***
Когда они спускаются в столовую, Иосиф уже там. Сидит за столом в центре комнаты, медленно размешивая молоко в кофе. Выражение его лица безмятежно, когда ложка позвякивает о края керамической кружки, а сам он добродушными отеческими кивками любезно приветствует эдемщиков, когда те здороваются с ним. Толпы Верных входили в столовую, обходя стол, за которым он сидел, их глаза были полны благоговения, а улыбки растягивались до ушей, стоило им осознать, что среди них находится Отец, высоко в горах, несмотря на снег и холод. Даже некоторые из новобранцев приветствуют его с порозовевшими щеками, застенчиво опустив глаза. Стэйси задумался, сколько времени им понадобится на ассимиляцию. Как правило, это происходило постепенно, однажды просто приходит осознание, подобное скрипу старого дома перед тем, как он обрушится. Ещё до того, как они переступают порог столовой, Стэйси понимает, что выбор места Иосифа был намеренным силовым ходом. Заставить Иакова не только сесть за стол посреди зала, но и на том месте, где ему, как прекрасно знает Иосиф, будет абсолютно дискомфортно. Иосиф даже сел с краю стола лицом к двери, а это означало, что Иакову придётся сесть спиной ко входу. Как только он это понимает, то замечает реакцию Иакова. Плечи напряжены и отведены назад, челюсти плотно сжаты, всё его тело излучало дискомфорт. Верные же то появляются прямо перед ними, то отходят в сторону, слишком захваченные присутствием Отца, чтобы осознать, что их Вестник пытается проложить путь сквозь толпу. За столом Иаков колеблется всего долю секунды, прежде чем скользнуть на стул посередине, собственными телом отделяя Иосифа от Стэйси. Конечно, тот всё ещё может видеть его, но для того, чтобы прикоснуться, ему придётся приложить усилие. Протянуть руку через Иакова или же пересесть на соседнее место под его пристальным взглядом. Иосиф фыркнул в свою чашку с кофе, поднося её к губам. Его взгляд скользит по Стэйси, и Иосиф подмигивает так быстро, что Стэйси не уверен не показалось ли ему. Резкий скачок напряжения в люминесцентных лампах над ними отразился в стальной синеве его глаз. Они не разговаривают, никаких утренних любезностей и светских бесед. Кто-то с кухни выходит, чтобы принести Иакову и Стэйси хотя бы кофе, и хотя это далеко не впервые, каждый раз это осознание согревает его, заставляя сдерживать улыбку. Он думает о том, как далеко продвинулся, как далеко они оба продвинулись, начиная с той самой ужасной ночи и неловкого утра после, до тёплого и крепкого тела Иакова рядом с его, до кофе Стэйси, приготовленного как он любит без лишних расспросов. Иосиф же не скрывает собственной улыбки, позволяя ей расти, виднеясь за кромкой кружки, пока уголки его рта не становятся отчётливо видны, даже когда он прижимается к кружке губами, а кадык его двигается от ритмичных глотков. Кончики губ острые и резкие, как острие кинжала. Стэйси не уверен, почему тот улыбается, если, конечно, он не грёбаный телепат. Мысль совершенно нелепая, даже с учётом всего того безумного дерьма, которое Иаков вытворял, воспитывая своих новобранцев, но что-то в Иосифе никогда не казалось Стэйси по-настоящему правильным. Всегда слишком много, будто голос в его голове — не столько Бог, сколько выдумка. На самом деле Стэйси не верит ни во что из этого дерьма, ни в Бога, ни в фей, но от этого кровь стынет в жилах, заставляя опускать взгляд в стол. Он запихивает все свои воспоминания обратно, как приятные, так и не очень — каждое в свою собственную папку с пометками «ДА» и «НЕТ» — чтобы сохранить их. Он знает, что это нелепо, но не хочет рисковать, открывая Иосифу даже самую малость. — Приятно, наконец, снова видеть тебя, Стэйси. Я уже начал сомневаться, позволит ли тебе Иаков снова появиться на людях, — говорит Иосиф. Когда Стэйси смотрит на него, его улыбка становится менее суровой, но не менее колючей. И хотя его глаза устремлены на Стэйси, острые грани улыбки и фальшивых ласковых слов обращены исключительно к Иакову. Тот крепче сжимает ручку своей кофейной чашки. Побелевшие костяшки пальцев, белая керамика и шум в ушах. Прошло много времени с тех пор, как Стэйси видел Иосифа, с того самого вечера у костра перед захватом Фоллс-Энда. Стэйси даже не задумывался об этом, привыкнув к взбалмошным капризам Иакова и его уединённой жизни в горах, но теперь Стэйси понимал, что этот факт в немалой степени влиял на Иакова и его действия. Отправка его туда-сюда в определённые моменты, тренировки в неурочные часы — держи их в напряжении, Персик — и внезапная охота ни строго ни с сего. Эффективно создавая расстояние между Стэйси и Иосифом. Я спросил, трахался ли ты с ним. Пусть смотрит, чёрт бы его побрал. Это самое близкое, насколько он сможет подобраться к тебе, да? А это сделало бы тебя счастливым? Стэйси предполагал, что это из-за ревности Иакова, из-за неоправданных угроз со стороны Иосифа и Отца. Он охранял Стэйси, будто тот был сокровищем, а Иаков — грозным драконом. Огнедышащим. Но, наблюдая, как напряжение снова охватывает его, Стэйси понимает, что Иаков уже не огнедышащий, скорее это его самого пожирает огонь, гневное пламя въедается в его кожу, в грудную клетку, сосредотачиваясь вокруг сердца. Он не мог понять мотивацию Иакова, в голову приходила только ревность — иногда в течение нескольких часов после общения со своим братом Иаков бывал резким, агрессивным и настороженным, но он любит Иосифа и готов умереть, лишь бы защитить его, в этом Стэйси уверен. Он застрял, прямо как Стэйси, в круговороте, который вреден для здоровья, но полностью подчиняется желаниям сердца. Он неспособен вырваться на свободу, даже если есть выбор, он слишком увяз во всём этом, чтобы хотя бы на миг вырваться. Иосиф — это… Иосиф, за неимением лучшего слова. У него благие намерения, но смысл всегда только один. Единственный правильный способ сделать что-то — это путь, выбранный им — и Иосиф будет использовать все инструменты из своего арсенала для достижения собственных целей. Всё хорошо, что хорошо кончается, даже если для этого Иосифу придётся ломать и вправлять кости. И это заставляет Стэйси задуматься, кому в итоге придётся вправлять и ломать собственные кости — ему или Иакову. Он не мог себе представить, что каким-то образом стал достаточно важным для Иосифа, чтобы оправдать то, как он пугает Иакова. Делая глоток кофе и готовясь ответить Иосифу, Стэйси решает, что конечная цель в этом разговоре — Иаков, он хочет заставить его сделать что-то, используя для этого Стэйси. Стэйси ставит свою кружку. Под столом он касается лодыжкой ноги Иакова и прижимается, оставляя её там. — Здесь было неспокойно, Отец, из-за новобранцев и погоды. Мы усердно работали и обучали новеньких, чтобы те были готовы, — пока Стэйси говорит, к костяшкам пальцев Иакова медленно возвращается цвет. Лёгкая умиротворяющая улыбка Стэйси становится искренней, когда нога Иакова крепче упирается в его собственную. Иосиф нависает над столом, упираясь локтями в поверхность. Его глаза блуждают по телу Стэйси с едва сдерживаемым нетерпением и напряжением. — Тренировки, разумеется, заместитель шерифа Пратт. Я слышал, ты был очень занят. Руководил солдатами Иакова, как своими собственными. Иаков знает, на что намекает Иосиф, даже если Стэйси этого не понимает, но это не мешает ему радоваться, что избранного им партнёра хвалят и воздают по заслугам. Грудь распирает от гордости, а в рёбрах горит. — Они всё ещё люди Иакова, — уверяет Стэйси. Сильнее прижав свою ногу к ноге Иакова, пока та не отдастся болью. — Но здешняя семья уважает меня… — Семья во всём округе хотела бы уважать тебя, Стэйси, — говорит Иосиф. Он переводит взгляд со Стэйси на Иакова и обратно, делая глубокий прерывистый вдох. — Они говорят о тебе, но всё ещё не знают. Это может стать проще, разве ты не видишь? — Иосиф, — начал было Иаков, и будь его брат кем-то другим, его тихого сурового тона оказалось бы достаточно, чтобы заставить его замолчать. Стэйси инстинктивно сглотнул, но не сделал ни малейшего движения, чтобы увеличить дистанцию между ними. — Это не обязательно должно быть так сложно, Иаков, клянусь, — Иосиф, кажется, задрожал от нетерпения на своём стуле. Он слегка вздрогнул, когда на столе появились тарелки, будто забыл, что в этом зале есть ещё кто-то помимо них троих. Он вежлив и уважителен, пока Верные приносят завтрак, но Стэйси чувствует, как его тщательная сдержанность ослабевает, чем дольше они тянут с обсуждением. Тогда перестань всё усложнять, едва удерживается Иаков от слов. — Они… — Этот разговор может подождать до окончания завтрака, Иосиф. Никто из нас никуда не денется, но яйца остывают, так что нужно позавтракать пока они ещё горячие, — довольный тем, что сменил тему, Иаков делает вид, что завтракает. Яйца приготовлены лучше, чем обычно, всё для Отца, но даже это не в силах утихомирить глухую боль в животе Иакова. Когда он проглатывает кусочек, ему кажется, что он слышит, как еда ударяется о стенки желудка, словно монета, падающая в шахту пустого колодца. Выражение лица Иосифа далеко не радостное, но он мягко кивает и разворачивает салфетку на коленях. Несколько минут они едят в тишине, и с каждым её мгновением морщины на лбу Иосифа становятся всё глубже, пока он наконец внезапно не встаёт, и в столовой воцаряется тишина. — Дети мои! Верные, семья. Сегодня я планировал провести службу для всех вас храбрых и преданных дух, живущих так далеко от нашей церкви, но в этот самый момент я чувствую внутри себя дух Божий и не могу молчать, чтобы тот не вырвался из моего тела подобно сиянию святому. Иосиф только начал, а Стэйси уже немного околдован. Он проповедует всем своим телом, вытянутым, как струна, подобно дирижёрской палочке, направляя свои слова для достижения максимального эффекта. Руки жестикулируют взад-вперёд. Эмоции, мелькающие на его лице, почти театральные. — Ешьте! Вкушайте пищу, данную Господом, пока я говорю о замысле Его, пусть она питает ваше тело, как слова Его питают вашу душу, — на лбу Иосифа выступили капельки пота, когда он обошёл стол и остановился позади Иакова и Стэйси. Одна рука опустилась на плечо старшего брата, а другая на Стэйси, и он сжал их оба, прежде чем пройти дальше. Верные восхищённо наблюдали за ним — некоторые застыли, замерев с вилками, поднесёнными ко рту, некоторые осторожно опустили приборы, чтобы, не отвлекаясь наблюдать за Отцом, другие же рассеянно жевали с широко распахнутыми глазами, наслаждаясь едой. Стэйси оторвал взгляд от Иосифа, чтобы посмотреть на Иакова. Он, как и все выглядит поглощённым речью Иосифа, но выражение его лица менее блаженное. Он скорее выглядит встревоженным, будто у него закружилась голова, но он не в силах это остановить. Нравится ему это или нет. В надежде, что всё будет хорошо, но готовясь к худшему. Отыскать Иосифа даже среди битком набитой столовой совсем не трудно. Он будто бы излучает энергию, его личный свет, подаренный Богом. Стэйси чувствует, как щиплет глаза, когда Иосиф кружит по залу, время от времени касаясь плеч Верных. — Я хотел бы поговорить с вами о судьбе. О Божьем замысле. Все вы знаете о планах, которые Он поручил нам исполнить — обеспечить возвращение Эдема на земли грешные. Направлять и помогать этому грешному миру, сопротивляющемуся и вопящему, оказаться в Его святом сиянии. Пусть они плачут, умоляют, даже сражаются с нами, наше дело право и свято, — кто-то из эдемщиков произносит «аминь» и это слово разносится по залу, заставляя всех сесть прямее и сильнее сосредоточиться на Иосифе. Большинство из них отложили приборы и перестали есть, чтобы смотреть и слушать. — Это не всегда легко, не всегда хорошо, но это правильно, и мы обязаны делать то, что правильно, служа Господу Богу нашему. От судьбы не убежишь. Это не то, от чего можно уйти пешком или уехать на машине. Она всегда рядом, точно в срок. Ничто из того, что вы сделаете не помешает ей. Иосиф на расстоянии в половину зала от их стола. Стэйси не может определить смотрит он на него или же на Иакова. Возможно, на них обоих. Однако, Стэйси ни от чего не бежит. Он не знает, от чего ему бежать — с тех пор, как завязались его отношения с Иаковом, ему больше не хочется сопротивляться или терпеть. Только это, только они. Судьбоносно и неотвратимо. Правильно, несмотря на все противоречия. Но Иаков держит свои карты при себе, не вскрываясь, и чем больше Иосиф накручивает, тем сильнее встают дыбом волосы на затылке Стэйси. Иаков что-то утаил от него? Стэйси напряг мозги, стараясь понять хоть что-то, потому что тема этой импровизированной проповеди должна была прояснить кое-что между ними. Может быть, буквально? Иосиф полностью принял их отношения, когда они были на его территории, но, возможно, Иаков уже был обещан какой-то женщине, чтобы обеспечить их наследие после Коллапса. Их отношения не были греховными, потому что они были просто интрижкой. Это не похоже на ответ, но Стэйси хватается за него, как за соломинку. — Так зачем же сопротивляться? Зачем изнурять себя борьбой, когда вы можете просто раскрыть свои объятия и принять Бога? В конце концов, Господь никогда не даст вам больше, чем вы сможете выдержать. Не бегите от Него. Обратите свой взор к Нему, к своей судьбе. Доверьтесь Ему, даже если это причиняет муки. Иосиф поворачивается с ним и весь его тон меняется. — Иногда рука, которую мы держим, ужасна. Это тяжело, одиноко и невыносимо больно. Мы терпим, и терпим, и терпим, потому что лишь через огонь наших страданий мы можем очиститься и по-настоящему понять. Тихие маниакальные слова сладким мёдом разливаются по залу. Густым и тягучим, окутывающим их своим божественным посланием. — Кто из нас не страдал? Кто не трудился, сражался и боролся изо всех сил? Вот что я скажу вам: своими кровью, потом и слезами вы показываете любовь к Богу, и Он радуется вашим жертвам, вашей готовности служить. Также я скажу ещё кое-что: среди нас есть тот, кто трудился нам во благо, ради этой семьи, ради Бога, но остался непризнанным. Бог радуется за него, но семья не может сделать этого из страха. Мы не должны бояться своей судьбы, даже если она причиняет боль. Даже если она обескровит нас, потому что всё, что мы делаем — служение высшим силам. Ноющая пустота в животе Иакова похожа на разверзнувшаяся пасть, собирающаяся пожрать его. Однако, он ничего не мог с этим поделать. Он должен сидеть и терпеть, пока этот разрушительный шар с грохотом прокатится по его жизни. Надо, блять, улыбаться и терпеть. Отца невозможно остановить, и даже если Иосиф обещал дать ему время до нового года, Отец на такую сделку не согласен. — Нет смысла пытаться переиграть судьбу. Мы всего лишь люди, бредущие по пустыне, а судьба — волки, идущие за нами по пятам и приближающиеся всё ближе. Иакова передёрнуло, и он, наконец, отодвинул ногу от Стэйси, упираясь ею в ножку стула. Он с силой давил на металлические ножки, давил до тех пор, пока шум в ушах не заглушился пульсирующей болью в икрах. Он чувствует на себе взгляды Иосифа и Стэйси. Он не встречает ни одного из них, вместо этого сосредотачиваясь на собственных руках, вцепившихся в край стола. — Иаков? — шепчет Стэйси так тихо, как только может. Его сердце бешено колотится в груди, но он понятия не имеет почему. Отчаянно желая понять. Звук, который издаёт в ответ Иаков, когда Стэйси обхватывает его запястье, заглушается очередным потоком слов Иосифа. Тихий и раненый. Сломленный. — Иногда судьба ведёт нас странными, тёмными путями. Иногда она забирает у вас то, что вы любите, вырывая прямо из рук. Подумайте о тех, кого вы знаете и любите, кто ушёл от нас, убитые руками грешников, неспасённые. Плачьте, но возрадуйтесь! Ибо сейчас они с Ним, а вы придёте к Нему позже. Подумайте о тех, кого вы знаете и любите, чья потеря лишила бы вас самого воздуха. Крепко держитесь за них, но не пытайтесь встать на пути их собственной судьбы. Это глупая затея. Сосредоточьтесь на служении Богу, на возвышении братьев своих, чтобы все вы могли служить Богу так, как задумано судьбой. Иосиф всего в нескольких столиках от них. Он мастерски лавировал между столами, переставляя ноги. С каждым движением его плечи двигались, покачиваясь и перекатываясь, как у хищника, грёбаного льва, прекрасного и в то же время ужасного, заставляя сердце Стэйси бешено колотиться, отдаваясь биением в горле. Если весь страх, нервозность и любовь, которые Стэйси испытывает, поднимутся вверх и выйдут вместе с желчью, бурлящей в желудке, он боится, что захлебнётся, когда она перекроет дыхательные пути. Иосиф останавливается рядом со Стэйси, его рука тяжёлая и тёплая на его плече. Пальцы чуть сгибаются, подрагивая, а энергия внутри Иосифа не может найти выхода. Иаков закрыл глаза, опустив голову. Он просто поплыл по течению в собственной темноте, в этой чёртовой столовой. Кажется, будто он молится, и от этой иллюзии вкупе с покорностью у Иосифа немного кружится голова. Опьянённый, покачивающийся под великолепной тяжестью голоса в голове, празднующего очередную победу. То, что делает Иосиф, правильно и благочестиво, и скоро Иаков это увидит. На самом деле, другой альтернативы просто нет. — Все вы знакомы с заместителем шерифа Праттом? Я уверен, что да. Судьба обошлась с ним жестоко, на то цена страданий и жертв. Мы нашли его в ту самую ночь, когда началась Жатва, и стали свидетелями его Возрождения. Вытащили его из горящей покорёженной стали, явили на свет Божий. Испытывали день за днём, и даже когда мы и он сам ожидали, что он сломается, он просто согнулся. Он преуспел и процветал, потому что такова воля Божью. Разве вы не видите? Разве ты не видишь? Иосиф так сильно сжал его плечо, что в бреду Стэйси задался вопросом, не оставит ли он так синяк до самых костей. Или же просто переломит его ключицу пополам. — Всё, что ты пережил, Стэйси Пратт — всё это было не напрасно. Это мы твоя судьба. Ты уже стольким был вознаграждён — любовью, силой и почётом, но Господь ещё не закончил с тобой. Ты должен освободиться от оков страха и принять то, что Бог уготовил для тебя. Кровь в запястье Иакова бьётся в руке Стэйси, пульсирует в его ладони, тук-тук-тук. Иаков опускает руку, но Стэйси не ослабляет хватки, и тогда их переплетённые руки просто безвольно повисают между ними. — Чёрт, — несчастно шепчет Иаков. — Здесь, перед нашей семьёй и Богом, я прошу тебя, Стэйси Пратт, принять свою судьбу и стать Вестником Врат Эдема. Помоги нам вернуть Долине Холланд былую славу. Внезапно в зале становится нечем дышать. Голову Стэйси будто сдавили железными тисками. Так сильно, что глаза вот-вот вылезут из орбит. Будто издалека он слышал рёв Верных, умоляющих его принять предложение, возвещающих о присвоении ему нового титула. Топот ног и резкий свист, рассекающий воздух, звуки, всё ещё слишком слабые, чтобы заглушить лихорадочные слова Иосифа. стань Вестником, стань Вестником, стань Вестником Рука Иосифа на его подбородке, обращающая взгляд к себе. Ключицу покалывает, кровь приливает к тому месту, которое обхватывал Иосиф. Голубые глаза сдирают с него кожу живьём, впиваясь в плоть вместе с ухмылкой. И его оскаленные зубы, безусловно, самая большая угроза в комнате. Запястье Иакова в его руке обмякшее и почти безжизненное. — Да, — шепчет Стэйси. Его губы покалывает от этого да, да, да. С трудом сглотнув, Стэйси готов поклясться, что почувствовал вкус серы на языке. Вестник, чёрт возьми. Будто вся его жизнь не могла стать более сюрреалистичной, Иосиф Сид только что попросил его стать Вестником. И он согласился. Не то чтобы у него вообще был другой вариант. Вестник. Господи Иисусе. Воистину.***
Он не помнит, как выходил из столовой. В одну минуту он отдал то, что осталось от его души, Иосифу Сиду, а в следующую уже сидел на своей кровати. Взгляд устремлён вперёд, ни на чём толком не концентрируясь, пока нечто двигалось прямо перед ним. Перед лицом мелькали чьи-то пальцы, быстро щёлкая, щёлк, щёлк, щёлк. Когда он не отреагировал, следом раздался другой звук — громкий, недовольный стон. Давление на голени и верхнюю часть бёдер. Тело перед ним опустилось на колени, затылком прижимаясь к животу Стэйси. Им тепло, но они оба напуганы, если судить по-быстрому, словно у кроликов, биению сердец. Где-то вдалеке тикали часы, не попадая в ритм биения сердца, колотящегося рядом с ним. Стэйси сосредоточился на этом, пытаясь выровнять своё дыхание. Тик, вдох. ТУК-ТУК-ТУК так, задержать дыхание. ТУК-ТУК-ТУК тик, выдох. Так, вдох. ТУК-ТУК-ТУК, тик, задержать дыхание. ТУК-ТУК-ТУК, так, выдох. Тик, вдох. ТУК-ТУК-ТУК так, задержать дыхание. ТУК-ТУК-ТУК тик, выдох. Его зрение обостряется настолько, что Стэйси замечает, что тело, прижавшееся к нему, принадлежит Иакову, но это совсем не сюрприз. Его глаза медленно реагируют, а веки тяжелеют, пока он изучает Иакова, увязнув под тяжестью нового груза, который тянет его всё глубже в это болото под названием семья. И ещё более паршиво от того, что Стэйси не чувствует паники или беспокойства. Просто… просто. Тик, вдох. ТУКТУКТУК Кажется, ему требуется целая вечность, чтобы перевести взгляд с макушки Иакова к основанию его шеи, скользнуть вниз по широкой мускулистый спине, а затем вверх, вверх, вверх. Его тело и разум с трудом переваривают новую информацию, новый шаг, который он намерен сделать в своей новой странной жизни, но даже тогда он пытается выяснить почему Иаков выглядит таким несчастным. Чертовски несчастным. В мольбе прижавшись к его ногам. Стэйси будет Вестником, а не грёбаным трупом. Тик, задержать дыхание. ТУКТУКТУК Это вопрос власти? Иаков расстроен тем, что Стэйси будет равным ему? Разумеется, немного ниже Иакова, потому что тот всегда будет иметь особые привилегии, поскольку в нём течёт та же кровь, что и в Иосифе. Разве то, что происходит между ними, потеряет своё притяжение, если Стэйси станет Вестником? Неужели для Иакова он остаётся привлекательным только когда подчиняется? Твой, но с маленькой буквы «т». Так, выдох. ТУКТУКТУК Никаких причин больше попросту не приходит в голову. Расстояние между регионами не такое большое, его с лёгкостью можно преодолеть на машине. Чёрт возьми, да даже пешком, если кто-то из них будет настроен крайне решительно. И есть такая штука, вертолёт называется! У семьи есть целый аэродром, а Стэйси, между прочим, лицензированный пилот. Что ещё? Если только «Вестник» в понимании Иосифа не значит «ритуальное жертвоприношение рода людского», Иакова должно распирать от гордости. Иаков говорит, лёжа на его коленях, Стэйси чувствует рокочущие вибрации от его слов, отдающиеся в верхней части бёдер. Стэйси не может разобрать слов, но ему этого отчаянно хочется. Что если Иаков объясняет, почему так страдает, а Стэйси не слышит, потому что его мировоззрение только что перевернулось с ног на голову? — Иаков? — хрипит Стэйси. Иаков замирает, его губы замирают. А стук сердца по-прежнему отдаётся в бёдрах Стэйси, в остальном же он совершенно неподвижен. Нет, нет, нет, нет, нет, Стэйси нужно, чтобы он объяснился, и объяснился немедленно. Он яростно потряс головой и тихо простонал, когда мир перед глазами поплыл. Он берёт себя в руки, чувствуя изнеможение, но голова его становится более ясной. — Иаков, — шепчет он. Иаков медленно разворачивается. Всё ещё стоя на коленях, пока Стэйси сидит на кровати, и его макушка оказывается примерно в середине шеи Стэйси. Лицо измученное и осунувшееся, будто он не спал всю ночь, крепко прижавшись к спине Стэйси. Внезапно Стэйси осознаёт, что понятия не имеет который час. Несмотря на всю ту помощь, что оказали ему часы, чтобы выровнять дыхание, он, чёрт возьми, даже ни разу не взглянул на них. Сколько времени прошло с тех пор, как Иаков дал ему звание? Возвысил его? Неважно. Стэйси мог потерять дни, недели, и это не имело бы значения, важно было выяснить почему Иаков выглядит так, будто Иоанн восстал из могилы только для того, что тут же умереть. — Я Вестник, — начинает он. И его сразу же прерывает отрывистый, слабый смех Иакова. Стэйси оставалось лишь наблюдать, как Иаков проводит руками по лицу, по бороде, пока его трясёт от смеха. Похоже, у него истерика. И пусть глаза его остаются сухими, страдание в них не выразить слезами, тяжёлое и жалкое. Стэйси обвёл губы языком. Всё кажется вязким и бессвязным, но разрыв между тем, что ощущают его органы чувств и тем, что обрабатывает мозг, почти полностью исчезли. — Я вестник, — снова повторил он. — Так почему ты ведёшь себя так, будто это конец всему? Как только с губ срывается первое слово, Стэйси никак не может остановить их поток. Они текут из его рта, будто рвота, словно сама его душа очищает все подавленные эмоции, которые он хранил в глубинах своего сознания. — Ты больше не хочешь меня, да? Я представляю интерес для тебя только когда я.. когда я плаксивый и слабый? — Стэйси быстро поднимается на ноги, уходя от Иакова, прежде чем тот успевает подняться с колен. Он мечется по комнате, будто дикий зверь, размахивая руками. — Ты хочешь меня только когда я ниже тебя, когда я напуган и так по-глупому твой, что вообще перестаю думать, что на самом деле принадлежу себе? Его тело будто заводится, набирая скорость от нуля до сотни, даже если мозг протестует, как перегруженный мотор. Визжит, пока Стэйси не может остановиться. — Стэйси… — Не называй меня так, мать твою! — рычит он. Его рука взлетает и касается груди Иакова тыльной стороной ладони, жаля в том месте, где она касалась прямо под жетонами с именем И. СИД. Иаков не двигается ни на дюйм, вообще никак не реагирует. Три месяца назад, если бы Стэйси даже подумал о том, чтобы сделать нечто подобное, Иаков мгновенно пресёк бы это дерьмо. Но сейчас он выглядит смирившимся с судьбой, словно в ожидании расстрела. — Хорошо, — тихо отвечает Иаков. Тихо, так нетипично тихо, голос, приглушённый страданием, заткнувшим ему рот, будто кляп. — Ты не… ты не имеешь права расстраиваться! Почему ты расстраиваешься? Это же хорошо, так почему ты ведёшь себя так, будто это плохо? Я всё делал ради тебя, я совершил так много ужасных вещей. Ты не можешь бросить меня, — сквозь яростные, жалкие слёзы, застлавшие взор, он видит, как лицо Иакова кривится от эмоций: гнева, вины и печали. Он прокручивает всё это в голове быстрее, чем может осознать, и оскорбление от этого замешательства подстёгивает его ещё больше. — Член не встанет, если не будешь заставлять меня трахаться с тобой силой? — желание причинить боль нарастает внутри, взращивая праведную потребность в жестокости, чтобы увидеть кровь Иакова, слёзы или всё вместе, и это душит его. Он стремится выпотрошить всё, что связывает их, ухмыляясь, когда видит, что попал в цель, Иаков стремительно бледнеет, наконец, реагируя. Иаков делает шаг назад. В его глазах плещутся отчаяние, недоверие и вина. До пленения в горах Уайттейл Стэйси не был самым приятным парнем на свете, но в целом он был милым и хорошим. Полицейским, чёрт возьми. Он никогда бы не сказал ничего подобного намеренно, чтобы ранить кого-то, искалечить так, как потрошит Иакова, но он объясняет это тем, что изменился здесь, в горах. Стэйси делает шаг вперёд. Он чувствует запах кофе в дыхании Иакова, когда тот судорожно выдыхает. — Скажи мне, Иаков! Ты отнял у меня всё, оставив в этом аду, и ты не можешь… не можешь просто забрать у меня и это, а после отправить домой. Ты не можешь так поступить, не после того, как бил меня, морил голодом, трогал меня и заставил… — его голос срывается от гнева и страха. Он икает, всхлипывая, и подходит вплотную к Иакову. Жжение в левом боку усиливается. И это помогает ему успокоиться настолько, чтобы сердито потереть глаза и собраться с мыслями. — Заставил меня полюбить тебя, ты грёбаный монстр. Ты не можешь этого сделать — не можешь отнять у меня это, не после всего, — говорит Стэйси тихим голосом, полным слёз. Снег за окном валит всё сильнее, низвергаясь с неба каскадами чистейшей белизны. Стэйси хочет закончить этот разговор и выяснить, как далеко он сможет уйти, прежде чем его тело сдастся во власть стихии. Он чувствует руки на своей талии, прижимающие его тело к чужому. Стэйси не сопротивляется, слишком измученный и несчастный, с разбитым сердцем. Он просто позволяет Иакову манипулировать собой, как делал всегда, вжимаясь спиной в дверное стекло, ведущее на балкон. — Скажи это ещё раз, — говорит Иаков. И взгляд его настолько тяжёлый, что обжигает кожу, и Стэйси задаётся вопросом, хочет ли Иаков заклеймить его так, как с ним самим поступила жизнь. — Я ненавижу тебя, — задыхается Стэйси. — Ненавижу, ты не можешь поступить так со мной. Иаков крепко обхватывает его щёки, притягивая Стэйси к себе, так что они оказываются нос к носу. Вероятно, на его лице останутся синяки в виде двух овальных пятен. — Скажи. Это. Ещё раз. Скажи, Стэйси. — Я люблю тебя, ублюдок. После всего, что ты со мной сделал, это, должно быть, самое жестокое. Но я люблю тебя, и если ты попытаешься бросить меня, я… Их поцелуй страстный и хаотичный, зубы лязгают друг о друга, разрывая тонкую чувствительную кожу губ. Иаков прижимает его к двери настолько сильно, что та протестующе скрипит, угрожая поддаться их весу. Чтобы не выбить их телами дверное стекло, Иаков утягивает их обоих на пол. Не обращая внимания на то, как ударяются о пол колени, он просто притягивает Стэйси к себе, крепко прижимая, так близко, насколько это возможно. Иаков приоткрыл рот, осыпая пылкими поцелуями лицо Стэйси. Его руки движутся сами по себе, порхая вверх и вниз по телу Стэйси. На мгновение он обхватывает его бёдра, а после сжимает плечи. — Я хочу, чтобы ты показал семье, каким сильным ты стал, — шепчет Иаков, хватая Стэйси за рубашку. — Я хочу, чтобы ты показал этим слабакам из Сопротивления, на что ты способен. Дай им место в первом ряду, когда будешь уничтожать их, чёрт побери, Стэйси, — он задирает рубашку Стэйси, стягивая через голову. Иаков проводит руками по его груди, широко расставив пальцы, чтобы коснуться любого доступного кусочка кожи. Проводит ногтями по волоскам, разделяющим низ живота напополам, прорываясь сквозь неуклонно возвращающуюся чёткость в сознании. Чёрт, он и правда может оставить его себе, да? Всё это потраченное впустую время, когда он должен был понимать, насколько глубоко завязли во всём этом они оба. Иаков отстранился, не разрывая кожу. Убрал руки с его груди и положил на плечи, прижимая его ещё ближе к полу. Стэйси же просто позволил ему, как делал это всегда, с влажными глазами, полными надежды, и такими по-глупому доверчивыми, смотрящими на недостойное лицо Иакова, даже когда тот достаёт из кармана складной нож. Само лезвие чёрное, почти матовое, но когда Иаков взмахивает запястьем, его острая, как бритва, кромка безупречно сверкает на свету серебром. — Я хочу, чтобы ты показал всем, кому ты принадлежишь, кого ты любишь. Кто любит тебя, чёрт побери. Блять. Могу я сделать это? Могу? — лезвие уже прижато к груди Стэйси, прямо над сердцем. И Стэйси едва ли требуется усилие, чтобы кивнуть. Воздух с шипением вырывается сквозь стиснутые зубы, когда Иаков вонзает лезвие в кожу. Стэйси чувствует запах крови, выступившей на поверхности, когда Иаков тянет лезвие вниз, вырисовывая букву «И». — Я люблю тебя, — говорит Иаков, пробегаясь по наклонам буквы «А» с почти хирургической точностью. Буква «К» заставляет задуматься, поэтому он выводит её похожей на знаки меньшинства. — Когда я закончу, займёшься мной? — Да, — скулит Стэйси, изо всех сил стараясь не дёргается, когда Иаков вырезает букву «О». Слёзы от любви и боли текут по щекам, капая со скул прямо на волосы. Когда Иаков заканчивает, буква больше похожа на алмаз, угол и лезвие неправильные, чтобы получить красивый овал буквы «О». Если бы Иоанн был здесь, он сделал бы всё красиво, вытатуировал, но Иаков рад, что следы на Стэйси оставляет его собственная рука, а не Иоанна. В их любви нет ничего красивого, она грубая и кровавая, отпечатавшаяся на их телах. Красивая, но не такая как у всех. — Почти готово, детка. Почти готово. Чёрт, какой же ты красивый с моим именем на тебе. Хочу, чтобы оно было на тебе, везде, — Иаков чувствует словно вот-вот разлетится на части, настолько он переполнен эмоциями, что оставит после себя лишь миллион маленьких осколков. Его рука слегка дрожит, когда он вырезает последний завиток буквы «В» на груди Стэйси. Это идеально, так чертовки идеально. Кровь стекает по груди Стэйси, прямо как слёзы по лицу. Иаков проводит ладонью по шедевру, оставленному собственной рукой, по-волчьи скалясь, когда Стэйси шипит и дёргается от его прикосновения. Кровь под его пальцами тёплая и липкая. — Поменяйся со мной местами, — говорит Стэйси. Иаков прекращает водить пальцами и протягивает Стэйси руку, ту самую, которой только что прикасался к свежим порезам. Он помогает ему встать на колени, а затем снимает собственную рубашку и бросает её куда-то в сторону кровати, занимая место Стэйси. Пол под ним мокрый от крови и слёз. Но сердце Иакова никогда ещё не было таким спокойным.