***
На полу возле импровизированной больничной койки Иакова стоят два больших металлических таза с горячей водой. В одном вода была чистой и прозрачной, а в другом мыльная. Её всего пару мгновений назад принесли двое молодых сектантов, стремясь доставить воду для купания. Поставили так осторожно, чтобы ничего не пролить, желая произвести впечатление на своих Отца и вестника, услужить им. Аромат лаванды проследовал за ними в маленькую белую комнату, отличающийся ото всех запахов, которые Стэйси ассоциировал с Иаковом. Он думает о шампуне в душе Иакова, мужественном, чистом, остром. Всплески мяты и мускуса. Цитрусов и кедра. Запах настолько непохожий на приторный цветочный аромат, витающий в воздухе, маскирующий запах крови. В больничной палате вдали от остального мира. Когда Стэйси берётся за мочалку, вода в тазу становится розовой, пенистой от мыла, а затем красно-коричневой. Хлопья грязи и кровь кружились в воде перед глазами. Последние сорок пять минут Стэйси старательно обтирал Иакова губкой. Вода не должна касаться многих мест на его теле — например, тридцати одного шва, наложенных врачом, перевязанного пулевого ранения в плечо, шины на носу, гипса, окутавшего его искалеченную левую руку, иглы в предплечье прямо над гипсом для внутривенного введения антибиотиков и собственной крови Стэйси. Большая его часть нуждается в отмывании. Стэйси же необходимо было занять чем-то свои трясущиеся руки и скачущие мысли — адреналин покинул его стремительно, оглушая и опустошая, за исключением звуков «псс» из украденного пистолета с глушителем и воспоминаний о жизнях, оборванных его собственной рукой, в тот миг совсем не дрожащей, а спокойной и уверенной — поэтому он вызвался искупать его. Промыть раны, чтобы помочь антибиотикам быстрее поставить Иакова на ноги. Иосиф был доволен, но совсем не удивлён этим предложением. Воодушевлённый, как после желания Стэйси отдать свою кровь. Он смотрел на него своими всезнающими голубыми глазами, а тонкие губы изгибались в мягкой улыбке, и отправился за кем-нибудь из своей паствы, чтобы принести необходимые им вещи. Уходя, он насвистывал Удивительная благодать, как сладко звучит. Стэйси не знал, рассказывал ли Иаков ему о масштабах их… отношений, слишком уж внезапно их взаимодействия переросли в отношения, вспыхивая подобно лесному пожару, но у него было такое чувство, что от Иосифа Сида мало что может ускользнуть, особенно когда дело касается его семьи. Во всяком случае, Стэйси рассказал ему почти всё, опуская некоторые подробности. … я не позволю им забрать его… … предан ему… Он даже не знает, что версия Бога Иосифа говорит о гомосексуальности, хотя и тратит немалую часть времени, беспокоясь об этом, как о шатающемся зубе, пока омывает тело Иакова, прикусив язык и боясь, что эта тема рано или поздно всплывёт в разговоре. В руке Иосифа такая же ткань, и они чередуются, один полощет ткань, второй вытирает Иакова. Пока Стэйси полоскал мочалку от крови, грязи и мыла, Иосиф методично вытирал длинную, безвольную правую ногу Иакова. Порозовевшая, без грязи и крови, а короткие вьющиеся рыжие волоски влажно прилипли к коже. Большая часть его тела уже чиста, за исключением волос и гениталий. Мочалка мягко царапает кожу Иакова, шурша в тишине комнаты — единственный звук, за исключением их дыхания, ни врачей, ни сектантов. Зная всё, что он узнал о Сидах, Стэйси ожидал, что ему вскроют голову — может, оторвут, чтобы Иосиф мог заглянуть внутрь. Второй раунд вопросов, углубляющихся в суть. Выяснение, достаточно ли хорош малыш Стэйси Пратт для старшего Сида, солдата, вестника. Ты веришь? Спросите Стэйси снова, когда разум его прояснился, слёзы высохли, а адреналин выветрится, и, пожалуйста, не дайте ему умереть. Вместо этого дружелюбное и непринуждённое молчание, будто Стэйси был частью их семьи целую вечность. Довольный чистотой мочалки, Стэйси поднялся с корточек и резко качнулся. Его взгляд помутился, подрагивая и приводя в смятение почти пустой желудок. Голова кружилась, а пол под ногами трясся. Боже, пожалуйста, не дай мне вырвать прямо на Отца, а потом упасть в обморок. Желчь и пережаренные клубничные батончики мюсли на тёмном деревянном полу и замшевых коньячного цвета туфлях Иосифа. А спустя долю секунды его ставит на ноги крепкая чуть влажная рука. Иосиф гораздо сильнее, чем можно было предположить по его худощавой фигуре, но он крепко сжимает бицепс Стэйси. Он притягивает его к себе, а затем свободной рукой обхватывает с другой стороны — длинные паучьи пальцы, прохладные и влажные, ложатся на бедренную косточку Стэйси под полой грязной рубашки. Его рука меньше, чем у Иакова, и более нежная. Руки пианиста. Маэстро оркестра с библией или винтовкой вместо дирижёрской палочки, приказывающий своей пастве двигаться взад-вперёд с улыбкой и лёгким движением изящного запястья. — Осторожнее, — говорит он, тихо посмеиваясь. Рука на бицепсе сжимается, а затем мягко поглаживает. Кончики пальцев вдавливаются в мышцы, большой палец потирает место между плечом и грудиной. — Может, мне стоит самому закончить здесь, м? Пусть ты не так сильно пострадал, как Иаков, но тебе тоже нужен отдых. Позволь мне вызвать врача, чтобы он осмотрел твой нос и ссадины на запястьях. — Всё нормально, — говорит Стэйси, и под успокаивающими движениями ладоней Отца он и правда чувствует себя лучше. Он даже не задумывался о своём опухшем носу или окровавленных запястьях с тех пор, как они выбрались из «Волчьего логова», но теперь, словно услышав упоминание о себе, боль нахлынула с новой силой. — Просто встал слишком быстро. Голубые глаза спокойно изучают его. Большой палец, выводящий узоры на коже, вдавливается в плоть немного сильнее, и Стэйси остро ощущает, как невесомо подушечка его большого пальца скользит по ткани рубашки. Кожа Иосифа не покрыта столькими мозолями, к ней относятся более бережливо, чем кожа Иакова. Он зациклился на этой детали, цепляясь за неё. — Я не мой брат, Стэйси Пратт, и не буду осуждать тебя за то, что ты поддался усталости, как это бывает со всеми людьми. Ты через многое прошёл, дитя моё. Ты привёл моего брата домой и заботился о нём с такой преданностью, которой, как я боялся, он никогда не познает, — улыбка на его лице едва заметна. Взгляд Иосифа сквозит печалью, когда что-то мелькает в его глазах. — В любом случае, здесь мы почти закончили. Я могу сам вымыть ему волосы и интимные места, пока тебя осматривают. — Ты не… ээм… ты не обязан этого делать. Я.. я сам. Думаю, он предпочёл бы, чтобы это сделал я, — тихо сказал Стэйси. Отчаянно пытаясь сохранить честь Иакова, а ещё его омовение не даёт Стэйси утонуть с собственных мыслях. Слишком сосредоточен был на Иакове, чтобы задумываться о себе и своих действиях. — Сомневаюсь, что там есть нечто такое, чего я раньше не видел, — тихий смешок ещё больше приподнимает уголки его губ, прогоняя тьму из мыслей. — Но если хочешь, я могу вымыть ему волосы, пока ты занимаешься остальным. Иосиф позвал одного из эдемщиков, чтобы тот принёс всё, что им понадобится — чистой воды, побольше чистых полотенец и мочалок, а ещё тазик поменьше, чтобы вымыть волосы и бороду Иакова. — А ты, ээм… у тебя есть что-нибудь не такое цветочное? — спросил Стэйси, прежде чем эдемщица выйдет из комнаты, на этот раз это была пожилая женщина. Его щёки горят, когда он отводит взгляд от неё и весёлых пытливых глаз Иосифа. — Не думаю, что ему понравится лавандовый запах в волосах. — Такой заботливый, — промурлыкал Иосиф. — Кэрол, принеси, пожалуйста, шампунь из моего душа, — когда сектантка уходит, Иосиф тихо смеётся, накрывая ноги Иакова простынёй. — С моим братом ты такой же смелый? Желудок Стэйси моментально сжимается. Угроза вырвать вспыхивает внутри, а паника захлёстывает с головой. Он не счёл свою просьбу дерзкой, но похоже, просчитался. И снова рука Иосифа на его коже. Как якорь. — Я не имел в виду ничего плохого, — тихо сказал Иосиф. Его слова, призванные смягчить нарастающую тревогу внутри Стэйси, успокаивают. — Иаков не многим позволяет вот так заботиться о себе. Иногда он едва подпускает меня, не позволяя узнать его. Я просто спросил, впустил ли он тебя. «Впусти меня, впусти меня, впусти меня», — отчаянно повторял Иаков в его кожу на полу в своей комнате. «Впусти меня», — в его губы на лестничном пролёте, пока над головой грохотал гром. Дверь открывается и в комнату входят трое сектантов, каждый из которых несёт тазик с горячей водой и полотенца. По указанию Иосифа Стэйси кладёт два полотенца возле ног Иакова, а третье подносит к изголовью. Исходящий от них аромат изменился, он больше не был приторно-цветочным. Вместо этого он стал каким-то неуловимо мужским, древесным. Стэйси наблюдал за лопающимися пузырьками, пока дверь со щелчком не закрылась, и они снова не остались одни. — Стэйси? — и хотя Иосиф находился совсем рядом, казалось, что позвал он его сквозь толщу воды. — Он уже впустил меня. Это… мы… всё произошло так внезапно. Между нами так было не всегда. Неужели они с самого начала шли к этому? Последний месяц или около того Иаков был мягче, острые зубы и язвительность были спрятаны ровно настолько, чтобы не ранить Стэйси слишком сильно. «Поделись со мной», — горящие щёки Стэйси, и Иаков так близко. Достаточно близко, чтобы почувствовать запах и вкус выдоха. Ускорило ли поражение Рук от Веры то, что произошло между ними? Довело Иакова, заставило его пойти против плана, который незаметно для них уготовила судьба. Укрепил ли это бункер-приманка и последовавшее за ним дерьмо в «Волчьем логове»? Был ли для них уготован совсем другой конец? Для него? Страдания и счастье всегда неразрывно переплетены. Я плохой человек и мало что могу, но я твой. Кровь Иакова у него во рту, тихие стоны боли, отдающиеся вибрацией на языке Стэйси. Твой. Стэйси издаёт тихий звук, уязвлённый. — Я рад, что у него есть ты. Уверен, путь к тому, что есть у вас сейчас, дался нелегко. Я могу только представить, каково тебе было до тех пор, пока Иаков не начал опускать свои стены, — болезненно. Мучительно. Разрывая Стэйси на части и используя эти кусочки, чтобы создать нечто новое, нечто совсем иное. Нечто, что однажды могло бы захотеть убить ради него. Даже полюбить его. Запинаясь и спотыкаясь, и это так больно, но это всё равно разновидность любви. — Теперь будет лучше. Вы двое станете сильнее, закалённые общими страданиями, общими привязанностями, и ваша сила закалит и укрепит нашу семью. — Ты действительно в это веришь? — Стэйси вспомнил о тихом отвращении бабушки, когда в стране начала расти поддержка однополых браков, вспомнил о том, как его сердце разрывалось от желания поделиться с ней своей радостью только для того, чтобы узнать, что ему придётся скрывать эту часть себя рядом с ней. И то, что его не просто принимают, но и радуются за него, заставляло его отчаявшееся ноющее сердце глухо колотиться о грудную клетку. В попытках отчаянно выскочить из оков рёбер прямо в тёплые объятия Отца. Нуждаясь в этом настолько, что он намеренно не обращал внимания на всё то, что привело его к этому свету. Их лбы снова прижались друг к другу. — Нет ничего чище в глазах Господа, чем любовь, дитя моё.***
После того, как они заканчивают с омовением Иакова, Иосиф настаивает на том, чтобы он сам сходил в душ и позволил доктору себя осмотреть. Стэйси присел на край кровати Иакова и позволил врачу спокойно промыть и наложить шину на сломанный нос, а также продезинфицировать и перевязать искалеченные запястья. Он съел тарелку супа, которым осторожно покормил его Иосиф, совсем не чувствуя вкуса, но послушно проглатывая порцию. Он двигался на автопилоте, веки постепенно тяжелели, а тёплый мелодичный голос Иосифа погружал его в какое-то сонное состояние. Течение времени изменчиво и призрачно, как дым. Сначала он изо всех сил старался не заснуть, оставаясь в сознании, но вскоре просто сдался, успокоенный присутствием Отца. Прежде чем он осознаёт, Стэйси оказывается голым в тесной душевой кабинке, полностью окутанный паром. Сквозь шум льющейся воды он слышит, напевающий себе под нос голос Иосифа в соседней комнате, пока он рылся в ящиках, подыскивая Стэйси что-нибудь подходящее. Он мылся быстро и эффективно тем же шампунем с древесным ароматом, которым они мыли волосы и бороду Иакова. И этот запах немного привёл его в чувство. Заставил отчаянно стремиться вернуться к Иакову, даже если их воссоединение его уничтожит. Иосиф, похоже, предвидел его нетерпение, поскольку подготовил чистый комплект одежды, как только Стэйси выключил воду и вышел из душевой кабины. Полотенце было свободно обёрнуто вокруг его талии, вода капала с волос, попадая в глаза. В том, чтобы одеться, он практически не принимал участия, Иосиф двигал его взад-вперёд, как куклу, не прекращая разговаривать с ним своим мягким и спокойным голосом. Словно Отец, заботящийся о своём измученном Дитя. Откуда-то издалека доносится последняя рациональная мысль, призывающая его сопротивляться. Говорящая, что он никогда не освободится, если отдаст ещё хотя бы частичку себя. Если его паутиной, концом всего сущего, станет Волчье логово — это не так уж плохо. Голос замолкает, и это кажется завершением. Душа и тело отданы семье, а прежний Стэйси полностью отделён и уничтожен. Одежда Иосифа тёплая и пахнет просто божественно, а его улыбка и снисходительный смех, когда Стэйси забирается в постель Иакова, убаюкивает спокойным сном без сновидений.***
Ещё до того, как Иаков открывает глаза, он осознаёт три вещи. Первая — Стэйси Пратт, прижавшийся к его боку. Его дыхание обдавало горячим влажным воздухом обнажённые рёбра Иакова. Тело Стэйси вплотную прижалось к его собственному, а ледяные ступни переплелись с лодыжкой Иакова. И напоследок, не раненая ладонь Иакова, крепко зажата в ладонях Стэйси. Никто другой не осмелился бы вот так вторгнуться в личное пространство Иакова, за исключением, может, Иосифа, но то, как Стэйси цеплялся за него, как обезьянка, и эти чёртовы ледяные ноги, прижимающиеся к нему, выдают его с головой. Вторая — запах блажи в воздухе и отчётливо приглушённая боль в теле означали, что он довольно далеко от «Волчьего логова». И третья — устремлённый на него взгляд. Мысль о том, что за ним наблюдают, заставляет напрячься всем телом, а Стэйси в ответ на это тихо запротестовал не просыпаясь, но затем напоминает о том, где он должен быть, и тогда вся борьба разом покидает его. — Тебе нравится наблюдать за спящими, а, Иосиф? — прохрипел Иаков. Его глаза всё ещё закрыты, но он слабо улыбается, когда Иосиф смеётся в ответ. — Я пришёл около пятнадцати минут назад. Зашёл посмотреть, не проснулся ли юный Стэйси Пратт к завтраку, но, похоже, у него другие планы, — Иаков слышал снисходительную улыбку в тоне Иосифа, и слова его звучат, как принятие. Благословение. — Маленькая обезьянка, да? — фыркнул Иаков, забавляясь. Он открыл глаза и посмотрел вниз на копну тёмных волос, разметавшихся по белым простыням. Он заметил, что те мягкие и чистые. Пахнут Иосифом. Что-то внутри него взбрыкнуло в знак протеста, стремясь пометить и вернуть то, что принадлежит ему по праву, но он тихо отбрасывает это прочь. Откладывает на потом. — Тебе повезло, что он у тебя есть, — всё легкомыслие исчезло из голоса Иосифа, угасло, как фитиль свечи, затушенный пальцами. — Мне повезло, что он у тебя есть, иначе сейчас я бы оплакивал потерю ещё одного брата. — Иосиф… — Никаких: «Иосиф», — фыркнул тот, его голос был чем-то средним между суровым Отцом и обеспокоенным братом. Когда Иаков встретился с ним взглядом, лицо Иосифа осунулось, а брови нахмурились. Заставляя его выглядеть на много лет старше, чем он был на самом деле. На его коленях лежала библия, которой он лениво касался, потирая краешек страницы между пальцами. — Одному Богу известно, что бы они сделали с тобой, а после и со мной, если бы не он… — их переглядывания обрываются, Иосиф смотрит поверх его головы. — Я не могу потерять ещё и тебя, Иаков. Я не потеряю. Я говорил, что мы вместе войдём во Врата Эдема, и мы будем вместе, а Иоанн… Иоанн встретится с нами уже там, да? Иаков тихо утвердительно хмыкнул. Пытаясь хоть немного привстать и сесть, не потревожив лежащего рядом Стэйси. — Он рассказал мне немного о засаде, — МОНСТР, вырезанное на коже Иакова, привлекало внимание. Он сморщил лицо, будто разом проглотил лимон. Говорил, скрывая боль. — Ты был бы мёртв, если бы не он. — Мне следовало бы умереть, особенно ради него, — всякий раз, когда он думает об этом, о выстреле Стэйси и пуле, оборвавшей жизнь Тэмми Барнс, Иаков испытывает такое же потрясение, как и в первый раз, будучи связанным почти бессознательным, во власти окружающих его людей. Он ожидал праведного и даже оправданного гнева Стэйси, а вместо него получил его преданность, его силу. Тихий стон и мягкий удар коленей о бетонный пол, когда он рухнул перед Иаковом, принявшись освобождать его от пут. — Он очень заботился о тебе. Привёл тебя ко мне. Отдал свою кровь, пот и слёзы. Буквально, на самом деле. Иаков едва замечает крошечный кусочек марли, приклеенный к сгибу локтя Стэйси, прижавшегося к его боку. Неосознанно, он касался пальцами иглы, которая вводила кровь Стэйси прямо в его вены. — Я не заслуживаю… — Не заканчивай это предложение, — хлёстко сказал Иосиф, и эти слова прогремели в его горле подобно грому. Его тело напряглось, готовое броситься на защиту Иакова от него же самого. И когда он не слышит от старшего брата ни слова возражений, Иосиф позволяет своим мышцам расслабиться. Стиснутые пальцы порвали уголок страницы. Иосиф расправил его кончиками пальцев, прежде чем приступить к следующему. — Он в твоих руках, Иаков. Что бы ни произошло в прошлом, именно в прошлом оно и осталось. Иаков задумался, что ответить, перекатывая слова на языке. Он сморщил нос, обхватив руку Стэйси, чтобы переплести их пальцы. Связывая их вместе на волнах парализующего сомнения. Мягкий, приятный звук, коснувшийся кожи, вызвал покалывание во всём теле, успокаивая. — Просто… — Какие бы… методы ты не использовал, чтобы оказаться здесь, они кажутся оправданными в конечном результате. Он силён и предан тебе, Иаков, а Сопротивление подавлено. Сгладь любые недостатки, на которые указывает тебе сердце, но будь уверен, всё происходящее правильно. — Ты позволишь мне вставить хоть слово или это очередная проповедь? — Иаков смягчил колкость слов смехом. Если бы кто-то другой, кроме Иосифа, без конца перебивал его, он был бы уже мёртв. Вздох, протяжный и многострадальный. — Это не было бы проповедью, перестань ты корчить из себя мученика. Иаков потёр лицо свободной рукой, снова чувствуя накатившую усталость. Ткнул уголком гипса в глазницу и тёр до тех пор, пока в глазах не заплясали цветные пятна, лишь бы избежать печального выражения лица Иосифа. — Я попробую, Иосиф. — У тебя всё получится, Иаков. Бог не позволит нам потерпеть неудачу, — библия, лежащая у него на коленях, мягко закрылась, а Иосиф поднялся на ноги. Он тихо подошёл к Иакову и на мгновение сжал его руку, прежде чем повернуться к капельнице возле его кровати. Пока он возился с таймером, желание провалиться в сон накатило на Иакова с новой силой, затуманивая зрение. — Спи. Больше отдыхай. Я вернусь через несколько часов, чтобы проверить вас обоих. Я люблю тебя, брат. И не перестану, даже если ты будешь сопротивляться. Иаков так сильно опьянён блажью, что не в силах ответить. Но Иосиф и так всё знает.