***
В квартиру он попадает привычно — через окно. К моменту, когда его ноги касаются пола в кухне, он уже абсолютно трезв. Поэтому и настойка, потому что отпускает она так же быстро, как накрывает. И потому, что сегодня ему не нужно пьянеть, чтобы голова кружилась, а ноги отказывались стоять на месте. Дверь в комнату Рене закрыта — признак того, что она спит. Или не хочет его видеть. Квартира кажется пустой. Нил не стал возвращаться — наверное, это было бы странно. После шутки про салфетки они несколько минут просто смеялись, как умалишённые, над абсурдом ситуации, а потом Эндрю сказал: — Завтра тренировка. Не пропусти. — Я и не думал, — ответил Нил. И они разошлись, если не сказать разбежались. Эндрю смотрел, как Нил вместе со своей непривычной улыбкой скрывается за углом и растворяется в Сиэтле. Он наливает себе воды, опрокидывает в себя стакан и не может перестать улыбаться. Кевин немного оттаял к середине встречи, и они здорово провели время, обсуждая дурацкий блокбастер пафосного режиссёра и последний альбом хип-хоп группы, на концерте которой они были пару лет назад. Закрытая дверь комнаты Рене укоризненно колет Эндрю в совесть длинным ядовитым шипом, но он уверен, что она не будет долго обижаться. Они во всём разберутся. Эндрю понятия не имеет, какую дозу гормонов счастья ему принёс сегодняшний день, но она точно выше любой допустимой нормы. Он падает на кровать и позволяет себе, зажмурившись, провалиться в бесконечный поток образов под своими веками. Сон пару раз машет перед глазами тревожными флажками, но так и не переходит в кошмар. Каждый раз, когда на краю сознания начинает маячить река, Эндрю вспоминает лисий взгляд и неровное дыхание, и вода отступает, сменяясь крышами, бесконечными крышами. Когда он просыпается, Рене уже нет, а дверь в её комнату опять закрыта. И всё-таки в квартиру она точно возвращалась — стулья на кухне стоят по-другому, а из холодильника пропал йогурт и пара яблок. Залезая на крышу, Эндрю задерживается, зацепившись за край, чтобы размять позвонки. Он звонко хрустит шеей — в голове возникает образ знакомого студента-медика, который как-то раз сказал, что так и случайно умереть недолго, — и думает, что мог бы висеть так довольно долго. Пока не соскучится. Эндрю пятилетней давности даже подумать о таком не мог. Он, как слепой котёнок, тыкался носом в турники и гантели и намешивал себе протеиновые коктейли по ночам, не понимая, как всё это работает. Он понятия не имел, к чему это приведёт и каким он станет. Жизнь казалась страшной и непредсказуемой. Одна ошибка — и ты ошибся, так же? Да нет, не так. Тот Эндрю ещё не знал, что самое страшное случится не через десять лет потому, что он решит не идти в колледж, съехать от семьи и отказаться от карьеры академика, а из-за отца и его латентной депрессии всего через пару недель. А теперь он всё равно в порядке. Эндрю хочется смеяться назло всему на свете, гордость распирает его изнутри. У него получилось. Он играючи разжимает ладонь и виснет на одной руке. Мышцы приятно ноют, напоминая: ты ещё человек, ты подчиняешься собственной анатомии. Но тебе удалось так далеко протолкнуть границы возможного, что они размылись и перестали тебя стеснять. И ты сможешь сделать ещё столько крутого, столько всякого разного и замечательного, что на каждом повороте у тебя будет захватывать дух. Он перестаёт мучать руки и влезает на крышу. Спугивает голубя — и извиняется вслед его улетающей фигурке. Сколько раз он проделывал это за последний год? Триста? Больше? Он бежит на работу и понимает, что не устаёт и почти не потеет. То ли это новая ступень в его физподготовке, то ли он зазвездился, но Эндрю чувствует себя прекрасно. Он счастлив. Он, блять, счастлив. И никакое лето это не изменит.***
На работе что-то не так. Это Эндрю замечает сразу, как только оказывается на этаже. Сет, увидев его издалека, издаёт сдавленное «Вот блять-» и пригибается к столу, запоздало делая вид, что ужасно занят со списками лидов. Мэтт в конце коридора пару секунд не может решить, остаётся он на месте или уходит, но в итоге выбирает второе и с несчастным взглядом исчезает в тренажёрном зале. — Какого хера происходит? — спрашивает Эндрю, но ему никто не отвечает. Сет только продолжает шуршать бумагой, а в кабинете теории осторожно приоткрывается дверь. Эндрю оборачивается на движение и успевает заменить мелькнувшее в щели лицо Элисон. — Эндрю, — раздаётся сзади, и Миньярд разворачивается на пятках. Кевин выглядывает из своего кабинета с видом побитого газетой лабрадора. На табличке у двери гордо блестит «президент», вместо «директора». Они задолго до открытия решили повесить именно такую — смеха ради. Как будто название должности хоть что-то здесь меняет. Кевин открывает рот и почти что-то произносит, но обрывает себя и только тихо выдыхает в воздух. Холодная лампа мигает на потолке. Они стоят слишком далеко друг от друга. — Зайдёшь? — наконец говорит Кевин, и у Эндрю из головы пропадает нарастающий шум. Кабинет Кевина они обустраивали с особым вкусом. Выбрали кожаное кресло, потому что «у всех руководителей есть кожаное кресло!», и вставили кучу дипломов, грамот и фотографий в одинаковые стильные рамки. На фотографиях с Кевином разные крутые ребята: актёры, дублёры актёров, спортсмены, спортивные комментаторы, бизнесмены — все, кого потенциальный клиент может узнать, чтобы зауважать Дэя ещё сильнее. Половина дипломов на самом деле ничего не значат. Кевин собирается сесть в своё понтовое кресло, но мнётся, замирает на пару секунд. Дожидается, пока Эндрю его догонит, и всё-таки садится. Эндрю вспоминает, как они выбирали мебель и ругались из-за цвета краски для стен. А потом целовались, не боясь, что их кто-то увидит, потому что весь этаж принадлежал только им одним. Он смотрит вниз и видит гусиную кожу на своих предплечьях. — У тебя сквозняк или что? — ворчит он, чтобы не выдать вспышку воспоминаний, а потом поднимает глаза и забывает всё, что хотел сказать дальше. Он уже видел этот взгляд. На мгновение ему становится страшно. Очень, блять страшно. Этот вид побитого щенка, эти странные фразы последней пары недель, эти намёки, от которых Эндрю отмахивался, как от навязчивой проблемы. И зря, очень зря. Теперь они его догнали и собираются запинать до смерти. Это взгляд «Дело не в тебе, дело во мне». Это взгляд «Ты не виноват, просто так вышло». «Ты сможешь меня простить?» И он уже не в кабинете с грамотами и кожаным креслом. Он на балконе. Одном из двадцати балконов муравейника на окраине. Весь город как на ладони. Очень холодно. Ветер сумасшедший. Он хочет туда, в город. Он смотрит вперёд и вниз. Только не в бок. Только не на Кевина. — Что? — хрипло спрашивает Эндрю. — Я давно пытаюсь тебе это сказать… Надо было сразу, как пластырь. Эндрю прикладывает титаническое усилие, чтобы продолжать слушать. У него закладывает уши. — Я не буду участвовать в чемпионате, — тихо произносит Кевин. А потом выпускает воздух через зубы. — Потому что я ухожу. — Ага, — говорит Эндрю. А внутри у него с оглушительным треском рвутся канаты. — Я сейчас скажу то, что ты и так знаешь, хорошо? — говорит Кевин. — Ты для этой школы всегда делал больше, чем я. И в начале работы, и сейчас. Ты умеешь разбираться с проблемами, к которым я не могу даже подступиться. И из меня отвратный паркурщик, это факт. Я тебе не нужен. Нужен. Пиздец как нужен. Эндрю мысленно хлещет себя по щекам, чтобы напомнить, что ему уже не девятнадцать, и он уважает свободу выбора и прочую хуйню. И что «я ухожу из школы» не значит «я ухожу от тебя». «Ты сможешь меня простить?» — …и не нужен уже давно. Я не могу представить себе лучшего руководителя, а всю славу всё равно получаю я, и это как минимум нечестно… А ты гений, Эндрю. Ты… — он сглатывает, — всё такой же волшебный. Лучше бы он молчал. — Не говори так, — шипит Эндрю. — Никогда так, блять, не говори. — Прости. — Никогда больше… не надо. Горечь заполняет голову, забивается в нос и мерзкой плёнкой растекается по языку. Он должен был раньше об этом задуматься. Кевин работал плохо. Паркурщика из него и правда не вышло. Большую часть последнего года он даже не вёл свои лакшери-занятия — ссылался на боли в сломанной семь лет назад руке. Клиенты велись, а Эндрю он мог даже ничего не объяснять. И так было понятно, что он врёт. Кевин вздыхает и неловко ведёт плечом. — В чемпионате меня заменит Мэтт. — Понятно. — Я бы вас только подвёл. Эндрю издаёт нечитабельный звук и отворачивается. Кевин даёт ему время. История циклична. — Куда ты поедешь? — наконец спрашивает Эндрю. Потому что и дураку понятно, что Кевин не останется в Сиэтле. — Домой, — просто отвечает Дэй. Эндрю кивает. — А Тея? — Она тоже. — Понятно. — Ты сможешь меня простить? Не ебучее «прости» и не «мне жаль, что всё вот так…» Эндрю вздрагивает от ощущения, что у него в груди разбивается склянка с ядом. — Мне эта фраза снилась в кошмарах, — честно говорит Эндрю. Кевин краснеет — до него наконец доходит. — Извини, — говорит он. Тишина такая плотная, что Эндрю кажется, что они оба сейчас в ней задохнутся, а через тысячу лет археологи найдут их иссохшие тела в этом же кабинете и с умным видом скажут друг другу: вот так в двадцать первом веке общалась друг с другом деловые партнёры. Он делает несколько шагов к двери, и Кевин подрывается с места, вскакивает на ноги. — Эндрю. — Всё в порядке, — говорит он. Это не его фраза. — Я буду приезжать, — обещает Кевин. — И звонить. По пятницам. Если ты захочешь. Эндрю отстранённо кивает и выходит в коридор. Кевин решает за ним не идти. Если задуматься, даже у нынешних их отношений много слепых зон. Всё к этому шло — и уже давно. Эндрю сворачивает в туалет и хлопает за собой дверью. Виски пульсируют тупой болью. Он прижимается лбом к холодному кафелю стены и пытается мысленно ответить на один вопрос. Зачем он водит его в бары? Кевин алкоголик. В завязке, но не бывший — бывших не бывает. Всё, что Эндрю делал своими пятничными вечерами — махал красной тряпкой перед мордой быка. Он закрывает глаза и стискивает зубы. Даже сейчас, когда прошло столько времени, он продолжает его наказывать. «Ты сможешь меня простить?» Нет. Так и не смог. Когда вибрация напоминания вырывает его из мыслей, он уже почти тридцать минут смотрит в одну точку на стыке кафельных плиток. Занятие. Нужно вести занятие. Эндрю волочит ноги по коридору и жмурится от слишком яркого света. А потом оказывается в зале и обводит взглядом собравшихся. С начала занятий их стало в три раза меньше — бедняги не выдержали нагрузок и отвалились. Случается. Зато теперь перед ним стоит выжимка из лучших. Только заряженные на развитие люди. И Нил. Ёбаный Нил Джостен, Бог знает, как там его имя по-настоящему. Он неловко улыбается и тут же перестаёт, пугается. У Эндрю невесомо теплеет на сердце. — Разминаемся и начинаем, — говорит он, не отводя от него взгляда. И Нил, едва заметно краснея, кидается исполнять. В чём-то Кевин прав. Эндрю вложил в эту школу столько себя, что она стала его частью. Ему нравится преподавать, он не тиран на самом деле — просто знает, под каким углом нужно надавить на человека, чтобы он стал более сильным, быстрым и ловким. Уверенным в своих силах. Свободным в передвижениях. Он на своём месте. И никуда отсюда не денется. Пока Нил отжимается, Эндрю смотрит на него сверху вниз. Не подходит слишком близко, пусть остальные не сходят с ума и не считают, что он завёл себе любимчика. Хотя… в чём они будут неправы? Нил старается. Не то чтобы раньше не старался, но теперь… Эндрю ловит его взгляды через весь зал. Он старается быть лучше.***
— Вопрос-ответ. Готов? — говорит Эндрю, и Нил кивает, глядя на него снизу вверх. Они лезут на крышу, и Эндрю хмыкает, вспоминая, как Нил неловко делал вид, что завязывает шнурки, пока остальные выходили из зала. Они не дождутся его в раздевалке и наверняка уже это знают. Нилу бы расслабиться, но он не умеет. Тренировка закончилась, с Эндрю вместе с потом учеников сошёл слой тревоги. За ним на крышу лезет Нил. Сейчас будет закат, прекрасный закат сквозь облака. Он почувствует ветер на лице и в очередной раз вспомнит, за что любит этот город. Эндрю становится лучше. — Расскажи мне что-нибудь о себе, чего я ещё не знаю. Нил спрыгивает на пыльную поверхность и задумчиво чешет заднюю часть шеи. — Я… тоже крашеный. Эндрю склоняет голову набок. — Ты про волосы?.. В смысле «тоже»? Нил моргает и, словно защищаясь, делает крошечный шаг назад. — Простите… прости!.. А Эндрю начинает смеяться. — Всё в порядке! Это мой натуральный цвет. Если не веришь, спроси у моего брата-близнеца: у него такие же, а он самый скучный человек на планете. Не перекрасил бы волосы, даже будь они у него от природы цвета поноса. — Эндрю внимательно смотрит на Нила, и ему кажется, что у него в голове сложился ещё один кусочек пазла. — А свои волосы у тебя… не рыжие? — Рыжие… — Нил вскидывает брови. — Как ты узнал? — Догадался, — улыбается Эндрю. Мальчик оказался не бурой лисой, а самой обыкновенной. Яркой и красивой. И Эндрю уверен, что свой цвет ему идёт не меньше. Снова говорить они начинают одновременно. — Ты перекрасился, чтобы сбежать? — У тебя есть брат-близнец? Улыбаются. И отвечают — тоже синхронно: — Да. — Да. Эндрю не может отвести от него взгляд. Может, он кицунэ - японская лиса-оборотень? Это бы многое объяснило. Очень многое. Например, почему ему так хочется отвести прядь волос у него со лба, и почему его глаза продолжают быть острыми, хоть и перестали смотреть на него со страхом. У Эндрю бабочки в животе. Если сейчас не прерваться, не факт, что он сможет себя остановить. — Достаём маты, — говорит Эндрю, облизывая губы. В его кармане звенят ключи. Нил краснеет и послушно идёт к сараю. Тот ждёт, покорно подставив ключу дверь. Но стоит двери открыться, показав скрытые внутри потёртые бока матов, Нил налетает на него сзади. Эндрю едва успевает обернуться, как оказывается вдавлен в мат спиной. Нил — распалённый, как выпавший из костра уголёк, — вжимается в него губами, оставляя горящие дорожки на шее. — Так-так, полегче! — смеётся Эндрю и выворачивается из его рук. — Сначала тренировка… Господи… Сначала тренировка! Нил бледнеет, отстраняясь, но спустя секунду молчания начинает улыбаться, и Эндрю кажется, что его кто-то благословил. — Сначала тренировка, — повторяет Эндрю, наклоняется к уху Нила и шепчет: — а потом… Нил становится пунцово-красным и коротко кивает. А потом хватается за край мата и торопливо тащит его на крышу. — Завяжи шнурок, — предупреждает Эндрю, но опаздывает. Нил пугается в ногах и падает вперёд — прямо на мат. Удобно! Эндрю, посмеиваясь, делает шаг ему навстречу, чтобы помочь подняться. — Шнурки это всегда первый приоритет, были бы мы сейчас на краю… Но его взгляд цепляется за Нила, замершего в неестественной позе, бледного и словно переставшего дышать. На мгновение Эндрю кажется, что из крыши торчал какой-то железный прут — кусок арматуры, на который Нил напоролся животом, и поэтому теперь прижимает к нему руки. Но нет. Нет никакой раны. Только расстегнувшаяся поясная сумка и куча выпавших из неё вещей. — Какого хера происходит? — второй раз за день спрашивает Эндрю. Прямо перед ним, на поверхности мата, лежит нож его отца.