***
— Я принадлежу Сиэтлской мафии, — говорит Стефан. Его голос хриплый и бесцветный. Он смотрит в пол остекленевшими глазами. — Я их собственность. С рождения. Моя мать тоже такой была. Мы жили в подвале Даймонд Холла. — Того гигантского магазина? Который на театр похож? Стефан кивает. — Это ювелирная империя. Даймонд Холл — их гнездо. Там заключаются все сделки. Куча охраны, камеры везде, где только возможно. Мы с мамой сбежали полгода назад — спрятались в мешках с отходами, и нас вывез мусоровоз. Чуть не погибли в прессе на свалке… но это уже не важно. Она угнала машину на парковке. Нас выследили. Там была перестрелка, мы въехали в кукурузное поле… тут на юге плантации кукурузы… Я только тогда понял, что её ранили. Эндрю сглатывает. Есть причина, по которой у него во взгляде столько звериного страха. Эндрю догадывается о том, что он собирается сказать, но надеется, что окажется неправ. — Я уже ничего не мог сделать. Потом поджёг машину, — говорит Стефан. — Поле тоже пострадало. Вы, наверное, видели в новостях. У Эндрю по шее бегут мурашки. Он и правда видел. Тогда весь интернет трещал о глобальном потеплении, горящее поле приравняли к лесам в Австралии и России. Пророчили крах экосистемы. Пожар потушили уже через пару часов, но СМИ форсировали историю несколько недель. И нигде не было ни слова о сгоревшей машине с трупом женщины внутри. — Простите, я закурю? — спрашивает Стефан, и Эндрю только кивает. Он хочет сказать что-то в духе «соболезную», но не может себя заставить. Сигарета трясётся у него в губах, и поджечь её удаётся не с первого раза. Стефан затягивается и снова жмурится, напряжённый, как каменная стена. — Они замяли историю. Никто ничего не знает, — говорит он. — А это значит, что со мной они хотят разобраться сами. Вот и всё. Я забрал деньги и контакты, купил документы… Я практически покойник. Они за мной придут, а я ничего не смогу сделать. Умею… на перекладинах. Что-то. Но этого не хватит, чтобы от них сбежать. Поэтому я пошёл учиться. — Через полгода? Стефан качает головой. — Через месяц. И не к вам. Эндрю досадливо цокает языком. Ну конечно, надо было раньше догадаться… Он уже видел этот стиль. — К Троянцам. Стефан кивает. — Да. Мне дали базу… Я стал больше себе доверять. Ну и… это помогло не думать слишком много. Обо всём. По тишине разливаются завитки дыма. Эндрю хочет сформулировать красивую мысль, но забивает на полпути. И кому оно надо? Убедившись, что Стефан больше ничего не скажет, он говорит: — Ты правильно сделал, что к ним пошёл. Они там все наполовину психотерапевты. Стефан задумчиво кивает и снова затягивается. Эндрю пытается представить его же, но пятимесячной давности: испуганного, практически обезумевшего от жизни в подполье, с постоянно дышащей в спину опасностью. Представляется это до жути просто. И нет во всём мире человека, который мог бы помочь с этим лучше, чем Джереми Нокс. Троянцы их основные конкуренты, но конкурировать с ними не хочется. С ними хочется дружить и устраивать совместные корпоративы. У них по стенам расклеены номера телефонов доверия и действует штатный психолог. Паркур для них терапия, а не спорт. Возможно, поэтому они и умещаются на одной ступени успеха: школа Джереми предлагает комфорт и безопасность, а Кевина — навыки и пафос. И сразу становится ясно, почему лисёнок сначала прибился к ним. Как и то, почему потом он от них ушёл. — Я слышал ваш инструктаж, — произносит Стефан. — Ну… часть. Ходил набрать воды и случайно подслушал. Поэтому перевёлся к вам в группу. «Испугались, упали, умерли», «каждое неловкое движение чревато последствиями»… Сколько всего он им наплёл, а этот парень повёлся? — Потому что вы учите выживать, — горько говорит Стефан. Это такая работа. Надо уметь пудрить людям мозги… это всё маркетинг, себя надо продать… им не нужен паркур, им нужно ощущение собственной крутизны… Это всё он от Кевина выслушивает годами. И он прав: почти всегда так и оказывается. Просто иногда бывают исключения. И одно из исключений сидит рядом с ним на грязной крыше, дышит сигаретой, как ингалятором, и заранее считает себя погибшим. — Это неправда, — говорит Эндрю. Парень оборачивается на него, и Миньярд практически видит, как у него в груди обрывается последняя ниточка надежды. — То есть… не совсем. На общем курсе ты ничему не научишься. Стефан остаётся напряжённым, но подносит к лицу сигарету. Хочет затянуться, но вместо этого скребёт нос ногтями, заламывает пальцы. Он весь — один сплошной комок нервов, сжатый настолько, что даже не дёргается. Он тикающая бомба, грозящая взорваться в любой момент. — Вы опять про частные уроки, — говорит он. — Ага, — просто отвечает Эндрю. — Хочешь — приходи, хочешь — не приходи… — А там я чему-нибудь научусь? — резко спрашивает парень. — Или это тоже неправда? Его глаза блестят в свете догорающего заката. Режут воздух, как кинжалы. Эндрю вздыхает. — Научишься, — говорит он. — Теперь это дело чести. Эндрю поднимается на ноги, небрежно отряхивает штаны. Его бесит запах сигарет, от него что-то начинает зудеть на подкорке. — Один вопрос. Ответишь честно — молодец, поглажу по головке. Парень молчит, продолжая сверлить его взглядом. Дикий зверёк, дикий зверёк, дикий зверёк… — Стефан Сондер — не твоё настоящее имя, — даже не спрашивает, а констатирует Эндрю. Лисёнок молчит так долго, что Эндрю уже не надеется что-то услышать. И это логично: он ещё не приручён. Он только начал с каждым днём садиться всё ближе. — Нет, — говорит он. — Но мне больше нравится Нил. И Эндрю этот ответ вполне устраивает. Только по дороге домой, в прыжке с одной крыши на другую, он понимает, что именно так зудело на подкорке. Может, дым это и провоцировал, но виноват в этом точно не был. Просто мафия существует.***
Уснуть ему не удаётся. Насколько же всё связано, да? Он едет домой, проезжает эту чёртову реку, а потом снова не может перестать о ней думать. Потому что мафия существует. Потому что Аарон был неправ, когда говорил, что в этом городе некому было бы сталкивать человека с моста. Воздух жаркий и липкий, и простыни липнут к телу. Потому что лето скоро. Эндрю спускает ноги с кровати, потому что больше не может на ней лежать. Выходит из спальни, потому что ему душно и противно. А потом одевается в первые подвернувшиеся под руку вещи, берёт ключи от машины с комода и тихо, чтобы не разбудить Рене, выходит на улицу. Мысли его душат, так что Эндрю сосредотачивается на дороге и пытается от них отключиться. Успех в этом деле переменный: вождение по Сиэтлу, освещённому ночными огнями, хорошо прочищает голову, зато на выезде из города ему становится совсем хреново. На подъезде к мосту у него позорно дрожат руки. — Блять, — шепчет Эндрю, прежде чем выходит из машины. Мост выглядит точно так же, как и два дня назад, только теперь всё вокруг залито темнотой, и несчастный полудохлый фонарь не помогает улучшить ситуацию. Эндрю подходит к ограждению и моментально жалеет, что всё это затеял. Что он собирался найти? Следы борьбы? Прошло ёбаных пять лет, тут уже ничего не осталось. Полиция прошерстила каждый сантиметр, потом здесь рыскали журналисты, соседи приносили цветы, бунтующие шестиклассники снимали влоги, машины ездили по мосту каждый день… Здесь ничего нет. Только ржавое ограждение, наскоро покрашенное в зелёный. То самое, от которого отец пять лет назад оттолкнулся ногами. Эндрю мутит. Он прикасается к перилам и чувствует сковывающую всю тело мешанину эмоций. Увидя такое ограждение на любой крыше в городе, он смог бы пройтись по нему на руках с привязанной к ноге гирей. Сейчас он не может даже пошевелиться. Краска крошится под пальцами. Река шумит после разлива. Скоро лето. Скоро лето, а значит, она и тогда выглядела так же. Тогда, когда он… У Эндрю темнеет в глазах, и он выпускает перила. На них отпечатываются его ладони — пыль никто не стирал, теперь у него грязные пальцы, теперь остались следы. Голова кружится. Он делает шаг назад. Сердце стучит неестественно быстро, бьётся кровью в ушах. Всего лишь десять метров. Дверь машины хлопает за ним быстрее, чем он успевает опомниться. Проворачивается ключ в замке зажигания, переключается коробка передач, и вот он уже уезжает, удаляется от реки на скорости гораздо выше допустимой. Руки дрожат, как ебучие листья. И он вдруг пиздец как понимает Нила: сейчас бы закурить. Когда он возвращается в квартиру, на кухне горит свет. Твою мать, думает Эндрю. — Представляешь, — говорит Рене, — просыпаюсь я посреди ночи и вдруг обнаруживаю, что тебя нет дома, моя машина пропала и нигде нет объяснительной записки. Можешь себе такое представить? Она делает финальный глоток и отставляет в сторону пустой бокал. Смотрит на него, как на врага народа, напряжённая, почти каменная. А потом выдыхает и закрывает глаза. — Эндрю, что случилось? — Прости, — почему-то шепчет он, хотя она явно давно не спит и будить ему уже некого. — Прости, я не думал, что ты будешь против… — Да плевать мне на машину, — качает головой она. — Ты мог бы хотя бы написать. Тебя не было два часа. Два часа. Получается, у перил он простоял дольше, чем планировал. От мысли об этом по спине бегут мурашки. Что за хрень с ним там происходила? — Прости, — повторяет он. — Я не хотел… чтобы ты волновалась. Она снова качает головой, и её взгляд становится мягче. Рене никогда не злится дольше, чем нужно. Если задуматься, может, она вообще не злится — только переживает. — Ты ездил на мост? Эндрю замирает, а потом садится рядом с ней и тянется за бутылкой вина. — Это так очевидно? — Первая догадка. Кто же знал, что мне повезёт. Эндрю хрипло смеётся — вино льётся в сувенирную чашку с прошлогоднего гей-парада, куда Рене затащила его «развеяться». Тогда планировалось, что пить из неё будут кофе. — Если ФБР не примут тебя на работу, я во всеуслышание объявлю их идиотами. Это вроде достаточно политкорректно, да? Рене чокается с ним кулаком вместо бокала, подтягивает к себе колени — Эндрю в такой позе бы уже свалился со стула — и кладёт голову на сгиб руки. — Хочешь об этом поговорить? Эндрю качает головой и молча отпивает из чашки. А потом морщится: — Оно гранатовое, что ли? — Полезно для уровня гемоглобина, — отвечает Рене. И кухня снова погружается в тишину. Эндрю надеется, что Рене пойдёт спать, раз уж он вернулся, но она не двигается с места. И вопреки здравому смыслу, говорящему, что стоит напомнить ей, что завтра подъём в семь утра, Эндрю чувствует уютность момента. Жёлтый кухонный свет, шум ночного города из окна и гранатовое вино в чашке. — Есть вопрос к святой Рене. Высокодуховного содержания. — Я не святая, но задавай. — Что ты делаешь, когда встречаешь… не знаю, потерянную душу? Она вздыхает и улыбается уголком рта. — Можешь не пытаться в церковные термины, если что. И… это ты так тему переводишь? Эндрю пожимает плечами. — Скорее нет, чем да. Она стучит пальцами по колену и хмыкает. — Ты про того парнишку, которого мы пробивали. Про Стефана Сондера. Эндрю слегка заторможенно удивляется, а потом решает, что пора бы уже перестать. — Если ФБР не возьмут тебя на работу… — Ну всё, хватит уже, — она снова кладёт голову на руки. — Потерянная душа, значит. Это можно по-разному трактовать. — Я много сломанных жизней видел, ты знаешь. Но этот… — Эндрю качает головой и снова прикладывается к чашке. — Этот хуже всех. Там… прости меня, но там просто тотальный пиздец. Рене задумчиво кивает. — Ну… ты всё ещё не психолог. И синдром спасателя тебя из собственных проблем не вытащит. — Я сейчас не про это… — Ну да, ну да, конечно. Ладно, ты просил высокодуховный совет… Эндрю. Слушай и его, и себя. Эндрю тоже кивает. — Спасибо. Он опрокидывает в себя остаток вина и встаёт с целью поставить чашку в раковину, но Рене удерживает его за рукав. — Он тебе нравится? — спрашивает она. И это кажется таким сюрным, что Эндрю начинает смеяться. — Я с ним знаком неделю, ты о чём! — восклицает он, но веселье выветривается так же быстро, как возникает. И Эндрю притихает, глядя на её руку у себя на рукаве. — Не знаю. Честно, не знаю. — Я не в курсе, что он тебе рассказал, — говорит она, — но его дело выглядит плохо. Очень. Ты знаешь, что делаешь, и всегда знал, но я тебя прошу: только не обожгись. Я у него сегодня пистолет отбирал, прикинь, — хочет сказать Эндрю, но прикусывает язык. Ей такое не понравится, особенно в три часа ночи. Может быть, расскажет потом. Пока что всё, что ей нужно знать: бдительность он не потеряет. — Не обожгусь, — говорит он, и Рене отпускает его рукав.***
Только не обожгись. Эндрю смотрит на своих учеников — снова потных, снова уставших, выстроившихся в очередь перед гимнастическим козлом. Для них Эндрю, конечно, назвал его «основной снаряд для опорного прыжка», но козёл как был козлом, так им и остался. Людей у него на занятии снова стало меньше — есть причина, по которой именно за его курс школа не возвращает деньги. Зато те, кто продолжают ходить, пыхтят, но делают, и его это устраивает. Как и то, что мальчик-лисичка стоит ближе к концу очереди и постоянно оборачивается на него через плечо. — Чего ты так боишься… — одними губами шепчет Эндрю, когда начинается круг прыжков. Когда до него доходит очередь, Нил снова оборачивается, и Эндрю пытается вложить в ответный взгляд простой посыл: делай, как умеешь. Не выёживайся. Не прикидывайся, что ты новичок — это же пиздёж. Покажи, на что ты способен. Нил смотрит на него дольше, чем нужно, чтобы это считать. А потом поворачивается к козлу и почти без разбега выдаёт идеальный прыжок — такой, что последний парень в очереди восхищённо свистит. Идеальный прыжок — но не больше. Без проворота на кончиках пальцев, сальто и обмана гравитации, хотя Эндрю готов поставить руку на отсечение: если бы захотел, он бы смог. Если бы он был таким же, как они все: беззаботным раздолбаем, любителем понтоваться и собирать взгляды обожания. Но он противоположность. После тренировки Нил остаётся стоять у козла, а остальная группа этому даже не удивляется. Сквозь открытые двери зала слышно, как Сет — параноик со стажем — возмущается, мол, кто-то украл у него ручку, но Эндрю отключается от постороннего шума. На него смотрит мальчик-лисёнок, которого он вроде как собрался спасать. Эндрю вдруг вспоминает себя пять лет назад — юного, зелёного, все дела. С покромсанной в клочки нервной системой и полным отсутствием инстинкта самосохранения, снимающего задрипанную однушку у черта на рогах и прожигающего все деньги в барах и клубах. И Кевина вспоминает. И всех остальных. И то, как он снимал стресс, который всё копился и копился: не спортом, а бухлом и беспорядочным сексом у стен в клубных туалетах. О, эти стены… Исписанные номерами телефонов и пошлыми фразами. Его к ним прижимали, он к ним прижимал. Глотал дым и коктейльные вишни с чужих губ. — Лезем на крышу, — говорит Эндрю. Нил кивает и идёт за ним следом. — Главный секрет в том, что ты можешь напрягать мышцы по очереди, — говорит Эндрю на крыше, поправляя движения Нила на ходу. — Ты устанешь — ты упадёшь. А если ты упал, ты… — …умер, — заканчивает за него Нил. — Молодец. Выносливость нарабатывается долго, но просто с технической стороны. А вот мышцы… Нил под его руководством бегает, прыгает и кувыркается ещё почти час. За всё время — ни одной жалобы. Ни одного звука, помимо дыхания и ответов на вопросы. Что он за человек такой? Что это за безумная жажда жизни? — Закончили, — говорит Эндрю. Он ловит себя на испуге — за то, что Нил сейчас свалится от теплового удара или перенапряжения. Он тяжело дышит, но новость о завершении тренировки, похоже, не вызывает у него облегчения. Выпрямившись, он лезет в карман. — Простите, я закурю? — Закури, — машинально отвечает Эндрю. Дым и коктейльные вишни. И много надписей на грязных стенах. Огонёк мерцает на кончике сигареты, Нил прикрывает его рукой и выдыхает сизое облако в чистый воздух, а Эндрю садится на край крыши и свешивает ноги вниз. Когда Нил повторяет его движение и оказывается рядом, он чувствует укол удовлетворения. Всё правильно: с каждым днём садись немного ближе. Эндрю плавится под лучами солнца, разглядывая соседние здания, а разговор неожиданно начинает Нил. — Я читал ваш сайт, — говорит он. — Там написано, что вы с мистером Дэем организовали эту школу… Как вы решили этим заниматься? — Паркуром? — Эндрю вскидывает бровь. — Прости, сокровище, это тема не на один вечер. — Нет-нет, я… ну, то есть… как вы вообще начали с ним сотрудничать? Он же вроде… ну, звезда? — говорит Нил. Он смущается, даже краснеет. И — наконец-то хоть что-то уморительное — Эндрю вдруг понимает, что сейчас ему, этому бедному парнишке, придётся покраснеть ещё сильнее. — Очень просто, — говорит Эндрю. Нил оживляется, а Эндрю чувствует, как губы сами собой растягиваются в ухмылку. — Кевин Дэй — мой бывший.