На облитых светом городских часах — 14:10. Солнце нестерпимо жжет с неба, добираясь до тела сквозь строгий черный костюм и рубашку. По лицу течет пот — или это слезы? Коичи не знает. В горле стоит терновый, червивый клубок, царапая нежные ткани. Хочется вскричать, пробудить что-то во всех безмолвных фигур возле могилы Юкако. Его Юкако. Почему так? Почему именно она? Говорят, люди с депрессией прекрасно скрывают свое состояние, улыбаются на людях, а в своей комнате изрезают руки и плетут петлю для последнего путешествия в иной мир. Но как? Почему она ничего не заметила, не сказала ничего ему? Может, не хотела расстраивать? Тогда почему не поговорила с родителями, с друзьями, да хоть со школьным психологом? С другой стороны, у нее всё-таки было ПРЛ. Он должен был увидеть, догадаться, понять хоть что-то… От бубнежа очередной говорящей головы, толкающей какую-то речь, закладывало уши. В груди что-то пульсировало, желая выбраться наружу и затопить все чёртово кладбище. Где-то за глазами, оплетая нервы удушливым кружевом, стояли горькие слезы. Нельзя было плакать. Не здесь, не сейчас. Руки сами собой сжались в кулаки. Почему он не умер вместо нее? Он не видел, как она режет себе вены, но картина ясно стояла в его воображении, словно ее нарисовал сумасшедший художник. Солнце все ещё светило. Бесполезная звезда. Почему она не высушит его слезы и не заберёт к Юкако, в высший мир? Разверстая могила дышала нестерпимым холодом. Внезапное прикосновение чьей-то руки отрезвило его.
— Чего ты? — как в тумане, спросил Коичи, оборачиваясь. Сзади стояло фарфоровое тело с тонкими черными нитями волос, одетое в черный саван. Тряхнул головой — нет никакого савана, никакой мертвенно-фарфоровой кожи. Просто Хазамада, который словно балансирует на тонкой грани между жизнью и смертью. Под глазами — две тонкие мокрые дорожки, словно он сам кукла, как его стенд. Но почему он плачет?
— Мне правда жаль, Коичи, — тонкий всхлип, слегка заглушенный рукавом пиджака, приставленного ко рту, как преступник, приговоренный к смертной казни.
— Хазамада, ты… — грусть никуда не ушла, но непонимание оказалось в разы больше. Почему он плачет, черт возьми, если должен плакать сам Хиросэ? — Почему ты плачешь?
— Она была так важна, так важна для меня — сдавленно проговаривает Тошикадзу, прикусывая руку, — я не любил ее, нет, но не мог слушать, что она… И я не могу смотреть, как плохо всем от этого — Джоске, Окуясу…
Тебе.
— М-мне? — в горле пересыхает, Коичи крепче сжимает его руку, боясь сломать. Почему она такая худая и неестественно бледная? Может, Хазамада анорексик? Но почему он тогда ест нормально в школе? Но Юкако все равно пульсирует в мозгу, воспоминания о ней гниют и превращаются в отвратительную труху. Он больше не может.
— Что делать? Что теперь делать? — плечи Тошикадзу содрогаются в рыданиях, и в глазах Коичи тоже стоят слезы. Он не знает. Не знает, как ответить на этот вопрос. Хочется лишь одного — быть в одной с Юкако могиле, чувствовать, как их души, переплетаясь, улетают в такой далёкий, недостижимый рай. Сжимать холодные окровавленные руки и плакать, пока слезы не станут кровавыми, а кожа не высохнет, как пергамент. Задыхаться и выпускать кусочки души наружу с каждым выходом, создавая бессмертную копию себя из осколков мозаики, вновь обнимая Юкако в путешествии в рай или ад. Неважно ю куда, главное, чтоб нить их связи не разрывалась. Наверняка даже Хазамада не поймет глубины разрыва его души. Он стоит смирно, но кажется, будто он выплёвывает внутренности.
По дороге домой кажется, будто Коичи идёт по разбитому стеклу.
07.09.1999
Запись 2
Я сделал это. Да, блять, я сделал это, Я СДЕЛАЛ ЭТО НАХУЙ! Это было вчера, но руки до сих пор трясутся. Как только я вспоминаю, как эта шлюха умирала, в сердце и животе как будто чешется. Не ебу, как описать, но чувство заебись. Как будто я обдолбался наркотой. Короче, я услышал от знакомых этой сучки, что она увлекается всякими нахуй художниками и сама хочет что-то рисовать. Дауниха нахуй, большинство художников либо наркоманы, либо дебилы. Ненавижу их. Почему они популярные, а по-настоящему пиздатые люди — нет? Ну да похуй, ближе к делу. Я сидел в кустах возле ее дома, а стенд поставил снаружи. Естественно, эта дочка шлюхи решила взять его себе, чтобы рисовать всякие нахуй фигуры людей. Ну не тупо? Как только она принесла его в свою засранную квартирку, Я активировал стенд и заставил ее перерезать себе вены, а до этого ещё и написать записку. Пиздец, все реально поверили, что это самоубийство! Как же пиздато вытекала кровища из ее ран… Я бы сделал намного больше, но не хотел, чтоб меня заподозрили.
Коичи точно будет моим. Теперь, когда этой шлюхи нет, он пойдет к своим друзьям нахуй. Может, даже ко мне. Сегодня, кстати, он мне снился. Правда, я не ожидал, что ему будет так хуево. Сегодня на похоронах у него было такое грустное ебало, что я сам расплакался. Потом пришлось придумать, типо я дрочил на Юкако или что-то такое. Теперь меня будут считать ебланом и куколдом, но мне похуй. Главное, что Коичи мне поверил. Может, скоро он подпустит меня совсем близко и я… Что-то сделаю. Не ебу, что. Люблю этого еблана.
Теперь, когда я убил эту суку, хочется убивать ещё больше. Кто будет дальше? Походу, Окуясу. Он такой тупой, что люди реально поверят, что он сам навлек на себя смерть. Правда, у меня ещё нет плана, но у меня реально больше нет сил терпеть. Это как будто желание посрать, которое никогда не проходит. Немного хуево, но это ненадолго. Жду завтрашнего дня, чтоб увидеть Коичи в школе.
