oh darkness (i wanna sing your song forever)

Он просыпается в одиночестве. Стэйси сел, прислонившись к стене и потянулся, слыша эхом раздающийся звук хрустящих суставов. Это первый раз, когда он по-настоящему остался один с тех пор, как произошло всё это дерьмо, и хотя Стэйси в восторге от уединения, как только он понимает, что Иакову удалось выскользнуть из постели, не разбудив его, да ещё и намеренно оставить его одного, мышцы живота судорожно сокращаются. Не может такого быть, что он неправильно истолковал что-либо из произошедшего прошлой ночью. Это невозможно. И всё же, он по-прежнему один. За окном Иакова солнце неуклонно прокладывало свой путь по небу. Полдень ещё не наступил, но было гораздо позднее время, чем Стэйси привык за последние месяцы. Место, которое Иаков занимал прошлой ночью, давно остыло, и Стэйси недовольно прикусывает нижнюю губу, когда осторожно, так осторожно — чёрт побери, моя задница, Господи Иисусе — выбирается из постели. Может, ему нужно было о чём-то отчитаться или… или он отправился к Рук? Стэйси размышлял, надевая вчерашние джинсы. Его мышцы налились тяжестью, а горло болело в том месте, где Иаков оставил укус, и он лениво потёр след, подходя к окну. Там, внизу, происходит меньше активности, чем обычно. Два грузовика с припасами припарковались на складе, один разгружался, пока второй загружался, а небольшая группа сектантов занимается своими обычными обязанностями. Стэйси наблюдал, как один мужчина вытащил мёртвого заключённого из загона, дёргая его за ногу, да так, что Стэйси показалось, будто он услышал хлопок вывиха. Лицо того вдавилось в грязь на земле, а когда его потянули, за ним остаётся лишь алая полоса в море густого, тягучего коричнево-чёрного. Стэйси смотрит, смотрит и смотрит. Ему приходится простоять возле подоконника минут двадцать, прежде чем мозг снова включается в работу и напоминает, что он один в комнате Иакова. Его первая мысль — разнюхать обстановку. Порыться в бумагах Иакова, в его ящиках в поисках чего-то, что он мог бы добавить к собственному арсеналу. Рук, может, и мертва во всех смыслах, но Стэйси — нет, и хотя прошлая ночь, казалось, изменила что-то в их отношениях (опять это грёбаное слово) отсутствие Иакова заставляло его чувствовать себя незащищённым и брошенным на произвол судьбы. Стоя возле подоконника, он обхватил одной рукой живот, а другую поднёс ко рту, сгрызая ногти и кутикулы. Может, ничего не изменилось. Может, Иаков просто собственник и болтливый со всеми своими любовниками. Секс-партнёрами, Пратт, а не грёбаными любовниками. Он не смог бы полюбить тебя, а ты уж точно не любишь его. Секс-партнёры. Даже враги с привилегиями. Не грёбаные любовники. Он быстро решает не совать нос не в свои дела — слишком велик риск, что если Иаков узнает? К тому же, кому, чёрт возьми, он мог бы передать эту информацию? — а затем вопреки своим мыслям, думает, насколько рискованным будет схватить пистолет, который Иаков хранит в ящике своего стола, и попытаться сбежать. Несмотря на то, что внутренний двор комплекса практически пустовал, Стэйси знал, что у него ничего не получится. Куда ему вообще идти? Иаков бредил и неистовствовал по поводу Сопротивления, пытаясь определить точное местонахождение Волчьего Логова, чтобы направиться туда и навести свои порядки, но он так его и не нашёл. Рук освободила Фоллс-Энд, он мог бы попробовать направиться туда — но Стэйси понятия не имел, где тот находится, а его путь в основном будет пешим, пока он не раздобудет машину или любой транспорт, у которого есть колёса, чтобы добраться. Что если Иаков вернётся, а его не будет? Мысль о том, что за ним будет охотиться разъярённый Иаков и свора его судей, пугала до чёртиков. «Наверное, ты до сих пор пахнешь его спермой», — прошептал голос в его голове, и он звучал подозрительно похожим на Иакова. — «Я вижу след от его укуса на твоей шее. На тебе нет ран от самообороны, нет остекленевшего взгляда — они бы поняли, что ты сделал это добровольно, позволил ему поиметь тебя, как чёртову шлюху. Что ты кончил с его членом внутри». Третьей мыслью было достать пистолет и покончить с собой — он даже обдумывает её секунду, а затем спокойно отбрасывает. Будто переворачивает страницу книги. Он зашёл так далеко не ради того, чтобы вышибить себе мозги, но, Боже, каждый раз, когда он чувствует, что обретает некое подобие опоры, в следующее мгновение земля уходит у него из-под ног. Его желудок заурчал, отдаваясь эхом прямо в охватывающую живот руку. Стоит ли рискнуть и пойти за едой? Он никогда не был в столовой без Иакова. Он даже не знает, накормят ли его, и что если там будет кто-то из изводящих его людей, когда Иакова не будет рядом? Если ты сбежишь после этого и присоединишься к Сопротивлению, возможно, они не смогут учуять его запах. Они купятся на твою травму, даже если ты сам будешь им противен. Стэйси покачал головой, отбрасывая лишние мысли. Вместо этого он решил рискнуть и принять душ. Пойти ва-банк вместо того, чтобы делать ставки. Ванная Иакова обставлена так же по-спартански, как и остальная комната. Белые стены и белая плитка, белый фарфор и хромированная сантехника, но, по крайней мере, здесь было чисто. Уединённо. Никто не посмеет тронуть его здесь. И вода, ох вода. Это первый горячий душ Стэйси за последние месяцы. Давление воды не самое лучшее, но, Боже, её так приятно ощущать на измученных мышцах. Он просто… стоит там некоторое время, столько, сколько осмеливается, позволяя воде каскадом стекать по его телу и волосам. Он проводит ладонями по животу, по рукам, наблюдая сквозь струи слишком горячей воды, как розовеет кожа на смуглом лице. Даже если ничего больше не изменится, это стоило того, чтобы дать Иакову трахнуть себя. Не то чтобы ты ничего с этого не поимел, Персик, вспомни о том, как сильно ты кончил. Иаков пользуется шампунем «2 в 1», который слегка пахнет мятой, и Стэйси почти истерично смеётся себе под нос, втирая его в волосы. Вещи, которые он обычно покупал, были дорогими, но стоили каждого цента, и раньше он бы скорее покончил с собой, чем воспользовался чем-то таким дешёвым. По утрам он принимал душ со своей очередной пассией и мыл им волосы, слушая их стоны, когда он проводил пальцами по коже головы, пока пар и пьянящий аромат пены наполнял ванную комнату. Позже они говорили, как им понравился шампунь, какими мягкими стали их волосы, и даже если у них ничего не выйдет, не мог бы он, пожалуйста, сказать, какой тот марки и где можно его купить? Улыбка на лице Стэйси исчезает, стоит ему задаться вопросом, что случилось с флаконом, который он только что купил. С его домом. С его старой жизнью. Четыре месяца. Повесили ли на его дом табличку: «Заброшено»? Забрали его машину? Он готов был поспорить, что бабушка ужасно волнуется. «Быть может, она уже мертва», — подначивает голос. Он зажмуривается и прислоняется к стене кабинки. — «Она уже была нездорова, когда ты пропал, без тебя она осталась одна, некому отвезти её за продуктами или к врачу, поговорить с ней на родном языке — никому нет до неё дела. Hijo, nadie me habla español además de ti y lo extraño el sonido. ¿Cantame, por favor?. Впервые за несколько недель он осмеливается подумать обо всём, от чего его оторвали. Он сумел затолкнуть эти мысли подальше, чтобы огородить себя от страданий, чтобы тоска не искалечила его. Или что ещё хуже, просочилась в его мысли и отравила всё, чтобы было ему дорого. Иаков устрашающе хорош в том, чтобы учуять слабость, вытягивая из тебя всё хорошее. Он устало трёт лицо и моется кусковым мылом Иакова. Он не плачет, но воспоминание о покрытом испариной теле Иакова над ним, мускусе и аромате его дезодоранта, о том, как Стэйси наслаждался всем этим, лишает аппетита. Ополоснувшись, он вытерся полотенцем, висящим в ванной, всё ещё влажным после того, как душ принимал Иаков. Оно колючее и слегка запачкано кровью, а Стэйси внезапно радуется, что Иаков не слишком-то любит удобства — маленькие полотенца и модный дорогой шампунь. Он растирался до тех пор, пока порозовевшая кожа не стала похожа на содранную, а затем повесил полотенце сушиться на перекладину. Из аптечки над раковиной он достал дезодорант Иакова и нанёс его подмышки. Полностью обнажённый он вернулся в спальню и обнаружил, что та по-прежнему пустовала. Он не уверен радоваться ли по этому поводу или беспокоиться. Однако впервые за много дней спокойно вымывшись, Стэйси колебался, глядя на одежду, в которую он был одет вчера. Он морщится, вдыхая их общий запах, запах тела, пота и грязи, пропитавшие ткань, и задаётся вопросом понравится ли собственнической части Иакова, если он наденет его одежду, или же он накажет Стэйси за то, что тот преступил границы дозволенного. Стэйси решает попытать счастья. Вся одежда Иакова выглядит одинаково: тёмные джинсы, а рубашки ещё темнее, и всё это запачкано одному только Богу известно чем. Стэйси наугад вытащил серую футболку, натягивая её через голову. Он просто утонул в ней, снова прикладывая руку к животу и тихо сетуя на пропажу рельефных мышц, над поддержанием которых он так упорно трудился, пусть и немного тщеславно. Теперь он был излишне худощав, не настолько измождённым от голода — во всяком случае теперь — но Стэйси стал слишком худым для своего роста. В потере десяти или около того фунтов не было ничего страшного. Но сейчас это становилось проблемой, и он даже думать не хотел, насколько повысился этот показатель. Что означало, джинсы Иакова надевать не стоило, не говоря уже о том, что этот мужчина в придачу ко всему был на пол фута или около того выше его. Стэйси был среднего роста, но Иаков был намного выше шести футов, а сложен, как скала. Ему пришлось бы подвернуть штанины и проделать новую дырку в ремне, чтобы джинсы не спадали, не выглядя при этом грёбаным идиотом. Ребёнок, померивший одежду взрослого, ей Богу. С неохотой Стэйси натянул свои старые штаны, радуясь, что те хотя бы в отличие от рубашки находились в сносном состоянии. Даже не задумываясь, он вновь оказывается возле подоконника, тихо шлёпая босыми ногами по бетонному полу. Стэйси лениво ковырнул облупившуюся белую краску, царапая, царапая, царапая, пока та не оказалась под его ногтями, обнажая светло-коричневое дерево. Интересно, заметит ли Иаков. Иаков Иаков Иаков Снаружи хлопнула дверца машины, и его взгляд устремился во двор в поисках источника звука. Выискивая рыжие пряди среди длинных, каштановых волос. Грузовик с припасами, разгрузившись, остановился, а водитель махнул рукой человеку, стоящему рядом с провизией, спустя минуту грузовик тронулся с места. А после, стуча колёсами по грунтовой дороге, скрылся из виду. Стэйси же с тоской смотрел ему вслед.

***

Прошло около трёх часов, а Иаков так и не вернулся. Желудок Стэйси сводило от голода, но ещё и от нервов, заставляя процарапать ногтями три толстые неровные борозды, будто медведь, помечающий дерево. Кончики его пальцев были слегка покрыты белой пылью от краски, а во рту появился горький привкус, когда он с тревогой прикусил палец.

***

Спустя пять часов желудок Стэйси по-прежнему был пуст и в то же время будто набитый свинцом. Время было примерно два часа пополудни, а он не видел Иакова ни разу с самого утра. Когда спина Иакова прижималась к его груди. Когда ладонь Стэйси выводила успокаивающие круги на тёплой коже между покрытых веснушками лопаток. Стейси потёр глаза, садясь на койке, и прислонился к батарее. Холод металла отвлекал, впиваясь в плечо и бок. Он старался не смотреть на пустующую кровать.

***

Около четырёх часов вечера он решает отправиться в столовую. Прежде чем выйти, Стэйси выудил из кучи относительно чистой одежды свою рубашку помощника шерифа. Держа её перед собой, он думал о том, что стоит снять футболку Иакова. Положить её обратно в шкаф, будто он никогда её не надевал, пряча собственную глупость подальше от посторонних глаз. Никто не видел, что он её надевал, так может этого и не было? Он утопал в двух слоях одежды, но они давали ему приятное чувство защищённости, когда он спускался по лестнице и направлялся в сторону столовой. Стэйси пробирался сквозь толпу сектантов, совершенно его не замечающих, не удостаивающих даже мимолётным взглядом, и этот факт приносил одновременно облегчение и тревогу. Маскироваться было полезно, и хотя он не хотел, чтобы его замечали, свободная одежда и социальная изоляция заставляли его чувствами себя призраком. Быть может, Иаков убил его во сне, и теперь он будто неприкаянный призрак, бродил по этому месту. Столовая практически пустовала, обед закончился несколько часов назад. Стэйси слышал, как люди на кухне готовили ужин, как лязгали кастрюли, сковородки и посуда. Стэйси не был уверен можно ли ему здесь находиться. И пока он раздумывал стоит ли ему зайти на кухню или же развернуться и уйти, из дверного проёма высунулась голова. Мужчина, которого Стэйси раньше видел, но никогда не разговаривал, на мгновение оглянулся по сторонам, а после остановил свой взгляд на нём, эмоции на его лице стремительно сменяли друг друга, прежде чем остановиться на спокойствии. — Голоден? — спросил он, голос его был тихим и гнусавым, с заметным северным акцентом. Он был молод, моложе большинства эдемщиков, с короткими светлыми волосами цвета кукурузы и ничем не примечательным лицом. Насыщенного цвета карие глаза, тонкие губы и заострённый курносый нос. Милый. Он стал бы исключением, если бы Стэйси не видел ран на его обнажённых предплечьях, рукава его кофты были закатаны до локтей, выставляя их для взгляда Стэйси. Если бы он не знал, что под одеждой на его теле был вырезан по меньшей мере один из семи грехов, если бы он не видел буквы ГО, выглядывающие из-под воротника. — Не видел тебя ни на завтраке, ни на обеде. Иакова тоже. Его согревают эти наблюдения, отдаваясь теплом в животе и на щеках. Он не думает об отсутствии Иакова. О том, каким милым мог бы быть этот парень при любых других обстоятельствах. О том, что его привлекательность может быть расценена, как оскорбление. Неверный, предатель. Стэйси застенчиво кивнул, и когда мужчина подозвал его к себе, он медленно подкрался к дверному проёму. Тот придержал для него дверь, но Стэйси застыл в нерешительности. На кухне работали несколько человек, женщины и мужчины переговаривались между собой во время работы. Тихо играло радио, разнося по комнате напевающий женский голос. От запаха жареной картошки и приправленного травами мяса в животе забурчало. Слишком много неизвестных переменных, слишком велик риск. Когда парень увидел его колебания, он ласково улыбнулся. И этот жест заставил щёки Стэйси запылать, а желудок тревожно сжаться. Доброта — это последняя вещь, с которой можно столкнуться на территории Иакова, и он изо всех сил сопротивлялся, рискуя потеряться в ней. Мучительно гадая, в чём подвох. — У нас осталось кое-что с обеда. Ты не… хочешь присесть? Стейси потёр шею, переминаясь с ноги на ногу. Пока он это делал, мужчина перед ним перевёл взгляд с его лица на шею, прежде чем остановился на покрасневшем следе от укуса. Пульсирующем в такт другим ранам Стэйси. Он отвёл взгляд, прежде чем успел увидеть узнавание на чужом лице. Жалость — ещё одна вещь, редко встречающаяся в горах Уайттейл. маленькая грязная шлюшка Иакова Иакова Иакова — Я ээм, принесу тебе кое-что, — сказал вместо этого мужчина, и Стэйси коротко кивнул. Он ждал, прислонившись к стене и опустив глаза. Тот появился через несколько минут с металлическим подносом в руках, на котором лежало яблоко, чашка, с чем-то похожим на воду, сдобная булочка и миска с тушёным мясом. Глаза его продолжали излучать доброту, когда он вёл Стэйси к соседнему столу, ставя поднос. — Просто оставь его здесь, когда закончишь, — улыбнулся он, потирая шею, как до этого делал Стэйси. — Я ээм, оставлю тебя наедине с этим, — колебался он, стоя рядом со Стэйси, зажавшим руки между коленями. Слегка ёрзающим на скамье. Затем он ушёл, а Стэйси остался один в столовой с подносом и хлопком кухонной двери, покачивающейся на петлях туда-сюда, перекрывающей звуки музыки и разговоров, те наполняли столовую, пока дверь окончательно не остановилась, отрезая их, и тогда он действительно остался один. Стэйси недолго раздумывает, прежде чем начать есть, и теперь его живот болит уже по совершенно другой причине. Рагу едва тёплое, а булочка безвкусная, но это еда. Вода холодная и свежая, а в рагу есть кусочки моркови и говядины. Яблоко он приберёг напоследок. Короткое мгновение он подумывает о том, чтобы взять его с собой в комнату и спрятать. Взвешивает на ладони, яркое и красное. Но в конечном итоге он решает отказаться от этой идеи. Что если сегодняшний день был счастливой случайностью, и Иаков больше не отпустит его? Накажут ли его за хранение еды? Боже, а что если яблоко сгниёт до того, как он успеет его съесть? Когда он жуёт, с подбородка капает сок. Яблоко сладкое и почти неприлично хрустит после каждого укуса, а Стэйси очень хочет ещё одно. Он съедает всё, не оставляя ничего — эту его черту ненавидели все его предыдущие партнёры, но его папа делал так всю жизнь, и Стэйси поступил точно так же, не задумываясь. На секунду в нём возникло искушение слизнуть капельки с пальцев, но, хотя Стэйси не наелся, он насытился достаточно, чтобы не уподобляться животным наклонностям. В конце концов, это его четвёртый месяц здесь, а не первый. Его вылазка из комнаты прошла успешно, и когда Стэйси поднялся, он задумался о скрытой стороне всего этого. Всё его общение с другими обитателями Уайттейл было мучительным, оно касалось выживания, дисциплины и простого удовольствия от того, что человеческий дух ломался в твоих руках, и ничто из этого не проходило задаром — платой были его кровь, его силы, его совесть. А не так давно и его тело. Обратный путь в комнату Иакова был столь же непритязателен, как и прогулка до столовой. Стэйси позволил себе идти немного медленней, чтобы оценить окружающую обстановку. Грязные, ужасные загоны, а единственные их обитатели — отчаявшиеся и сломленные люди, но в доме всё было иначе. Вымытые полы, выложенные белой плиткой, открытые залитые солнцем комнаты, а светильники протёрты от пыли. Еду готовили и ели вместе, сектанты больше были похожи на семью, за которую себя выдавали. Всё было довольно по-спартански, совсем простая обстановка, как и в комнате Иакова, но здесь было чисто и не было того безумия, как в некоторых зданиях на территории Иосифа, прямо как той Богом забытой ночью. Искажённые библейские стихи, выгравированные на стенах зданий, кровавые отпечатки ладоней. Даже находясь в относительной безопасности — безопасности, чушь какая — вертолёта Стэйси чувствовал запах безумия. А здесь, в этих стенах, он был не столь силён. Если бы всё было по-другому, если бы он добровольно присоединился к эдемщикам то, вероятно, оказался бы не в доме Иакова, но быть может, он прижился бы здесь. И эта мысль была ужасающей.

***

Солнце садилось, но Иаков всё ещё не вернулся. Снова лёжа на своей койке, но на этот раз с одной из книг Иакова, Стэйси свернулся калачиком и перевернул очередную страницу потрёпанного экземпляра «Илиады» Гомера в мягкой обложке. Стэйси не ожидал найти подобное чтиво на книжной полке Иакова, но этот мужчина довольно начитан, часто ссылаясь на многие вещи, в том числе на поп-культуру и классику. На его полках есть и другие книги: научно-популярные трактаты о войне и науке, художественная литература для массового рынка с потрёпанными от многократного прочтения корешками. Несколько библиотечных книг, которые никогда не будут возвращены. Стэйси поймал себя на том, что сравнивая названия, находит сходство между ними. Он видит огромный том «Властелина колец» Толкина, страницы, пожелтевшие и потрёпанные. Старше, чем тот, что есть у Стэйси. «Ад», «Рай» и «Чистилище» Данте Алигьери в отдельных томах, «Ад» из которых был самым старым. «Потерянный рай» Мильтона в двух экземплярах: один в мягкой обложке, а второй в красивом кожаном переплёте. «Джунгли», «Атлант расправил плечи», «1984» и «Мечтают ли андроиды об электроовцах?». Несколько научно-фантастических и детективных романов, сюжеты которых Стэйси знает, но никогда не читал. Стэйси отстранённо подумал, учился ли Иаков в колледже, до или после армии, а затем выбросил эту мысль из головы. Перестань очеловечивать его. Перестань, перестань, перестань.

***

Небо совсем потемнело, а Патрокл умер, когда Иаков вернулся. Стэйси поднял глаза, но Иаков не смотрел вниз. Запах алкоголя, дров и какой-то сладости разносится по комнате, когда Иаков снимает свою военную куртку, вешая её на спинку стула. Его волосы растрёпаны ветром, а покрытые шрамами щёки порозовели от подступающего осеннего холода, вкупе с выпитым алкоголем. Он ходит по комнате, не обращая внимания на Стэйси, а тот с колотящимся где-то в горле сердцем не произносит ни слова. Его эмоции предательски отдаются в голове, в сердце, моля о внимании Иакова, его одобрении, хоть о чём-то, Стэйси корит себя из-за книги, хотя продолжает желать признания Иакова. И эти противоречивые эмоции разрывают его изнутри. Стэйси впился зубами во внутреннюю сторону щеки, чтобы удержать рот закрытым. После, кажется, вечности, Иаков остановился возле подоконника, замечая царапины на дереве. Он проследил их взглядом, прежде чем фыркнуть, и покачал головой, взглянув, наконец, на Стэйси. — Скребёшься в дверь, чтобы выйти отлить, а, Персик? Эти слова набатом отдают в ушах, подобно игле, царапающей пластинку. Они жалят, жалят гораздо сильнее, потому что, ты, грёбаный идиот, чего ты надумал из-за вчерашнего, а? Трахнул и выбросил, подчинил. — Вижу, ты позволил себе некоторые вольности, пока меня не было, — сказал Иаков. Он опёрся о подоконник, упираясь в него бедром, и оглядел лежащего на своей койке Стэйси с головы до ног. — Хм. Так и знал, что следовало посадить тебя обратно в клетку и надеть наручники, прежде чем уйти. Стэйси очень хочет, чтобы лицо не так сильно горело от унижения. Но ничего не выходит. — О, Персик. Я задел твои нежные чувства? — уголки губ Иакова приподнялись в улыбке, которая больше похожа на оскал, обнажая зубы. Стейси чувствовал запах виски в его дыхании. — Ты думал, после прошлой ночи я пожелаю тебе доброго утра? Займусь с тобой любовью или ещё каким-нибудь гейским дерьмом? Избавь меня от этого. Внезапно Стэйси почувствовал себя обессиленным. Ему потребовались титанические усилия, чтобы не отпрянуть, когда Иаков приблизился. Потом же Иаков присел на корточки, чтобы быть с ним на одном уровне. Слегка покачнувшись. Несобранный сильнее, чем бывало после ночных кошмаров. Стэйси никогда ещё не видел его пьяным. Лишь вечно спокойным и расчётливым, контролирующим всё и вся. — Хотя, должен признать, прошлой ночью ты был великолепен. Самая тугая задница из тех, в которых я побывал за последние недели, — пальцы Иакова огладили пылающие щёки Стэйси, когда тот отвёл взгляд. Он опускал их всё ниже, ниже, ниже до отметины от укуса. Слегка царапнул кровавую корку, пока запах свежей крови не защекотал нос Стэйси. — Хочешь знать, чем я был занят? Давай, спроси меня. Опустошённый и измученный, не в силах продолжать игры Иакова, Стэйси тихо спросил: — Чем ты был занят? Иаков наклонился вперёд, а затем опустился вниз, чтобы сесть на колени, но уже не так грациозно, как вчера. Трудно поверить, что всего сутки назад они трахались в нескольких футах от этой самой койки. Грёбаный. Идиот. Не привязывайся к эмоциям, которых не было, Пратт. — Праздновал, конечно. Не каждый день побеждаешь своего врага, понимаешь? Вроде как жаль, что это не я её сломал, но что ж, оставлю эти лавры Вере. Я заехал к ней домой. Думал даже взять тебя с собой, — он снова провёл пальцами по щеке Стэйси, задумчиво промычав. — Может, пустить тебя там по кругу, раз тебе так понравилось. Боже, как больно. Соль на раны, которых хотелось бы избежать. Он жаждал, чтобы музыкальная шкатулка избавила его от этого. — Тебе больно? — снова оскалил зубы Иаков, ухмыляясь от уха до уха. — Ты скучал по мне? — когда Стэйси не ответил, его пальцы переместились на чужую шею, слегка сжимая и перекрывая дыхательные пути. — Будь хорошим мальчиком. Ты скучал по мне? — Да, — прошептал Стэйси, адамово яблоко дёрнулось в этой тёплой хватке, и он ненавидел себя за то, что это было ложью лишь отчасти. — О, Персик, это так чертовски мило с твоей стороны! — фыркнул Иаков, запрокидывая голову от смеха. Когда он снова посмотрел на Стэйси, в его глазах вспыхнул огонь, вызывающий лишь беспокойство. Греческий огонь. — Я встретил девушку у Веры. Хорошенькая малышка, ей едва исполнился двадцать один год, — всё ещё слегка обхватывая одной рукой горло Стэйси, другой он потёр промежность. — Думаю, это был её первый раз. Она скакала на мне, пока не закричала, а потом просто продолжала скакать. Он двигал рукой, тяжело дыша через нос, а спустя несколько минут отпустил горло Стэйси. Затем он вытащил член из джинсов и подался на несколько дюймов вперёд. — Хочешь попробовать её на вкус? Это был не вопрос — это приказ мелодичным голосом. Стэйси ощутил во рту его мускусный вкус, пьянящий мужской, но в то же время острый, отчётливо женственный. Стэйси уже делал это раньше — пробовал чужой вкус с члена своего партнёра, и тогда волнение и возбуждение сжигали его заживо. Но на этот раз его собственный член был вялым. — Она не могла нормально отсосать, чёрт возьми, но, Боже, я знал, что ты сможешь. Всё дело в твоих губах. Твоих волосах. Я просто хочу обхватить тебя за голову и трахнуть. Так он и сделал. Стэйси изо всех сил подавлял рвотный рефлекс. Даже рискнул положить руку на бок Иакова, пытаясь хоть немного контролировать движения его бёдер. В уголках его глаз собрались слёзы, и он крепко зажмурился. Говорил себе, что всё кончится быстрее, если он постарается. Когда он втянул щёки и с силой пососал, Иаков простонал, прямо как прошлой ночью, словно он ранен, словно это из-за Стэйси. Иаков снова подался вперёд, что было недостойно обычно собранного и сдержанного Иакова Сида, и обхватил лицо Стэйси обеими руками. — Я думал о тебе, когда был в ней, знаешь ли, — фыркнул он. — Красивая женщина объезжала мой член, надо было видеть её сиськи и киску, а я думал о какой-то тощей пидорской крысе, можешь в это поверить? Иаков заставлял его терпеть бесчисленные пытки, убийства, голод, нескончаемые удары по его гордости, но он никогда ещё не был так жесток, как в этот момент. — Ах, блять, да, вот так. Давай, ну же, посмотри на меня, дай мне увидеть эти слёзы. Я знаю, что они там. Дай мне взглянуть. Вчера они были такими сладкими, — Иаков двинул бёдрами вперёд, а затем опустил руку, чтобы приподнять подбородок Стэйси. Постучал пальцем по виску один раз, другой, и Стэйси казалось, что от этих ударов его череп расколется. Жалостливые карие глаза послушно открылись. Когда с ресниц срывается слезинка, Иаков ловит её, заранее готовый. Он издаёт очередной гортанный звук, слизывая каплю, а его язык розовый и блестящий от слюны, когда он показательно обводит им пальцы. — Да, Персик, вот так. Чёрт, ты так хорош. Мне давным-давно следовало воспользоваться тобой. Это единственное, в чём ты хорош, а? Да. Да, и слышать это было так больно. — Тебе нравится, правда, маленький педик? Большой член в твоём рту, до самого горла. Стэйси сосредотачивается на работе ртом, вбирая член Иакова глубже, пока он не перекрывает дыхательные пути. Хлоп-хлоп, две пощёчины — вот его награда. Он отстранился, отплёвываясь. Слюна стекала по подбородку. — Да ладно, Персик, не будь таким. Тебе это нравится, — предъэякулят блестит на губах Стэйси, когда Иаков проводит по ним головкой своего члена. Лунный свет заливает комнату, в это проклятое окно, стирая все цвета Иакова, заставляя его сиять. — Ну-ка открой ротик пошире, ааа вот и мы. Кажется, это длится целую вечность — пьяная болтовня Иакова и непоколебимые толчки. Стэйси концентрируется на шуме крови в ушах и просто позволяет этому происходить, позволяет использовать себя. Он думает о прошлой ночи и тут же обрывает собственные мысли, не в силах размышлять о том, каким глупцом он был. Сделал ставку против фулл хауса и думал, что выиграет. Думал, что в Иакове есть хоть что-то, реагирующее на него, помимо бушующих гормонов. Тупица, грёбаный идиот. — Блять, Боже, вот и оно, — прошипел Иаков, затаив дыхание. Он делал судорожный вдох за вдохом, тяжело дыша через нос. Толчки становятся глубже, проникая в горло Стэйси, и он позволяет мышцам сжиматься вокруг головки чужого члена. Он уже близко, думает Стэйси, напрягаясь, чтобы не захлебнуться его спермой, когда та выстрелит ему в горло. Но Стэйси оказывается не готов. Громко застонав, Иаков отстранился, изливаясь на лицо Стэйси. Ему следовало воспользоваться идеей номер три. Вышибить себе мозги. Сделать что угодно, чтобы избежать этого. — Какая восхитительная картина, а? Залитый моей спермой, Боже, мне стоит сделать снимок и отправить его Сопротивлению. Ты даже одет в рубашку заместителя, они бы точно обделались. Стэйси держит глаза закрытыми, пока Иаков не встаёт, пристёгивая его руку наручниками к батарее, а затем пересекает комнату и с кряхтением падает на кровать. — Как и всегда превосходная работа, Персик. Увидимся утром.

***

Стэйси не спит. Свернувшись калачиком, настолько позволяет прикованная к батарее рука, он вытирает лицо краешком одеяла. Слёзы снова затуманивают взгляд, и поначалу он борется с самим собой, пытаясь не дать им пролиться. А после просто закрывает рот свободной рукой, заглушая рвущиеся наружу рыдания, сосредотачиваясь на том, чтобы не издавать ни звука. Иаков храпит, лёжа на своей кровати, чего обычно не происходит. Его джинсы застёгнуты на молнию, но не на пуговицы, а ботинки всё ещё на ногах. В кобуре пистолет. Кровь в ушах Стэйси снова гудит, затуманивая все чувства, когда он подумывает о том, чтобы выбить из сустава большой палец и выскользнуть из наручников. Он оказал бы миру услугу, убив Иакова, а следом и себя, хлоп-хлоп. Но он этого не делает. Слабый, слабый, слабый.

***

Примерно около часа ночи Иакову снится кошмар. Его тело мелко вздрагивает, а ноги двигаются по кровати, пачкая подошвами ботинок постельное бельё. — Иоанн, — прошептал он. — Иосиф, — Иаков простонал, словно ему больно, и тяжело задышал. Ещё несколько секунд его лицо вздрагивало, а тело дергалось, будто он принимал удары на себя. Стэйси безмолвно наблюдал за ним. Он говорил себе, что не чувствует боли за Иакова, и ложь горчит на языке.

***

У Стэйси щиплет глаза, а голова и натруженная челюсть нещадно болят. Он считает вдохи и выдохи, слушает утреннее пение птиц. Странно, что даже в таком месте жизнь продолжается, незатронутая испытаниями и невзгодами. Случайной жестокостью, которую люди причиняют друг другу. Иаков просыпается, когда тьма начинает уступать место свету. Синяки под его глазами подобны грозовым тучам, сгущающимся над домом. Он совсем не выглядит отдохнувшим, но у Стэйси не хватает духу мрачно этому порадоваться. Стук тяжёлых подошв Иакова по бетону едва слышим. Он почёсывает бороду, потирая глаза тыльной стороной ладони. Потягивается и хрустит суставами, прямо как Стэйси, проснувшийся прошлым утром в той постели. Он не открывает глаз, когда Иаков произносит голосом, больше похожим на наждачную бумагу: — Доброе утро. Хорошо спалось? Единственный ответ, который он получает — тихий прерывистый выдох. — Ах, и мы снова на этом этапе, — пробормотал он. — Ну же, Пратт, я знаю, что ты не спишь. Я пробыл с тобой рядом достаточно времени, чтобы понять, как ты звучишь бодрствуя. Тяжёлая ночка, да? — Да, — прошептал Стэйси. Иаков задумчиво промычал. — Чувствую себя так, словно меня переехал грузовик. Судя по твоему стоицизму, держу пари, тебе бы этого хотелось. Я близок к истине? Тишина. Стэйси поёрзал на своей койке. Шуршание ткани о ткань прозвучало громогласно. — Тебе станет легче, если я скажу, что не помню? — спросил Иаков. Раз удар сердца, два. — Нет, — честно ответил Стэйси. Потому что так и есть. В его голове сопоставляются их взаимодействия, даже если это простой разговор. Иаков снова задумчиво промычал. Кажется, словно он попробовал его честность на вкус, смакуя. Это всё равно не до конца правда. Кое-что, какие-то части. Он обвёл губы языком. — Ты голоден? Да. — Не очень, — лжёт Стэйси. Иаков встал, снова хрустнув суставами, выдающими его истинный возраст. — Очень плохо. Идём, Стэйси, — бормочет он, потянувшись к наручникам Стэйси.