Забыть? Нельзя? Остаться?

      Наутро не случилось ничего такого, будто бы целоваться в тайне от всех по ночам было каким-то обыкновенным событием. Курильщик был отчего-то так спокоен, будто во сне ему рассказали весь смысл мироздания, да он забыл все, стоило проснуться. Но уверенность во всех днях наперед осталась. Табаки же в целом ничего обычно смутить не могло. Тут нужно сделать что-то куда более серьезное, чем невинный поцелуй. Ещё была новость получше — болезнь ушла у обоих. Хотя какое-то время Сфинкс заботливой мамой сидел над душами, заставляя питаться прямо в спальне, не выходя в коридор. А там уже пора было случиться меняльнику…       Курильщик печально сидел над своими вещами, понимая, что у него в целом ничего и не было. Только одна ценность в принципе отличала его от бедного Фазана — его красные кроссовки. Но их парень не был готов променять ни на что точно. Это была не просто обувь, это был сам он, его чувства, храбрость и гордость. То, что делало его другим собой. А оттого вторник казался каким-то совершенно ужасным. Впервые он хотел влиться в общую атмосферу, проникнуться внутренними делами. И вот такой…провал.       — Ты же рисуешь вроде? Почему бы тебе не рисовать портреты в обмен на разную мелочь? — Горбач подходит к нему с его блокнотом в руках, — Я могу помочь тебе соорудить плакат с надписью, на него можно прикрепить твои работы, а там найдем место поудобнее.       Он улыбается тепло, и настроение улучшается. Конечно, он обещал себе рисовать меньше после того случая, но руки чесались, хотелось взять карандаши поскорее. Поэтому он согласился почти не раздумывая. Ну а что терять? Никто не захочет меняться с ним? Ну ничего, порисует красивых людей для себя. А если учесть, что там должны быть и девушки… это будет весело!       И вот он сидит на стуле у небольшой толпы, в его руках — альбом формата А4, за спиной на стене скотчем прикреплен плакат «РИСУЮ ЗА ВАШИ МЕЛОЧИ». Эрик был не самым опытным меняльщиком, а оттого хотел просто попробовать себя в этом, не выбирая улов. В этом было что-то особое, почти как адреналин от неожиданности. Сначала все только посматривали, не решаясь, стояли рядом, рассматривали, пока сам художник сидел, набрасывая в блокноте поменьше — тот лежал в кармане — совсем грязные варианты-портреты людей вокруг.       — Нарисуешь меня за улыбку? — перед ним стояла миниатюрная девушка, и одни ее волосы стоили того, чтобы их нарисовать. Длинные, лентами струящиеся почти до колен. Она встряхнула головой — послышался перезвон колокольчиков. Гулкий, почти неслышный. Курильщик неверяще посмотрел на нее. Она была скорее похожа на что-то сказочное, чем на человека.       — Нарисую. Но улыбка должна быть особенной.       — Каждая улыбка по-своему особенная. Я Русалка.       — Курильщик, — он произнес немного смущенно, будто его собственная кличка была не такой уж и хорошо описывающей его в отличие от идеального описания сошедшей с древней книги девы.       — Приятно познакомиться, Курильщик, — она села на пол рядом прямо на свои волосы, будто они были ковриком, и ее джинсы клеш напоминали плавники. Парень начал рисовать, отложив свой маленький блокнот в сторону. Русалку рисовать — одно удовольствие. Карандаш сам пляшет по ровной странице, где-то добавляет от себя чешуйки, пузырьки и отблески света на мечтательном лице… Не хватало только цвета, но, увы, не было даже цветных карандашей, хотя отчего-то даже серые оттенки казалось сочными, яркими.       Девушка широко улыбнулась, после чего открыла свою сумку, достав оттуда что-то.       — Я все искала кому отдать свою улыбку. Ты как раз подходишь, — оказалось, улыбкой была не только эмоция, но и самодельное украшение: толстая металлическая цепочка, на которой висели два молочных клыка и баночка с прозрачной жидкостью, закрученная самодельной нитью, кажется, из ее же волос, — слезы настоящей радости и последняя детская улыбка. Амулет, который обязательно принесет тебе счастье.       — Спасибо. Это самая удивительная улыбка из всех, что я видел, — Эрик бережно берет эту самую улыбку и надевает на шею. На душе становится светлее, будто вернулся кусочек детства, — потрясающая вещь.       Видимо, увидев его работу на месте, другие ребята начали по одному подходить… так и пошла добрая половина дня, по итогу которой Циммерман был завален разным полезным и бесполезным. В его сумке теперь лежали деревянные бусы, стальной кастет, ожерелье из желудей, коллекция засушенных бабочек, бумажный журавлик, открывашка для пивных бутылок в виде лапы котика, перьевая ручка и баночка чернил цвета морской волны. Улов был замечательный.       По дороге в стайную он сталкивается с Ральфом. Тот останавливает и спрашивает, как поживает Курильщик в Четвертой. В ответ он смело улыбается и отвечает, что уже хорошо. Только потребовалось некоторое время для того, чтобы влиться в коллектив. Он показал ему мешочек с добром, позвенел молочными зубами Русалки на шее — и поехал дальше в хорошем настроении. Но застыл в дверях, замечая старого-нового жильца. Лорда вернули. Он неверяще моргнул глазами, рассматривая это жалкое нечто, которое от него осталось. Но тактично промолчал, оставляя комментарии про волосы и цвет лица внутри мыслей. Медленно вкатился, не привлекая лишнего внимания, сполз по стеночке и взглянул еще раз на отрезанные локоны бывшего когда-то местным аристократом парня.       — Я рад, что ты снова с нами, привет, — он тихо говорит, сваливая свои новые вещи в свою сумку. Лорд что-то бормочет в ответ. Пусть у них и были некоторые… разногласия, в данный момент они не значили ничего, пусть и особого тепла тоже не случилось. Этот день прошел ровно так же, как это приветствие: скомкано, странно.       А на следующий день была битва снежками. И тогда Курильщик понял, как полезно бывает уметь перекатываться, быстро ползать и наскоро реагировать на каждый шум. Потому что он этого всего не умел, а оттого получил снегом и по лицу, и под одежду, и даже каким-то образом в ботинки. А дальше он уснул под тихие разговоры девочек в спальне, накрывшись чьим-то уродливым новогодним свитером с оленями. Было по-родному уютно. Ну, ещё разве что немного холодно в пятках…       А потом случилась Самая Длинная.       Он не знал, какие черти погнали его поехать гулять, однако Табаки увязался следом, захватив с собой, кажется, половину своих вещей. Если его потом спросят — отчего так? Он не ответит. Что-то дернуло, схватило за рукава и края штанин, потащило вперед, покатило со скрипом. Присутствие друга только увеличило это влияние извне, это было немного подозрительно, но внимание само будто ускользало от этой ниточки, уговаривая, зашептывая, что это нормально, так должно быть. Они бредут по коридорам ровно до того момента, как наткнулись на палатку Стервятника. Вот там-то подсознание Курильщика завопило, что что-то скоро произойдет, в глазах замигало красно-синими огнями, хотелось сбежать, страх накатил волной, окатывая сверху холодным потом. Но в голове все еще звучали слова Слепого. Выбрать то, что страшно. А оттого он смело сползает с коляски и полной грудью вдыхает душный воздух уже изнутри. Стервятник восседает гордо, пусть и немного сгорбленно. До него можно дотронуться рукой, но это было бы уже слишком. Большая черно-белая птица внушает трепет. Ему предлагают выпить, и Эрик соглашается, не раздумывая ни на секунду. В руках появляется почти по волшебству небольшая алюминиевая кружка. Похожую он видел у своего отца — в рюкзаке для рыбалки. Жидкость в ней была темной, будто бы даже немного синей, тягучей и переливалась словно бензиновая лужа. Он отпил немного, чувствуя, как язык сводит неприятно, а потом одним глотком ополовинил эту самую кружку, чувствуя, как сознание его уплывает, перед глазами все плывет теми же радужными лужами, горло слипается, делая почти невозможным дыхание. Перед тем, как отключиться, он может слышать только вскрик Шакала:       — Что ты, леший тебе в отцы, ему налил, старина?       Очнулся он уже где-то в другом месте, и что самое странное — он твердо стоял на своих ногах. От неожиданности он упал на колени, проводя по ним руками, шипя от боли, восхищаясь тем, насколько хорошо он чувствует низ тела. Каждая песчинка, камушек — все это было невероятно, так забыто по сравнению с той тусклостью ощущений, что была немногим временем ранее. Медленно поднимаясь на ноги, Циммерман чувствует горячие слезы. Он плакал. Плакал от того, что получил то, что когда-то потерял. Он не понимал, жив он, мертв или спит — но это было окрыляющее чувство. Только потом он решил осмотреться вокруг. Справа и слева был лес, а сам он стоял на разломанной дороге, покрытой пылью и обломками. Впереди виднелись огни заправки, с неба безлико светила луна. Он пошел вперед, только теперь чувствуя, что ноги его босы. К голым пяткам налипал песок и мелкие камушки, это чувство ощущалось как настоящая свобода. Свобода от коляски, свобода от помощи и вечных проблем с передвижением. Он шел, завороженно смотря сквозь деревья по обе стороны, слыша там шумы, которые почему-то не вызывали страха. Внутри кипела уверенность.       Он шел и шел, а небо не менялось, не двигалось ни на миллиметр. Ночь ожидалась долгая. Долгая, не желающая отпускать никого из своих цепких когтистых лап.       Когда он дошел до заправки, луна не сдвинулась к восходу. Он зашел в заведение рядом, звякнув колокольчиком — таким старым, что было чудом, что он вообще мог издавать звук — и не встретил никого. Он обошел несколько комнат, слыша только завывание ветра в пустоте. В одном из пустых коридоров, похожим на заброшенный, он встретил зеркало. И не узнал себя. Там был отражен кто угодно, но только не он. его волосы потемнели, отдавая какой–то стальной сединой, делающей их черновато серыми, а глаза, наоборот, выцвели до близкого к серебру Слепого цвета. Светлые, испуганные и серо-коричневые, как старый тетрадный лист, на который поставили кружку кофе, оставив круглый след потемнее. Парень сглотнул вязкую слюну, накрывая зеркало шторой и быстрым шагом выходя из здания. Если честно, он понятия не имел, что ему делать. Все вокруг казалось чужим, темным, но одновременно будто бы комфортным. Он пошел по дороге дальше, оставив за спиной пустую заправку с ее тусклыми огнями. Сам того не замечая, он зашел на тонкую тропинку, ведущую в лес. Так и не встретив людей, он потерял связь с телом, которое было и его и не его одновременно. Чем дальше он шел в лес, тем лучше становилось его зрение: все вокруг становилось острее, четче, ярче. Легкие вдыхали больше многообразия запахов. В этом было почти что-то звериное, будто бы Лес незаметно делал его животным. Эрик чувствовал себя странно, будто он резко вырос, будто он мог в любой момент коснуться верхушки дерева — узловатые не по-человечески длинные руки казались родными. Из трансоподобного состояния его вывел рычащий голос.       — Что ты здесь делаешь? Тебя здесь не должно было быть, — осторожно и бесшумно к нему подходит шестилапый зверь. Парень смотрит в его налитые кровью глаза — и понимает, что и правда он тут не к месту. Его тело кажется ему неправильным, неудобным, отвратительным, таким, что хочется закрыть себя от пронзительного взгляда руками. Голос зовет его снова.       — Курильщик. Тебе надо обратно. Надо вернуться.       А дальше была тишина и темнота. Проснулся от утром, голова болела так, что хотелось придушить себя подушкой. Когда Циммерман открыл глаза, он сначала и не понял, отчего вокруг столпился народ Четвертой, включая даже самого Слепого. В глазах непривычно мутно, будто он смотрел через воду, покрытую беловатой дымкой.       — Он жив, Табаки, перестань корчить свои заунывные рожи, — даже так видно, что Сфинкс выдохнул облегченно. Тонкие палочковидные пальцы ощупывают его лицо, прощупывая и чувствуя подушечками теплое дыхание. Довольный своими выводами, вожак покидает спальню. Зрение постепенно становится лучше, предметы видны четко, но какая-то пелена осталась на месте как цветные стеклышки очков, искажающих реальность.       — Никогда бы не подумал, что наш дорогой товарищ окажется не таким простым, — как-то даже немного сконфуженно бормочет Шакал, не такой активный, как раньше. Все вокруг словно замерло в ожидании чего-то. — А что случилось вообще? — голос еще слабый, но этот вопрос приносит оживление в стаю.       — Судя по скупым объяснениям, ты прыгнул, а потом Слепой вернул тебя к нам. Тебе повезло, что ты встретил именно его. А еще больше повезло, что Р не заметил, что ты был в отключке, когда коляску с телом в ночи везли мимо порезанного Рыжего… — в комнате повисла немного неловкая тишина, Курильщик явно чувствовал взгляды в районе своей головы.       — А ты вообще видишь? — Горбач с сомнением помахал перед ним ладонью, и тогда Курильщик понял, что это маленькое путешествие отразилось на его внешности. Ситуация была напрягающей, смущающей и вызывающей только желание спрятаться. Не хотелось ничего обсуждать, объяснять… Ситуацию спасла Рыжая, которая заглянула на чай, а заодно спросить, что случилось с не-совсем-порезанным-Рыжим. Она пристально взглянула на Эрика, сощурилась, рассматривая его новый вид, а затем достала с тумбочки — словно была у себя дома — сигареты и зажигалку.       — Выглядишь будто тебе обязательно нужно оправдать свою кличку, — кидает ему на живот этот набор и садится рядом с Табаки, кутаясь в плед и немного дрожа.       — Спасибо… — закуривает и проваливается в свои мысли. Прыгнул? Тем существом был Слепой? Ни единого ответа, только великое множество вопросов…       Дальше все шло будто бы своим чередом, только люди продолжали пялиться на беловатые мутные глаза да темную седину в ставшем притихшим Курильщике. В один раз его даже вызвал к себе Ральф. Он смотрел на него с подозрением и жалостью, будто решил, что с ним сделали что-то совершенно безобразное его же состайники. Будто он заранее записал их в маньяки, а парня перед ним — в жертвы.       — Вы что-то хотели? — он спрашивает спокойно, стоя перед ним и вертя в руках ожерелье-улыбку.       — Да, я переживаю за твое душевное равновесие. Что-то ты не выглядишь слишком довольным, — он говорит это как заботливый отец, который уличил сына во лжи и намекает на это, однако в ответ его ждет только непонимающий взгляд, — от радости люди не седеют.       — Это не они. У меня все достаточно хорошо, сэр. И я не знаю почему так, сэр.       — Хорошо, но меня все еще интересует то, что происходит интересного внутри дома. Такого, что бы я никак не смог узнать. Понимаешь?       — Не понимаю.       — У тебя остался твой дневник? — воздух неприятно нагрелся, когда воспитатель начал намекать, толсто и некрасиво, на сбор информации. Ответ вышел уверенно, пусть и был ложью:       — Я его выкинул как только переехал.       — Можешь взять эту тетрадь, — не успокаивается, кладет на стол пустую тетрадку, какие обычно использовались Фазанами для ведения дневников.       — Я не соглашался, — его лицо скривилось от понимания. Стукачество, конечно.       — Разве? Мне показалось, что ты и сам не против вести записи. Все же делал это и раньше, — он старается быть убедительным, но проваливает это.       — Я бросил все старые привычки, и вы меня совсем не убедили, мне противна идея предательства.       — Как скажешь.       Разговор был закончен.       Как только Эрик вернулся в спальню, он сел на край кровати, вытаскивая из сумки дневник. Он взглянул на него с отвращением, вырывая старые страницы с текстом. Чувство грязи внутри от одного предложения Ральфа съедало его, когда Табаки подсел, заглядывая через плечо.       — И чем таким страдаешь? — с интересом провожает взглядом «снежинки”-клочки бумаги, которые летают вокруг.       — Избавляюсь от плохих воспоминаний.       — Чтобы избавиться от плохого надо сделать хорошее! Давай-ка сюда, — он забирет у него дневник и начинает писать что-то совершенно неразборчивым почерком. Курильщик смотрит на него слабо, почти беспомощно, но настроение немного улучшается. Что-то теплое загоралось в нем в каждый раз, когда на глаза попадался Шакал.       — А теперь рассказывай, что такого произошло, — он приобнимает его за плечи, откидывая потрепанный дневник в кучку вещей. Циммерман тяжело вздохнул.       — Ральф хотел, чтобы я вел за вами слежку и писал о каждом слове будто последний Фазан, сидящий ночами над скучным пересказом дня, — смущенно отводит взгляд, слыша визгливый смех собеседника.       — Ты отказал, да? А зря! Можно было понаписать ему такого! Такого! Хотя нет, хорошо, что ты так ответил, а то оброс бы снова по самое не могу перьями! А кому это надо теперь? Никому! Только жестокому Эрррр! — тихонечко, почти шепотом, возмущается, шатается, утаскивая с собой и друга, падая спиной на подушки. Они тихо смеются, и в целом уже не так и противно от этого дня.       Вечерело. Приближалась новая Ночь Сказок.       Хлопоты, множество людей, внезапно пришедшие гости в лицах Ральфа, Сторожа и кого-то, для кого слова он и вовсе не нашел… и что только забыли? Эти вопросы утонули в общей круговерти лиц, разговоров, а потом уже — сказок.       В том, что рассказали Лорд с Рыжей, он увидел и себя, понимая, что был вовсе не единственным за все время, кто там был. Но почему тогда он был там один? Куда делись жители? Отчего он не встретился ни с кем? — Курильщик задумчиво положил подбородок на кулак и нахмурил брови.       — Чернолес? — он спросил у Русалки, сидящей рядом. Та просто кивнула, повторяя, что ей особенно понравилась сказка Лорда.       — Да, Чернолес, — она улыбнулась, будто поняла, что он спрашивает не от того, что забыл, а просто чтобы уточнить для себя название того места, где сам побывал.       — А ты расскажешь сказку о нем? — проницательно смотрит в самые глаза, заставляя засомневаться.       — Не знаю. Наверное, нет. Не могу нормально сложить в слова.       — Хорошо, твое право сохранить в себе.       А на утро он почувствовал, что потерял что-то очень важное. Он потерял Дом вместе с выпуском, но ощутимее чувствовалось что-то другое. Кусок памяти, кусок самого себя, кусок чего-то не ощутимого, но важного как воздух. Курильщик в смятении листал пустые страницы блокнота, когда наткнулся на записи. Точно! Табаки! Пропал именно он, исчез со всеми записями, забрав половину воспоминаний, рисунки и некоторые записи. Пропали также и некоторые ребята, но они уже не ощущались кровоточащей дырой в груди.       Он жил, рисовал, и это все можно было бы назвать одним словом — нормально. Поддерживал связь со Сфинксом, Это все продолжалось так долго, что он почти и забыл, что у него дыра в груди. А она не зарастала, только присыпалась пылью времени… до одного момента.       Глубокой ночью Циммерман проснулся от ощущения, что что-то забыл, но вспомнил. Он сел на пол, достал из-под кровати ящик со старыми вещами, оттуда уже вытащил старый потрепанный дневник, который открыл на последней странице. Там, прямо на обложке изнутри, был написан короткий текст:

      «Дорогой Курильщик, если ты это читаешь, значит прошло приличное количество времени, а я соскучился. Оставляй на столе записку с прощанием со всеми и ложись спать с моим тебе подарком под подушкой. До новых старых встреч, Шакалиный молодой старик»

      К соседней странице бумажным скотчем была прикреплена шестеренка с обвязанным вокруг пером. В носу защипало, а в легких закончился воздух. Это был он. Табаки напомнил о себе, заставляя забытые раны кровоточить. В каком-то странном состоянии трепета он только и смог, что написать на листе «Извините и Прощайте», прикрепляя к холодильнику магнитом, а затем последовать инструкциям, уснув стоило голове коснуться подушки.