Сердце кукловода

Тревожный ветер проносился улицами Бесконечного Королевства, ужасая его жителей своим холодом. Вонзая свои ледяные иглы в каждого, кого успевал коснуться, он ни на миг не останавливался, пока не ударялся о стены храма: высокого, белоснежного, лишь с редкими узорами да письменами серого цвета, близкого к серебру. Порой, стоя в окружении морозного воздуха, можно было подумать, что место это от фундамента и до самых верхов построено изо льда — одни лишь окна с черно-серыми да красными витражами, рушили эту иллюзию, напоминая о твёрдых и острых камнях. Однако в любом случае зрелище было воистину призрачным, особенно в лучах прародительницы смерти и безумия — луны, зовущей к себе отчаянные души, которым не найти покоя ни в перерождении, ни в ином мире. Пробиваясь сквозь темные стекла храма Отчаяния жалкими крупицами, лучи едва ли могли осветить внутреннее убранство этого места и одинокую фигуру в нем. В сопровождении воя ветров низкий голос негромко напевал одну очень старую мелодию. Под ногами плескалась кровь, окрасившая полы помещения и края белых одежд, но это была лишь мелочь, крошечное неудобство — точно так же, как навеки упокоенные служители храма, всё ещё лежавшие вокруг жертвенного стола. Хах, что же тут поделать? За вмешательство в абсолютный порядок принято платить, и пускай проникать живым существам в другие миры не дано, получить невиданный на этой земле артефакт — уже прекрасно. — Насколько же глубоко твоё отчаяние? — эхом разнёсся голос, чьего источника Барроу увидеть не мог. Голос смеялся, очевидно, однако ему определенно нравилась картина, которую он видел: — Погрузившись на его самое дно, хочешь утопить в нём первого, кто пережил твою одержимость? Собираешься показать ему все красоты своего безумия? Да ты настоящий ублюдок, Кэйл. — Говорил же так меня не звать, — только и выдохнул Барроу, полностью игнорируя остальное, что ему говорили. Собственно, запечатанный бог и не ждал ответов от этого ребёнка: только и делал, что издевался, всё напоминая о прошлом. — Ах, но разве не так звали того милого мальчишку, что почти тысячу лет назад предал свою деревню? Барроу привык. Не обращая ни крупицы внимания на Бога Отчаяния, Белая Звезда таки приблизился к столу. На нем лежал предмет, отдающий мистическим красным свечением: один вид артефакта напоминал о крови, кошмарах, боли... Этот красный цвет был совершенно другим — порочным, отвратительным, таким не подходящим нынешнему Кэйлу Хенитьюзу, однако идеально вписывающемуся в будущий образ, что никак не смел покинуть сознание последние несколько месяцев. Изо дня в день он смотрел на него. Смотрел на Кэйла, видя в нём себя: прошлого себя, который только идёт по пути к настоящему. Эта схожесть, практическая идентичность, пленила, становясь наркотиком похуже тех, что запрещались законом по всему миру. И хотелось больше. Добиться абсолютного понимания. Эта мысль стремительно превратилась в навязчивую идею. Никто в этом мире не мог понять Белую Звезду. Никто в этом мире не мог понять Кэйла Хенитьюза. Ими восхищались целые государства, их боялись целые народы, трепеща от одного имени, произнесённого вслух, разве это не забавно? В конце концов, никто не мог почувствовать их бесконечной усталости. Ближайшие подчинённые, будь то аристократия или первоклассные воины, могли лишь строить догадки о том, что движило их господином. Даже боги, их контрактные покровители, улыбаясь, как всегда, высокомерно и мерзко, лишь закрывали глаза, видя в них инструменты, свои земные глаза и руки, но не более. Никому на этой земле и не снились потери и заботы, которые они потерпели, никто не мечтал о покое так же сильно, как они, ведь, в итоге, лишь эти двое могли разглядеть это в глазах друг друга, расслышать в голосе, пусть и не заметить в поступках. Понятие покоя, правда, у них сильно различалось. И понять, чем оно было для Кэйла, было сложно, но не так уж и важно. Ведь если... Хах... Ведь если Кэйл окончательно его поймёт, он поймёт и его цели и его мысли. Барроу, хмыкнув, потянулся к рукаву белой мантии, доставая из него кинжал. Лезвие опасно сверкнуло на призрачном луче полумесяца, после чего его вонзили в ритуальный стол. Трещины расползлись по всей поверхности с жутким, неприятным звуком, когда металл начал стремительно темнеть. — Ахах, я узнаю этот кинжал! — снова завёл своё запечатанный бог, стоило ритуальному столу начать чернеть так же, как и древнее оружие, которое даже магия сохранения не смогла защитить от обмена с иным миром. — Он так часто появлялся в твоих молитвах... Как мило. Только посмотрите, что за картина, ученик всё ещё помнит своего наставника? Того самого, что привил своему щенку жажду силы? Услышав о наставнике, Белая Звезда подсознательно потянулся пальцами к собственным волосам. Правда, одёрнул себя на полпути, протянув руку к сияющему алым артефакту. — Каков упрямец. Думаешь, Бог Смерти так просто отдаст его рассудок в твои руки? — снова шикнул Бог Отчаяния, но его не слушали. Оставалось лишь разочарованно вздохнуть, когда дверь храма снова хлопнула. Вся мертвая мана, которой должно было быть здесь примерно столько же, сколько и крови, расстворилась, превращаясь в плату миру демонов, а значит — делать в этом храме уже было нечего. Белая Звезда просто ушел, даже не обратив внимания на разочарование Бога Отчаяния, с явным голодом и жаждой ожидающего каждой молитвы этого тысячелетнего ребенка. Тянуть эмоции и отчаяние из мальчишки в маске уже не представлялось возможным, сколько не играйся с его воспоминаниями и мыслями. Столько раз пережив все свои наихудшие кошмары под действием сил запечатанного бога, Барроу уже больше был похож на призрака с абсолютно прозрачной, практически не существующей душой, нежели на человека с хоть какими-то чувствами. Поэтому Бог Отчаяния лишь терпеливо ждал. Ждал, когда на то же дно уйдёт и Кэйл Хенитьюз, чьими ужасами он сможет насытиться так же, как и Барроу в своё время. Ждал новых эмоций от Белой Звезды, которые бы вернулись после появления рядом кого-то близкого спустя столько лет. Ждал предсмертных агоний обоих. Он жаждал их боли так сильно, как только умирающий в пустыне мечтал о глотке воды, ведь сейчас, в одном только Белой Звезде, окруженном одиночеством, была одна лишь звенящая пустота. Ах, а ведь запечатанный бог помнил ту ночь, когда его новый последователь, первый за такое кошмарно долгое время, явился в его храм впервые. Это был не реинкарнатор, чье прозвище лежало на устах всего мира, не правитель государства тех, кого ненавидят два континента, даже не первый король наемников, о котором тщетно ищут самые мелкие упоминания современники. Смешно. В ту самую ночь в огромный красный глаз перед собой смотрел слабый, не окрепший и болезненный мальчишка. Только коснись — упадет, обратившись пеплом, а ветер не оставит по нем и следа. Алые волосы, длинные и грязные от пыли и крови, ниспадали на хрупкие плечи. Ноги, едва державшие уставшее тело, были босыми, пальцы рук — сплошь вкрытые царапинами и порезами, губы — искусанны в мясо. Воистину жалкое зрелище. Вокруг царила непроглядная тьма, а плечи паренька мелко дрожали. Бедолага замерз: одежда, грязная и мокрая, липла к бледной коже, обтянувшей тонкие на вид кости. Открытые же участки тела были сплошь покрыты синяками и ссадинами. Ммм, и этот запах... Запах, который разбудил запечатанное божество, было самым прекрасным из того, что когда-либо существовало в человеческом мире и чему никогда не будет суждено исчезнуть — человеческое отчаяние. Именно оно заставило красный глаз взглянуть, кто же смог до него добраться, посмел потревожить, рискнул показаться... — Хах... Хаха... Ахахахахах!!! Барабанные перепонки любого человека уже бы затрещали от жуткого хохота, эхом разнесшегося по мрачной пустоте. Да только потрёпанный мальчуган даже не моргнул. Не сверкай его взгляд так ярко, уже бы сошел за мертвеца. — Ах, жалкий человечишка! — скрежетал от восторга голос, звучавший сразу со всех сторон. — Ты выглядишь как само олицетворение несчастий и боли, ты знаешь это? Ответа не последовало. Болезненный на вид красноволосый паренек только и делал, что прожигал огромный глаз божества своими карими — бездонными, почти пустыми. Казалось, ещё миг, и это дитя сгаснет, как догоревшая свеча. Ещё тогда, в их первую встречу, плечи юноши готовы были треснуть от взвалившейся на них усталости. Выдохнув, так снисходительно и мягко, как только могло существо, трепещущее от чужих мучений, запечатанный бог потянулся появившейся из ниоткуда длинной рукой с мечеподобными когтями к своему маленькому гостю, возможно, собираясь прикоснуться, да только голос юноши прозвучал раньше. — Не смей. — шикнул тот, едва почувствовав движение существа перед ним. Увидеть конечность в этой тьме не смогло бы ни одно живое создание, только инстинкты ребёнка, чья жизнь была не тропой, а тончайшим раскалённым лезвием, позволили красноволосому вдохнуть после осознания, что его послушали, пускай слух и уловил смешок существа перед ним. — Вот как? Что ж, будь по твоему. Тогда... Скажи мне лучше, кто ты и с какой стати решился меня тревожить. Неужто помолиться мне пришел? Напряжение росло. Человеческий ребёнок не видел... Нет, в этом месте он был практически слепым, и тем не менее готов был поклясться рукой на отсек, что почти полностью скрытое от него нечто медленно расплывалось в широкой ухмылке, глядя на появившуюся в его мрачной клетке жертву. — К чему тебе моё имя? — твёрдо отчеканил юноша, не отрывая взгляда от красного глаза. Голос его был окутан хрипотой, а в ноги впился весь остаток жажды жить: чуть что — парень был готов броситься бежать, хотя разумом и понимал, что это не поможет. — Тебя это удивляет? Как низко должно пасть божество, чтобы так воодушевляться молитвой одного лишь человека? — Каков наглец, — хмыкнул запечатанный бог, чуть щурясь. — Однако всё-таки ты прав, маленький паршивец. И так? Зачем тебе было являться ко мне, а не Богу Солнца или Богу Смерти? Смешок. — Дай-ка подумать... Лицо, бледнее мертвеца, исказилось в нервной усмешке со сжатыми зубами. Юноша шагнул вперёд, пусть и не знал, не упадет ли в бездну. Убрав одной рукой кровавые пряди с лица, тот на выдохе произнёс: — Всё просто. Ведь тебе, проклятому ублюдку, как и мне, уже нечего терять. Ответа не последовало, как и каких-либо действий со стороны запечатанного божества. Оно слушало, превратившись во внимание и прикрыв свой единственный глаз. Юноша был не многословен, но каждая фраза, слетавшая с его уст, пестрела вселенской ненавистью. От одной лишь этой короткой беседы Бог Отчаяния чувствовал, как острый, точно лезвия клинков в эпицентре войны, вкус боли вот-вот станет его. Молодой человек видел не мало кошмаров, называвшихся его жизнью, и был готов отдать их все, даже если придется переживать это снова и снова. В двух словах описав свои мысли, тот протянул руку к существу, что скрывалось в неизвестности: — Я стану новой Белой Звездой. И когда это случится, мир утонет в отчаянии.