***
Он просыпается с головной болью. Растирает лицо руками. Мысли настолько тяжёлые, что оседают на дне сознания мутной плёнкой — она не пропускает воздух, не даёт ему дышать. За окном тучи. Будет гроза. Скоро лето. Эндрю отключает будильник — не судьба ему сегодня прозвенеть, раз он проснулся раньше. Воскресенье. Рене в церкви с первых лучей солнца. Он отправляет ей несколько сообщений, получает ответ и начинает собираться. Такие сны — видения из прошлого — полное дерьмо. Когда он выезжает на дорогу, ведущую к их ближнему пригороду, горло цепко сковывает сухость. Путь давно знакомый, но успевший измениться с его последнего визита. Наверное, нужно чаще бывать дома. У моста он задерживает дыхание, отгоняет желание закрыть глаза и вдавливает педаль газа почти до упора, пока не перестаёт видеть его даже в зеркалах. Мама открывает не сразу. Дверь скрипит. Звонок такой же, как и раньше — пение птиц вместо механической мелодии. Когда её фигура показывается в тёмном проёме, Эндрю в глаза бросаются застиранный кардиган и тёплые спортивные штаны — её обычный наряд на случай дождя. Несколько секунд она смотрит на него в упор, и Эндрю гадает: она его узнала? Или снова путает с братом? — Привет, Эндрю, — говорит она наконец. Ну да. Их уже давно сложно спутать. Они по-разному одеваются и укладывают волосы. У них разная походка. У Аарона испортилось зрение от чтения в темноте, и он носит очки. Но где-то на задворках разума он считал, что для мамы они всё ещё слишком похожи. — Привет, мам, — в тон ей отвечает Эндрю. Когда они пьют чай на кухне, свет она не включает. За окном начинается дождь. Всё такое серое, что хочется выть, рвать и метать, но он не делает ни того, ни другого, ни третьего. Только размешивает сахар в чашке. — Ты купил машину? — спрашивает мама. — Это машина Рене, — машинально отвечает Эндрю. — Той девушки? Её голос словно озаряется радостью. Даже удивительно, мама, которая прекрасно справляется сама и никогда особо им не интересовалась, вдруг проявляет такое неравнодушие к его личной жизни. И Эндрю, скрепя сердце, не хочет её разочаровывать. — Да. Той девушки, — бесцветно подтверждает он. И вроде бы даже не врёт — она девушка, и мама говорит именно о ней… но на душе всё равно скребутся кошки. Изнутри царапают его когтями. — Вы ещё живёте вместе? — Живём. Она хочет продолжить спрашивать, но решает придержать коней. Возможно, всё-таки осознаёт, что право на такие вопросы нужно было когда-то заслужить. Рене бы его осудила за такие мысли: она бы сказала, что есть такая заповедь, уважение отца и матери, и нужно ей следовать вне зависимости от того, какие попались предки. Но Эндрю не может. Чувствует себя последним гадом, но ничего не может поделать. В реальности, а не в его голове, Рене бы вздохнула, похлопала его по плечу и напомнила, что эта заповедь — одна из самых сложных в числе существующих. Жаль, что сейчас её здесь нет. — Я думал купить машину, но она мне всё равно почти не пригождалась бы, — зачем-то говорит он. — Я много хожу. Пешком. Машина бы мне только мешала. Мама тянется в карман, достаёт пачку сигарет и предлагает одну Эндрю, но тот мотает головой. — Я не курю. — Что так? — Мам… Я спортивный тренер. Мне нужны рабочие лёгкие. Она кивает, словно припоминая что-то такое, про спорт и всё прочее, а потом закуривает, и по кухне разливается дым. Запах такой резкий, что Эндрю будто кто-то хватает за волосы и окунает в холодную воду — в воспоминания. Один только запах, а они кажутся такими живыми. Они возвращаются из школы и видят маму, разложившую свои заказы по полу. Она ландшафтный дизайнер, проектирует сады и парки. Рядом с чертежом пруда серым айсбергом торчит пепельница. У Эндрю разбиты колени. Ему четырнадцать, он возвращается домой в полночь и надеется, что никто не заметил его отсутствия, но мама встречает его на пороге. Этими коленями он проехался по асфальту, упав с чьего-то скейта. А вот ему восемнадцать, и отец только что покончил с собой. Эндрю вздрагивает. Вот когда от неё сильнее всего пахло дымом. Аарон организовывал похороны. Мама переключала каналы. А Эндрю тогда раз за разом прокручивал в голове мысль: отец оставил записку. Так сказали полицейские. В ней было два слова: «Простите меня», и он бы очень хотел её увидеть. Подержать в ладонях. Представить его руки, вечно дрожащие от тремора, приклеивающие её к перилам моста. Пишущие её заедающей синей ручкой. Эта записка — последнее, что отец успел сделать в жизни. Её не изъяли как вещественное доказательство и не потеряли, пока везли тело в морг. Нет, в этом плане всё было в порядке. Но мама сожгла её до того, как Эндрю с Аароном вернулись домой. Эндрю морщится и отгоняет дым ладонью, пряча за гримасой секундное наваждение. Что он здесь забыл? Решил «скрасить» выходной визитом на историческую родину? Приехал по следам дерьмового сна? — А ты зачем куришь? Это же дрянь неимоверная, — говорит он. — Курю, сколько себя помню, — пожимает плечами она. — И зачем сейчас бросать? Эндрю смотрит на неё и — прости, Рене, — не может найти в себе сил её уважать. Зато находит их, чтобы в мыслях презрительно на себя цокнуть: ему двадцать три, а его всё ещё задевают её комментарии. И о девушке, и о сигаретах. А они общаются всего десять минут. Хотя общением это назвать сложно. Эндрю хотел зайти в свою старую комнату или прогуляться вокруг дома, пока время есть, но желание испаряется вместе с дымом. Дождь стучит в окно, и он с тоской думает, что лучше бы сейчас занимался чем угодно другим. Учил бы новенького паркуру. Осознавал, что никакой он не новенький. Их прощание он даже не запоминает, настолько оно выходит смазанным. Маме не терпится вернуться к своим делам: приезд сына только лишний раз её отвлёк. И Эндрю снова оказывается за рулём и снова — у злоебучего моста через реку. Он не мучился, говорили полицейские. Упал с высоты десяти метров на камни, приложился головой. Мгновенная смерть… Только вот они пиздели, потому что Эндрю видел заключение патологоанатома в свидетельстве о смерти. Падение отца не убило, а оглушило и позволило течению утянуть его на дно. Он потерял литр крови и захлебнулся. Вот вам, блять, и мгновенная смерть без мучений. К тому же… десять метров это пиздецки мало. Эндрю ведёт серебристую юркую машину к черте города и со стороны наверняка сливается с пасмурной погодой. Дождь стучит в лобовое стекло, а в мысли лезет он же, Эндрю, только на пять лет моложе, который через неделю после похорон позвонил Аарону посреди ночи со словами: «Он не мог сам спрыгнуть, его столкнули, это убийство!..» Аарон до рассвета объяснял ему, что в Сиэтле низкий уровень преступности, что мафии у них быть не может, потому что это же Вашингтон, и что бандитские группировки не занимаются сталкиванием мужчин средних лет с мостов. Эндрю, пьяный и напуганный, уснул под его голос в четыре утра. По внутренней стороне кожи бегут мурашки. Эндрю сжимает руль слишком крепко, и кто знает, куда могут завести его мысли, но звонит телефон. И клубок образов у него в голове наконец становится прозрачнее. — Эндрю, прости, что второй день тебя беспокою… Это снова Мэтт. — Ничего, что случилось? — говорит Эндрю, старательно держа голос ровным. По ту сторону экрана повисает тишина. Эндрю даже проверяет, не сорвался ли звонок, да и он на громкой связи, мало ли, вдруг не слышно, но тут Мэтт прочищает горло. — Скажи, пожалуйста, братан… Ты никак на этого новенького… ну… не покушался? — Покушался? — переспросил Эндрю. — Нет-нет, ты не подумай, — начинает оправдываться Мэтт, — я тебе всецело доверяю, просто парень звучит натурально как жертва харассмента… Эндрю хмурится. — Издеваешься? Я его и пальцем не тронул. Ты меня знаешь вообще? — Знаю, конечно-конечно, — его лепет начинает раздражать, — просто он сейчас опять пришёл, но перед этим позвонил спросить, нет ли тебя на работе. Вот я и подумал… ну, он какой-то запуганный — жесть… Интересно. Значит, вчерашний его визит прошёл не зря — отложился в памяти. Перекладины, чудеса на виражах… И теперь он снова там. Творит свою паркурную магию. — Я сегодня не приеду, пусть не пугается, — говорит Эндрю. — Ты же знаешь, я с новичками как акула. Кусаюсь иногда… — его перебивает запрос на второй линии. — Мэтт, перезвоню. Бывай. Да, Рене, доброе утро, спасибо за машину… — Я закончила.***
Первое хобби Эндрю Миньярда: паркур. Но его он сделал профессией, так что это уже не считается. Второе хобби Эндрю Миньярда: доёбываться до чужих дел. Да, на работу он не едет. Спустя полчаса, отряхнув пальто от капель, Эндрю подсаживается к Рене за стол и ждёт, пока она начнёт объяснять. Та щурится, довольная донельзя, и складывает руки перед собой. — Чай будешь? Эндрю смеётся и закатывает глаза. — Ну не мучай меня, я сам налью. — Ладно, ладно, — она шуршит клавишами, открывая нужную вкладку. — Интересный кейс ты мне подкинул… Честно: я думала, у тебя паранойя. Или что ты хочешь его шантажировать, даже не знаю. А там, оказалось, действительно что-то есть. Она разворачивает ноутбук экраном к нему, и Эндрю от неожиданности замирает. Он ожидал чего угодно, но точно меньших масштабов. Награды за школьные паркурные конкурсы. Детские фотки. Абонемент другого курса. Список мелких провинностей из полицейской базы с приводами за хулиганство… …А не вторую личность. — Его имя Стефан Сондер, — говорит Рене, и из недр её ноутбука на свет появляются удостоверение личности и водительские права. — Если бы я не знала, что он твой ученик, то подумала бы, что это задание приёмной комиссии ФБР… Классический случай: попытка замести следы. Стефан Сондер значится погибшим, но только на бумаге. Я не нашла ни некролога, ни записи в кладбищенских архивах — они все сейчас оцифрованы, ты знал? В общем… С каждым новым её словом глаза Эндрю лезут всё дальше на лоб. — Ты серьёзно? — в какой-то момент спрашивает он. — А ты сомневаешься в моём профессионализме? Он не сомневается. Поэтому слушает дальше. И поэтому на следующем занятии смотрит на Нила совершенно иначе. Занятие не частное, людей вокруг них много, и в толпе разорячённых потных тел фигура Нила для Эндрю словно подсвечивается. Они бегают кругами, а Эндрю систематически кричит что-то вроде «Давайте-давайте» и «Будете так волочиться — собак на вас спущу, сразу ускоритесь!», а у самого в голове стучит и громыхает: это он, он сам такой же, бегает кругами и не понимает ничего. Но это не страшно. Он уже почти всё узнал. Его загадка смотрит на него, как на самого страшного человека во вселенной. — Что с лицом? — спрашивает Эндрю, когда занятие почти заканчивается. — Ничего, — быстро отвечает Нил. — Всё в порядке. Он его боится. Почему? Думает, что Эндрю ему угрожает? Подозревает, что он что-то на него нарыл? Но он всё равно пришёл на урок. А это уже многого стоит. — Останься минут на двадцать, — говорит ему Эндрю. Нил смотрит так, словно Эндрю только что собственноручно подписал ему смертный приговор, и цепляется за пояс сумки бледными пальцами. Почему он её не снимает, с ней же неудобно заниматься, — хочет спросить Эндрю, но решает не нервировать парня ещё сильнее. Часики тикают, его отвлекают другие ученики: у них ни хрена не получается, но за то ему и платят, чтобы их учить. Он снова обещает скоро пустить их на крыши, но сначала анонсирует полосу препятствий и по наставлению Кевина рекламирует чемпионат — пусть придут, поболеют, вдохновятся. А потом продолжает затирать про бесстрашие и силу воли, чувствуя, как от усилий у них трещат мысли и тела. У всех, кроме одного. Занятие заканчивается, и они остаются вдвоём. Две девушки, выходящие последними, смотрят на них с интересом. Одна из них пихает вторую в бок, шикает и быстрее утягивает её за дверь. Эндрю ухмыляется их тактичности, но Нил, видимо, расценивает ухмылку иначе — потому что бледнеет ещё сильнее. У него тонкая кожа. Всё видно по лицу. — Иди за мной, — говорит Эндрю. И Нил молча повинуется — с таким видом, словно идёт на эшафот. Эндрю, по железным скобам в стене поднимаясь на крышу, решает, собирается он проводить ему тренировку или допрос. Ответ «как пойдёт», как и «посмотрим на его поведение» кажется ребяческим, но он всегда был сторонником импровизации. Нил следует за ним без единого звука, но шумно выдыхает, когда видит вторую тренировочную площадку. Крышу оборудовали сразу после зала — турниками, брусьями, брёвнами, кольцами и другими штуками из разряда спортивной гимнастики. В крытой пристройке, со стороны похожей на голубятню, хранятся маты. Эндрю отпирает её своим ключом. При виде содержимого Нил заметно расслабляется. — А ты что думал? — вскидывает бровь Эндрю. — Что я тебя тут запру? — Ну… да, — внезапно отвечает Нил. — Мало ли, вдруг вы маньяк. Эндрю хмыкает, вытаскивает из пристройки два мата и говорит: — Пойдём. Он не просит его показать навыки и не вынуждает делать сложные трюки. Эндрю первым лезет на бревно — мышцы начинают ныть от предвкушения, как только он видит снаряды. Что-то адреналиновое, вписанное в подкорку. Если он видит вещь, на которую можно залезть, он на неё залезет. А потом сделает сальто и повиснет на турнике одной рукой, выжидающе глядя на неприручённого паренька с мутной биографией. Нил колеблется несколько секунд. Пальцы его левой руки дёргаются, и Эндрю кажется, что он снова хочет дотронуться до сумки, но этого не происходит. Вместо этого Нил сжимает обе ладони в кулаки, медленно их расслабляет и вслед за Эндрю запрыгивает на бревно. Рене отличная программистка и взломщица от Бога. Она нашла много всего, но самое главное сказала прямо: важно не то, что она нашла, а то, чего найти не удалось. А именно: прошлое. Нила Джостена не существовало три месяца назад. Он не был нигде прописан, не ходил в поликлиники, не учился в школе. Его просто не было. А теперь — вот он, переворачивается на турнике вниз головой, отталкивается ногой от штанги и крутится на руках. Балансирует на брусьях, следуя за Эндрю по пятам, а затем обходит, когда тот пропускает его вперёд. Его спина в тёмной олимпийке сосредоточена, но не напряжена. Он знает, что делает. И Эндрю наконец определяется: сегодня будет не тренировка. — Ты не похож на Нила, — говорит он ему в спину, и тот замирает на месте. Эндрю спрыгивает с бревна и расправляет плечи. Его отвлекает закат: облака заливает розовым и оранжевым. Дышать становится легче. — Стефан Сондер, — говорит Эндрю. В следующую секунду он понимает, что Стефан, Нил или как там его зовут… чёрт, да это совсем не важно. Потому что он целится в него из пистолета.