Испугался — упал — умер

Проснувшись, Эндрю чуть не падает с кровати. У него трещит голова. Издав глухой стон в одеяло, он открывает глаза навстречу солнечному свету — и события прошлой ночи затапливают его мысли сокрушительным цунами.       Потому что Нил у него в квартире.       Эндрю пока его даже не видит, но голос не перепутает ни с чем — как же, он самый, разговаривает с Рене на кухне. Рене смеётся, негромко кипит чайник.       Какого хера вчера произошло?       Эндрю рывком садится в кровати. Оглядывается — ничего особенного, никаких следов ночных приключений. На нём та же одежда, что и вчера, только кто-то заботливо снял обувь (скорее всего, Рене — уже не впервые), и теперь она аккуратно стоит на полу. В комнате бардак, но это его бардак.       Здесь больше никто не ночевал.       Эндрю откидывается на подушки. Представляет, всего на долю секунды, как стаскивает с Нила футболку: они оба пьяные, за окном шумит Сиэтл, кругом темнота, но он всё равно видит его лицо — острые лисьи глаза, затуманенные похотью.       Они не переспали. И это, честно говоря, облегчение, потому что такое Эндрю предпочёл бы запомнить во всех красках, а не собирать по крупицам похмельным утром.       Приглушённая серость, пробивающаяся под жалюзи, намекает на влажный пасмурный день. Воспоминания робко стучатся в сознание: вот он делает четвёртый заказ, а Нил — он почему-то даже мысленно продолжает его так называть: настоящее имя не приживается, ну и ладно, — косится на него настороженно, но вскоре снова расслабляется; вот из динамиков звучит хорошая песня, и он танцует прямо на стуле, а Нил не смеётся, конечно, но почти да; вот он вызывает такси, и Нил сажает его в салон машины, а потом, сомневаясь, явно давя в себе желание сбежать, влезает за ним, потому что в таком состоянии до двери ему точно не добраться.       А потом Рене вскидывает брови, отвечая на дверной звонок, и мир вокруг расплывается окончательно.       Утро тёплое, ленивое, от окна тянет прохладой. Голоса на кухне спокойные, Эндрю не разбирает слов, но слышит в них улыбку и сам начинает улыбаться. Его слегка мутит, голова тяжёлая. Все занятия сегодня — в той части дня, которую некоторые уже называют вечером. Не случится ничего страшного, если он прикроет ненадолго глаза и ещё немного вот так полежит.       И тут раздаётся выстрел.       Эндрю подскакивает на кровати, мгновенно с неё скатывается, путается ногами в одеяле, но успевает сгруппироваться и сделать кувырок. Мысли путаются и скачут, как дикие козы, и к моменту, когда он добирается до кухни, Эндрю уже окончательно перестаёт что-либо понимать.       Рене держит в руках бутылку шампанского и смотрит на Нила, сжавшегося клубком нервов на столешнице. Нил выглядит ошарашенным, как будто его кто-то только что ударил, и Эндрю растерянно замечает, что его пальцы замерли на ремне поясной сумки. Рене смотрит на него, чуть сощурившись, но в следующее мгновение оборачивается к Эндрю и улыбается.        — Ну надо же, — говорит она и небрежно пожимает плечами. — Доброе утро.        — Доброе… — бормочет Эндрю. Из бутылки в её руках толчками вываливается пена.        — Захотелось начать день правильно, — подмигивает Рене, — тряпку не подкинешь?       Эндрю разворачивается к ванной и тянется к шкафчику, где они хранят вещи на случай внезапной уборки. Пробка от шампанского валяется там же, на полу, и он понимает, что именно звук её удара о стену вырвал его из дрёмы. Как он мог перепутать его с выстрелом? Да, получилось гулко и громко, но это же всё-таки совсем разные вещи.       Он возвращается, они промокают тряпкой сладкую лужу на полу, а Нил смотрит на них пустыми глазами, замерев в неестественной позе. Эндрю кидает Рене вопросительный взгляд, а она только снова пожимает плечами. Когда Эндрю выпрямляется, Нил спускает ноги со столешницы и спрыгивает вниз.        — Испугался? — спрашивает Эндрю, хотя планировал сперва поблагодарить его за вчерашнюю заботу.        — Упал, умер, — бесцветным голосом машинально продолжает Нил. А потом вздрагивает, слабо улыбается уголком рта и качает головой. — Нет, нет, всё в порядке.       Эндрю ухмыляется, но внутренности стягивает напряжение: ему это не нравится, что-то здесь не так, что случилось? Ему казалось, что разговор за стеной был непринуждённым. Ничто не предвещало беды.        — Нил, — говорит Рене, — ты хотел сходить в душ, да? Полотенца в шкафчике, Эндрю я займусь.       Нил кивает и, пятясь, быстро юркает в ванную. Когда дверь за ним закрывается, Эндрю — на этот раз в открытую — непонимающе смотрит на Рене.        — Что это было?        — Могу то же самое спросить у тебя.        — Ты не пьёшь шампанское по утрам.        — А ты обычно не приводишь домой учеников, — отвечает она. — Вернее, они тебя не приводят.       Эндрю собирается сказать что-то про Кевина, который вообще-то приводит его чаще, чем хотелось бы, но понимает, что случай другой.        — Говняный день получился, — разводит руками он.       Рене кивает и переводит взгляд ему за спину, где из ванной слышится шум льющейся воды.        — Я думаю, он сегодня вообще не спал, — говорит она. — Это хорошо соотносится с его личным делом.        — Ты о чём?        — Я оставила его здесь вчера в час ночи, постелила на диване. Утром диван никак не изменился, а он так и сидел тут с пустой чашкой, — он кивает в сторону стола. — Это интересный кейс для составления психологического портрета. Думаю, он боялся здесь спать. А, и я бы на твоём месте проверила ценные вещи.       По какой-то причине это вызывает в нём приступ бессмысленного, казалось бы, раздражения. У него нет причины ей не верить, никогда не было, и всё же иррациональное упрямство делает своё дело — он хмурится:        — Ты умеешь открывать шампанское. Почему пробка вдруг вылетела?       Лицо Рене замирает между двумя выражениями: улыбкой и не-улыбкой.        — Проверяла реакцию на громкие резкие звуки.       Эндрю вздыхает.        — Что-то мне подсказывает, что про планы о ФБР ты ему не рассказала.        — А как ты думаешь, он бы в таком случае тут всё ещё был?       Нет. Он бы сбежал в ту же секунду, сверкая пятками. Он это понимал — так же, как и то, почему Рене так на него смотрела, когда Эндрю ввалился в комнату. «Не обожгись». Он помнит, конечно. Он всё прекрасно помнит.       Но Нил в его голове не похож на Стефана Сондера, несуществующего человека из зыбких данных, собранных в анкету. Нил, которого он видит на занятиях, который смотрит на него так, что он боится порезаться, который похож на дикого зверя, которого слишком долго держали в клетке, и вчера отвёз его домой и сам довёл до квартиры — это совсем другой человек. И даже зная, что стало причиной тех пожаров в кукурузном поле, даже будучи в курсе всего того, о чём Нил рассказал ему тогда на крыше, Эндрю не может до конца в это поверить.       Он всё ещё не умеет читать людей, но в этот раз ему кажется, что он всё делает правильно.        — Не делай его подопытным, — почти шипит он и не хочет звучать озлобленно, но получается только так.        — А ты начни думать головой, а не членом, — в ответ громко шепчет Рене.        — Я не думаю…       Шум воды затихает, и Эндрю осекается на полуслове. С минуту они стоят, молча глядя друг на друга, а потом Рене вздыхает.        — Ты хотя бы имя его узнал?       Эндрю закрывает глаза и мысленно напоминает себе: это Рене. Она ещё ни разу его не подвела. Она настолько проницательная, что иногда его этим пугает, и ни на один день с самого момента их знакомства он не усомнился в том, что она на его стороне.        — Натаниэль.        — А фамилия?        — Не знаю.       Она сверяется с часами, качает головой и подцепляет со спинки стула сумку.        — Ладно. Я ушла.        — Рене.       Но она не отвечает, только берёт со стола ключи и выходит за дверь. Эндрю снова вздыхает. Они поссорились? В масштабах их с Рене отношений — наверное, да.       Он идёт к аптечке, разводит себе противопохмельный порошок и залпом опрокидывает в себя стакан. От горького привкуса на языке хочется плеваться и бить посуду — и тут открывается дверь ванной, и на пороге появляется взъерошенный Нил. В его мокрых волосах Эндрю мерещится металлический отлив.       Нил шугается его взгляда. Он полностью одет, но выглядит так, словно его застукали голым и беспомощным. Пальцы слишком крепко вцепляются в дверную ручку.        — Доброе утро, — тихо говорит он, как будто они не виделись до этого.       Эндрю смотрит на него и не понимает, кому в голову может прийти, что он представляет собой хоть какую-то опасность. Воспоминания о том, как он на крыше отнимал у него пистолет, были в его памяти, конечно, живы, но теперь это казалось даже по-странному логичным: он был напуган, у него было оружие, но он даже не умел им пользоваться — иначе разве позволил бы выбить его у себя из рук?       На него смотрит не преступник, а напуганный мальчик, который пережил столько дерьма, что Эндрю даже боится его о нём спрашивать. Мальчик с украденным детством и глазами дикой лисы.       Эндрю сглатывает.        — Ты голодный?       Нил медленно качает головой, но Эндрю всё равно открывает холодильник.        — Омлет и авокадо — завтрак чемпионов. Подойдёт?

***

       — Значит… вы живёте с девушкой?       После того, как она уходит, Эндрю не хочется сидеть на месте, так что, едва позавтракав, он предлагает Нилу тренировку вне очереди — и он соглашается. Они вылезают через окно (дверью Эндрю пользуется только когда пьян), и на крыше Эндрю показывает Нилу проходку по железной трубе на руках, а потом наблюдает за тем, как тот неловко, но с серьёзным лицом повторяет движения.       Теперь, решив сделать передышку, они стоят, прислонившись к стене, и Нил курит. И это так похоже на прошлый раз, когда они так делали, что Эндрю не удивляется вопросу.        — Живу, — подтверждает он. — Но мы не встречаемся, если ты об этом.       Об этом, конечно. Они все были «об этом». Аарон, когда только узнал, что они съехались, — ещё до всего. Мать, всё ещё живущая в полном неведении. Даже Кевин, в своё время удивлённо вскинувший брови: «А… вот, значит, как…»       Но ничего такого не было — ни сейчас, ни тогда. Когда они познакомились, Эндрю жил в дешёвом хостеле, заплатив за месяц вперёд, — так вышло ещё дешевле, — и этот месяц уже подходил к концу. Вечерами он откисал в клубах, стараясь либо не думать, либо думать в усиленном темпе о том, что он будет делать дальше. Ему было семнадцать, у него не было постоянной работы, но возвращаться домой он точно не собирался.       В том клубе он оказался в попытке завести немного слабых связей — знакомых, к знакомым знакомых которых можно будет в случае чего обратиться. На самом деле, не зря: с несколькими из них он позже будет снимать квартиру, ещё парочка попросят их подменить на работе, а ещё один — наверное, самое главное, — познакомит его с Дэн, и уж это точно станет в его жизни поворотным моментом. Но до этого было ещё далеко. Тогда был только неоновый свет, красные блёстки на щеках и тяжёлое техно, наотмашь бьющее по ушам.       Рене пришла с двумя подругами — они веселились, а она смотрела по сторонам с лицом, не выражающим никаких эмоций, и пила лимонад. В какой-то момент она заметила Эндрю и долго молча наблюдала за ним издалека. Это привлекло его внимание.       Он думал, она хочет его склеить.       Она думала, что он драгдилер, и прикидывала удачный момент, чтобы вызвать копов.       Потом они над этим посмеялись. Он в тот вечер решил к ней подойти — просто так, забавы ради. Она поняла, что ошиблась, только через полчаса. В итоге они болтали о всякой ерунде до рассвета: до того, как клуб закрылся, и всех пьяных и дремлющих выгнали взашей. А потом пошли гулять по Сиэтлу под медленно светлеющим небом.       Тогда никто из них ещё не знал, что они съедутся через два года. Что через десять месяцев почва уйдёт у Эндрю из-под ног, и слово «лето» навсегда станет негативным. Если бы кто-то тогда ему сказал, что он будет тренером, что он станет здорово зарабатывать и побеждать в чемпионатах, что будет встречаться с чёртовым Кевином Дэем, а потом кадрить красивого мальчика на собственных занятиях, — он бы посмеялся этому человеку в лицо.       Жизнь — дико странная штука.        — Долгая история, — говорит Эндрю, и Нил торопливо кивает.       Ему нравится сегодняшний воздух. Влажность, привычный туман ближе к горизонту. Чуть пробивающееся сквозь облака солнце. У Эндрю нет сил разговаривать, он хочет бегать. Бегать по крышам и не думать ни о чём.       И он бежит, краем глаза видя, что Нил бежит за ним.       Через час Нил так выдыхается, что останавливается прямо на краю здания, и Эндрю инстинктивно подаётся вперёд, чтобы его поймать, но необходимости в этом нет. Нил только выпрямляется, виновато пряча глаза. Его грудь тяжело вздымается под олимпийкой.        — Простите, мистер…        — Эндрю. Никаких мистеров. Я тебя старше на всего-ничего, тебя японцы растили, что ли?       Стоит этим словам слететь с его языка, Эндрю понимает, что сказал что-то не то. Нил пугается. Его лицо становится абсолютно белым, как в их первую встречу, когда Эндрю наобум заметил, что фальшивое имя ему не подходит. Что он только что вскрыл?        А напуганный Нил делает шаг назад.       Он отшатывается, на миг забывая, что сзади него ничего нет. Доля мгновения — и равновесие потеряно, а страх на его лице превращается в ужас.       Потому что он падает.       Эндрю хватает его за олимпийку и с такой силой тянет на себя, что думает, что ткань сейчас порвётся. Она выдерживает. Эндрю оставляет две борозды от ботинок на пыльной крыше. Катастрофа предотвращена. Он держит его в руке, как чёртову синицу.       Нил смотрит на него, не веря в свою удачу. Наверняка про себя молится, если он верующий. Его глаза потемнели, зрачки сжимаются и разжимаются с поразительной частотой. Эндрю видит это, потому что их лица теперь в считанных сантиметрах друг от друга. Рукой он чувствует его заходящееся в панике сердце.        — Испугался, упал, умер, — говорит Эндрю и чувствует, как с его души падает огромный камень.       Нил наконец возвращает себе контроль над телом. Его руки, до этого замершие в попытке ухватиться за воздух, теперь медленно, словно оттаивая, опускаются на его предплечье — и вцепляются в него изо всех сил дрожащими пальцами. Нил облизывает пересохшие губы и хрипло говорит:        — Клан Морияма. Японская мафия Сиэтла.       А потом наконец шагает вперёд, оставляя край крыши вне досягаемости, и добавляет на выдохе:        — Спасибо.       Эндрю какое-то время смотрит вниз, за его плечо, туда, где смешиваются плоскости и гравитация становится смертельной. И говорит:        — Я обещал научить тебя падать и выживать.       Нил молча кивает.       — Всё ещё хочешь научиться?       Его взгляд обжигает Эндрю лицо. Не нужно объяснять, что это был риторический вопрос.       — Посмотри вниз, — говорит Эндрю. — Это не просто стена. Это лестница.       Для него это так же очевидно, как то, что сахар сладкий, а вода мокрая. Каждая стена из чего-то состоит, на ней отражается время, остаются следы. За кирпичной кладкой кто-то живёт, за цементными блоками кто-то работает, за крошащимся старым фасадом живут свои жизни люди.       Если хочешь быть паркурщиком, надо учиться это понимать. Каждый дом — это окна, водосточные трубы, сколотые камни, птичьи гнёзда и влажные подтёки под крышами. Чем больше практикуешься, тем проще это распознавать. Ты словно начинаешь думать на другой частоте. Как будто сами здания с тобой говорят.       — Ты ищешь ступеньки, — говорит Эндрю. — И они всегда находятся.       Схватившись за край крыши, он соскальзывает вниз.        — Главное — сильные руки и скорость реакции. Остальное опционально.       Железная балка идеально подходит, чтобы на неё наступить. За это он и любит Сиэтл. Этот город всегда знает, что им нужно. Он для них создан. Они ему нравятся.        — Это не падение, — говорит Нил. — Это спуск.       Эндрю ухмыляется. Его глаза на одном уровне с ботинками Нила, он смотрит на него снизу вверх и чувствует поднимающийся в груди триумф. Если сейчас он это скажет, пути назад не будет. Что бы между ними ни происходило, оно канет в Лету, и начнётся что-то новое.       И это будет правильно.        — А ты готов упасть, — спрашивает он, — если я тебя поймаю?       И он понимает — только в этот момент, хотя мог бы догадаться и раньше, — что Нил сумасшедший, повёрнутый на голову безумец. Такой же, как и он сам.       Потому что Нил смотрит ему в глаза и кивает.        — Падай, — одними губами произносит Эндрю.       И Нил слушается.       Его голова в падении на мгновение закрывает солнце. Олимпийка распахивается под порывом ветра — словно втягивает воздух перед неизбежным. И время замолкает, растягивается до крошечной бесконечности, спрятанной в секунде.       Эндрю любит это больше всего на свете.       Он видит этот город насквозь. Знает каждую щель в каждой стене. Они из одной реальности, из одной системы координат.       Город не будет против, если он приведёт гостя.       Нил сдавленно вскрикивает, но звук прерывается: его затыкает ветер. А Эндрю даже не нужно замедлять падение — нужно только подстроиться под его темп. Он отталкивается от балки и в следующее мгновение уже держится за неё рукой, посылает импульс в мышцы и отдаётся во власть притяжения. Если знать, что ты делаешь, оно тебя не подведёт. Оно никогда не подводит.       Эндрю ловит Нила через несколько метров, но Нил ещё этого не знает. Они падают с десятого этажа — а с восьмого по пятый просто летят, и Эндрю, чёрт подери, улыбается, потому что он в своей стихии. А через долю мгновения он обхватывает Нила под коленями и отталкивается от балкона — и воздух чувствуется по-другому, и не только воздух. Время конечно, а они — нет. Пока они летят, они неуязвимы.       Если бы его попросили объяснить, как он это делает, Эндрю не смог бы ничего сказать. Ему не хватает языка, чтобы облечь в слова движения мышц и дыхание стен, когда город пульсирует, а вибрация проходит через всё его тело, когда каждая деталь здания словно подсказывает ему следующий шаг и говорит, сможет ли она выдержать их вес. Эндрю гордится своим выпендрёжным движением между третьим этажом и вторым — это почти сальто, но нужное для того, чтобы схватить Нила за руку. Это почти романтично. А главное, что спустя секунду движение прекращается: Эндрю висит на одной руке, держась за кондиционерный кронштейн, и держит Нила второй.        — О Господи, — выдыхает Нил.        — Можно просто Эндрю. Спрыгивай.       Нил разжимает пальцы и с глухим грохотом приземляется на опущенную крышку мусорного бака. Эндрю дожидается, пока он спустится на землю, и следует за ним. Это милая, опрятная подворотня — из тех, в которых из асфальта растёт трава, но вряд ли встретишь крыс. Не самое плохое место, в которое можно попасть, упав с десятого этажа.        — Это… это было… Боже… Я…       Нила трясёт, он толком не может стоять и хватается за стену, чтобы удержаться на ногах. Эндрю начинает беспокоиться, что слишком рано ему это показал, что нужно было подождать, нужно было его подготовить, хотя бы провести инструктаж… Но тут Нил оборачивается на него, и мысли пропадают у Эндрю из головы.       Он счастлив.       Растрёпанный, раскрасневшийся, с дрожащими руками. Он смотрит на Эндрю, и в его глазах впервые с момента их знакомства нет страха.        — Ты меня научишь?        — Всему, чему только захочешь.       Нил часто кивает, как ребёнок, боящийся, что взрослый передумает. В подворотне темно, и его глаза от этого кажутся глубже; карие радужки поглощают свет. Движения сходят на нет, и он замирает. Просто продолжает на него смотреть.        — Что? — спрашивает Эндрю.        — Я… — Нил качает головой. — Я никогда в жизни не чувствовал себя настолько… в безопасности.       Эндрю невольно выдыхает смешок.        — Ты только что спрыгнул с десятого этажа без страховки.               — Вот именно, — Нил всё ещё красный как рак, и Эндрю начинает догадываться, что дело уже не в адреналине. — Мне не нужна была страховка.       Он делает шаг вперёд, и Эндрю сглатывает.       Здесь тихо. Дорога далеко. Окна закончились два этажа назад.        — Помнишь, что ты предложил вчера вечером? — хрипло спрашивает Нил.       И прежде, чем Эндрю успевает понять, о чём он, проводит кончиком пальца от переносицы до губ.       Эндрю прошибает холодной дрожью.       Мы оба взрослые люди.        — Ты уверен? — спрашивает Эндрю. — Да или нет?        — Да, — говорит Нил.       А в следующий момент они целуются, кусая друг другу губы, и Нил горячо дышит, и его ресницы щекочут ему щёку. Он пахнет потом и мятным шампунем, его руки держат Эндрю за футболку, и Эндрю почти не удивлён — потому что всё к этому и шло с того самого момента, как он спрыгнул с потолка зала на первом занятии и пересёкся с ним взглядами.       Его сознание выхватывает происходящее фрагментами: мокрая прядь волос, прилипшая к коже из фарфора; выдох ему в плечо, когда Эндрю касается его шеи; сладкий звук, срывающийся у Нила с губ. Эндрю тянется рукой ему под футболку и натыкается на ремешок поясной сумки. Нил отрывается от него, только чтобы взять его ладонь и отвести её себе за спину.       Они прижаты к стене, и Сиэтл скрывает их от чужих глаз.       Эндрю хочет запомнить каждое мгновение.        — Всё хорошо? — невпопад спрашивает он, и Нил кивает, кивает, кивает и целует его в каждый открытый участок кожи.       Эндрю одной рукой ведёт дорожку по его спине, а второй развязывает шнурки на его штанах и пальцами проникает под резинку трусов. Нил повторяет, отзеркаливая его движения. Даже сейчас он позволяет Эндрю себя учить.        — Блять… — шепчет Нил, и Эндрю кажется, что его сердце сейчас выскочит из груди. Он снова чувствует себя подростком. Он зашёл слишком далеко, он хочет зайти ещё дальше. Он ни о чём не жалеет.       Нил стонет, и Эндрю перестаёт сдерживаться. Он прикусывает мочку его уха и быстро двигает рукой, чувствуя, что Нил тоже ускоряется. Его рваное дыхание подгоняет, срывает предохранители, Эндрю зажмуривается и чувствует его губы на своих. Голодный, жадный поцелуй. Атака на поражение.       Стена за ними скоро раскрошится и развалится, а они станут причиной крушения здания, Эндрю почти в этом уверен. Цвета и звуки смешиваются и басами стучат по барабанным перепонкам, и все краски мира сосредотачиваются в одной точке — на бьющейся жилке у Нила на шее.        — Спасибо, — выдыхает Нил, когда они оба уже почти на пределе.       Оргазм настолько сильный, что у Эндрю темнеет в глазах. На несколько секунд он теряет ориентацию в пространстве — слабость, которую он так редко может себе позволить. Сердце пропускает столько ударов, что это наверняка почти несовместимо с жизнью, уши закладывает. Как только зрение проясняется, он слышит сдавленный стон и чувствует, как содрогается Нил. А потом — его зубы у себя на ключице. Короткий, рваный поцелуй — и ещё множество по всей шее.       Он не человек, он лис, дорвавшийся до тепла, до человеческой ласки. Эндрю ловит его губы своими и закрывает глаза. От него он млеет, плавится, как оловянный солдатик.       Когда ритм сердца становится больше похож на нормальный, а они оба перестают тяжело дышать, Эндрю чуть отстраняется и смотрит на Нила глазами с искрами смеха.        — Второе правило паркура, — говорит он и начинает смеяться, — всегда носи с собой влажные салфетки.