Антон отсидел еще два урока, игнорируя расспросы всех. Всех, это не всех его друзей, не всех его одноклассников, а буквально всей средней и старшей школы! К нему лез каждый кому не лень. Шастун отмахивался и говорил, что торопится. Стоило последнему звонку прозвенеть, как парень первый выбежал из класса. Гениальным решением было пойти в туалет и запереться в кабинке, чтобы избежать хотя бы поток бегущих школьников, которые спешат домой, перепрыгивая сразу три ступеньки.
Когда Антон перестал слышать громкие голоса, тихонько приоткрыл кабинку, проверил остальные соседние и со спокойной душой вышел в коридор. Но он забыл одно «но». Его друзья это те люди, которые его никогда не кинут, тем более если тот им так ничего и не рассказал.
— Ну, ушастик? — сходу бросил Дима, который стоял, навалившись на стену. Легкий толчок ногой в стену и Позов уже стоит с прямой осанкой напротив Антона.
— Рассказывай, что произошло, — поддержал Диму Серёжа, который секундой ранее лежал на желтом школьном пуфике, а сейчас уже стоит бок о бок с Позовым.
— Нам нужны подробности! — поддакнул Лёша, который нигде не лежал и не разваливался, а стоял и ждал, прям как сейчас.
— А-э, — опешил Антон.
— Не волнуйся, у всех кто остался в школе сейчас уроки, а ты можешь нам рассказать и по пути, пока будем идти до остановки, — попытался успокоить друга Лёша.
— Ага. Мы просмотрели все расписание. В школе только вторая смена началки и 9 класс, которых задержали на целых два урока, — заверил Шастуна Серёжа, хлопнув того по плечу. — Так что колись. Что вы с Поповым делали? Целовались? — кажется, у Серёжи даже огонек в глазах появился.
— Целовались? — глупо повторил парень нерасторопно, словно зачарованный. — Нет! Конечно же нет! — вдруг включился Шастун и замотал головой. — Он меня, в смысле, мы, эм, да какая разница? Вам же Саша уже все рассказал!
— Та похуй нам, что этот Гудков пиздит в своем блоге. Ты, блять, нам на что? — психанул Дима. Антон даже отшагнул назад, словно боялся, что матерящийся Позов его побьет.
— Успокойся, Дима. Он и так настрадался из-за бестии, — заступился Лёша.
— Да успокойтесь вы все. Ничего не было и все. Просто Арсений Сергеевич решил, что нет смысла мне идти на уроки без учебников, — пояснил Шастун.
— А тебе не кажется странным его отношение к тебе? Почему он тебя выделяет среди других? Почему он выбрал тебя? — с напором спрашивал Дима.
— Я не знаю, может просто так совпало? Или, из-за моих вечных прогулов? Ну или, эм, он решил, я, кхм, — мямлил Шастун. Тяжело было сформулировать мысль под пристальным взглядом Димы.
Может я особенный? Он говорил, что ему со мной хорошо. Считает меня лучше других? Чем же? Психологическими проблемами? Мда, та я настоящий бокс с сюрпризами для психологов! — подумал школьник.
— Или между вами что-то есть? — вопросил Щербаков. — Ну точно! По глазам видно.
— Ничего между нами нет и быть не может. Я же вам уже говорил, что не люблю его. Симпатия. Понимаете? Сим-па-ти-я, — по слогам проговорил подросток, а сам думал о том, что врать друзьям вроде и легко, но они почему-то не верят. Возможно, дело в его взгляде. Взгляде на Попова. — Это все ваша больная фантазия! Галлюцинации.
— Ладно, ладно! Все в порядке, не нервничай, — попытался успокоить друга Серёжа. Антон не очень вспыльчивый, но иногда бывает. Как говорится — накипело. Матвиенко хотел положить руку на плечо Шастуна, но тот быстро отшагнул, не давая это сделать. Серёжа, не ожидавший подобного, рефлекторно отдернул руку.
— Спокойно, хорошо? Мы больше не лезем. Сам расскажешь, если захочешь, — сказал Лёша, выставив руку перед Матвиенко, словно защищая. У Серёжи по коже пробежала толпа мурашек, а в животе, кажется, запорхали бабочки. — Давайте пойдем на остановку. Успокойся, Тош.
— Не называй меня Тошей! Вы все! Не называйте! — парням даже на секунду показалось, что Антон на них бросится, но тот, кажется, наоборот, хотел уйти от всех и поменьше контактировать. — Отстаньте от меня. Все докопались! Стоило мне из квартиры выйти, как меня все достают. А начал ты — Дима! — воскликнул одиннадцатиклассник и указал на отличника. Последний даже не моргнул. Смотрел поверх очков, скрестив руки на груди. Словно в душу заглядывал. — Что ты молчишь?!
— А что я должен сказать? Прости, Антон, что именно я впустил тебя к себе в квартиру? Ну ладно, извини, могу не впускать больше, — Позов поднял руки в капитулирующем жесте. — Или может мне следовало извиниться за то, что я не накормил тебя рисом, а потратил время на еду, от которой ты будешь жить? Прости, ушастик. Или я должен просить прощения за испорченное настроение? Хорошо, я извиняюсь, — Дима говорил медленно и спокойно, что лишь нагнетало. Шастун неуютно поежился. — Что ты от меня еще хочешь услышать, ушастик? Может тебя и так нельзя называть? А как можно, Антон? Тошей нельзя, ушастиком тоже, я могу тебя назвать шпалой? А что? На правду же не обижаются.
— Прекращай, — пролепетал подросток, который успел уже пятьсот раз пожалеть, что повысил голос на друга.
— Прекратить? Я думал, ты этого и добиваешься. Разве нет? Я ошибся. Прости, Антон, что неправильно тебя понял. Или твое родное имя тоже в запрете? М, Тош? — продолжал гнуть Позов. Атмосфера была напряженная. Тут, хочешь не хочешь, а даже минимальная агрессия вырвется.
— Не называй меня Тошей, — на грани слышимости попросил школьник, делая еще шажок назад, упираясь в стену. Обходимости в этом не было, ведь Дима продолжал стоять на месте, но Антон, словно на интуитивном уровне отступил от опасности.
— Почему? Раньше тебя это никак не напрягало. Это все из-за Арсения Сергеевича? Он тебя так называет, я прав? — давил Дима, словно насмехаясь над Шастуном и его беспомощностью. Лёша и Серёжа, стоявшие рядом, смотрели и не знали куда себя деть. Вроде, пора бы их остановить, но с другой стороны, к ним опасно подходить. Пожалуй, было крайне опрометчиво бросать какие-то колкости по поводу странного отношения между Антоном и психологом, зная о неравнодушии Димы.
Дверь кабинета хлопнула, закрываясь. По коридору раздался звук шагов. Одиннадцатиклассники вздрогнули, а Дима даже бровью не повел.
— По какому поводу спор? — твердо и уверенно спросил Попов.
— Спора здесь нет, Арсений Сергеевич, у нас дискуссия, — фыркнул Позов, не удостоив Арсения деже мимолетным взглядом. — Я узнаю у Антона, что же я сделал не так. Я ему испортил настроение с самого начала. Вот, думаю, может и не стоило ему ко мне приходить вчера.
— Тош, а ты чего молчишь? — спросил Арсений, обращаясь к притихшему подростку. Дима с Антоном пересеклись взглядами и Позов понял — он был прав.
— Я, эм, мне домой пора! — сымпровизировал юноша.
— От себя не убежишь, ушастик, — хмыкает Дима. — Совестно станет. А я тебя все равно в квартиру впущу.
Антон убежал вниз по лестнице. Выбегает из школы, на ходу накидывает куртку, тяжело пыхтя. Изо рта выходят клубы пара, потому что на улице была уже минусовая температура. А снега все нет.
— Далеко собрался в такой куртке-то? — на плечо Антона легла тяжелая рука. Тот от неожиданности даже рюкзак выронил и чуть не завалился сам, но Попов крепко сжал его плечо и развернул к себе лицом. — Что у вас произошло?
— Ничего, — бурчит школьник, не поднимая головы. Под ногами портфель, одна рука в кармане плотно сжимает пачку сигарет, другая прячет в кулаке зажигалку. Куртка расстегнута нараспашку.
— Когда ничего не происходит, люди так не бесятся. Ты вообще видел Диму? А сам? — Арсений бросил неодобрительный взгляд на руку подростка, которую тот так упорно прятал в кармане. Попов, схватив подростка за локоть, дернул руку и поднял так, что сжатая пачка сигарет оказалась на уровне голубых глаз. — Это что?
— Это… — у подростка глаза округлились от страха. К такому жизнь его не готовила. У него было много отговорок на случай если подобное случится, но именно в эту гребенную секунду он забыл все. А ночью вспомнит как нужно было ответь. Классика!
— Антон, — рыкнул психолог. — Какого вообще хуя? На территории школы! Ты бы хоть от камер ушел. Так нет, нужно именно здесь и сейчас, — Антон вдруг резко почувствовал себя смелым и попытался вырваться из хватки Арсения, чтобы убежать, желательно далеко и надолго, но тот держал крайне крепко. — Куда собрался? Во-первых: застегнись. Во-вторых: сигареты я у тебя конфискую, — свободной рукой Попов вырывает помятую пачку сигарет. — Ну и в-третьих: я тебя довезу.
Вот все, что угодно, но Антон не готов сейчас остаться с психологом в одной машине после этого. По спине пробежали мурашки и Шастун снова поверил в себя. Рывок, попытка сбежать, рывок со стороны Попова и презрительный взгляд.
— Я непонятно говорю? — серьезным тоном спросил психолог, отпуская подростка, но лишь для того, чтобы самому застегнуть куртку мальчишки. Проделав незамысловатые манипуляции, Арсений подталкивает школьника к машине. — Садись, чучело, — Антон садится и пристегивается, а сам молится, чтобы брюнет ничего с ним не сделал.
Арсений захлопывает дверь и, огибая машину, садится за руль. Выезжают они с парковки молча. Антон лишь увидел пронзительный и душераздирающий взгляд Димы, выходящего из школы вместе с остальными.
— Что у вас произошло? — повторно спрашивает психолог. Антон не знает, что ответить. С одной стороны, стоит рассказать, вдруг Арсений сможет помочь, но с другой, Антон и сам понимает, что без главного факта о его чувствах к Попову, рассказ будет неполноценным. Да и вообще, с чего вдруг ему перед ним отчитываться?
— А вас ебет? — равнодушным тоном, лениво и растянуто спросил Шастун.
— А если ебет? — тем же тоном кинул ответку мужчина. Напряжение чувствовалось еще с того момента, когда Стас прервал Антона. После этого-то подросток и сбился. Ушел напряженным и сейчас такой же. Только теперь еще и скрывает это смелостью и дерзостью. — Ты можешь мне доверять. Я хочу, чтобы ты это понял. Поверь мне, как я верю тебе, несмотря на вечную ложь. Я же тебе доверяю, вот и ты мне доверься, — уже более спокойно и даже по-доброму сказал психолог. Антон выдохнул. Придется приврать.
— Всем интересно, что я забыл у вас. И парням тоже. Ну а я не рассказал, потому что не хочу. Да и не знаю. Вот. Психанул чуток и вырвалось, что Дима меня раздражает. Ну он действительно утром все о своей Кате болтал. Это бесит. Ну и у него тоже накипело, — сказал юноша, упуская факт о явной ревности со стороны друга. Попов хмыкнул.
— Как думаешь, ты ему все еще нравишься? — помолчав, спросил мужчина.
— Я не знаю. Теперь я вообще ничего не знаю, — обреченно произнес подросток. Он чувствует вину перед Димкой за то, что обвинил его, хотя он наоборот, помог ему. Он ведь был не обязан впускать его домой. Но он впустил и даже ничего взамен не попросил. — Я наверное просто долбоеб.
— Ты не долбоеб, Антон, — на выдохе произнес мужчина, заворачивая во двор подростка. — Ты чучело.
— Хуючело, — фыркнул школьник и на его бедро прилетел шлепок. Парень взвизгнул и постарался отстраниться как можно дальше, прижимаясь к двери.
— Ты чего? — спросил психолог и тут же все понял.
Антон еще никогда так быстро не бегал. Он выпрыгнул из машины и побежал в подъезд с невероятной скоростью. Старался игнорировать крики Арсения. Лишь шептал и жмурился. Надежды на то, что Попов не понял не было. Он точно догадался. Любой долбоеб поймет! Одиннадцатиклассник вбежал в квартиру. Тяжело дыша, он зашел в комнату и сел на кровать. Подросток закрыл лицо руками.
Главное не плакать.
Сняв брюки, парень осмотрел порезы. В некоторых, не заживших линиях проступили бордовые капельки. Скорее всего из-за шлепка и быстрого бега. Антон редко бегает, так что это неудивительно. Гораздо удивительнее то, что вместо того, чтобы обработать порезы парень лишь царапает их короткими ногтями, сдирая запекшуюся кровь на относительно свежих и размазывая на старых разорванных.
Хотелось истошно кричать, лишь бы уничтожить этот ужасный ком в горле, который не позволяет нормально дышать. Даже глоток воздуха не взять. Слишком много за сегодня эмоций. Положительных или не очень. Какая разница, если все равно от этого переизбытка плохо.
Теперь было тяжело понять, что с его бедром. То ли оно вспорото до мяса, то ли так только кажется из-за большого количества размазанной крови.
У Антона несколько раз за жизнь были потери сознания от избытка эмоций. Один раз в детстве, когда тот пошел в первый класс. Он просто вырубился, а потом проспал весь остаток дня. Другой раз был после ОГЭ. Написал и стал нервничать, очень сильно. Но все было проще чем впервые раз. Антон просто уснул. А может он упал в обморок. Но, во всяком случае, он это сделал дома, а не прилюдно в классе.
Сейчас же, Антон был не сильно против отрубиться. Но почему-то именно сейчас он не мог. Хотелось уйти из мира, хотя бы на несколько часов. Просто исчезнуть, блять. Но видимо Шастуну это не светит. По крайней мере, не сейчас, не сегодня и не при этих обстоятельствах.
Антон не переносит сильной боли. Он это знает. И знает, что может как раз таки потерять сознание от нее.
Парень взял лезвие, что было спрятано под матрасом и нанес три кривых пореза. Быстро и отрывисто. Тонкие линии на разодранном бедре сначала побелели, а после стали приобретать красный оттенок, пока несколько бордовых капель не слились в единую нить. Обычно, Антон тормозил на этом этапе. Но сейчас ему мало. Хочется больше крови. Больше боли. Большей заглушки.
Заглушить все, что сегодня впитал, словно губка. Всю боль, что причинила Марина Александровна, когда держала его за ухо. Все трепетные прикасание от Арсения, легкий поцелуй на хрящике и более ощутимый в макушку. Все, что услышал от Станислава Владимировича, который начитался блога Саши Гудкова. Все слова Димы.
Новые порезы поверх старых, но снова открытых ран, ощущались больнее. Приятное жжение, будто ток, пробежало по коже. Руки уже начали дрожать от смеси боли и страха, что парень может не остановиться. И Антон не останавливался. Продолжал наносить увечья. Один глубже другого. Рывками водил уже нагревшимся в ладони школьника металлом. Перед глазами все плыло. Слезы лились ручьем, а Антон даже не чувствовал мокрые дорожки на щеках. Очередной порез и тело охватывает ужасающая боль, а следом…
Паника.
Шастун не особо помнит как именно дошел до ванной комнаты, но помнит, что закрыл дверь на защелку. Стоять было невыносимо больно, потому что порезы жгли неимоверно. Он словно только сейчас почувствовал всю ту боль, которую себе нанес этими порезами. Причем всю боль разом. Он помнил как умылся холодной водой. Попытался промыть рану, хотя бы обычной водой, без перекиси, но жгло слишком сильно. Поэтому он решил подождать, пока кровь сама остановится, и помолиться, что она вообще остановится. Но суровая жизнь решила, что это слишком скучно, и поэтому нога Антона подвернулась и тот рухнул на пол.
— Блять! — выругался школьник, вцепившись окольцованными пальцами в бедро, больно надавливая. Кровь, которая вытекала не так интенсивно, снова начала выходить по каплям из ран, сливаясь в тонкий ручеек. — Сука… — прошипел юноша, в глазах которого потемнело.
Последнее, о чем Антон подумал были кровавые ручейки, которые наверняка бы красиво смотрелись на белом кафеле, словно картинка из pinterest. А затем — удар затылком, как раз о белый кафель. Антон вырубился.
***
Диме было не очень приятно осознавать, что он сказал Антону. Человека, которого по-прежнему любит. Он даже не знал, что его больше мучает: слова, сказанные им же, или осознание, что чувства никуда не ушли, а лишь спрятались ненадолго. В любом случае, сейчас он чувствовал себя паршиво.
Серёжа и Лёша пытались его как-то поддержать. Они знали, что Дима все еще любит Шастуна. Знали и не говорили Антону, потому что Позов просил не рассказывать. Но тот, кажется, все же догадался. По крайней мере, так думали все и даже разум Димы. Но та часть души, в которой таится капелька надежды и крошка веры надеялась и верила, что это не так. Не хотелось осознавать всю свою слабость. А он слабый, раз в открытую показал эмоции.
Сорваться на любимого человека… Что может быть хуже? Разве что сорваться на любимого человека, для которого ты не любим. Да. Пожалуй, это самое худшее. И как же Диме плохо от этого. Он же знал, что нельзя. Нельзя никому показывать эмоции. Ни-ко-му. Даже тем, кому ты готов открыться и отдать всего себя. Даже тем, кому ты готов подарить весь мир, лишь бы тому было хорошо. Лишь бы тому было хорошо
с тобой.
Как жаль, что у людей бывают чувства и эмоции. Все они плохие. Грусть? Параша, считаешь, что так и умрешь в муках печали. Счастье? Хуйня, ты начинаешь верить, что бывает хорошо. А если ты чувствуешь счастье после грусти, то это комбо. Ты думаешь, что так будет всегда и когда тебе в следующий раз будет плохо, ты понадеешься на счастье, которого может уже никогда и не быть. Есть гнев, но и он не может вам подарить ничего годного. Бесишься, на всех огрызаешься, выплескивая свои эмоции, которые ты до этого проглатывал, а потом теряешь близких людей и наступает грусть… Есть полным-полно эмоций, каждые из которых не несут ничего положительного. Более того, они все ведут к какой-то следующей эмоции, которая усугубляет ситуацию еще больше.
Единственная хорошая эмоция по мнению Димы — апатия. Да, это не совсем эмоция, больше состояние, но Диме нравится называть это именно эмоцией. Возможно, это самообман. Надежда на то, что есть положительные эмоции. Но этот самообман доказывает, что все эмоции отвратительные гормоны, которые ни к чему хорошему не приведут.
А любовь?..
А что любовь? Это же зло во плоти. Самое ужасное, что может чувствовать человек. Сначала ты начинаешь слепо верить в счастье и надеяться на взаимность, потом тебя отвергают и ты испытываешь страдания. Потом ты понимаешь, что выбрал не того или не ту. Но осознание этого не помогает. Ты начинаешь беситься, что не можешь разлюбить. Просыпается гнев, который ты можешь вылить на всех вокруг и даже на
него. А потом ты жалеешь о совершенном и просыпается ненависть. Ненависть к себе. Ненавидя себя, ты начинаешь ненавидеть и остальных, пока не доходишь до причины всех страданий. Ненавидишь и свою любовь. А потом ты пытаешься понять, какую любовь ты ненавидишь. Чувство, которое
все называют любовью или человека, которого
ты считаешь своей любовью?..
***
— Я не знаю даже, как тебе быть, — болтая ногами, говорит девушка. — Может, стоит попробовать отвлечься? В смысле, его в твоей жизни слишком много, а нужно постараться его из нее вытеснить.
— Предлагаешь мне в школу не ходить? — парень одарил подругу скептическим взглядом.
— Я предлагаю тебе уменьшить общение. Это жестоко, но эффективно. Что скажешь? — девушка глядела обеспокоено, но решительно, что не очень сочеталось, но к ее образу подходило идеально.
Катя сидела на крыше с Димой и наблюдала за закатом. Легкий и достаточно прохладный ветерок дул четко на нее, отчего ее волосы разлетались в стороны от лица. Из-за того, что на улице уже давно не лето, ее щеки покрылись легким розовым румянцем, что придавал ей больше невинности.
Дима же сидел и любовался ей. Раздумывал над тем, что, может, любовь все-таки существует. Может ее нужно правильно чувствовать. Так же как и задачки по геометрии. Смотришь на треугольник и любому дураку ясно, что это именно он, но нужно доказать. Может и с любовью также? Нужно доказать, что ты любишь по-настоящему. Любишь и не предашь. И если ты докажешь, то ты будешь счастлив. А если не сумеешь — застрянешь в вечных страданиях и чувстве вины.
Он же сегодня высказал Антону, сам не зная что. Действительно это было то, что он думает или вымысел в порыве гнева? Даже Позов не знал. Он и сказал-то немного. В основном лишь напоминал, а говорил мало. Напомнил, что он сделал для Антона. И все равно задел. Так тупо.
— Но я хочу с ним общаться, — Дима замотал головой в разные стороны.
— Я тебе и не говорю прекращать полностью общаться, я говорю уменьшить. Меньше контактировать. Тогда и легче будет. Я с Аней с момента расставания так и не виделась. Обменялись несколькими сообщениями и забыли друг друга. Будто и не было двух лет отношений, — Катя грустно улыбнулась. Они с Димой крайне редко говорили об Ане и всегда это заканчивалось неловкой паузой. Такой неуютной, что хотелось посильнее укутаться в куртку, потому что эта пауза хуже любого ветра пробирала насквозь. — Я прекратила полностью и чувствую себя прекрасно. Вот и ты прекрати, начни с малого. Уменьшай постепенно.
— Я так не могу, — Позов обреченно вздохнул, а Добрачёва сочувственно посмотрела на друга.
— Как уж ты так влюбился-то? Безответно и безнадежно? — Катя поместила ладошку на плечо Димы и ободряюще похлопала.
— Ничего я не влюбился. Это если переводить на язык для простых людей, которые глупо верят в любовь, — фыркнул Дима, отдергивая руку, чтобы девушка не смогла еще раз коснуться его. — На деле это всего лишь гормональный всплеск. Не более того, — Позов рывком поднялся на ноги.
— Дим, — Катя не поднялась. Продолжала сидеть на краю крыши, только обернулась вполоборота, чтобы смотреть на Позова, который явно собирался уходить.
— Я домой пойду. Ты тоже иди, холодно уже, — хмыкнул друг, накидывая на плечо рюкзак.
— Постой, — девушка постаралась встать, чтобы на прощанье хотя бы обнять парня, но дурацкие ботинки скользнули по бетону, из которого была сделана заброшка. Перед глазами все куда-то поплыло. Осознание того, что ты сейчас упадешь с восьмиэтажной постройки набатом било по черепу. Катя вскрикнула враз со скрежетом ботинок о крышу.
— Катя! — Дима подбежал так быстро, как только мог. Он уже потерял Антона, но его он еще может вернуть, а сейчас он может потерять и Катю, а ее он уже вернуть, увы, не сумеет.
Позов схватил подругу за запястье. Девушка в буквальном смысле висела над пропастью. Второй рукой Дима подтянул подругу за локоть. Когда Катя неуверенно встала на крышу, он ее обнял. Уткнулся в ее волосы, дышал прерывисто, поглаживал спину и плечи через пальто, бормотал что-то вроде «огонек» и «я боялся тебя потерять». Катя не отвечала на объятия первые десять секунд. Стояла и хлопала влажными глазами. Она не из любителей реветь. Тем более, когда ты чуть не лишился жизни. Что бы вы выбрали: лить слезы или попытаться спастись? Добрачёва за второй вариант, но у нее способов выжить не было. Только Дима. И осознание того, что она могла потерять всех, а все ее, не заставляло грустить также сильно, как осознание того, что ее мог потерять Дима, а она
его.
Девушка неуверенно обвила руками спину Позова. Одинокая слеза все же скатилась по ее щеке. У нее был период вечных рыданий, но это было до Димы, после расставания. Сначала навзрыд в подушку, потом тихо на краю крыши.
Легкий толчок в грудь Димы означал, что Катя пытается выбраться из плена объятий. Действительно, стоило Позову отшагнуть, как девушка вытерла ребром ладони след от слезы и, улыбнувшись, зашагала к своему рюкзаку. Сказать, что Дима был удивлен — нихуя не сказать.
— Спасибо, что помог остаться в живых. Я теперь тебе жизнью обязана, — Диме показалось, что Катя говорит это чересчур весело и слишком беспечно. Будто, если бы Димы рядом не оказалось, она бы максимум сломала себе ногу. — Попробуй поговорить с Антоном и извиниться, так на душе станет легче, а дальше подумаем, что делать с твоим всплеском гормонов.
— Ты, эм, погоди. Ты только что чуть не свалилась с крыши и так спокойно себя ведешь? — не сдержался парень и озвучил вопрос, который у него на лбу был написан.
— Ну, — девушка подошла к Диме и протянула ему его рюкзак, который тот сбросил, когда услышал крик подруги. — Шоковое состояние уже прошло. Наверное, когда ты меня обнимал. А теперь-то что? Ну было и было, я же не могу повернуть время вспять и предотвратить свое незавершенное падение.
— Ты невероятная, — проговорил Позов, принимая рюкзак.
— Ты тоже. Такая реакция! Это прям вау, — десятиклассница похлопала подростка по плечу. — Я пару лет назад занималась паркуром, падения для меня были нормой. С такой высоты, конечно, падать неприятно. Да и не факт, что я выживу, но я все равно привыкла к этому чувству. Когда падаешь. Возможно, поэтому быстро отошла, — Катя улыбнулась и поцеловала Диму в щеку. — Ладно, я побежала, а то действительно холодно, да и ты уходишь. Пока!
— Пока, — девушка уже убежала вниз по лестнице заброшки, поэтому вряд ли услышала тихое прощание друга, которое ветер подхватил своим сильным порывом и унес куда-то вдаль. Дима поежился от неприятного холода и тоже спустился по лестнице.
***
— Может стоит что-то придумать? Ты же видел как он от нас ушел, — Серёжа сидел у Леши в квартире и упирался локтями в колени. Он беспокоился за состояние Позова.
— Он не ушел от нас, он ушел домой. Ну и от проблемы ушел, — сказал Лёша. В голосе также было нескрываемое волнение. — Но что-то придумать нужно.
— Есть идеи? — спросил Матвиенко.
— Сводить глупо, зная, что Шаст любит Арсения Сергеевича, пусть он это и отрицает, — сказал Лёша.
— Ага. Но можно хотя бы как-то сгладить их взаимоотношения. С Тохой биться бесполезно, он и не против дружбы. Проблема в Диме. Нахуй он в Антона, блять, — Серёжа безнадежно опустил голову в раскрытые ладони.
— Дима говорил о Кате. Может попробовать с ними что-то сделать? — предложил Щербаков.
— Так у них и так там любовь-морковь и все дела, — фыркнул Матвиенко. — Он сам рассказывал. Я почти уверен, что он пошел не домой, а к ней. Проблема в том, что он не может разорваться.
— И что ты предлагаешь? Сидеть сложа руки и наблюдать за этим? — Лёша, до этого расхаживавший кругами по своей небольшой комнате, плюхнулся рядом с другом.
— Я не знаю. Глупо смотреть, как твой друг мучается не зная, что делать, — выдохнул одноклассник.
— Нужно подумать. Пока между ними все еще не настолько плохо, мы можем подождать. А потом надо действовать.
— Надо.
Как помочь другу разобраться в чувствах, если и сам не разобрался в своих? А что делать если тебе нужно помочь своему другу вместе с человеком, к которому ты и испытываешь чувства? Ответа не знал ни Лёша, ни Серёжа.
Оба надеялись, что общая проблема поможет больше контактировать. Они стали намного реже вот так собираться, потому что причины не было. А приходить хотя бы раз в неделю «просто так» было наверняка подозрительно. Поэтому хотелось чаще видеться. При любой возможности. Хвататься за быстрый лучик надежды и держаться за него всеми руками и ногами. Лишь бы не отпускать.
Серёжа хотел признаться во всем. И в чувствах и в использовании. Но смелости не было. Не хватало. И он решил, что пытаясь помочь Диме, сможет помочь и себе. В один день взять и рассказать. Так же думал и Лёша.
Но это слишком тяжело.
***
Телефон Антона, лежащий в его комнате на кровати, разрывался от сообщений и звонков. А писал и звонил ему не кто-то, а Арсений. Хотел узнать как Антон. Живой или нет. Порывался поехать и наведать, но это выходило за все рамки. Субординация. Ну что за изверг ее придумал?
Арсений считал, что Антон захочет побыть один. Завтра придет в школу и они обо всем поговорят. Но что-то в груди с силой сжималось, словно говорило, что что-то не так, что стоит проверить. Словно он чувствовал опасность. Это не объяснить словами. Это нужно почувствовать.
Но Попов не ехал. Писал и звонил, но не ехал. Старался отогнать плохие мысли. Выкинуть их из головы. Звонил Кире. Рассказывал обо всем. О том, что сегодня было утром. Какую большую совершил ошибку, когда позволил дотронуться губами до его ушка. Как корил себя в кабинете, когда Антон ушел. Как услышал ругань в коридоре. Как постарался быть холодным и даже грубым с Антоном и как в итоге все равно смягчился. И про порезы рассказал. И про режущую боль, которую он чувствовал явно не физически. Духовно.
Кира говорила ехать к Шастуну. Плевать на все статусы. Она этого прям требовала. Но Арсений не послушался. Остался в квартире наедине с собой. А вечером, не получив ни одного ответного сообщения, возненавидел себя еще сильнее.
Теперь он был зол на себя, что не поехал к школьнику. Злился, что не запер двери машины, чтобы Антон не убежал. Злился, что вообще полюбил этого подростка. Но все равно не поехал. Даже через час, через два, через три. Все равно ругал себя, но не ехал. Идиот.
Он же чувствует всем телом, что Антону плохо. Что что-то произошло. Чувствует, но терпит. Думает, пройдет. А боль не проходит. Лишь нарастает. А с этой болью растет и ненависть ко всем и всему. В особенности к себе.
Ненавидит и Антона, который несмотря на угрозы все равно продолжил резаться. Винил его. Называл эгоистом. Дураком. Но сам понимал, что Антон лишь прикрытие. И все оскорбления он адресовывал себе.
Знаете как бывает. Ты обещаешь себе, что забудешь и разлюбишь. А любовь, как назло, лишь растет. А память стирает все, кроме
него. И ты мучаешься еще больше, пытаясь усмирить чувства. И от этого тебе так плохо. Никакая психология тебе не помогает. Ты отрицаешь все возможные диагнозы. В особенности:
безнадежно влюблен.
Арсений ложится спать с мыслью, что утром все будет хорошо и он сможет поговорить с Антоном. Ворочается еще с полчаса. Встает, идет пить воду, потому что в горле сухо настолько, что начинает резать. Снова ложится спать. Опять ворочается. Еще раз встает и идет умываться, желательно ледяной водой. Ничего не помогает заснуть. Но, когда электронные часы показывают 02:18, веки становятся тяжелее, Арсений ложиться на подушку и проваливается в сон.
И он даже не подозревает, что в 20 минутах езды, в многоэтажке, на 5 этаже, в 82 квартире, в запертой ванной комнате, лежит подросток, у которого по бедру стекают кровавые ручейки, которые так красиво смотрятся на белом кафеле, словно картинка из pinterest.
