Коленно-локтевой шанс

При достаточном наблюдении за Ло’аком мнение окружающих, как правило, разделялось: одни считали его невероятно храбрым, другие — до умопомрачения глупым, ибо в жизни юноши эти две крайности были неизменно переплетены. Да что там говорить, порой даже сам Ло’ак не знал, причислять ли себя к смельчакам или идиотам, однако перед лицом опасности задумывался об этом не часто — просто шёл напролом и делал, а там уж, когда всё закончится, можно и поразмышлять. Впрочем, сейчас он вовсе не был уверен в том, что выйдет из предстоящего боя без потерь, даже при условии, что грубая сила и оружие не пригодятся (во всяком случае, Ло’ак на это очень надеялся). Прямо перед ним на плетёный пол опустилась деревянная кружка, наполненная свежей родниковой водой, и Са’хи дружелюбно улыбнулась незваному гостю, к облегчению Ло’ака не разделяя негативное отношение мужа к нему. Оставалось только молиться, что Карнук не станет убивать его в присутствии супруги. Бывалый воин смотрел на младшего сына вождя с нескрываемым недоверием и затаённой злобой в самых уголках глаз, но поделать с этим Ло’ак ничего не мог: заслужил. Спасибо хоть, что сразу не сбросил вниз с дерева, когда он только возник на пороге их семейного гамака. — Ты зачем пришёл? — грубо спросил Карнук, недобро взглянув на юношу из-под надбровных дуг. Са’хи за его спиной недовольно покачала головой, но перечить мужу не спешила. Собственно, Ло’ак и сам не знал, с чего начать. Цель у него была вполне определённая — заставить отца Хайрани сменить гнев на милость, что уже само по себе звучало, как невыполнимая задача, а вот способ добиться этого ему пока в голову не пришёл, хотя на раздумья младший сын Джейка потратил всю ночь. С Хайрани у них уже состоялся откровенный разговор, который, как надеялся Ло’ак, расставил все точки над «и», и послужил первой дощечкой в мосту, предстоявшему заново соединить их давшие трещину отношения, но подобным образом изливать душу Карнуку Ло’ак намерен не был — всё-таки те откровения хотелось сохранить лишь между ними двумя. Пожалуй, чтобы заслужить расположение столь уважаемого воина, нужно было не говорить, а действовать, и юноша был готов на всё — мастерить для него стрелы и затачивать ножи, каждое утро доставлять свежие фрукты и ягоды, помогать Са’хи начищать посуду до блеска и таскать для новых украшений Ми’иру самые лучшие бусины, и, конечно же, бросить все силы на то, чтобы вновь завоевать Хайрани, — однако для этого, в первую очередь, было необходимо разрешение главы семейства. Ло’ак, может быть, и смог бы провернуть всё за спиной Карнука — даже его собственный отец в далёком прошлом поступил подобным образом, — да только потом не хотелось до конца дней ощущать спиной ненавидящий взгляд тестя и заставлять Хайрани метаться между ним и отцом, так что найти способ смягчить его каменное сердце младший сын Джейка был просто обязан. — Я понимаю, что неприятен вам, — «ты даже не представляешь насколько», — так и читалось в глазах Карнука, — и я полностью заслужил такое отношение. Мне нечего сказать в своё оправдание. — Тогда спрошу ещё раз: зачем явился, если всё прекрасно осознаёшь? Ло’ак и не ожидал, что будет просто. Карнук был прямым воплощением отца из Земных романтических фильмов — неприступным, суровым и всеми фибрами души ненавидящим ухажёра дочери. Впрочем, в любой концовке такой гиперопекающий родитель, как правило, сменяет гнев на милость, и если даже Паук, судя по всему, назначивший себя личным психологом Ло’ака, с удовольствием ссылается на подобные киношки, то почему бы не воспользоваться советами из телевидения? — Я просто хотел сказать, что вижу Хайрани, и мне не нужен никто другой, — саркастичное хмыканье Ло’ак пропустил мимо ушей, крепко стиснув зубы и сжав кулаки, впиваясь короткими ногтями в кожу. — Я много раз ошибался, путался, сбивался с пути, но, что самое ужасное — доставил Хайрани столько боли, что даже не смею говорить об этом. Не могу просить, чтобы вы просто так простили меня после всего произошедшего, но я умоляю вас дать мне ещё один шанс и доказать, что я достоин вашей дочери. Я клянусь, что не сделаю ничего против воли Хайрани, и скорее прострелю себе ногу, чем позволю ей вновь страдать из-за меня, поэтому позвольте просто быть рядом с ней, поддерживать и помогать. Это всё, что я прошу. Юноша покорно склонил голову в ожидании ответа. Увидел своё отражение в чашке с водой, к которой так и не соизволил прикоснуться, и вздохнул про себя, отмечая, как же жалко он выглядит. Нет, если понадобится, Ло’ак был готов перед Карнуком и на колени встать, и сплясать польку под аккомпанемент племенных барабанов (правда, в этом случае потенциальный тесть, скорее всего, начнёт сомневаться в его душевном равновесии и вменяемости) — дискомфорт вызывал сам его внешний вид. Младший сын Джейка даже не успел как следует привести себя в порядок перед встречей с родителями Хайрани после вчерашней тренировки, а чёрные круги под глазами смотрелись настолько жутко и забавно одновременно, что Ло’ак невольно сравнил себя с енотом. Правда, Карнука такое рассмешило бы вряд ли, а вот усилило бы неприязнь от того, что такое замызганное ничтожество позарилось на его дочь, наверняка. Секунды тянулись как часы, и Ло’ак не мог сказать, сколько он так просидел, не поднимая головы. Со стороны супругов не доносилось ни звука, но юноша не сомневался, что сейчас между ними происходил молчаливый спор — его собственные родители нередко переговаривались так, когда оказывались не одни, однако исход таких диалогов было предугадать трудно. Иногда верх брала мама, иногда отец, но в случае, если дело казалось воспитания детей, последнее слово, как правило, оставалось за Торуком Макто. Нейтири признавала его безоговорочный авторитет, и лишь изредка мягко, но настойчиво направляла, когда любимого супруга уж слишком заносило, но как обстояли дела в семье Хайрани Ло’ак не подозревал. Ему очень хотелось верить, что обычно непреклонный в своих решениях Карнук становился более покладистым в обществе Са’хи, которая, как чувствовал Ло’ак, относилась к нему благосклонней мужа, но перекладывать всю ответственность на плечи бедной женщины он не собирался: то, что она не прогнала его взашей после случившегося с Хайрани, уже можно было считать настоящим чудом. — Подними голову, юноша, — ласково позвала его Са’хи, и Ло’ак столкнулся с удивительном мягким взглядом, в котором не было ни намёка на злость или ненависть. Неужели она и правда совсем не злится на него? — Ты ещё очень молод и неопытен, и порой тебе не достаёт терпения и благоразумия, однако в твоих глазах я вижу большую силу и большое раскаяние. Я верю, что ты ни за что намеренно не причинил бы вред Хайрани, и от всего сердца желаю тебе обрести счастье, но найдёшь ли ты его с моей дочерью или нет, зависит только от неё… и от тебя. В груди младшего сына вождя зажёгся огонёк надежды. — Это значит, что вы даёте своё разрешение? — Мечтай больше, сопляк! Искра потухла столь же быстро, как и вспыхнула. — Карнук! — Са’хи ахнула и гневно зыркнула на мужа, но тот даже не смотрел на неё — всё его внимание было обращено на Ло’ака, и по телу юноши пробежала невольная дрожь — подобным взглядом его удостаивали, разве что, враги, да и только те, кто знал его лично и испытывал к молодому На’ви несравнимую ни с чем ненависть. — Ты и впрямь думаешь, что раз пришёл сюда, поплакался и повтирал о своей неземной любви к Хайрани, то я сразу же забуду обо всём, что ты натворил? И как у тебя только хватило наглости заявиться в мой дом с такой просьбой! — Карнук, прошу, успокойся! Но воина было уже не остановить. Он подскочил со своего места с резвостью юнца, и Са’хи с ужасом ожидала, что сейчас её супруг вновь не сможет совладать с собой и пустит в ход кулаки, только теперь Джейка Салли, сумевшего сдержать друга в прошлый раз, рядом не будет… — Слушай меня внимательно, Ло’ак те Сули Тсэйк’итан, — Карнук вплотную приблизился к юноше, взирая на него сверху вниз, буквально прожигая насквозь враждебностью и… презрением, — лишь из глубокого уважения к твоему отцу и матери ты выйдешь отсюда в целости и сохранности, но, помяни моё слово: если ещё раз я увижу тебя подле Хайрани, то можешь смело начинать молиться Эйве, ибо даже оло’эйктан не сумеет меня остановить. Ты меня понял? — и, не дожидаясь ответа, припечатал сверху: — Жалкое ничтожество. Ло’ак старался, правда старался сдержать себя в руках — в конце концов, далеко не первый раз его мешали с грязью, — но пропустить такое оскорбление мимо ушей просто не смог. Будь на его месте вечно собранный Нетейам, тот, возможно, и сумел бы сдержаться, но Ло’ак не был старшим братом и многие черты его характера не перенял. — Я готов на всё, чтобы искупить свою вину! — даже встав в полный рост, юноша по-прежнему не мог разговаривать с Карнуком глаза-в-глаза, но его это совершенно не волновало — сейчас Ло’аком двигало лишь желание отстоять и себя, и свою любовь к Хайрани. — Знаю, на это потребуются силы и время, но Хайрани я больше никогда не оставлю! Лицо Карнука исказила гримаса ярости и в оглушающей тишине что-то хрустнуло: может это был скрип зубов или звук сжатых до побеления кулаков, а может Ло’ак просто представил, как в ближайшем будущем будут хрустеть его кости под ударами воина, потому как мужчина явно стремительно терял самообладание. Ощутила его переливающийся через край гнев и Са’хи, которая, не теряя ни секунды, поспешила к супругу, мягко накрыла его плечи ладонями в попытке успокоить и едва заметно вздрогнула от того, насколько напряглись мышцы Карнука — явный признак того, что он сдерживался из последних сил. Видеть супруга в подобном состоянии Са’хи доводилось всего пару раз, причём последний случился в той злополучной белой комнате на базе людей, в которую женщина больше никогда не хотела возвращаться. — Муж мой, прошу тебя… — Хватит пытаться меня успокоить! — прикрикнул на неё Карнук, вырываясь из тёплых ладоней жены. — Как ты можешь оставаться такой спокойной после того, как этот паршивец почти угробил нашу дочь, да ещё и улыбаться ему? Или же ты забыла, как он увивался за дочерью рифового оло’эйктана, а пока Хайрани страдала? И ты готова простить ему всё это? Са’хи отпрянула и замерла, поражённо уставившись на супруга, который раньше не смел повышать на неё голос, а теперь был непохож на самого себя. — Не делайте вид, будто сами не при делах! — взорвался Ло’ак. — Вы постоянно ей недовольны, вечно третируете и поучаете! Хоть бы раз поддержали и выслушали, но Вам же легче навалить на Хайрани ушат грязи, выставив её позором семьи, и назначить кучу несправедливых наказаний! Если я — ничтожество, то Вы — самый отвратительный родитель в истории! Среагировать юноша не успел — его грубо схватили за плечо, с силой толкнув к самому краю гамака, так, что если бы Ло’ак не сумел вовремя удержать равновесие, то камнем рухнул бы вниз, расшибившись в лепёшку. — Вон! — прорычал Карнук. — Убирайся, и не смей больше ни заявляться ко мне домой, ни приближаться к моей дочери. А если ослушаешься, — его глаза опасно блеснули, — пеняй на себя, ибо даже Великая Мать тебя не убережёт.

***

Я глубоко вздыхаю, с усилием потирая глаза и сдерживая порыв как следует проораться в подушку. Если уж папа вышел из себя настолько, что едва не прикончил Ло’ака уже во второй раз, то дело принимало серьёзный, я бы даже сказала удручающий оборот. Хоть отец в этом никогда и не признается, он отличается исключительной злопамятностью, с трудом отпуская старые обиды, а если и снисходит до прощения, то, как правило, спустя немаленький отрезок времени, за который можно успеть выйти замуж, родить детей и состариться. Уж я-то знаю, о чём говорю. — Да уж, ты знатно его доконал. Сомневаюсь, что отец вдруг воспылает к тебе любовью, тем более что он даже сорвался на маму… И что намереваешься теперь делать? Ло’ак неопределённо пожимает плечами. В его голову нередко приходят удивительно светлые идеи, но сейчас он, очевидно, загнан в тупик, откуда не представляется возможным отыскать выход. — Понятия не имею, — честно признаётся младший сын Джейка. — Переговоры провалились, а за ними, как правило, следуют боевые действия. Проблема в том, что я не хочу конфликтовать с Карнуком, но он точно сдерёт с меня кожу, если сочтёт хоть какое-то действие подозрительным, то есть — практически любое. — Устроит экзекуцию? — улыбаюсь краешками губ. — Угу. — Но ты ведь сейчас со мной, а значит прямо нарушаешь приказ отца. — То-то и оно, — теперь черёд улыбаться приходит Ло’аку и, вопреки ожиданиям, его улыбка не выглядит вымученной или натянутой — скорее ободряющей, только кого из нас двоих он пытается приободрить, та ещё загадка. — Ты как-то излишне оптимистичен для потенциального смертника, — замечаю я. — Что, из-за страха уже мозги набекрень? — Мне не страшно ничего, если ты позволишь мне быть рядом, — вдруг серьёзнеет юноша, но в его голосе звучит та самая непередаваемая нежность, от которой у меня когда-то подкашивались колени. Да и сейчас, чего уж греха таить, сердце пропускает несколько громких ударов. — А ты позволишь? Как-то один мудрый На’ви (или очередной философ из пресловутой человеческой Векиапедии) сказал, что время способно залечить любые раны — и те, что остаются на теле, и те, что выскоблены на душе. К физическим ранам вопросов нет, а вот душевные… Тут совсем другая история. Мне удалось пережить смерть Аканьи, хотя не могу сказать того же о многих других своих соплеменниках, которые потеряли близких в ужасной войне. Родители, братья и сёстры, дети — всё это несоизмеримые потери. Выжженные леса и искалеченная Мать-Земля уже начали свой путь исцеления, и наступит день, когда они восстановятся полностью, но точно не забудут тех страшных дней, как и дети Эйвы. Я не смогла сделать ничего, когда узнала о гибели тёти, однако сейчас в моих силах изменить ход целой истории, причём не только моей, но и того, кем я искренне дорожу. Да, это будет непросто. Ло’ак, как ни крути, предал меня в тот момент, когда отказался поверить и повернулся спиной ради другой девчонки. В отличие от отца, я считаю факт моей возможной смерти меньшей из всех зол — как ни крути, а вины Ло’ака в том, что я в самоволку отправилась в Запретные земли, а потом Ми’иру (хоть и утаив меня как главное действующее лицо) растрепала об этом Цирее, столько же, сколько мозгов у насекомого. А вот то, что юноша бросил меня, когда я так отчаянно нуждалась в нём, забыть, а, главное, простить, требует куда больше усилий. И времени, разумеется. Но ведь недаром у нас впереди целая жизнь, лишённая страданий, но полная радости и счастья. Разве за тем мы проливали кровь против Небесных людей, чтобы теперь, в эпоху мира и процветания, вновь поддаться отчаянию? — Позволю, — отвечаю я. — Только дай мне время. Вздохнув с облегчением, Ло’ак присаживается передо мной на корточки, протягивая раскрытую ладонь. Он действует решительней, чем вчера, но чувствуется в его движениях эта скованность, ясно свидетельствующая о том, что юноша по-прежнему до конца не уверен. Во мне? В себе? А, может, в нас обоих? Поколебавшись мгновение, я вкладываю свою ладонь в руку Ло’ака, который сразу же мягко стискивает её, проведя большим пальцем по тыльной стороне. По телу проносится знакомое покалывание. — Другого ответа мне и не требовалось, — младший сын Джейка улыбается, смотрит мне прямо в глаза, а в его собственных золотых омутах пляшут искринки. — Только есть одна проблема: возможно, твой отец не даст мне прожить так долго. — Поживём — увидим, — говорю я, а потом добавляю тон в тон: — Надеюсь, что увидим.

***

— Так, я немного не поняла, ты вообще планируешься снова сходиться с моим братом, или тебе в кайф наблюдать, как он перед тобой на задних лапках прыгает? Не пойми неправильно, я считаю, что так с Ло’аком и надо, просто из любопытства спрашиваю. Кири — сама тактичность, и мне стоит огромных усилий не запульнуть в неё целой пригоршней бусин, которые так услужливо рассыпаны и перемешаны моей растущей не из того места рукой в одну большую разноцветную кучу. У Ми’иру с Тейр’орой весь бисер строго распределён по размеру, цвету и форме, в то время как рабочее место Кири больше напоминает моё, однако подруга с поразительной лёгкостью отыскивает в этом пёстром балагане нужные бусины, не менее ловко нацепляя их на шнурок, чем ввергает меня в состояние лёгкой зависти. — А мне кажется, что он ещё недостаточно сделал для прощения! — с видом знатока заявляет Ми’иру. — Маленькие подарки, это, конечно, мило, но где страсть, где жертвенность? — Будет тебе жертвенность, если отец прознает о том, что Ло’ак пошёл ему наперекор. Ты, к слову, не проговорилась? С учётом того, что Ло’ак до сих пор живёхонек, задавать подобный вопрос как минимум глупо, но я не удерживаюсь от того, чтобы поддразнить сестру. — Нет, конечно, нет! — яростно бросается доказывать свою невиновность Ми’иру, от возбуждения чуть не выронив из рук законченные наполовину бусы. — Я бы ни за что… Я бы никогда!.. — Успокойся, сестрёнка, я тебе верю. Поплатившись однажды за своё неумение держать язык за зубами, Ми’иру стала куда более тщательно следить за тем, кому и что она говорит. Конечно, избавиться от прежних привычек болтушке очень непросто, но сестра уже делает в этом большие успехи — например, она так и не призналась отцу, что именно я отправилась в Запретные земли, тем самым косвенно положив начало всей этой неприятной истории и ослушавшись его наказа в очередной раз. Как и предполагала Ми’иру, стоило папе взять себя в руки и вернуться к роли сурового родителя, как незамедлительно последовало наказание. Не такое жёсткое, как у меня — её-то не заставляли чистить целую ораву икранов, некоторые из которых горели желанием тебя сожрать, — однако, по мнению сестры, прямо-таки чудовищное: сестре предстояло заняться изготовкой нарядов к торжественным событиям, без права примерить хоть один. Уверена, если бы не последний пункт, Ми’иру бы это толком и наказанием не посчитала, даром, что женщин, пожелавших обзавестись обновкой, насчитался не один десяток. — Слава Эйве! — она облегчённо выдыхает, положив руку на сердце, точно от моего ответа зависела её жизнь. — Девчонки, доверие — это, конечно, хорошо, но, Хайрани, ты не ответила на мой вопрос. — Кири, клянусь, ещё одно слово, и я в тебя чем-нибудь швырну! — Ну-ну, успокойтесь! — Тейр’ора — как всегда, эталон разумности — смотрит на нас с лёгким осуждением, будто бы мы и впрямь собрались драться прямо здесь и сейчас. — Нет никакого смысла ссориться из-за мелочей. Хотя, в данном случае, я согласна с Хайрани — подобные вопросы слишком личные, и мы не должны её доставать. Кири закатывает глаза в привычной манере, пока я готова расцеловать Тейр’ору за столь своевременное вмешательство. Не знаю, как ей удается урегулировать любые споры ещё до того, как они начались, но к словам девушки, как правило, прислушиваются и ровесники, и даже те, кто постарше, чего уж говорить о малышне, для которых Тейр’ора добровольно заковывает себя в кандалы няньки, в свободное время присматривая за детьми соплеменниц. Наши отношения всё ещё нельзя назвать дружбой — скорее уж приятельством, начало которому было положено благодаря цветам в моей больничной палате, — но я совсем не удивлюсь, если вскоре мы сблизимся достаточно, чтобы считаться подругами. Как ни крути, а эта На’ви вызывает во мне всё больше симпатий, несмотря на порой чрезмерную осторожность и лёгкую степень занудства. Этакая женская версия Нетейама, если бы он был более расслабленным и меньше поучал окружающих. Казалось бы, оставившая меня в покое Кири вдруг подозрительно довольно улыбается, стрельнув глазами в Тейр’ору, но та этого даже не замечает, полностью погружённая в плетение топа. М-да, зная Кири, я бы сейчас на её месте беспокоилась не за сохранность груди, а за собственную честь и нервные клетки. — Ну, раз уж Хайрани для нас неприкосновенна… Как у тебя обстоят дела с Нетейамом, Тейр’ора? От столь неожиданного вопроса топ выпадает из рук девушки прямо на идеально ровные ряды бусин, разметав их по траве, и громко шикнув, Тейр’ора принимается их собирать, стараясь смотреть куда угодно, только не на Кири. Её щёки стремительно покрываются румянцем, движения судорожные, рваные, пальцы трясутся и бусинки сыпятся сквозь них, словно через решето. Кири, конечно, сама тактичность, и от её выпадов мало кто может оставаться хладнокровным, но всё-таки не чрезмерная ли это реакция? — Если ты решила оставить Хайрани в покое, это не значит, что нужно переводить стрелки на меня, — бросив тщетные попытки навести прежний порядок, Тейр’ора вновь принимается хлопотать над своим топом, и, пускай говорить она старается твёрдо и спокойно, в её голосе явственно ощущается дрожь. — Но ведь Кири не спросила ничего такого! — влезает Ми’иру. — На самом деле, меня это тоже очень давно интересовало, просто у меня не хватало смелости, чтобы задать вопрос лично. И не надо корчить тут рожи, Хайрани, я серьёзно! Просто ходит столько слухов… — Каких слухов? — мигом напрягается Тейр’ора. — Нуууу, — сестра неожиданно тушуется, и невооружённым глазом видно, что сообщать такую информацию ей и не очень-то приятно. — Одни говорят, якобы вы с Нетейамом уже связали себя узами брака, но скрываете это, потому что Нейтири считает тебя неподходящей кандидатурой на роль жены её сына. А ещё сплетничают, будто бы ты нарочно водишь первенца вождя за нос, чтобы потешить своё самолюбие, в то время как уже обручена с другим. Некоторые вообще подозревают, что ты… Ммм… Что ты часто ищешь удовольствия в объятиях разных мужчин. Нашлись даже те, кто утверждал, будто бы собственными глазами видели, как ты с Нетейамом выходила из кустов в крайне непотребном виде… Тейр’ору пробивает крупная дрожь, то ли от гнева, то ли от внезапно накатившего страха — всё-таки человеческая пословица «береги честь смолоду» была вполне применима и к нам, и сам факт того, что такие нелепые слухи не просто вырвались изо рта какой-то завистливой мрази, но и распространились, не мог не встревожить девушку, которая так пеклась о своём непорочном образе. Мы с Кири обмениваемся хмурыми взглядами, не предвещающими ничего хорошего. Готова дать хвост на отсечение, что сейчас подруга мысленно перебирает все возможные виды пыток для того, кто посмел раззявить на Тейр’ору свою поганую пасть: после происшествия с Циреей, которая, фактически, не оправдала возложенного на неё доверия, Кири стала крайне остро реагировать на любые, даже самые неочевидные поползновения в сторону её близких. Особенно греет мою душу недавнее воспоминание о том, как дочь Джейка чуть не запихала в рот одной особо разговорчивой На’ви целый плод спартана, когда та, неведомо откуда узнав о развернувшейся между мной, Циреей и Ло’аком драме (в крайне неточных подробностях, должна заметить), начала разглагольствовать о том, что я являюсь корнем всех бед, нагло помешавшим воссоединению давних влюблённых. Впрочем, подобные разговорчики в свою сторону я ещё могу понять: в конце концов, мало какая другая На’ви из племени демонстрировала свой темперамент и желание (а, главное, умение) махать кулаками, как я, но вот откуда взялись сплетни касательно Тейр’оры, в жизни не обидевшей ни одно живое существо и державшейся от представителей мужского пола на почтительном расстоянии, я взять в толк никак не могла. Даже тот факт, что Нетейам, несомненно, неровно дышал к Тейр’оре, и та, судя по всему, чувствовала то же самое, не отменял того факта, что прилюдно они особо не взаимодействовали. Конечно же, мимолётные взгляды, наполненные теплотой и нежностью, я бы не считала, но неужели их оказалось достаточно, чтобы главные сплетницы Оматикайя взялись за дело? — Девочки, — Тейр’ора прочищает горло, — я надеюсь, вы не думаете, что я правда стала бы вести себя подобным образом? И эти слухи про нашу с Нетейамом связь… — Ора, успокойся, здесь никто в тебе не сомневается! — тут же бросается заверять её Кири. — Верно я говорю? Мы с Ми’иру усердно киваем, хотя на миг у меня в голове и возникает мысль, что, возможно, Тейр’ора далеко не так проста, как кажется. Цирея ведь тоже поначалу строила из себя святую невинность и — что самое главное — успешно обвела всех вокруг пальца, так, где гарантия, что девушка сейчас не поступает подобным образом? Может быть, она в самом деле в тайне является той ещё искательницей любовных приключений, а на досуге заигрывает с Нетейамом? Да и не бывает ведь дыма без огня — должны же быть у сплетен хоть какие-то основания… — Вы, может, и не сомневаетесь, а как же быть с остальными? — дочь Нинат из последних сил старается сохранить остатки самообладания, но в уголках её глаз я уже замечаю знакомый блеск. — Слухи распространяются со скоростью лесного пожара, и скоро о них узнает вся деревня! А Нетейам… что подумает он? — Мой брат точно не поверит каким-то глупым россказням, уж я-то знаю, — Кири откладывает в сторону своё рукоделие, подсаживаясь ближе к Тейр’оре, и приобнимает её за плечи. — К тому же, у слухов есть одно изумительное качество: стоит возникнуть другой, более интересной новости, как старая быстро забывается. А так как совсем скоро молодым охотникам предстоит пройти Унилтарон, можешь представить, как все будут воодушевлены. От моего взгляда не укрывается, как нервно заёрзала Ми’иру от последних. Верно — ещё совсем чуть-чуть и сестра станет полноценным членом клана, наконец, избавившись от такого ненавистного ей клейма ребёнка. Если, конечно, пройдёт Охоту Грёз, в чём я нисколько не сомневаюсь, но на этом пути волнение и мандраж неотступно следуют за каждым молодым охотником, и Ми’иру не является исключением. Всё чаще она уходит в себя, порой совсем не напоминая ту языкастую и жизнерадостную На’ви, которую я знаю, а ночью я нередко слышу кряхтение и пыхтение, продолжающееся порой до самого утра. Само собой, родители тоже замечают столь разительную перемену в младшей дочери, но никто и не думает на неё давить: мама и, в особенности, отец прекрасно понимают её состояние, и лишь стараются направить, подтолкнуть в правильном направлении. Наставления папы, которые он, в своё время, давал и мне, оказывается как никогда кстати, и Ми’иру жадно впитывает каждое слово, скрупулёзно выводя любой, даже кажущийся самым незначительным совет на подкорке сознания. В такие моменты между ними чувствуется особенная связь, непостижимая никому, в том числе и мне, и, хотя персональный инструктаж от папы направлен в первую очередь на то, чтобы сестра смогла перенести такое суровое испытание, часто Ми’иру расслабляется на его словах. Она ни на секунду не ослабляет слуха, но на лице её расползается умиротворение, которое невозможно ни с чем перепутать. И вот даже сейчас сестра, поддавшаяся минуту назад основательному волнению, расползается в счастливой улыбке и приветливо машет рукой направляющемуся к нам отцу. Без охотничьего снаряжения и лука за спиной, не измазанный в крови врагов и избавившийся от своей привычной угрюмой, смешанной с равнодушием, мины, он напоминает обычного не подверженного заботам На’ви, но ровно до тех пор, пока кто-то или что-то не выведет его из себя. — Я вижу вас, девочки, — папа прикладывает пальцы ко лбу, и мы повторяем за ним жест. Так-то я с ним уже виделась с утра, но пускай знает, что, несмотря на кому и предшествующую ей гонку со смертью, о манерах я не забыла. — Не хочу вас отвлекать от работы, тем более она, как погляжу, идёт полным ходом, просто хотел удостовериться, что у вас всё в порядке. Тотальный контроль и паранойя со стороны отца, особенно во время войны и после её окончания, были тем, к чему мы с Ми’иру давно привыкли, но не смирились (в моём случае уж точно). Тем не менее, в этот раз повод для беспокойства имеется, и довольно весомый: помимо нашей с Ло’аком спасательной экспедиции, которая едва не закончилась очень плачевно, немало забот добавило таинственное исчезновение одного из учёных, произошедшее аккурат в период моего продолжительного сна. Прошло почти три недели, но полномасштабные поиски были организованы лишь недавно, когда обнаружилась пропажа этого Дилана. Никто точно не мог сказать, почему его спохватились так поздно, но люди оправдывались тем, что база у них немаленькая, обитателей на ней предостаточно и уследить за каждым попросту невозможно, тем более что Дилан сам по себе был весьма замкнутым парнем, ни с кем не водил дружбы и близко не общался. Как бы то ни было, поиски, продолжающиеся несколько дней, ничего не дали: мужик как сквозь землю провалился, и достоверно было известно лишь то, что на базе он за всё это время не появлялся. Было бы глупо надеяться, что, проведя три недели в джунглях, кишащих всевозможными хищниками, не имея тела аватара и без возможности заправить свою кислородную маску, Дилан бы как-то сумел уцелеть, а потому его признали погибшим, и Джейк Салли призвал соплеменников соблюдать крайнюю осторожность — мало ли какая тварь могла утащить учёного вблизи поселения, а то, что Дилан не отходил далеко от деревни, было очевидно: он, вроде как, трудился простым техником, так что за редким растением в дебри точно бы не сунулся. — Не волнуйся, папа, у нас всё хорошо. Вот, взгляни-ка на моё новое ожерелье. Тебе нравится? — Очень красивое, — отец хоть и мало разбирается в украшениях, но даже он вынужден признать мастерство Ми’иру. — Хайрани, а у тебя что? Я не успеваю спрятать плетённый браслет, над которым трудилась последние несколько дней. Не без погрешностей, которые, однако, могут быть заметны только очень зоркому глазу, его вполне можно назвать венцом моего искусства, поскольку на что-то большее я вряд ли способна. Проблема состоит лишь в том, что изготавливается он для одного особенного На’ви, к которому папа строго-настрого запретил мне приближаться, не то, что подарки дарить. — Хайрани, мне кажется, или это мужской браслет? — подозрительно прищуривается он, скользя острым взглядам по бусинкам и сплетениям, которые вот-вот разойдутся нахер под таким убийственным вниманием. Делать нечего — приходится импровизировать. — Ты меня раскусил, — картинно вздыхаю, всем своим видом демонстрируя крайнюю озабоченность и разочарование. — Правда, теперь ты испортил себе сюрприз! — Сюрприз? — Да, сюрприз! — я улыбаюсь настолько лучезарно, чтобы у отца не закралось даже мысли о подвохе. — Дело в том, что этот браслет я мастерила для тебя, но не хотела, чтобы ты узнал о нём раньше времени, и вот теперь ты всё испортил! Папа этого не видит, но за его спиной разворачивается целый спектакль, основная цель которого — продемонстрировать, что девочки думают о моих умственных способностях. Ми’иру утыкается лицом в ладони, не в силах наблюдать за моим фиаско, а Тейр’ора зажмуривается и обречённо качает головой, пока Кири под боком, едва сдерживаясь от того, чтобы расхохотаться (или расплакаться из-за моей тупизны) крутит пальцем у виска. Сама знаю, оправдание так себе, но что поделать, если врать я не привыкла? Теперь придётся вскорости мастерить ещё один браслет для отца, в точности копирующий этот, а Ло’ака просить носить сие произведение искусства очень осторожно, ни в коем случае не попадаясь в нём на глаза папе. — То есть, этот браслет — для меня? — уточняет отец, и что-то в его голосе говорит о том, что он не поверил мне ни на грамм. — Разумеется, для тебя! Для кого ещё я, по-твоему, могу делать мужской браслет? Что-то мне подсказывает, что ещё чуть-чуть — и Ми’иру просто пробьёт себе лицо, а Кири просверлит в виске дырку. — Хм, ну ладно, — я еле слышно выдыхаю, не в силах поверить, что отец всё-таки купился. — В таком случае, можешь доделать его и потом подарить мне, а я сделаю вид, что ничего не видел. На том мы и договариваемся, но я ещё добрую минуту буравлю спину удаляющегося папы, опасаясь, что вот, сейчас он вернётся и вставит мне по самое не хочу за враньё прямо в лицо, а потом ещё долго будет допытываться, для кого я всё-таки так расстаралась. Лишь когда его внушительная фигура полностью исчезает из виду, я позволяю себе окончательно расслабиться, откинувшись спиной на мягкую траву, и тут же улавливаю громкий вздох облегчения, доносящийся из ближайших кустов. — Вух, я уж думал, что мне конец, — из фиолетовой листвы вначале показывается одна наглая морда, а затем её обладатель на карачках выползает на белый свет, тут же приковав к себе всеобщее внимание. — Только не говори, что ты всё время там сидел. — По правде говоря, я не думал вот так вот прятаться, — Ло’ак поднимается на ноги и отряхивается, после уперев руки в бока и смотря на нас с привычным игривым огоньком во взгляде. Он подмигивает мне, и я, подражая Кири, закатываю глаза, не скрывая, впрочем, лёгкой усмешки, — но увидел Карнука и решил на всякий случай перебдеть. В любом случае, меня здесь не было, понятно? — юноша поочерёдно тычет пальцем в Тейр’ору и Ми’иру, подозрительно, но совершенно беззлобно прищуриваясь. — Больно надо выдавать тебя папе! — фыркает сестра. — Ты, может, мне и не очень нравишься, в отличие о Хайрани, но участи, которую он для тебя уготовил, точно не заслуживаешь. Тейр’ора прыскает, торопливо прикрыв рот ладошкой, и я думаю, что во всей этой ситуации есть, по крайней мере, один плюс. — Ха-ха-ха, оборжаться можно. Рани, ты ведь не забыла про наши планы на сегодня? Разумеется, забыла! Именно поэтому я несколько дней, не разгибая спины, корпела над украшением, утром натёрлась своей лучшей ароматической мазью, и сейчас всеми силами изворачивалась перед отцом, заприметившим сделанную моими руками «неземную красоту». — Ну так что, идём? Я несколько секунд в замешательстве пялюсь на протянутую руку, размышляя, насколько это этично вырывать меня прямо из круга подруг, и будет ли вежливо просто встать и уйти (я ведь уже упоминала, что у меня ещё сохранились представления о манерах?). — И что ты медлишь? — окликает меня Кири. — Ждёшь, пока у него рука отсохнет? — Нет, я просто… — Потом расскажешь, как всё прошло! — на губах Ми’иру играет хитрая улыбка. — Во всех подробностях! — А за отца не переживай, — добавляет Тейр’ора. — Если что — мы тебя прикроем. Я едва не прослезилась от подобного акта доброты и щедрости. Хватаю законченный в последние мгновения браслет, пока Ло’ак не успел его толком разглядеть, и прячу в маленькую сумку, вероятно, слегка помяв отдыхающие в ней травы, что, впрочем, не смертельно. — Ну, ладно, — я вкладываю свою ладонь в руку юноши и тот рывком поднимает меня с земли. — Веди.

***

Обычно в любовных человеческих фильмах места для свиданий не блещут разнообразием. Как правило, пара или отправляется на романтическую прогулку, во время всего пути трогательно держась за руки, или посещают ресторан — странную комнату, где другие люди подносят тебе еду, а сидеть приходится на неудобных вычурных стульях. Кто бы что не говорил, а в этом плане мы намного превзошли «развитую» расу землян; серьёзно, разве может хоть что-то переплюнуть полёты на икранах под ночным звёздным небом? Вот то-то же. К сожалению, от такого прекрасного времяпрепровождения приходится отказаться: днём нас легко могут заметить и заложить отцу, и даже ночью, когда все спят, папа умудряется рушить планы из-за своего поразительно чуткого слуха. Стоит ему дёрнуться от малейшего звука и обнаружить, что меня нет в гамаке, как можно смело заказывать путёвку на тот свет. Впрочем, Ло’ак и тут проявил свою хвалённую находчивость, обнаружив прекрасное место для уединения вблизи водопада Эколью: все важные нужды племени, включая рыбалку и купание, исполнялись вниз по реке, где течение становилось менее яростным, а вода — не такой холодной. К тому же, грохот от летящих вниз и бьющихся о камни водных потоков позволял нам спокойно разговаривать во весь голос, не опасаясь, что нас услышит случайно забредший сюда На’ви. Правда, и мы услышать приближение чужака не могли, но уповали на удачу, которая нас за все эти три недели ещё ни разу не подвела. — Мне показалось, или Тейр’ора действительно выглядела расстроенной? — Не показалось, — мы присаживаемся на траву, устраиваясь между двух выпирающих корней дерева, от которых отходит множество гораздо меньших ответвлений. — О ней ходят слухи один хуже другого, но все они сходятся к тому, что она ведёт себя как шлюха. Ты не в курсе? Ло’ак скептически изгибает бровь. — Тейр’ора — и шлюха? Да я скорее поверю в то, что Паук танцует балет. Она же сама правильность и целомудрие, с парнями даже наедине не остаётся. Кто вообще в своём уме будет болтать о таком? — Совсем недавно ты считал Цирею милым и очаровательным созданием, не способным на ложь и интриги. Напомнить, чем это в итоге обернулось? Настроение Ло’ака переменяется в мгновение ока: если секунду назад он выглядел озадаченным, то теперь на его лицо набегает та самая мрачная тень, которая обычно появляется в те самые моменты, когда юношу по-настоящему начинает штормить внутри. Он никогда не признается в этом сам, но закушенной губы, залёгшим на лбу складкам и дёрнувшейся щеки оказывается достаточно, чтобы я обо всём догадалась сама. Ло’ак отворачивается от меня, опуская взгляд гуда-то вниз. Молчит. Знаю, с моей стороны крайне подло наступать на мозоли, которые, при всех усилиях младшего сына Джейка, пока ещё даже не зажили, но, как бы я не пыталась, выкинуть из головы Цирею и всё, через что мне пришлось пройти, не получается. А где возникает образ рифовой На’ви, там неизбежно всплывает и силуэт Ло’ака. Раньше, стоило мне представить юношу в своих фантазиях или увидеть во снах, он неизменно распахивал объятия мне навстречу, целовал, шептал сладкие глупости на ушко и любил — иногда нежно, а иногда жёстко и страстно, — но подобных снов не было уже давно. Как и наивных иллюзий. Каждый раз, как юноша приглашает меня на очередные «посиделки», я не могу не думать о том, что точно так же он устраивал свидания с Циреей. Каждый раз, когда он преподносит мне очередную милую безделушку, я размышляю — а есть ли нечто подобное у дочери Тоновари? Любое касание, выходящее за рамки дружеского, отныне воспринималось через призму того, касался ли он её подобным образом. И если на первые два вопроса подтверждения может так и не найтись, то последнее не вызывает никаких сомнений, и от этого осознания становится противно настолько, что впору до скрипа натирать кожу маслами и полоскать в воде, а то и вовсе избегать любых его прикосновений, чего мне, на самом деле, совершенно не хочется. Ло’ак меня понимает, а потому не давит и, как обещал, предоставляет мне столько времени и пространства, сколько я пожелаю. Я ценю его сдержанность и заботу, правда ценю, но переступить через себя пока не могу. — Ты хочешь вновь поговорить об этом? Сейчас? — Спрашивает он упавшим голосом. — Нет, не хочу. Ты прав, нечего попусту ворошить прошлое. Давай жить сегодняшним днём. Больше мы к этой теме по обоюдному молчаливому согласию решаем не возвращаться. Я откидываюсь спиной на ствол, чувствуя кожей приятную шероховатость, и устремляю взгляд ввысь. Плотная крона, за исключением маленьких участков, сквозь которые пробиваются лучики света, скрывает небесную синеву, но достаточно прикрыть глаза и представить, как я тут же вижу неторопливо бегущие облака и едва различимые точки далёких звёзд, чья истинная красота раскроется только с наступлением ночи. — У меня кое-что есть для тебя. Я распахиваю глаза, с интересом наблюдая за тем, как Ло’ак копошится между стволов, точно саблесвин роется в земле в поисках пропитания. Взор сам собой скользит по мощной спине с выступающими позвонками, и я гашу в себе внезапный, но такой знакомый порыв прикоснуться к ними и обвести пальцами каждый. — Та-дам! — сияющий от гордости юноша с важным видом протягивает мне продолговатый плод, чей фиолетовый окрас перетекает в коричневатый у середины, а поверхность испещрена жёлтыми тычинками. Я восхищённо присвистываю. — Надо же, ты нашёл utumauti! Признавайся, где раздобыл? — А вот это, Рани, уже секрет! — Ло’ак хитро улыбается, донельзя довольный моей реакцией. Улыбка юноши становится ещё шире, когда он кладёт фрукт мне на колени, не сводя глаз с моего вытянувшегося от удивления лица, но, вместе с тем, в ней проскальзывает и невообразимая нежность, точно он передаёт мне не банан, а новорождённого младенца. — Прошу, прими его от меня. Не сказать, что я совсем уж не ожидала такого поворота. Среди моего народа так принято: если ты нашёл бросай-фрукт, то вполне можешь вручить его другу или тому, кого любишь. Я бы обиделась, сожри Ло’ак свой трофей в одиночестве, но вместе с тем мысли сотрясает один единственный вопрос, ответ на который должен быть очевидным, но таковым не является: дарит ли мне младший сын вождя банан просто как хорошей приятельнице, или как кому-то большему? — Ло’ак, я не могу его принять… — Так, хорош страдать фигнёй из-за этого идиотского этикета! — он раздражённо хлопает себя по коленке. — Мы здесь только вдвоём, так что давай обойдёмся без формальностей. Открывай давай и пробуй, а то он мне кажется немного переспевшим. Если что, сразу выплёвывай! Все тревоги юноши оказываются напрасными. Стоит мне очистить плод от кожуры, как воздух тут же наполняется сладковатым ароматом, и желание вонзить зубы в сочащуюся соком оранжевую мякоть становится слишком невыносимым, чтобы его сдерживать. Я зажмуриваюсь от удовольствия, когда нектар растекается по языку, заполняет весь рот и сочится вниз, по губам и подбородку, стекает по шее и капает на траву. Не обращаю на сладкие разводы никакого внимания до тех пор, пока не отрываюсь от банана, передавая тот Ло’аку — в конце концов, не должен же главный добытчик просто сидеть и смотреть, как я пожираю результат его трудов, не поделившись ни кусочком. Пока юноша вгрызается во аппетитнейшую плоть несчастного плода так, что во все стороны разлетаются брызги, я принимаюсь слизывать оставшийся сок с лица, жаждая снова ощутить этот непередаваемый вкус. Попробовав банан один раз, ты неизменно хочешь ещё, но Великая Мать мудро рассудила, что если На’ви не смогут вовремя остановиться, то сочных фруктов на всех не хватит, а посему плоды растут на самых верхушках деревьев, куда даже опытные охотники и собиратели не решаются забраться. Вот и приходится довольствоваться теми, что упали на землю, и то, если раньше тебя их не подберёт более расторопный соплеменник или проворный зверь. Маленькая капелька свисает с подбородка, и я, не задумываясь, стираю её указательным пальцем и тут же отправляю в рот, начиная бессознательно посасывать, причмокивая от удовольствия. — Рани… Ло’ак смотрит на меня поплывшим взглядом, и сердце в груди делает кульбит. Надкушенный бросай-фрукт отвергнуто валяется на траве, словно и не является вовсе желанным призом, за который некоторые На’ви даже готовы влезть в драку. Я вздрагиваю, когда юноша осторожно, как в замедленной съёмке, протягивает ко мне руку, нерешительно замирая в сантиметре от лица. Он ждёт моей реакции, а я, неожиданно для самой себя, совершенно теряюсь, как тогда на реке с Тарсемом, уже во второй раз в пух и прах разбивая постулат о том, что истинный воин готов ко всему. От невесомого прикосновения к губам хочется отодвинуться подальше, но тело, то ли помня опыт прошлого, то ли следуя моим настоящим желаниям, сокрытым в глубине сознания, льнёт вперёд, к его горячей большой ладони. Младший сын Джейка подушечкой размазывает остатки нектара по нижней губе, но не убирает руку, а накрывает ей мою щёку, ласково поглаживая большим пальцем. Так, как делал это раньше. Так, как наверняка делал это с ней. — Рани, — вместо привычного звонкого голоса — нежный шелест ветра, — можно я тебя поцелую? — Сомневаюсь, что ты сможешь даже губами пошевелить после того, что я с тобой сделаю! От неожиданности мы подскакиваем, и я инстинктивно вцепляюсь Ло’аку в плечо: в поисках защиты или чтобы защитить самой. Душа холодеет и уходит в пятки, а по телу прокатывается знакомая дрожь. Это не гнев и не страсть, не вспышка боли и уж точно не прилив желания. Страх. Мы были слишком беспечны, понадеявшись на удачу и забыв, как часто она отворачивается от тех, кто в ней больше всего нуждался. Шум водопада скрыл шаги постороннего, но даже воцарись в округе мёртвая тишина, опытный охотник всё равно нашёл бы способ подкрасться незаметно. — Ты… Но как ты… — Браслет, Хайрани. Ты же знаешь, как я ненавижу жёлтый. Отец стоит в каких-то жалких метрах от нас, но ему и не нужно подходить ближе, чтобы я в полной мере ощутила всю переполняющую его ярость, волнами выплёскивающуюся на нас или… Нет, его взгляд полностью сосредоточен на Ло’аке, прожигает того насквозь, но юноша стоически выдерживает пытку и не шевелится даже когда папа делает решительный шаг в нашу сторону. — Нет, прошу, отец, не надо! — я бросаюсь ему наперекор, преграждая путь, и упираюсь ладонями в грудь, заставляя невольно остановиться. — Хайрани, отойди, — папа рычит, заглядывая мне в лицо, но применить силу не торопится: ещё пару месяцев назад он бы без колебаний просто оттеснил меня, чтобы не мешалась под ногами, но теперь, после всего случившегося, после тронувшегося между нами льда отчуждения и непонимания отец боится всё испортить, и я, как бы отвратительно это не звучало, пользуюсь его слабостью. — Что прячешься за спиной моей дочери? Как знал, что ты не только подлец и лицемер, но ещё и трус! И ты называешь себя сыном Торука Макто? Позорище! Меня мягко, но настойчиво обхватывают за талию, от чего из ушей отца едва не валит пар, и отодвигают в сторону, наскоро и почти невесомо проскользив кончиками пальцев по спине. — Я понимаю, почему Вы ненавидите меня, — поначалу Ло’ак говорит спокойно, но с каждым новым словом клокочущий внутри него гнев прорывается наружу. — Порой мне самому тошно от себя из-за всех тех поступков, что я вытворил. Но не смейте приплетать к этому моего отца! Раз уж на то пошло, Вы ведь его тоже поначалу терпеть не могли, вроде как даже ратовали за его смерть, когда он только попал в Оматикайя, однако он сумел завоевать Ваше уважение и доказать, что достоин ходить среди нас. Так чем я хуже? Неужели я не заслуживаю малейшего, самого крохотного шанса, чтобы исправить свои ошибки? — Ишь как разошёлся! — губы папы искривляются в жестокой усмешке. — Хочешь знать, в чём разница между вами? Хорошо, я скажу. Когда-то Жейксули сделал решающий выбор: он мог возвратиться к своему народу, а мог остаться с нами, и он выбрал второе. Чтобы защитить Великую Мать, он отказался от всего, что знал прежде, и был готов погибнуть ради её спасения. Ты же с самого рождения жил без забот в своё удовольствие, и взялся за ум лишь тогда, когда Небесные люди вернулись. Признаю, ты бился достойно, и я уж подумал, что война выбила у тебя из головы всю дурь, заставила повзрослеть, научиться нести ответственность за себя и, в первую очередь, за своих близких. Но я ошибся. Из-за своих эгоистичных желаний ты едва не лишил меня того, чем я дорожу больше жизни. Из-за того, что твой взор оказался затуманен этой морской вертихвосткой, которой ты позволил крутиться вокруг себя, моя дочь едва не отправилась к нашим предкам. — Я не знал об истинных намерениях Циреи, — шепчет Ло’ак, и хвост его стыдливо виснет безжизненной верёвкой. — Я даже представить не мог, что она решится зайти так далеко. — В этом и состоит твоя разница с отцом. И именно поэтому я не позволю тебе быть с моей дочерью. — Папа, прошу… — Хайрани, хватит! — жёстко пресекает он любые попытки уговоров. — Идём домой. Сейчас же! Не дожидаясь, пока я последую за ним, папа решительно разворачивается, вероятно ожидая, что я, как послушный лютоконь, побегу рядышком. И вот опять я вижу перед собой не отца, а сурового командира, умеющего лишь раздавать приказы. Похоже, всё возвращается на круги своя, но я, если уж на то пошло, не собираюсь прогибаться, и, если он вознамерился снова ни во что не ставить моё мнение, как это было, казалось бы, вечность назад, я буду вести себя соответствующе — дерзко и нагло, пропуская мимо ушей все замечания отца и чихая на его слова. Не заметив меня подле себя, отец тормозит и, не разворачиваясь, повторяет: — Хайрани, я сказал: мы идём домой. — А я, хоть и ничего не сказала, думала, что до тебе дошло: не надо мной помыкать! Я уже не ребёнок и в силах постоять за себя, в силах брать ответственность за свои слова и поступки! Ну почему ты не можешь довериться мне? — Потому что он переживает за тебя, Рани, — вдруг говорит Ло’ак, словно бы обращаясь только к отцу, и уши того напряжённо дёргаются. — Карнук хочет быть уверен, что ты всегда будешь в безопасности, но его рядом, чтобы тебя защитить, вечно не будет. После сегодняшнего, Вы вряд ли подпустите меня к Рани хотя бы на метр. Конечно, я мог бы пойти куда более лёгким путём: продолжать тайно встречаться с Вашей дочерью — Вы же знаете, я везде найду лазейки, — а затем, если она согласиться, связать нас тсахейлу. — Я пучу глаза, даже не представляя, что творится у юноши в голове, раз он решился сказать нечто подобное моему отцу. Это просто чудо, что он не сорвался и не прибил Ло’ака на месте, хотя, возможно, ещё рано делать поспешные выводы. — Но я так не хочу. Не хочу, чтобы Рани пришлось выбирать, а потом мучиться. Ло’ак замолкает, точно собираясь с мыслями и тщательно обдумывая следующее слово, и, решившись, произносит, пронзая спину отца твёрдым взглядом: — Поэтому я вызываю Вас на бой. Если до этого небо ещё не рухнуло на землю, а танатор не начал лихо отплясывать чечётку где-нибудь в лесной чаще, то это наверняка произошло сейчас. Я неверяще смотрю на младшего сына Джейка, пытаясь осознать, что я только что услышала, но он и бровью не ведёт, дожидаясь ответа отца. — Ло’ак, что ты творишь… На моё шипение просто не обращают внимания, сея семена справедливого негодования. Посмотрите на него, вылез вперёд, ветроящерица надутая, моему отцу стрелку забивает (хорошо хоть не буквально) за право со мной общаться! И куда только катится этот мир? Отец разворачивается, играя желваками и стискивая зубы под плотно сжатыми губами. — То есть, ты бросаешь мне вызов, а на кону стоит моя дочь, точно какой-то охотничий трофей? Ты это хочешь сказать? — Я говорю лишь то, что имел ввиду. Вы ведь воин, Карнук, и раз разговорами у нас прийти к взаимопониманию не получается, может быть поможет грубая сила? Папа смотрит на Ло’ака исподлобья, и, хотя обычно в его взгляде все эмоции читаются достаточно просто, сейчас я никак не могу определить, о чём он думает. В его стиле было бы сразу послать Ло’ака, отказаться от его безумной затеи, да даже грубо высмеять юношу, но отец почему-то молчит, и я почти слышу, как скрипят шестерёнки у него в голове. Не может быть… Он же это не всерьёз… — Три дня. Отец глубоко вздыхает, прикрывая глаза, а затем мажет по Ло’аку испепеляющим взглядом. — Я даю тебе три дня. По истечению этого срока мы всё решим с помощью «грубой силы», и ты окончательно оставишь мою дочь в покое. — Ну, это только если Вам удастся меня одолеть, — младший сын вождя открыто и как-то совершенно непосредственно улыбается, словно уже одержал победу, и я понимаю, что отчасти так оно и есть. Прогресс был достигнут, но только не той ценой, на которую я рассчитывала.

***

— Бро, ты меня, конечно, извини, но он тебя размажет, — Паук сочувственно хлопает Ло’ака по бедру, на что тот раздражённо шикает, взмахом хвоста отгоняя друга от себя. Против истины, однако, не попрёшь, и как бы Ло’ак не был самоуверен, отрицать то, что в честном бою против Карнука у него катастрофически мало шансов на победу, было, по меньшей мере, глупо. Пожалуй, не стоило предлагать ему дуэль, где ты пан или пропал, но стоит юноше вспомнить, что стоит на кону, как все сомнения улетучиваются в миг. Карнук разминается посреди поляны, игнорируя шепотки вокруг себя, и Ло’ак уверен на тысячу процентов, что в мыслях воин с наслаждением смакует, как унизит его на глазах у всего племени и, в первую очередь, перед Хайрани. Было решено обойтись без церемониальной боевой раскраски, однако Карнук всё равно вывел у себя под глазами две яркие красные полосы — прямо под цвет крови, которая точно сегодня прольётся. Изначально планировалось, что бой пройдёт один на один, а роль единственного свидетеля и, по совместительству, судьи, исполнит его отец, однако слухи — штука и впрямь поражающая и ужасающая одновременно. Стоило кому-то краем уха услышать слово «битва», как оно сразу же стало народным достоянием, обросшим большим количеством подробностей: одни были удивительно точны, другие походили на бред сумасшедшего, но общий смысл поняли все. Ло’ак те Сули Тсэйк’итан бросил вызов Карнуку те Нказа Каро’итану, и подобное представление пропустить не хотел никто. — Пора, — кратко резюмирует Нетейам, поджав губы. Он и рад бы отговорить братца от очередной опасной авантюры, да только в этом случае на Ло’ака неизбежно падёт тень позора. Ло’ак глубоко вздыхает, встряхивая плечами, и делает первый шаг к импровизированной арене. Удивительно, но он впервые за долгое время чувствует укол страха, становясь напротив даже не врага — достойного противника, который, впрочем, настроен далеко не дружелюбно: стоит им поравняться, как глаза Карнука превращаются в две узкие жёлтые щёлки, а губы кривятся в хищном оскале. Да, он точно вознамерился сегодня уничтожить его, но боится Ло’ак вовсе не боли и даже не косых взглядов, которые неотступно будут следовать за ним в случае проигрыша — гораздо страшнее осознавать, чего он лишится, если не сможет одержать верх. Происходи матч или шоу на Земле, со всех сторон бы уже доносились, грозясь разорвать барабанные перепонки, крики и скандирования болельщиков, непрестанный шум и гам вперемешку с оскорблениями и ругательствами, однако у На’ви так не принято. Когда на поляне появляются оба бойца, племя затихает, лишь изредка прерывая тягучую тишину короткими перешёптываниями, но и они прекращаются, стоит Джейку Салли выйти вперёд. Вождь поднимает руки над головой, призывая ко вниманию, которое уже и так всецело приковано к нему. — Сегодняшний бой должен разрешить спор, возникший между двумя этими воинами. Пусть Великая Мать оберегает их и поможет тому, кого сочтёт достойным победы. Вот так вот, без лишнего пафоса и растянутости, коротко и по существу. Это во время войны его отец до хрипоты толкал вдохновляющие речи, по полноте содержания уместившиеся бы в целый роман, но сейчас он не хочет терять ни единой секунды. Джейк не был сильно удивлён, услышав от младшего сына, что тот бросил вызов за сердце любимой девушки — в конце концов, он и сам в юности сошёлся в схватке с Тсу’теем, а позже надрал задницу его младшему брату (правда, совсем по другим причинам), — однако настоящий шок наступил тогда, когда оло’эйктан узнал, против кого собирается биться Ло’ак. Карнук не просто так считался одним из лучших воинов Оматикайя, и сам Джейк, при всей своей боевой подготовке морпеха, не был до конца уверен, что сможет его одолеть. Но поворачивать было уже поздно, и всё, что оставалось мужчине: принять на себя возложенную роль судьи и за три дня поднатаскать Ло’ака настолько, чтобы тому хватило сил дать достойный отпор. Они оба, Карнук и Ло’ак, заходят в центр круга, выложенного белой речной галькой, и путь назад оказывается отрезан окончательно. Для На’ви этот импровизированный ринг — нечто совершенно новое, а потому их взгляд мечется между застывшими в боевых стойках воинов и белым кругом, чьё назначение остаётся неясным, пока слово вновь не берёт Джейк. — Правила просты, — разносится над поляной зычный голос вождя. — Воины бьются до тех пор, пока один из них не сможет продолжать, или пока один из них не ступит на границы круга или за его пределы! В битвах один на один На’ви, как правило, не бьются на кулаках. Среди них куда более распространены сражения на ножах до первой крови, призванные избежать ненужного насилия, но Карнук решительно отверг эту затею, пожалуй, первый раз в жизни пойдя против традиций. И Ло’ак прекрасно понимал, почему: отцу Хайрани было мало капли крови — он хотел вытрясти из противника всю душу, сделать так, чтобы он месяц не мог встать на ноги. Тсахик вместе с матерью юноши могли выступить против этой жестокой затеи, но Ло’ак опередил их, приняв условие Карнука, но выдвинув встречное. Откровенно говоря, Ло’ак никак не мог вспомнить, почему ему в голову взбрела именно эта затея — возможно, из-за просмотренных накануне боксёрских матчей, — но Карнук и не подумал отказываться. Бывалый воин был уверен, что без труда уложит сопляка на лопатки даже с завязанными глазами, стоя на одной ноге, и если ему уж так захотелось поиграться, то пусть тешится, пока ещё в состоянии. Ло’ак сжимает кулаки, выставляя перед собой согнутые в локтях руки, надёжно пряча за ними лицо. Ноги — левая выставлена вперёд, правая — чуть позади — напряжены, и юноша перекатывает стопы с пяток на подушечки, не замирая ни на секунду. Этой стойке, главной задачей которой было сохранить баланс, его научили отец и несколько бойцовских фильмов. На’ви о таком никогда не слышали, и Ло’ак надеялся, что если стойка и не оправдает всех возложенных на неё ожиданий, то, по крайней мере, задействует эффект неожиданности. Карнук напротив него стоит, не шелохнувшись. Руки скрещены на груди, хвост расслабленно болтается за спиной, и даже взгляд, который, хоть и по-прежнему остаётся цепким и колким, уже не мечет молнии. Со стороны может показаться, что Карнук излишне непринуждён, но Ло’ак прекрасно понимает, что это не более, чем обманка — воин сосредоточен на нём, на его новых, незнакомых ему движениях, и на том, куда стоит нанести удар противнику в первую очередь. Карнук может ненавидеть его хоть до бесконечности и отлично осознавать своё превосходство над куда более молодым воином, но недооценивать оппонента — никогда, ибо это первый шаг на пути к поражению. На мгновение он отвлекается от созерцания Ло’ака, и юноша прослеживает за его взором. Хайрани стоит, оперевшись о мать с одной стороны, и поддерживаемая Ми’иру с другой. Девушка даже не пытается скрыть своего волнения, безостановочно терзая нижнюю губу, и от вида такой несчастной Хайрани у Ло’ака ноет сердце. Она явно не спала, если судить по чёрным кругам под глазами и — он знал её слишком хорошо, чтобы сомневаться, — ничего не ела. Когда их взгляды пересекаются, младший сын вождя выдавливает из себя одобряющую улыбку, но девушка едва заметно качает головой и отворачивается. Ло’ак скрипит зубами. Рани была против этого боя, называя его дешёвым, никому не нужным спектаклем, а теперь, когда он ещё и стал народным достоянием, его возлюбленная получает почти столько же нежелательного внимания, как и он с Карнуком. Этого юноша хотел меньше всего. — Sngä'i! — командует Джейк, и Ло’ак срывается с места. Действовать на опережение может быть эффективным манёвром, а может стать путём к проигрышу, если враг умело обратит атаку себе на пользу. В случае с Карнуком это правило не действовало: нападая первым или только отражая удар, мужчина уже знал, как поступить дальше, а потому Ло’ак просто доверяется чутью, всю жизнь твердившему ему двигаться лишь вперёд. Кулак юноши проносится в миллиметре от лица Карнука, едва задевая скулу, прежде чем тот умело уворачивается, оказываясь у Ло’ака за спиной, и даёт ему звонкий подзатыльник, а затем что есть силы дёргает за хвост, оттаскивая подальше от пресловутого белого круга. В толпе раздаются смешки. Ло’ак мигом оборачивается, готовый парировать встречный удар, но его не следует — Карнук уже маячит на другой стороне их импровизированного ринга. Поза его всё так же расслаблена, только руки теперь висят вдоль туловища, готовые в любой момент сжаться в кулаки и атаковать по-настоящему. — Неплохо, парень, — на губах воина мелькает язвительная усмешка, но при этом Ло’ак чувствует, что говорит он искренне. — Нет, правда, неплохо. Не думал, что ты достанешь меня так скоро. И о том, что вообще достанешь, тоже не думал. И тут до юноши доходит. Карнук легко мог вытолкнуть его за пределы ринга, когда он на жалкую секунду потерял концентрацию, но не сделал этого, хотя хватило бы одного сильного толчка. Нет, Карнук не планировал выиграть так просто — ему хотелось унизить Ло’ака, в первую очередь в глазах Хайрани, а заодно и на виду у всего племени. Вот почему он не предпринял никаких решительных действий. Вот почему не нанёс ни одного удара, а отделался лишь жалким подзатыльником, точно наказывая нашкодившего ребёнка. По венам Ло’ака немедля растекается чистый концентрированный гнев. Карнук, может, и не недооценивает его, но вот насмехается уж точно. Он снова рвётся вперёд, но на сей раз воин реагирует быстрее: юноша не успевает даже до конца завести кулак для удара, как его руку перехватывают и заламывают за спиной. Ло’ак не сдерживает болезненного шипения, но вдруг чувствует, что его больше никто не держит, а в следующее мгновение Карнук со всей силы отталкивает его от себя, зарядив сочный удар по булкам, от которого младший сын Джейка подает на землю, униженно распластавшись на ней лицом вниз. Из его груди вырывается озлобленный, полный отчаяния рык от осознания того, что все, а в особенности Хайрани, сейчас наблюдают за его позором. Ло’ак не видит этого, но его отец, с трудом сохраняя беспристрастность, мнётся на месте, с сожалением и неким раздражением следя за тем, как он никак не может взять себя в руки. Джейк знает, что его сын способен на большее — он не раз доказывал это на тренировках и их персональных спаррингах, — но сейчас совершенно не сконцентрирован, позволяя выставлять себя на посмешище. Если так продолжиться и дальше, то предсказать финал поединка не составит труда. Нейтири стоит рядом с мужем, обеспокоенно поджимая губы. Как и у любой матери, её сердце обливается кровью при взгляде на неудачи своего дитя, но охотница лучше всех понимает, что это испытание, которое выбрал сам Ло’ак, а, значит, и пройти его он должен сам. — Ладно, это было забавно, — Карнук встряхивает руки, и каждая клеточка тела Ло’ака, вновь вставшего на ноги, мгновенно напрягается. Сделать он ничего не успевает. Сначала юноша пропускает точный хук в челюсть, каким-то чудом оставаясь в сознании, затем — удар в живот, сваливший его на траву. В какой-то момент Карнук пропадает из виду, но Ло’ак ощущает его позади и, повинуясь интуиции, откатывается в сторону за мгновение до того, как в место, где только что была его голова, впечатывается стопа противника. В глазах рябит от недавнего удара в челюсть, но младший сын вождя прекрасно осознаёт, что такую возможность упускать нельзя — кое-как сфокусировав зрение, он хватает лодыжку замешкавшегося Карнука и бьёт его прямо во внутренний сгиб колена. Воин коротко рычи сквозь крепко стиснутые зубы, против воли оседая на землю, и Ло’ак бьёт снова — на этот раз в область печени, а после тянет его за руку, крепко вцепившись в локоть, ловко разворачивается, и Карнук оказывается в ловушке. Юноша давит на его шею руками, уткнувшись изгибом локтя в бешено дёргающийся кадык, не перекрывая дыхания окончательно, но затрудняя его. Ноги скрещены на животе, мешая двигаться, и вырваться из подобного удушающегося захвата практически невозможно — Ло’ак пытался и не раз, но даже Пауку с его габаритами удавалось одерживать в поединках верх благодаря этому приёму. Карнук бьётся в его руках, пытается освободиться, вырваться из хватки. Некоторые его удары достигаю цели, но юноша держит крепко — если он сейчас даст слабину, расслабится хоть на мгновение, то все его усилия пойдут прахом. Из толпы доносятся одобрительные вскрики и даже свист — очевидно, кто-то из людей тоже пришёл поглазеть на представление, — но Ло’ак не позволяет себе на них отвлекаться. Лишь смыкает хватку сильнее, когда вдруг Карнук резко перестаёт сопротивляться. — Неплохо, парень, — хрипит мужчина, и младший сын Джейка пятой точкой чувствует недоброе. — Неплохо, но как же ты меня уже достал! Карнук заваливается набок, перенеся вес их обоих на правую руку, а затем и вовсе перекатывается на колени, уперевшись локтями в примятую траву. Ло’ак не понимает, что воин собирается сделать, но не разжимает рук, вцепившись в Карнука подобно клещу, даже когда он, кряхтя, встаёт в полный рост, и юноша буквально повисает на нём. А потом Карнук резко падает назад, и Ло’ак со всей дури прикладывается спиной, поясницей, затылком о твёрдую поверхность. В глазах моментально темнеет, а так некстати подвернувшиеся мелкие камешки больно впиваются в кожу. Юноша успевает только подумать, лишь бы это оказалась не та самая белая галька, из-за которой ему могут засчитать проигрыш, как на него сверху вдруг наваливается что-то тяжёлое, придавливая к земле, а на голову обрушивается целый ряд ударов, каждый из которых — сильнее предыдущего. Над поляной разносится громкий женский вскрик, но Ло’ак не уверен, кому он принадлежит: может быть матери, а может быть и Хайрани. В последний момент юноша ухитряется закрыть лицо руками, защищаясь от безостановочных атак, но тем самым как будто только сильнее раззадоривает Карнука. Они оба словно переносятся в тот роковой день, когда Ло’ак притащил в деревню тяжело раненную Хайрани, и её отец, не сумев сдержаться, принялся вымещать на нём злобу прямо в больничной палате. Тогда его остановили два оло’эйктана, но сейчас, когда юнец сам вызвал его на бой, тем самым обрекая себя на незавидную участь, Карнук и не подумал прекратить избиение. В конце концов, Ло’ак сам виноват в произошедшем: его ведь предупреждали держаться подальше от Хайрани, но он всё равно пошёл наперекор и теперь заслуженно пожинает плоды своей глупости. — Отец, прошу, перестань! Ты же видишь, он не может продолжать! Голос дочери заставляет Карнука остановиться с занесённым для очередного удара кулаком и поднять глаза. Всё время поединка Хайрани держалась от импровизированной арены на почтительном расстоянии, не желая, в отличие от многих своих соплеменников, занимать места в первых рядах, но теперь она стоит в опасной близости от ринга — сделает шаг и, считай, переступит белую черту. В её глазах блестят слёзы, прокладывая мокрые дорожки по щекам, и она смотрит на него в неприкрытой мольбе. Такого взгляда Карнук не видел у дочери ни разу в жизни, и внезапно вся жажда мести, застилавшая разум воина, куда-то испаряется. Неужели Хайрани опускается до таких откровенных просьб из-за этого мальчишки? Из-за него она готова отбросить свою самоуверенность и перестать скрываться за маской язвительной и непоколебимой охотницы? Карнук смотрит вниз, пристально вглядываясь в изувеченное лицо Ло’ака. Нижняя губа рассечена, левый глаз заплыл и вокруг него наливается уродливый кровавый синяк. Щеки, лоб, подбородок — всё в кровавых подтёках из-за его ударов, но парень не торопится принять поражение. У него уже даже нет сил сопротивляться, он дышит через силу, но глупая гордость мешает сдаться. Или дело тут вовсе не в гордости? — Пусть он скажет это сам, — Карнук разжимает кулак и опускает руку, однако слезать с поверженного соперника не спешит. Ло’ак заходится кашлем, отхаркивая кровь. — Пусть во всеуслышание заявит, что признаёт себя проигравшим! — Мой сын! — Нейтири, чей страх за своего ребёнка перевешивает даже приверженность оставаться бесстрастной во время поединка, как того требуют традиции, материализуется рядом с Хайрани, едва не бросается вперёд, но в последний момент сдерживает себя. — Карнук, этого достаточно! — Пусть он скажет это, — твёрдо стоит на своём воин. Ло’ак пытается что-то сказать, шевеля окровавленными губами, но расслышать слова Карнуку не удаётся. — Что ты там бормочешь? — он наклоняется ближе, и в этот момент губы юноши замирают. — Говори громче, чтобы каждый мог тебя расслышать. — Пошёл ты! Из последний сил Ло’ак приподнимает таз и с размаху бьёт Карнука по копчику, вынуждая того от неожиданности поддаться слегка вперёд так, что его грудь с побрякивающим на ней охотничьим ожерельем оказывается на уровне лица юноши. Не тратя ни мгновения, Ло’ак, нанеся ещё несколько стремительных ударов в район поясницы и основания хвоста, подхватывает воина под колени и делает резкий рывок, заставляя того перекатиться через себя. Это даёт ему пять секунд форы, которые быстро утекают сквозь пальцы, словно песок. Младшему сыну вождя и хватает-то лишь сил на то, чтобы повернуть голову, с нарастающим отчаянием наблюдая за тем, как Карнук, быстро придя в себя, подскакивает и замирает полусидя на согнутых коленях, уперевшись одной рукой перед собой, точно готовый бросится на добычу танатор. Чёрт. Чёрт, чёрт! Он упустил единственную возможность! Теперь всё кончено. Прости, Рани. — Не ожидал, что ты ещё можешь сопротивляться, — голос Карнука доносится точно из другого измерения — приглушённый и скрипучий. — В любом случае, ты же понимаешь, что победа на моей… — Карнук проиграл! — визжит какой-то ребёнок, и его крик подхватывают другие. — Смотрите, смотрите! Кисточка хвоста мужчины аккуратно покоится на гальке, ярко выделяясь чёрным пушком на белом камне. Карнук сразу же отдёргивает хвост, в недоумении пятясь от края ринга, но уже слишком поздно — всё племя тому свидетели. — Мелкий гадёныш, — потрясённо шипит воин, а потом пронизывает Ло’ака взглядом, в котором слились шок, недоверие, а затем — с трудом приходящее осознание и нечто, напоминающее промелькнувшее на долю секунды уважение. Впрочем, в последнем юноша был не уверен. — Ты всё это спланировал. Слушая вполуха, как отец, не сдерживая ликования в голосе, объявляет его победителем, Ло’ак расползается в довольной, по-настоящему счастливой улыбке, наплевав на резкую вспышку боли, немедленно распространяющуюся от губ по всему лицу так, что что ему с трудом удалось моргнуть даже здоровым глазом. Кому он улыбается? Ясно кому. Почему? Тут всё ещё яснее.

***

— Он точно в порядке? — обеспокоенно спрашивает Паякан, стоит мне поудобней разместиться на его широком плавнике, повернувшись спиной к бьющему в глаза заходящему солнцу. — Не волнуйся об этом, — я любовно прохожусь ладонью по шершавой коже возле одного из его глаз, особенно задерживаясь, чтобы почесать толстую бровь, и получаю в ответ довольное, напополам с облегчением, урчание. — Ло’ак находится в надёжных руках тсахик, да и Нейтири не отходит от него не на шаг, так что переживать о его самочувствии точно не стоит. Я уже виделась с ним и могу заверить, что быстро идёт на поправку и отлично себя чувствует. На самом деле, последнее я довольно сильно приукрасила. Пускай жизни Ло’ака в самом деле ничего не угрожает и ухаживают за ним так, словно юноша стал героем войны, всё-таки раны на его лице затянутся не скоро. До сих у меня перед глазами всплывает картина, как практически отключившегося Ло’ака подхватывают под руки и уносят прочь, к Мо’ат, пока он окончательно не истёк кровью, а вслед ему смотрит отец: со стёсанными о его лицо кулаками, ошеломлённый своим поражением и осознавший, что он едва не забил до смерти сына оло’эйктана, ещё совсем мальчишку. Но больше всего мне в память врезался момент, когда блуждающий на грани сознания Ло’ак перехватил мой испуганный взгляд и широко улыбнулся, игнорируя боль в разбитых губах и стекающую по ним кровь. Он гордился собой, гордился тем, что смог, вопреки прогнозам окружающих, добиться своей цели, какой бы трудной она не казалась. Я верю в то, что Ло’ак был искренне счастлив, полагая, что теперь все возможные преграды между нами устранены, вот только… — Почему ты злишься на него? Я глубоко вздыхаю, когда откидываюсь на локти и позволяю воде достичь груди. О том, что меня смоет случайной волной, или вода всё-таки попадёт в лёгкие, волноваться не приходится — Паякан аккуратно держит свой плавник на том уровне, чтобы я уж точно не захлебнулась, а потому у меня наконец выпадает возможность расслабиться, которой я, при всём желании, не могу воспользоваться. - Я не злюсь, Паякан, — показываю жестами. – Просто мне кажется, что Ло’ак так и не научился прислушиваться ко мне. Он ведь знал, что я против этого дурацкого боя, но к моему мнению даже не прислушались! - Но он ведь сделал это ради тебя, ради вас, — резонно замечает тулкун. — Или ты считаешь, что был другой способ заставить твоего отца принять ваши отношения? Я сажусь, устало потирая глаза. Конечно, если посмотреть на ситуацию с такой стороны, то Паякан безоговорочно прав. Я знаю отца всю свою жизнь, и никогда на моей памяти он не забывал старых обид. Возможно, может быть, существовала крошечная доля вероятности, что когда-нибудь папа сумеет смотреть на Ло’ака без мысленных проклятий и желания вмазать тому по лицу, но даже при таком раскладе отец по-прежнему бы отказывался рассматривать в лице младшего сына вождя моего потенциального супруга. Да что там отец, даже я теперь с полной уверенностью не могу сказать, что готова к такому решительному шагу, как тсахейлу. Забавно, что ещё недавно я обижалась на Ло’ака за то, что он отказывался настолько углублять наши отношения, а сейчас благодарю Великую Мать, ведь она не позволила своим детям поступить столь глупо и опрометчиво. Норм как-то рассказывал, что на Земле люди нередко расторгают брак, если чувства остывают, или их партнёр перестаёт их удовлетворять. Заключи мы с Ло’аком связь, случилась бы вся эта белиберда, полностью перевернувшая мой мир с ног на голову, или её удалось бы избежать? Остановилась бы Цирея, будь мы супружеской парой, а если нет — вёл бы себя всё также юноша как слепой безмозглый болванчик? Что бы стало с нами в таком случае? Ведь тсахейлу — это не человеческий брак, который можно легко разорвать подобно нитке; она скрепляет две души раз и навсегда, так что я бы мучилась и страдала во сто крат больше, чем мне пришлось, не имея возможности уйти или разорвать связь. — Не знаю, Паякан, — честно отвечаю я. — Не знаю, что бы мы делали, но теперь известно одно: в племени я стала посмешищем. Все в курсе того, из-за чего отец с Ло’аком затеяли поединок. Никто не говорит ничего в лицо, но я-то знаю, что, стоит мне отвернуться, как за моей спиной принимаются сплетничать и шушукаться. Мне и раньше доводилось привлекать нежелательное внимание к своей персоне — вспомни хотя бы то происшествие с Циреей, — но теперь я почему-то воспринимаю всё гораздо острее, будто обо мне не просто злословят, а буквально плюют в душу, причём с особым наслаждением. Тулкун понимающе мычит, начиная неспеша плавать по кругу, прекрасно зная, как меня успокаивает такое катание. В своё время Паякан пережил всё, что довелось испытать мне — отчаяние, невообразимую злобу, яростное желание отомстить, а потом — невыносимую боль и всепоглощающее чувство пустоты. Даже удивительно, что лучше всех меня может понять не На’ви или человек, а тот, кто толком-то и говорить не может, да и вообще является представителем совершенно иного вида, а точнее — животным, хотя я никогда так его не воспринимала. Паякан уже однажды признался мне, что, если бы не Ло’ак, он наверняка бы умер от тоски и давящего чувства вины, которые не отпускали его ни на минуту. С учётом того, сколько боли мне причинил младший сын Джейка, даже становится забавным, что мы имеем ввиду одного и того же На’ви. — И что ты собираешься делать? — участливо интересуется Паякан. Этим вопросом я задаюсь на протяжении всей жизни, начиная с того, что мне съесть на завтрак, и заканчивая необходимостью быстро принимать решение, когда стрелы кончились, тебя ранили в бок, а на хвост село пять «железных икранов» Демонов. Иногда рядом оказывался тот, кто мог бы дать совет, иногда (и так происходило в большинстве случаев) приходилось прислушиваться лишь к своему внутреннему голосу. Единственное сходство состояло в том, что результат не всегда был удовлетворительным, а порой и откровенно разочаровывающим, из-за чего решить, что лучше — прислушиваться к чужому мнению или всегда думать своей головой, — не представлялось возможным. Вот прямо как сейчас. — Что собираюсь делать? Я буду жить, Паякан. Так, как считаю правильным. Я разворачиваюсь и прикрываю глаза рукой, наблюдая за тем, как светило медленно катится за горизонт, как делало тысячи лет до этого и будет продолжать ещё миллионы после. Оно знает, что должно делать, и уж точно не будет спрашивать луну, стоит ли ему вставать завтра. И это правильно.