашвырнул в самую пучину, докуда даже опытный ныряльщик ни за что не смог бы добраться. Дыхание сбилось, появилось лёгкое головокружение, и девушка наверняка бы упала, не подхвати её Аонунг вовремя за плечи. Впервые за долгое время Цирея ощутила себя в настолько безвыходной ситуации, когда абсолютно всё было против неё. Рифовая На’ви понимала и принимала свою вину, хотя осознать в полной мере, что именно она стала причиной сгустившихся над ней туч, не могла, а, точнее, не хотела. Это ведь просто невозможно, чтобы она одна, Цирея, оказалась виновницей всех бед! Вот только поверит ли ей кто-то теперь, когда жизнь Хайрани висит на волоске, а корень зла кроется в её собственных эгоистичных желаниях? — Папа, она не врёт, — Ми’иру встаёт, но рука её продолжает лежать на плече Са’хи — не понятно только, кого из них двоих она хочет успокоить этим жестом. — Это я рассказала Цирее о Долине Смерти. Если она и пыталась скрыть волнение, то получалось у Ми’иру откровенно скверно — достаточно было взглянуть на дрожащие губы и беспорядочно метающийся за спиной хвост, — но девушка смотрела прямо, не отводя пылающего взора, готовая принять всю волну негодования на себя. Ми’иру прекрасно осознавала, что сейчас ничто не мешает ей затаиться, просто сделать вид, что она ни при чём, но это означало пойти против себя самой, выставить себя, пускай и только в собственных глазах, жалкой лицемеркой, неспособной брать ответственность за проступки. Больше она не желала допускать подобной несправедливости. — Да что ж за напасть-то такая! — прошептал Джейк себе под нос, обречённо потирая уставшие глаза. Неужели быть оло’эйктаном всегда было так трудно или же он просто постарел и многие вещи для него стали сложнее, чем десять лет назад? — Ты? — Карнук пошатнулся, неверяще посмотрел на младшую дочь, что без страха взглянула ему прямо в лицо. — Ми’иру, как ты вообще до этого додумалась? Откуда?.. . — Не так давно мы с Хайрани поругались, и я в пылу ссоры выкрикнула, что лучше её во всём, даже в охоте, а если она сомневается, то я могу отправиться хоть в Запретные земли и доказать это. — Эйва всемогущая! — с губ Нейтири сорвался судорожный вздох. — Хайрани тогда сказала, чтобы я даже не думала туда соваться, а я решила, что она просто издевается и сомневается в моих силах, — Ми’иру уловила краем глаза, как лицо Ло’ака, обрамлённое до этого пеленой мрачности, вмиг стало растерянным; рот его удивлённо приоткрылся, но он не произнёс ни слова, стоило кончику хвоста подруги напряжённо дёрнуться, — поэтому вознамерилась во чтобы то ни стало доказать ей обратное. И вновь в комнате воцарилась полная тишина, только на сей раз смолкло абсолютно всё: стих кондиционер, прекратился писк приборов. Казалось, что всё вокруг — живое и неживое — впало в ступор, было ошеломлено и обескуражено. Даже Са’хи, впервые за всё время оторвавшись от Хайрани, блуждала по Ми’иру расплывающимся от слёз взглядом, вовсе не узнавая кроткую и послушную младшую дочь. — Теперь я понимаю, что мне очень повезло не встретить на пути ни одного хищника, — продолжила меж тем Ми’иру, что есть силы зажмурившись, будто бы даже вспоминать о том дне ей было до жути неприятно, — но тогда я разочаровалась, потому что не могла предоставить Хайрани доказательства того, что действительно побывала в Роще Смерти. Чтобы не ударить в грязь лицом, я решила забрать с собой хоть что-то, и в итоге выбрала панопиру, — веки девушки дрогнули и в следующую секунду она устремила на Цирею такой пронзительный взгляд, что по телу морской На’ви прошла крупная дрожь, и она быстро склонила голову, лишь бы с ним не встречаться. На мгновение дочери Тоновари даже показалось, что смотрит на неё не нежная и наивная Ми’иру, а некто гораздо более стойкий и яростный, ибо никогда раньше она не замечала в глазах лесной девушки такого яркого огня. — Уже дома я по просьбе одной подруги одолжила ей кончики стеблей, а потом узнала, что эффект от этого афродизиака оказался в несколько раз мощнее предыдущего. И это я тоже рассказала Цирее. Я вообще рассказала ей много из того, что не стоило бы. И вот опять все взгляды устремлены на неё. Непонимание, упрёк, осуждение — всё это Цирея ощутила кожей, но поднять опущенный в пол взор, чтобы убедиться в молчаливом порицании воочию, у неё не хватило духу. — Ничего не понимаю, — Карнук с нажимом провёл по волосам, успокаиваясь ровно настолько, чтобы не напугать рифовую На’ви одним своим видом. — При всём уважении, Тоновари, но, если у Вашей дочери настолько стал невыносим зуд между ног, она могла немного углубиться в лес у деревни — там этих панопир как навоза в стойлах лютоконей! — Карнук, ты говоришь с оло’эйктаном рифового клана! — зашипела Нейтири в попытке одёрнуть соплеменника, но в глубине души не могла не признать его правоту. Джейк, в отличие от жены, пропустить подобное неуважение мимо ушей не мог — особенно после того, как заметил вздувшиеся вены на шее Тоновари, — однако сказать ничего не успел. Выдохнув сквозь сжатые, стиснутые до скрипа зубы, Ло’ак, наконец, поднялся с пола, отказавшись от заботливо подставленной руки матери. Голова закружилась, то ли от резкого подъёма, то ли от недавней взбучки, но это не помешало юноше сделать несколько шагов в сторону Циреи, не спуская с морской На’ви острого взгляда. И как только он не понял это раньше? — Ты ведь уже пыталась провернуть этот трюк, не так ли? — с нажимом произнёс младший сын Джейка. Он не спрашивал, поскольку ответ был уже прекрасно известен. — Вчера, когда позвала меня на разговор. Запах обычной панопиры на мне не сработал, и ты решила перейти к радикальным мерам. Не остановилась ни перед чем ради своих эгоистичных желаний, скажешь нет? Цирея бы и рада была возразить, да только отчётливо понимала: смысла в этом нет никакого, да и не пристало ей, гордой дочери Меткайина, пытаться изворачиваться и увиливать, тем более, когда они оба знают о её вине. — Как ты могла, Рея? Я ведь тебя… Я ведь доверял тебе. Это признание, сказанное с такой искренней болью и разочарованием, добивает её окончательно, и рифовая На’ви больше не выдерживает: закрывает пышущее стыдом лицо ладонями и сотрясается в приступе неконтролируемого плача. Из её груди вырываются всхлипы и хныканье, и всё, что может сделать Аонунг, так до конца и не убравший руки с плеча сестры — лишь наравне со всеми беспомощно наблюдать за рыдающей Циреей да пытаться переварить, что она, как никак, больше не та невинная девочка, коей он всегда её считал. Коей её считали все. — Довольно! Тоновари рывком выдернул дочь из-под защищающей руки Аонунга, лишив её последнего намёка на поддержку. Никогда раньше он не позволял себе с Циреей подобную грубость и, хотелось бы верить, не позволит в будущем, однако сейчас в груди морского вождя горела с трудом сдерживаемая ярость, и на сей раз слёзы дочери оказались бесполезны. — Плачешь? — Тоновари с силой развернул Цирею, заставляя её, наконец, посмотреть на безжизненное тело Хайрани, на её мать, безостановочно прижимающую холодную руку дочери к щеке в надежде, что та откроет глаза. Цирея громко всхлипнула, хлынувшие новым потоком слёзы пуще прежнего обожгли щёки. — А подумай, какого сейчас бедной девушке, что борется со смертью! Какого её семье, что не знает, вернётся ли к ним когда-нибудь их дочь и сестра! Рифовая На’ви зажмуривается и что есть мочи крутит головой, но образ Хайрани, как подкошенной повалившейся на траву, и её пронзительный вскрик перед этим, встают перед глазами подобно высившимся над морем Скалам-близнецам — нерушимыми, вечными и вызывающими безумный страх с тех самых пор, как у них едва не оборвалась её жизнь. — Я глубоко разочарован в тебе, Цирея. Никогда бы не подумал, что моя собственная дочь решится на подобную подлость, однако в этом лежит лишь моя вина, — Тоновари обвёл взглядом присутствующих, задержался на Са’хи, которая смотрела на рифового оло’эйктана во все глаза, на миг даже позабыв о собственных слезах, поджал губы и пристыженно склонил голову, обращаясь ко всем и ни к кому конкретному одновременно: — Я полагал, что мои дети ещё недостаточно окрепли после болезни, но раз у Циреи нашлись силы, чтобы отбирать их у других, я не вижу иного выбора: мы отбываем в Ава’атлу завтра же, если Жейксули не против. — Ты уверен? — на всякий случай спросил Джейк. — Возможно, твоим детям и впрямь стоит остаться под наблюдением Норма и его ребят ещё на несколько дней… — Нет! — жёстко прервал его Тоновари. — Моя дочь ужасно провинилась. После такого мне стыдно и дальше пользоваться твоим гостеприимством. Прошу, Торук Макто, исполни мою просьбу. Джейк Салли внимательно посмотрел на старого друга, краем глаза наблюдая за реакцией Карнука, и, к своему удивлению, пересёкся с ним взглядами. Воин не вмешивался, давая своему вождю самостоятельно принять решение, но вместе с тем бывший морпех прекрасно осознавал его ход мыслей. Карнук едва заметно качнул головой, и Джейк так же неуловимо кивнул ему. А потом ответил.***
— Вот примерно так всё и было, — подводит итог отец, соизволив, наконец, усесться на кушетку рядом с нами. На удивление, та с лёгкостью выдерживает вес сразу четырех На’ви и совсем не скрепит, в отличие от той же железной двери. — Ого, — только и могу произнести я. — Даже не знаю, что и сказать. Подходящих слов и впрямь не находится, хотя сказать на самом деле мне хочется многое, да только ухватиться за одну точную мысль не получается. Моя трёхдневная кома и последующее чудесное исцеление, отбытие рифовых На’ви, отец, раздающий люлей Ло’аку и заплаканная Цирея смешиваются в голове в причудливую кучу, из которой выудить нечто конкретное оказывается не так уж и просто. — Лучше не трать время на болтовню и побереги силы. Хотя, если тебе что-то нужно, сообщи сразу. Может быть, принести что-то? Плед, травы для сна, Тороторо… — О нет, только не Тороторо! — вскрикнув, я с усердием размахиваю руками прямо перед носом папы, пока жар приливает к лицу. И откуда он только узнал, что я до сих пор время от времени сплю с тем деревянным змееволком? — Мне уже правда легче, так что остаётся лишь отдыхать до полного восстановления, как и сказал Трой. Отец согласно кивает, поднимаясь с кушетки. Вслед за ним встаёт и мама, напоследок поцеловав меня в макушку, однако Ми’иру не спешит следовать за ними: сестра мнётся, топчется на месте, точно хочет остаться, что-то сказать, но никак не может решиться. — Ми’иру, ты идёшь? — окликает её папа, и по глазам сестры я вижу, что ей не хватит духу сказать ему слово против. Всё-таки что-то остаётся неизменным. — Вы не против, если мы с Ми’иру ещё немного поговорим? — обращаюсь я к родителям, состроив самую невинную гримаску из всех, на которую способна. — Чуточку? Самую капельку? Рука Ми’иру на моём плече благодарно сжимается. Отец недовольно сводит надбровные дуги. — Но ведь Тройансару ясно сказал, что тебе нужно как можно больше отдыхать и… — рука мамы мягко, но настойчиво скользит по его предплечью, и между ними тут же происходит молчаливый диалог, длящийся не более пяти секунд. Благо, исход подобных гляделок, как правило, предрешён заранее. — Ладно, только не долго. Хайрани нужно восстанавливаться. — Мне кажется, или отец и впрямь стал немного… мягче? — Так и есть, — Ми’иру садится вплотную ко мне, тесно прижимаясь бедром. Я вижу, как пальцы на её ступне то и дело сжимаются, выдавая нервозность, однако голос больше не дрожит, как-то бывало прежде. — После того, как отец увидел твое тело без признаков жизни, он будто бы лишился рассудка. Я не помню, чтобы он когда-либо ещё был настолько отчаявшимся. В тот момент я испугалась, что он просто сойдёт с ума от тревоги или прикончит парочку твоих недоброжелателей. Я кисло усмехаюсь. Приятно, конечно, знать, что папа, ещё недавно заставивший меня извиниться перед этой двуличной девчонкой, теперь был готов порвать её на части, однако всему племени Оматикайя пришлось бы трудно, если бы он действительно слетел с катушек. Хотя, с учётом того, что Ло’аку от него всё-таки досталось, уже о многом говорит. — А Ло’ак? Он в порядке после отцовских кулаков? — О, об этом парне можешь не переживать. Его черепушка куда твёрже, чем может показаться, к тому же им потом занялась тсахик. К слову, на папу за его внезапную вспышку гнева никто зла не держит, так что беспокоиться о том, что твой дружок будет обходить всю нашу семью стороной, не стоит. Довольна? Довольна ли я? Тяжело сказать. Ещё месяц назад я бы точно бездумно бросилась на защиту Ло’ака и обозлилась на отца, но теперь я не понаслышке знаю, какого это — не суметь сдержать себя в руках, когда напротив стоит тот, кого ты винишь во всех бедах. Кроме того, сердце в груди более не отдавало тупой болью, стоило мне подумать о младшем сыне Джейка. Раньше оно изнывало от чувства неразделённой любви, но затем на его место пришло нечто яркое, волшебное, искрящееся, вспыхивающее каждый раз, когда Ло’ак касался меня, и взрывающееся мириадом фейерверков, стоило ему коснуться своими губами моих. Я верила, что вот оно — истинное блаженство, исполнившаяся мечта, но он втоптал её в землю столь же быстро, как зажёг во мне это пламя. И, пускай по рассказу отца выходило, что юноша действительно переживал за меня, и, быть может, даже испытывал раскаяние, я прояснила для себя одну важную вещь: так, как раньше, не будет уже никогда. Даже когда смогу по-настоящему его простить. Даже если смогу это сделать. — Неважно, довольна я или нет, главное, чтобы у отца в самом деле не возникло с этим проблем; зная Нейтири, я не удивлюсь, если впредь при его виде она потянется к ножу. Ми’иру смеётся чисто и искренне — такой смех из её уст я не слышала давно — и укладывает свою голову мне на плечо, совсем как в детстве. Правда, с тех пор голова сестры успела заметно вырасти и потяжелеть, но я не жалуюсь, и вовсе не из-за страха разрушить этот, в некотором роде, интимный момент. Она затихает, сохранив на губах блуждающую улыбку, и мы молчим минуты две, а потом, совершенно неожиданно, одновременно произносим: — Спасибо. — Прости. Недоумённо переглядываемся и прыскаем: мы что же, и впрямь вернулись в прошлое, когда каждая порывалась перебить другую при всяком разговоре? — Ладно, — я в шутку тычу Ми’иру в бок, — давай, ты первая. И не спорь! Уважай желание больной старшей сестры. Щекотка всегда была проверенным способом заставить Ми’иру надорвать живот от смеха, но сейчас улыбка пропадает с её лица, как вянет под палящими лучами цветок. Невооружённым глазом видно, что что-то её гложет, но я не тороплю — пускай соберётся с мыслями. Она прикусывает нижнюю губу. — Та наша последняя ссора… Я хотела за неё извиниться. Не надо было вот так нападать на тебя, не разобравшись в ситуации. Как говорит отец: «не следует слепо верить тому, кому хочется верить». А я доверилась. Да и всё, что случилось потом, лежит на моей совести, ведь это я рассказала Цирее про панопиры из Рощи Смерти. Я виновата, кругом и полностью. Ты сможешь меня простить? — Эх, сестричка, — я утыкаюсь носом в её макушку, мимоходом отмечая, что волосы Ми’иру довольно сильно отросли, и ей не помешало бы переплести косички, — я уже давно тебя простила. Да и я бы была последней сволочью, если бы продолжала дуться после того, как ты перед всеми заявила, что летала в Запретные земли вместо меня. И додумалась же! Сильно потом досталось от отца? — Честно? Не очень. Но это всё потому, что он был полностью поглощён мыслями о тебе. Вполне возможно, что сейчас он окончательно оклемается и устроит мне взбучку. — Ещё не поздно рассказать правду. — Тогда вот тебе правда: мне невероятно-безумно-чертовски-очень-сильно жаль. Ты в самом деле больше не злишься? — В самом деле, — желудок скручивает с новой силой и живот протяжно урчит, вкладывая в этот звук всё недовольство и желание поскорее наполниться. — Хотя, если ты принесёшь мне целую тарелку жаренного мяса, все обиды точно испарятся без следа.***
Когда в проходе возникает очередная фигура, я обречённо закатываю глаза, готовая взвыть от бессилия. Конечно, мне просто до смерти приятно, что моя трёхдневная кома привлекла к себе внимание стольких неравнодушных, но неужели так сложно оставить меня в покое хотя бы на часок? И почему Трой, так рьяно настаивающий на отдыхе и восстановлении, пропускает ко мне стольких посетителей? Они что, подкупают его деревянными побрякушками и спелыми ягодами? Стоило новости о том, что я, наконец-то, пришла в себя, разлететься по деревне, как ко мне, подобно листьям, угодившим в быстрое течение реки, тут же хлынул народ, желающий лично удостовериться в моём улучшившемся самочувствии. Первыми меня навестила семья вождя, что одновременно очень польстило и обрадовало — если уж сам оло’эйктан снизошёл до того, чтобы, наплевав на очередь, проведать меня, то жизнь уже можно считать прожитой не напрасно. Я с удовольствием потискала Тук, которая практически с порога бросилась ко мне на шею, чуть менее пылко обнялась с Кири и обменялась с Пауком ударами кулачков, в то время как Нетейам с родителями довольствовался простыми вопросами о моём состоянии, но я видела по глазам — старший сын Джейка искренне переживал за меня, и это грело душу похлеще всяческих обжиманий. Ло’ак, с другой стороны, не то, что не сказал ни слова, но даже не соизволил войти в комнату: что-то там топтался, мялся неприкаянным лютоконем, но порога так и не переступил, хотя всё то время, пока его семья высказывала мне пожелания о скорейшем выздоровлении, юноша глядел на меня взглядом побитого змееволка, от которого у меня знакомо кольнуло в сердце. Нейтири потом пыталась оправдать младшего сына, мол, ему просто до смерти стыдно за то, что он подверг мою жизнь опасности, но, признаться честно, его нежелание даже просто поприветствовать меня, пусть и вызванное страхом нарваться на мою неприязнь, сильно покоробило. Несмотря на это, я попыталась засунуть глубокую обиду куда подальше, тем более что следующим меня навестил небезызвестный дуэт — Мокванг и Антей — в сопровождении вечно неугомонного Т’стеу. Вот уж кто точно зарядил меня позитивов на долгие месяцы вперёд! С упоением поедая лесные орехи, которыми меня любезно снабдили его старшие братья, я слушала множество историй, которые приключении с этим мальчишкой за последнее время, и, к собственному удивлению, не заскучала ни на минуту. Особенно меня заинтересовал случай, связанный с таинственным ножом, к которому большой бука (как Т’стеу заслуженно окрестил Ло’ака) проявил недюжинную одержимость. Разумеется, по описанию ребёнка я без труда распознала свой подарок, но говорить ему ничего не стала — какой смысл, если нож, в конце концов, попал в хорошие руки? Приходила ко мне и Мо’ат, принеся с собой целый свёрток всевозможных трав, листиков и кореньев, которые мне надлежало принимать различными способами, но в частности в виде целебного отвара — тсахик хоть и доверяла человеческим учёным, всё-таки не преминула раздать советы в своей излюбленной манере, чем изрядно выбесила Троя, который, тем не менее, из-за глубокого уважения к Мо’ат, сумел сдержать себя в руках и не взорваться на месте. Родители с Ми’иру всё так же наведывались ко мне каждые несколько часов (уверена, что мама, дай ей волю, вообще бы поселилась в медицинской палате), а в перерыве между их посещениями ко мне даже заскочила Тейр’ора с охапкой только что сорванных звёздных лилий. Говоря откровенно, её визит удивил меня больше всего: мы не особо много общались и приятельницами нас можно было назвать с натяжкой, однако я не могу не отметить, что её внимание было мне очень приятно, да и с цветами в вазе, любезно предоставленной кем-то из учёных, моя белоснежная комната хоть капельку заиграла красками. И всё же, несмотря на добрые намерения посетителей и непритворную заботу о моём самочувствии, их беспрерывные визиты довольно скоро начали сильно утомлять. Разумеется, грубо послать тех, кто отнёсся ко мне со всей душой, мне не позволяла совесть, однако с каждым новым посещением сдерживать этот порыв становилось всё сложнее. Я уже всерьёз подумывала обратиться с Трою с просьбой хотя бы ненадолго прервать этот круговорот гостей в природе, и вот, пожалуйста: Эйва настолько прониклась моими страданиями, что послала ко мне очередного неравнодушного. — Здравствуй, Хайрани. Я вся подбираюсь, точно солдат на посту при виде командира, рефлекторно выпрямляю спину, а рука сама собой тянется к волосам, быстрыми движениями стараясь придать гнезду на голове более-менее приличный вид. Такая реакция на его приход забавит Тарсема, но он, как всегда, максимально тактичен, и не позволяет ни одному смешку сорваться с губ — лишь коротко улыбается, но я всё равно смущаюсь от этого мирного жеста, чувствуя, как к щекам неумолимо подступает кровь. — Я могу войти? — Так ты уже вошёл, — отвечаю я прежде, чем успеваю прикусить язык. Всё, полилось говно через край! — То есть, конечно, проходи! Тарсем с недоверием оглядывает табуретку на колёсиках, всё ещё помнящую тепло задницы Троя, и решает, что стоять, по-видимому, будет безопасней. Что ж, не могу его за это винить. — Я долго думал, стоит ли мне приходить или нет, — бывший вождь опирается спиной о стену, смотря на меня сверху вниз, но в его взгляде я не чувствую ни грамма превосходства, высокомерия или даже жалости — только лишь участливость и ту самую нежность, которая уже столько раз заставала меня врасплох. — Ты, должно быть, устала после стольких посещений. «О, Великая Мать, да!» — Вовсе нет, — я натянуто улыбаюсь. — Мне приятно осознавать, скольким я небезразлична. Посмотри-ка, Тейр’ора даже принесла мне цветы. Разве они не прелесть? Тарсем едва мажет взглядом по лилиям и рассеянно кивает, словно я попросила его оценить красоту титанотерия. — И впрямь очень… свежие. Довольно приятно пахнут, к тому же. Знаешь, а ведь тоже хотел подарить тебе цветок, тогда, во время Танхифпома, но никак не смог решиться. Теперь вот думаю, что это было к лучшему. А ведь действительно, я не могла припомнить, чтобы Тарсем кому-то вручал свой луносмех. Конечно, он мог сделать это наедине, в менее шумной обстановке, но, в таком случае, счастливица, получившая цветок из рук самого бывшего вождя, обязательно бы захотела этим похвастаться и растрепала о своей удаче на всю округу. — Дай угадаю: я тебя совсем разочаровала, да? — Вовсе нет! — возражает мне Тарсем. — На самом деле, это я повёл себя неподобающим образом. Чувствовал, что тебе бывало неуютно рядом со мной, и всё равно не отставал. А в тот раз, у реки, я пал ниже некуда, — мужчина отрывается от стены, начиная расхаживать туда-сюда по тесной комнатке, и впервые с момента нашего знакомства избегает смотреть мне в глаза. — Видел же, что ты растеряна, ошеломлена, и даже не подумал остановиться. Повёл себя как последний урод и воспользовался твоей беззащитностью… При взгляде на его метания мне становится нестерпимо тоскливо. — Тарсем… Прошу, не кори себя. Ты не сделал ничего, за что бы стоило так убиваться, — я приподнимаю уголки губ и говорю так искренне, как только могу. — Говоря на чистоту, я сама поступила хуже некуда. Сначала ввела тебя в заблуждение, потом избегала… Поведение не взрослого, а неразумного ребёнка. — Но ведь я старше, а значит бо́льшая ответственность лежит на мне, — настаивает Тарсем. — И извиняться тоже должен только я, так что скажи мне, Хайрани: ты простишь меня? Удивительно, как в этот миг бывший вождь напоминает Ми’иру: виноватый взгляд, закушенная нижняя губа, зажатая поза. Только если сестра на самом деле пока ещё дитя (по крайней мере для меня уж точно), то подобное скованное поведение от умелого воина невольно вызывает улыбку. Уверять Тарсема, что он меня никак не обидел, представляется пустой тратой времени, поэтому я слабо киваю головой, а потом — ещё раз, для пущей убедительности. — Прощу! Мужчина с облегчением выдыхает, точно от моего ответа зависела его жизнь, и его удручённый взор проясняется. — Я ведь правда хочу, чтобы ты была счастлива, — неожиданно выдаёт бывший вождь. — А со мной, не со мной — это уже не так важно. Хотя, разумеется, мне понадобиться некоторое время, чтобы… остыть. Я подтягиваю коленки к груди, теперь на самом деле ощущая себя не в своей тарелке. Впрочем, возможно, в глубине души, я даже рада, что этот разговор наконец состоялся. Тарсем — замечательный. Он добрый, мужественный, заботливый и станет прекрасным мужем для какой-нибудь по-настоящему везучей На’ви, только, боюсь, ей буду не я. — Спасибо, — шепчу я, не сомневаясь, что Тарсем всё отлично слышит. — Правда, спасибо. Он улыбается — искренне, от всего сердца, пускай и сквозь залёгшую в уголках глаз печаль. — Не вешай хвост раньше времени, Хайрани. Он хороший парень. Порой слишком резкий и нетерпеливый, склонный на поспешные выводы, но вот тут, — Тарсем хлопает себя по груди, — у него горит огонь, ярче которого я не видел. Такому, пожалуй, не стыдно проиграть. Разве что, — мужчина разворачивает и вдруг совершенно неожиданно подмигивает мне. — Разве что самую малость.***
Ло’ак мнётся в проходе совсем как когда пришёл навестить меня с семьёй в первый раз, только теперь он заявился один и выглядит ещё более неуверенно, чем прежде. Через плечо переброшена плетённая сумка, явно одолженная у Кири, и я невольно задаюсь вопросом: чем же бравый охотник таким занимался, раз ему понадобилась дамская вещица. — Ну, так и будешь там стоять или, наконец, соизволишь войти? — спрашиваю я и Ло’ак, словно по команде, делает в мою сторону первые неловкие шаги. Юноша оглядывается по сторонам, морщась, будто бы на него нахлынули неприятные воспоминания. Хотя, вполне возможно, это всё моё разыгравшееся воображение, и на самом деле Ло’аку в нос просто ударил запах медикаментов — что-то, а их несравненных «аромат» тонкий нюх На’ви мог уловить за милю. Младший сын вождя в нерешительности останавливается посреди палаты, и я едва не закатываю глаза: ему что, для каждого действия нужна команда, как при работе человеческих устройств? — Да не стой же ты! Вон стул или можешь подсесть ко мне — я много места не занимаю, а кровать крепкая, я проверяла. По округлившимся глазам Ло’ака я без труда понимаю, какие мыслишки посетили его милую голову, но он быстро приходит в себя, очевидно, придя к выводу, что я ещё не настолько распустилась, чтобы развлекаться на больничной койке под бдительным присмотром людских учёных. Кушетка под его весом ни капельки не скрепит, лишний раз подтверждая свою надёжность, и сажусь на кровати, потягиваясь и разминая затёкшие плечи. Жест, скорее, показательный, призванный не принимать сразу позицию «сижу ровно, словно у меня жердь в жопе», потому как ходить и даже бегать по бесконечным коридорам базы у меня уже получается без посторонней помощи, хотя Трой и постоянно нудит, что мне следует беречь силы, пока все его анализы не покажут, что я восстановилась на все сто процентов. Странно, конечно, доверять своё здоровье какой-то глупой железяке — осмотри меня разок Мо’ат, наверняка бы уже отпустила с миром, — но после слов Ми’иру я преисполнилась к этому врачу-амбалу небывалой признательностью, так что если для успокоения его души нужно ещё пару деньков полежать в палате, что ж, пусть так и будет. — Послушай, Ло’ак, если ты пришёл сюда молчать, то я… Он сгребает меня в объятия прежде, чем я успеваю закончить предложение. Юноша жмётся ко мне ненасытно, отчаянно, словно желает вплавиться всем телом. Его руки несдержанно, без единого намёка на похоть, блуждают по моей спине, талии, плечам, обводя биолюминесцентные точки, а нос холодит шею. Впервые в жизни я теряюсь, не зная, как реагировать на его прикосновения. Старые, ставшие уже привычными ощущения в груди призывают ответить, однако вместе с тем нечто другое мерзко копошится в груди, заставляя меня вспомнить всю ту боль, которую я вытерпела. И дело даже вовсе не в ране на бедре, что затягивается ударными темпами — ноет сама душа мучительно, протяжно, и отголоски этой боли ощущаются до сих пор, хотя и немного притупились за последние несколько дней. До ушей доносится тихий всхлип. — Прости меня… Прости, пожалуйста, — лихорадочно шепчет юноша как в бреду. Ло’ак на миг замирает, словно оледеневший, и я отчётливо слышу, как гулко бьётся его сердце: бум-бум-бум. До боли знакомый звук будто бы из другой жизни. — Я должен был тебе поверить, лишь тебе одной… Никогда больше не отвернусь от тебя… Прости, прости! Глаза начинает знакомо пощипывать, и я изо всех сил сжимаю губы, чтобы не дать волю ни одной слезинке. Я ведь не могу показать ему свою слабость, больше не могу! «Он лжёт! — раздаётся в моей голове сочащийся ядом голос. — Ты для него ничего не значишь! Просто рифовая подружка Ло’ака бросила его в очередной раз, вот он и явился к тебе за утешением, как это случилось раньше. Не будь дурой, Хайрани! Не позволь обмануть себя вновь!» Мои руки медленно, неуверенно ложатся на лопатки младшего сына Джейка. Я не льну к нему в ответ, не покрываю его лицо трепетными поцелуями и не даю ему целовать первым, хотя, похоже, Ло’ак к этому и не стремится — от моих прикосновений, пускай и столь нерешительных, его бьёт лёгкая дрожь, и, пускай между нами повисает тягучая тишина, разбавляемая, разве что, приглушённым лепетанием юноши, мы оба понимаем: слова сейчас мало важны, да и не помогут они. Нужно время. А потом мы долго разговариваем, не петляя и не увиливая, вдаваясь в мельчайшие подробности и не стесняясь растянуть историю, которая вполне могла уместиться в несколько предложений. Я слушаю, не перебивая, хотя порой желание прервать Ло’ака становится нестерпимо велико, но я терплю: слишком много бед уже случилось из-за недомолвок и нашего неумения спокойно обсудить проблему. Это только со стороны кажется, что один разговор может разом разрешить все трудности, а на самом деле даже просто открыть рот оказывается тем ещё испытанием. Ты боишься, что подумают о тебе другие, начинаешь терзаться мыслью, что, возможно, стоило промолчать, заткнуть своё недовольство куда поглубже, чтобы не нарушать хрупкий мир, не подозревая, что с каждым подобным решением возникает новая трещина, грозящаяся превратится в настоящую пропасть, и далеко не факт, что через неё получится перебросить мост. Несколько раз к нам заходит Трой, намекающий (с использованием мата), что пора бы закругляться, а Ло’аку — валить на все четыре стороны, пока мой отец, не решивший вновь проведать дочурку, не застукал его со всеми вытекающими последствиями. После того случая несколько дней назад папа больше Ло’ака и пальцем не тронул, однако, по словам Ми’иру, стоило им даже просто пересечься взглядами, как тот мысленно убивал юношу на месте самыми изощрёнными способами. От самого сына Джейка никаких жалоб, впрочем, не поступало, хотя тот и затронул эту тему во время нашей откровенной беседы, впервые сопроводив сказанное нервным смешком. — Я долго думал, как бы мне загладить свою вину, — говорит Ло’ак, после того как Трой, перейдя уже к решительным мерам, чуть ли не вытащил его за хвост из комнаты, позволив задержаться лишь на последние пять минут. — То есть, я понимаю, что это очень сложно, особенно после всех моих выходок, так что давай просто будем считать, что я возвращаю принадлежащее тебе по праву. Юноша тянется к сумке, с самого начала привлёкшей моё внимание, и на секунду мне кажется, что яд райского банши ещё не до конца выветрился, поскольку сейчас я во все глаза смотрю на ожерелье Аканьи, которое Ло’ак бережно вкладывает мне в ладонь. — Великая Мать! Ло’ак, откуда?.. — Из моря. Я почти неделю пытался его отыскать, уже начал терять надежду, а сегодня удача наконец-то повернулась ко мне. Хотя, в первую очередь тут стоит благодарить хвост Паякана: без его помощи я бы ни за что не нашёл твоё ожерелье. — Ло’ак, это… — я любовно провожу пальцами по трём клыкам танатора, начищенным до блеска, и никак не могу поверить в своё счастье. Не медля цепляю украшение на шею, ловко завязав узелок, чтобы теперь оно точно не слетело на при каких обстоятельствах, будь то пьяные танцы или стремительный бег, и чувствую волну облегчения и странного удовлетворения от того, что ожерелье заняло своё исконное место. — Спасибо тебе. И Паякана я тоже обязательно поблагодарю, как только меня отсюда выпустят. Мы смотрим друг на друга с мягкими улыбками, словно и не было всех этих событий, этой огромной пропасти, что раззявила перед нами свою уродливую пасть. Время, отведённое Троем, стремительно утекает, но ни меня, ни юношу напротив это совершенно не волнует. Осторожно, точно загнанный в ловушку зверёк, Ло’ак касается моей ладони, лежащей на белом покрывале. Невесомо трогает её самыми кончиками пальцев, опасаясь, что сейчас я отдёрну руку и пошлю его лесом, но я не прерываю его, пускай и не двигаюсь в ответ. Младший сын вождя вдруг хмурится, сводя человеческие брови на переносице, и отводит взгляд от моего лица, скользя ниже, к ожерелью Аканьи (ни за что не поверю, что кто-то может с таким раздражением смотреть на женскую грудь). Немного помявшись, он достаёт из сумки ещё одни бусы, и я рассеянно склоняю голову на бок. Что это? Ещё один подарок? Но с таким лицом подарки не дарят, тем более что украшение кажется мне смутно знакомым. Переплетение перламутровых ракушек, кораллов, разноцветных камешков… Неужели украшение морских племён? — Это тебе передала Цирея в знак своего… раскаяния. Я поджимаю губы. В одночасье и переливы ракушек, и блеск камней перестают казаться мне привлекательными — теперь я читаю в них насмешку, злую похвальбу, и в то, что Цирея оставила их с чистыми намерениями, верится с трудом. — Как это очаровательно с её стороны. А афродизиака она мне случайно про запас не оставила, так, тоже в знак доброй воли, или всё на тебя спустила? Ло’ак морщится, но, нужно отдать ему должное, больше не бросается на защиту своей морской подружки. В противном случае я бы точно послала его на хрен, причём на самый длинный и толстый. — Я долго не мог решить, стоит ли отдавать тебе бусы после всего, что между вами произошло, — признаётся юноша, положив ожерелье на одеяло. Не хочется признавать, но выглядит оно действительно изумительно — я бы сказала, не хуже, чем у Ми’иру, если даже не лучше, но очень уж не хочется обижать в угоду рифовой девчонке. — Но они передавались в семье Циреи от матери к матери на протяжении многих поколений, и я видел, что ей было непросто расстаться с ними. Мне не хотелось больше ничего от тебя утаивать, так что я решил: вручу тебе ожерелье, а ты уж сама поступай с ним как вздумается. Хочешь — оставь, хочешь — порви и выброси. — Так же, как ты порвал моё? — Я… — юноша запинается, не находясь с ответом, — я думал, мы уже обсудили это. И правильно — не стоит мне бередить раны, которые только-только начали затягиваться. — А я думал, что выразился достаточно ясно: чтобы через пять минут тут духу твоего не было! Мы синхронно вздрагиваем, взирая снизу вверх на возвышающегося над нами Троя, упёршего руки в боки на манер разъярённой матери. От него так и веет недовольством, а дверь — зараза такая! — именно в этот раз решила впервые на моей памяти не заскрипеть, из-за чего появление учёного действительно можно охарактеризовать людским оборотом «вырос как будто из-под земли». — Давай-давай, шуруй на выход, всю набедренную повязку уже тут протёр — не церемонясь, Трой хватает Ло’ака за плечо, рывком поднимая того с кровати, и тащит за собой, словно маленького ребёнка, даром, что роста они одинакового. — Но, между нами говоря, — шепчет ему аватара на ухо, сильно недооценивая мой слух, — если уж хочешь завоевать девушку, добейся сначала расположения её отца. Поверь мне, это беспроигрышная тактика. И, прежде чем младший сын Джейка успевает как следует офигеть, возмутиться или сказать хоть слово, Трой захлопывает перед ним железную дверь. По ту сторону на несколько секунд воцаряется гробовая тишина, а затем раздаётся громогласное: «Что за нахуй?!». Удовлетворённо кивнув, учёный разворачивается ко мне, в предвкушении потирая ладони. — Ну-с, красавица, теперь твоя очередь! Готова к клизме? Я чуть ли не подскакиваю на койке, жмусь к самому изголовью, изо всех сил мотая головой. Только не это! Нет, Великая Мать, НЕТ!***
Ло’ак заявляется ко мне снова на следующее утро, точно подгадав момент, когда я буду выглядеть хуже всего после сладкого сна. Впрочем, вряд ли он обращает внимание на мои растрёпанные волосы и след от подушки на щеке, поскольку сам пребывает в не лучшем расположении духа — юноша кажется ещё более мрачным и потерянным, чем когда пришёл ко мне вчера. — Я решил послушать совет Троя и попробовал поговорить с твоим отцом о нас. Я удивлённо изгибаю надбровную дугу. — Он послал меня в жопу.