***
Вдалеке снова грохотало. Это слышалось даже за хлипкими деревянными стенами и на глубине нескольких метров под землёй. Хвалёная марлийская армия начала выдыхаться слишком быстро: города брали не за сутки, а за несколько, трёхкилометровые траншеи копали не за двадцать или двадцать два часа, а больше чем за двадцать четыре, остатки пехоты убивали не за час, а за три — и то с помощью титана Перевозчика с пулемётами на спине. А новостей от флота так и не было. В затхлом здании командования медленно нарастала тревога — пока что неосязаемая, но чувствующаяся в воздухе. Она витала над каждым из офицеров; и только командир Магат внешне оставался непоколебим. Если не всматриваться в его потяжелевший взор, то можно было сказать, что в нём не было ни грамма сомнений в своих солдатах. Однако Райнер видел, как с каждым днём его взгляд становился всё более хмурым и задумчивым. Дело — дрянь. И все, кто отказывался надевать розовые очки и могли смотреть чуть дальше собственного носа, это понимали. Райнер неприлично сплюнул прямо на деревянный пол и сильно провёл руками по лицу, будто пытался стянуть с себя кожу. Очередной вечерний доклад закончился громкими криками, неприятным удивлением и полным шоком. Повод для радости был — его неожиданно назначили заместителем командира отряда воинов, — но поводов для раздосадованности было ещё больше. Потому что после отчёта о проделанных действиях его вызвали в штаб. Командира Магата поблизости не было — вернулся к последнему рубежу, — и это лишь сильнее заставило его смутиться. В землянке, где располагалась военная верхушка, было тепло. Гораздо теплее, чем в тех, в которых располагались воины, и уж тем более в тех, где были простые солдаты. Где спали элдийцы — даже и думать и не хотелось. Кругом витал дым от крепких сигарет, но от земли всё равно тянуло сыростью. Какими бы благовониями они тут не обставляли комнату, землянка и есть землянка — никуда от истины не деться, особенно если она прямо перед глазами. Ридель — командующий марлийской частью армии — выдохнул густой дым прямо в сторону двух воинов. Райнер и Зик стояли рядом друг с другом, соприкасаясь руками, и мысленно оказывали друг другу поддержку. Неспроста их вызвали сюда, да ещё и в тот момент, когда командир Магат вёл своих ребят на штурм крепости, которую они — воины — ещё утром частично зачистили. Суровый взгляд зацепился за их красные повязки, которые тянули руку вниз, а на губах застыла странная улыбка. Злющая и предвкушающая, похожая на оскал волка, нашедшего себе жертву. Дыхание у обоих воинов невольно замедлилось, а Йегер ещё и позволил себе прочистить горло — тихо, но в здании, где не издавалось ни звука, всё равно слышимо. Кажется, это послужило спусковым крючком. — Я вызвал вас сюда для того, чтобы обсудить один весьма важный вопрос, — начал он, перекинув одну ногу на другую. — Как вам известно, сегодня крепость Уранбу пытались взять объединённые силы элдийцев и отличных солдат Марлии. План был прост, но с некоторыми нюансами, в которые вас, таких же поганых элдийцев, пусть и с красными повязками на плечах, не следует и посвящать. Вы должны были максимально быстро зачистить крепость от вражеских орудий и по возможности зацепить как можно больше пехоты, чтобы мы минимизировали количество наших потерь. Что же сделали вы? Снесли одну противотитановую пушку, швырнули сраной галькой по сторонам и тут же ушли! А сразу после вас ведь молодые парни шли! На смерть, чтоб вас, шли! А знаете почему? Потому что вы сработали плохо, засранцы! У Райнера мигом дыхание перехватило, а во рту резко пересохло, будто его не в дерьмо сейчас макнули с головой, а в сухой песок, который глотать заставили. Неужели и правда, как любил говорить командир Магат, обосрались по самую макушку? — Кто отдал вам приказ отступать? Подставлять командира да сразу двух совсем не хотелось. Райнер скосил взгляд, когда командир Ридель глянул под стол, и понял, что Зик Магата не сдаст ни при каких обстоятельствах, хотя и понимал, что мог рискнуть своим чином. Он же, новый заместитель командира, мог лишиться своего статуса, с которым и двух часов не проходил, ещё быстрее. Чья была вина в том, что они отступили слишком рано? Разумеется, не его. Кто должен был принять ответственность? Йегер быстро глянул на него, прочистил горло — уже нормально — перед тем, как сказать: — Я, командир Ридель. Оценив обстановку, я пришёл к выводу, что большая часть состава противников уничтожена. Большая часть пехоты оказалась раздавлена или ногами Бронированного титана, или камнями и обломками сооружений. Орудий, я готов гарантировать, не осталось вовсе: иначе нам бы начали стрелять в спину. — Тогда откуда, мать вашу, у нас такие потери! Триста тридцать два человека, чтоб вас черти драли! — Командир хлопнул в ярости по столу, из-за чего у Райнера непроизвольно подскочило сердце, а после рухнуло куда-то в пятки. — И я бы рукой махнул на эту оплошность, если бы моих парней не задело, так ведь добрая половина из этих трёх ста тридцати двух — чистокровные марлийцы! Вас, ублюдков не жалко. Ваши мамаши ещё столько же нарожают, а то вы же плодитесь не по дням, а по часам. Но наш народ… Вы хоть понимаете, что допустили? Райнер не понимал. Он вообще только и делал, что задавался одним вопросом: а чистокровные марлийки утратили способность к деторождению, что ли? Обрадовался, что его мысли никто не мог прочитать и отключился от разговора. Командир Ридель рвал и метал, причём в прямом смысле этого слова: читал какие-то бумаги, а потом кидал в их сторону, расхаживая перед ними туда-сюда, пинал стул от злости, потом успокаивался на минуту-другую, восстанавливал дыхание и опять по кругу начинал ходить, то канцелярию швыряя по всему кабинету, то мебель пиная. Зик, кажется, заснул с открытыми глазами. — И ведь ни капли сожаления в ваших глазах я не вижу! Ни капли! Потому что его и не было. В начале оно переливалось через край, а после колких фраз и краткого пересказа курса истории, переписанной сто раз, перестало. У Райнера и без этого хватало поводов для сожалений. Во всяком случае, ему так казалось. — Я сегодня же доложу о вашем… проступке командиру Магату и попрошу, чтобы он немедленно принял все необходимые действия для привлечения вас к ответственности. Думается мне, что пора показать свету новых кандидатов в воины, раз вы не можете справиться с поставленными задачами, — вкрадчиво прошипел он, утирая белым платком катившиеся по лбу бусинки пота, а после гаркнул: — пошли вон! Райнер чуть не забыл отдать честь и вылетел из кабинета первым; выйдя на улицу, понял, что внутри было невероятно душно. Вдохнул свежего воздуха, прикрыл на секунду глаза, слыша, как сбоку чиркнули спички, и сам попросил сигарету. После такой головомойки — святое дело. Затянулся, почувствовал неприятную горечь на языке, глотнул слишком много дыма и едва сдержал кашель. Зик курил крепкие — такие же, как и командир Ридель, наверное. Выдохнул дым вверх, задрав голову, и посмотрел на облачное небо. И дышалось легче на свежем воздухе, и тяжёлый взгляд не пригвождал к месту, и крики не стояли фоновым шумом в ушах, а всё равно на душе было паршиво. — Неужели и правда наша вина? — Сомневаюсь, Райнер. Я не соврал в кабинете: орудий не было, пехоты осталось немного. После таких взрывов от снарядов, которые я швырнул, мало кто выживет… Да ты же и сам всё видел. — Ну и он ведь не просто так нас вызвал. Значит, потери действительно есть и большие. В ином случае нас бы попросили добраться до Магата, а он бы обозвал нас крепким словцом и махнул рукой. — Тоже верно. Я не знаю, в чём тут дело. И, честно говоря, не планирую узнавать. Если соизволят «проклятым и поганым элдийцам» объяснить, то хорошо, а если же нет… Ну, я не расстроюсь. Думать об этом тоже не буду, потому что бесполезно — только накручу себя. И тебе того же советую, Райнер. Они там в свои игры играют, а мы в их руках — жалкие пешки. Так что не ломай голову над причинно-следственной связью — всё равно не разгадаешь их истинные мысли и замыслы. Они разошлись около часа назад. Райнер сразу отправился в тихое и отдалённое место, напоминающее то ли склад, то ли просто комнату, которую ещё не успели полностью заставить. Его это мало волновало, главное — вокруг было тихо и ни одной живой души, кроме него. Хотелось обдумать произошедшее, отдохнуть от постоянного шума и, если повезёт, задремать прямо на полу, прислонившись к стене. Жутко болела голова: от постоянных навязчивых мыслей обо всём на свете и недавнего представления от командира Риделя. Захотелось застрелиться прямо на месте — да только ружья поблизости не было. Зик настоятельно рекомендовал ему не думать ни о том, что они каждый день делали, ни о том, что в это время делало командование, в какие игры оно играло, потому что уже знал: его могло засосать так, что грани между «правильным» и «неправильным» снова сотрутся. Интересно, кем бы он стал в этот раз? Марселем? Энни? Или вообще Бертольдом? А может, Эреном? От этих вопросов в голове Райнер тихо рассмеялся. Никем бы не стал — они слишком сильные и яркие, а он так, бледная тень самого себя. Сидя на хлипком стуле, он правда старался не думать о том, что за ним вновь тянулся кровавый след. И всеми силами старался забыть те гадкие слова, слетавшие с тонких губ командира Риделя, который постоянно говорил о «поганых элдийцах» и «мутантах-монстрах» — так он называл их титанов. Старался, а всё равно не мог и потому злился. Злился так сильно, что Порко наверняка бы почувствовал это, даже если бы находился в тот миг в горячей точке, разрушая железнодорожные пути. Все марлийцы смотрели на них, воинов, как на врагов народа. И плевать им было на то, что эти самые «враги» сделали для своей Родины, которая постоянно угнетала их, гораздо больше, чем «патриоты» без серых, жёлтых или красных повязок. Весь их патриотизм заключался лишь в том, что они переписывали под себя историю и пытались донести её до всех, до кого только могли дотянуться. Таким образом выгораживали себя, оправдывали свои жестокие действия и не менее ужасные последствия этих действий, пытались казаться в чужих глазах лучше, милосерднее. Конечно, ведь они, в отличие от «проклятых элдийцев», которые тысячелетиями убивали «бедных марлийцев», проявили сострадание и позволили им остаться и даже сосуществовать рядом с ними. О том, что они и сами медленно захватывали континент, как когда-то племя Имир, позабыли, не хотели в это верить и замечать. «В чужом глазу соломину видеть, в своём — бревна не замечать», — точно про них. А злость не отступала. Она ощущалась отчётливее, заполняла собой каждую клеточку горячего тела и накаляла его ещё больше. Райнер чувствовал острую потребность освободиться от её оков, сбросить с себя всё накопившееся напряжение и наконец-то понять, что его ничего больше не сковывало: ни прошлое, ни настоящее, ни будущее. И чувствовал себя донельзя странно и одновременно с этим дрянно, потому что такая ярость, какая поселилась у него в груди, никогда не прикасалась к нему. Что делать с этим — не знал. Перебирал в памяти те моменты, когда он становился свидетелем того, как кто-то «выпускал пар», и видел лишь разрушенные комнаты, бокалы с алкоголем и тонкие белые дорожки, которые нужно было втягивать носом, да симпатичных, но уже измученных девушек. И всё казалось диким, неправильным. Не выдержал. Райнер одним мощным ударом руки выбил из-под себя стул и вскочил на ноги, принимаясь расхаживать взад-вперёд. Пальцы путались в непослушных, немного сальных волосах, пробегались по щекам и колючему от щетины подбородку и снова возвращались к макушке. Он дышал тяжело, как загнанный в угол зверь. Засмеялся, почти истерично, потому что так и было: собственные гнетущие мысли заставили его забиться в угол и опасливо озираться по сторонам, чтобы найти ту последнюю, роковую, которая подведёт его за руку к пропасти и прикажет: «Прыгай!» Райнер глухо зарычал, рванул к ближайшей стене и начал разбивать о неё кулак, крича утробное: — Сука! Сука! Сука! Доска протяжно затрещала, немного согнулась вовнутрь, будто действительно страдала от ударов. Полетели первые капли крови — это и вынудило остановиться, выдохнуть и снова начать ходить по комнате. Костяшки обожгло жаром, которые тут же скрылись за плотными клубами шипящего пара. И Райнер понял, что проклятие Имир заключалось не столько в том, что носителю силы титана жить приходилось всего тринадцать лет с момента её получения, сколько в том, что умереть раньше срока было невозможно. Для него это было действительно настоящим проклятием и очередной насмешкой в лицо. Разозлился пуще прежнего. Пнул несколько пустых ящиков, последний и вовсе швырнул в стену, желая разломать его к чертям собачьим. Остановился возле стола и опёрся на него ладонями, чтобы восстановить сбившееся дыхание. Прикрыл глаза и понял, что этот краткий миг, который он провёл на поводу у своих эмоций, ни к чему не привёл. Ему не стало легче, даже наоборот — в голову лезли всякие мысли о собственной слабости и никчёмности. Дверь позади него протяжно заскрипела — и этот звук отозвался у него в сердце щемящей болью. Райнер слегка обернулся назад, чтобы одним глазом глянуть на того, кто посмел его побеспокоить, и с шумным вздохом отвернулся обратно. Вот только Порко, такого ошеломлённого, но в меру настороженного, ему сейчас и не хватало. К своему страху, подумал лишь о том, что если с его губ полетят насмешки, то он точно не выдержит и разнесёт или всю комнату, или сорвётся на него. Заслуженно и незаслуженно одновременно. — Ну и ну, — протянул Галлиард, цепляясь взглядом то за сгорбленную фигуру над хлипким, особенно по сравнению с ней, столом, то за опрокинутый стул, то за разбросанные ящики. — Только-только назначили заместителем командира, а уже позволяешь себе такие вольности. Может, мне следует доложить об этом руководству, чтобы они поняли, что рановато тебя поставили на такую должность, да и не за что особо. Райнер прикрыл глаза, постарался абстрагироваться, но ничего не выходило. Его присутствие слишком ярко ощущалось — последствия их связи, пусть и не крепкой. — Доложи. Обязательно доложи, Порко, и оставь меня в покое. — Ещё чего. Я в жизни не видел тебя таким злым, а ты хочешь весь кайф от представления мне обломать? Хрен тебе. — Он на какое-то время замолчал, прощупывая почву. Шанс получить в нос был велик, чего, вообще-то говоря, очень не хотелось. — Что, сильно досталось от этого старпёра? — Галлиард, уйди, — тихо попросил Райнер. В его голосе скрывалась немая угроза, которую было так просто распознать — стоило лишь чуть прислушаться. — Я по-хорошему тебя прошу. Уйди, пока я не натворил бед. — Ну, переплюнуть свои прошлые ты уже вряд ли сможешь, — ехидно заметил он, скрестив руки на груди. — Перечислять не буду, ты и сам, наверное, помнишь. Он действительно помнил. Помнил каждую ошибку, несмотря на то, что их было сотни: начиная от своего появления на свет, заканчивая каждой маленькой ложью, которой он подкармливал друзей на Парадизе. Помнил про то, что не он должен был становиться Бронированным; про то, что по его вине умер Марсель; про то, что по его вине тысячи людей остались под обломками или были съедены титанами, пока другие страдали от голода и тяжёлых условиях жизни; про то, что по его вине Энни оказалась в ловушке; про то, что по его вине на острове остался Бертольд, чей статус оставался неизвестным; про то, что по его вине снова погибали тысячи ни в чём не повинных людей; про то, что по его вине погибли солдаты — не выложился до конца, не досмотрел, не уберёг. Если посмотреть со стороны, то всё его жалкое существование действительно напоминало череду ошибок. Только вот он начал понимать, что в большей части произошедшего не было его вины. Всего лишь человек, который родился не в то время и не в том месте; всего лишь человек, который исполнял и продолжает исполнять приказы, поступающие сверху. Так почему всё сваливали именно на него? — Думаешь, я и сам об этом не знаю? — совсем тихо спросил Райнер и медленно выпрямился, поворачиваясь лицом к нему. — Думаешь, я и сам об этом не думаю каждую грёбаную свободную минуту? Порко невольно напрягся всем телом, наблюдая за тем, как по заострённым скулам растекались яркие красные пятна; как глаза напротив, которые раньше были пропитаны противной жалостью, приобретали стальной блеск. На эти фразы у него всегда были заготовлены острые ответы, вот только он предпочёл смолчать — и без этого, видимо, наговорил лишнего. Мысленно отругал себя за то, что никогда не мог остановиться вовремя, и быстро начал вспоминать, что делал Райнер, когда он его ударил. Что-то подсказывало ему, что эта информация необходима как нельзя кстати, потому что была стойкая уверенность — ударит его. Переборет себя и, не пожалев сил, ударит. — Вот только в каждом проступке нет только моей вины, понимаешь? Понимаешь, Порко?! — Он вздрогнул от неожиданного крика и мысленно отвесил себе подзатыльник, которым его часто награждал старший брат в своё время. Довёл. Окончательно довёл. — Ты просто считаешь своим долгом каждый раз напомнить мне, что это не я должен был получить Бронированного, а Марсель погиб по моей вине. Ты каждый раз говоришь мне об этом, даже не зная всей ситуации… Ты ничего не знаешь, Порко, а всё равно что-то пытаешься доказать. И даже не мне, а себе. Галлиард сглотнул и отвернулся, понимая, что в этом была доля правды. Он ведь действительно не знал всей ситуации. И хотелось бы поспорить, чтобы оказаться правым даже тогда, когда это было не так, но вовремя прикусил язык. — Но скажи мне, Порко, разве я виноват в том, что руководство выбрало именно меня? Скажи, разве я виноват в том, что Марсель сам решил пожертвовать собой ради меня? Я ведь не толкал его в пасть к титану и даже не просил его помочь. Я растерялся, Порко. Мне было всего двенадцать, когда на меня свалили эту ношу. Мне было всего двенадцать, когда я уже начал чувствовать вину за то, что я остался в живых. Но ведь я не виноват. Это был выбор Марселя — не мой. — Ты стоял столбом, — прошептал он так, что Райнер едва услышал. — Ты мог убежать. Ты мог… Да ты мог сделать, что угодно, но не стоять на месте. — Да, мог. Но все мы были растеряны, Порко. Все, даже хладнокровная и ко всему готовая Энни. Что уж говорить обо мне, человеке, который только что узнал о… Он запнулся. — О чём? Ну? Решил не говорить. Было слишком поздно. — Неважно. Порко фыркнул и медленно закачал головой. — Оставь меня в покое, Порко. — Нет-нет, ты продолжай. Я хоть послушаю твой бред, а то ты же молчишь всё время. А заодно ещё скажи, что в проваленной миссии и потери боевых товарищей нет твоей вины. Давай-давай, мне очень интересно послушать твои жалкие оправдания, — подначивал Галлиард, а сам мысленно приказывал себе заткнуться. — Уйди, Галлиард. — А чего ты меня прогоняешь-то? Что, сказать всё-таки нечего, да? Ну так и неудивительно, потому что найти объяснение таким проёбам просто невозможно. — Невозможно? — переспросил Райнер, медленно переводя на него взгляд. — Невозможно?! Невозможно жить со всей этой хуйнёй, что валится на меня каждый день! Невозможно жить и понимать, что я сделал недостаточно для того, чтобы уберечь каждую жизнь, которая была отнята по моей вине! Ты нихрена не знаешь, Галлиард, а всё равно городишь всякую хрень, лишь бы зацепить! Райнер со злобой пнул рядом стоящий ящик, краем глаза замечая, как вздрогнул Порко, и снова начал ходить взад-вперёд, цепляясь пальцами за волосы. — Я сделал недостаточно и проиграл Зику, из-за чего было принято отложить спасение Энни! Я сделал недостаточно и позволил самоуверенности застелить мне глаза, из-за чего меня ранили, а Бертольда в это время каким-то образом вытащили из титана! Я сделал недостаточно, знаю, но ведь там был не только я. Это Зик решил оставить Энни. Это он руководил второй операцией. И ты прекрасно об этом знаешь, но продолжаешь винить во всём только меня. Ему ты и слова не сказал, относишься к нему с уважением, пока меня смешиваешь с грязью. Галлиард снова сглотнул и спрятал стиснутые в кулаки руки в карманы брюк. Смотреть Райнеру в глаза почему-то стало стыдно. — И мне вдруг стало интересно, почему же только я удостаиваюсь этой чести. И знаешь к какому выводу пришёл? Тебе просто выгодно сидеть в позиции жертвы, Порко. Ну и кто из нас двоих слабак, а? Я, готовый принять на себя все грехи, даже те, которые не совершал, или ты, который нашёл козла отпущения и решил срывать свою злобу на нём? Видишь, Порко, не всё так однозначно. А теперь, будь добр, свали отсюда к чертям собачьим. Галлиард посмотрел на Райнера так, будто видел в первый раз, что частично было правдой: таким разъярённым, таким решительным и уверенным, таким уставшим и опустошённым он представал перед ним действительно впервые. Он пристально рассматривал отрешённое лицо напротив, которое стало таким родным и чужим одновременно. Оно менялось с каждым днём: черты заострялись, словно оттачивались умелым скульптором, появлялись огромные тени под глазами и первые морщинки между бровями и на лбу. Взгляд становился с каждым днём всё тяжелее и тяжелее. И он на миг задумался, что Браун и правда страдал от ноши, свалившейся на него. Вот только принять этот факт было чем-то невозможным, потому перед тем, как уйти, и выплюнул такое ядовито-мерзкое: — Да пошёл ты, Райнер. Следующие пять минут из землянки были слышны только утробные крики, звуки ломающихся предметов и ударов, а в конце — такое противное шипение пара.***
Весь военный штаб сотрясала новость о том, что слухи о новом виде вооружения, которое способно пробить броню «щита Марлии», оказались правдивыми. Не такими ужасающими, как показалось изначально, но тем не менее неприятными: снаряды действительно проходили через броню, как нож сквозь масло, но вязли в мышцах, не могли вылететь насквозь. Это обнадёживало, однако каждый понимал, что момент, когда уровень вооружения Альянса дойдёт до небывалых высот — дело времени. Времени, которого у них не было. И это тоже понимал каждый, но никто не смел об этом говорить. Что-то кончалось, а что-то только-только появлялось на свет. Прохладный песок щекотал кожу, а яркий отсвет от высокой проекции дерева с раскидистыми ветвями неприятно слепил. Когда Райнер впервые открыл глаза и увидел перед собой тёмное небо, усыпанное тысячью звёздами, то на миг подумал, что всё-таки попал в рай. Отголоски последних событий прослеживались в памяти очень смутно и напоминали собой расплывчатые картинки. Последнее, что чётко запомнилось, так это его стойкая убеждённость, что снаряд отлетит от его брони, и последующее удивление, от которого пришлось замереть на месте, подставляясь под другие многочисленные снаряды, которые прошли через твёрдую преграду. Всё остальное — жалкие обрывки. Он помнил удивление Пик и вопросительные возгласы Зика; помнил, как Магат стоял над ним и пилил суровым взглядом, будто это была его вина, что Альянс шагнул ещё дальше в своём военном развитии; помнил, что его не стали помещать в лазарет, а скинули прямо жёсткую постель, на которой ему приходилось ютиться уже как несколько недель, безразлично махнув на него рукой со словами: «Регенерация сделает своё дело». Разумеется, поэтому и можно его бросить одного, даже не осмотрев ранения: зачем тратить время и силы, если всё и так ясно — рана затянется так, что не останется и следа? Лёжа на песке абсолютно обнажённым и глядя на прекрасное небо, от которого перехватывало дух, Райнер думал лишь о том, что хотел бы остаться здесь навсегда. Мечтал о том, чтобы никогда не возвратиться в тот жестокий мир, который прожевал его, перемалывая все косточки, и выплюнул, брезгливо утерев рот невидимой ладонью. Молился всем несуществующим богам, которое придумало человечество, чтобы окончательно не рехнуться. Молился, чтобы он не вернулся туда, где было слишком плохо; где было слишком много боли; где было слишком много крови. Хотелось остаться в этом неизвестном ему месте, потому что здесь металлический запах крови, пропитавшийся ему в одежду, кожу, не ощущался; потому что кровавого следа, который тянулся за ним на протяжении семи лет, здесь не было. Не было и живых существ, желающих ткнуть в него пальцем и сказать, что он — настоящий убийца. Не было таких, кто мог бы сказать очередную правду. Смотря на раскидистые ветви дерева, он не думал о том, что было вчера или год назад; что будет завтра или послезавтра. Не думал о том, что через несколько часов ему придётся убить ещё сотню-другую человек, потому что «так надо». В этом месте вообще не хотелось думать — только лежать и глубоко дышать. Но появилась одна живая-неживая душа с деревянным ведёрком в двух руках и рухнула рядом с ним на колени. Райнер задержал на секунду дыхание, внимательно рассматривая крохотную фигурку, а после, когда девочка почерпнула немного песка и начала закрывать им дыры в его животе, задышал часто-часто: послышалось такое осточертевшее шипение пара, какое раздавалось при регенерации. «Не хочу», — шёпотом сказал он. И девочка, к его удивлению, остановилась; посидела над ним с минуту, смотря на него из-под отросшей чёлки, и поднялась, чтобы уйти. И дышать стало ещё легче: ни обжигающего жара, ни ощущения того, что раны медленно затягивались, больше не было. Всё выходило так, как он и хотел. Но почему же внутри поселилась сильная тревога, которая стискивала все органы, не позволяя как следует вдохнуть желанного воздуха? Почему вдалеке слышались разъярённые крики Магата, пропитанные первобытным страхом? Почему на его правой ладони ощущалось чьё-то трепетное касание, от которого кожу неприятно покалывало? Почему у него было ощущение, будто он находился где-то на грани между жизнью и смертью? Рядом с его головой опустилось ещё одно тело — такое же крошечное, как у незнакомой девочки. Только в отличие от неё, Райнер узнал лицо напротив и чуть ли не закричал от настоящего ужаса, охватившего его невидимыми путами. Марсель ни капельки не изменился с того дня, когда они виделись в последний раз: такой же собранный, те же янтарные глаза, смотрящие на него не то с жалостью, не то со слабым укором, тот же немного вздёрнутый нос. Он не вырос — остался таким же, каким и был, когда оказался в пасти титана. И в этих позабытых чертах отчётливо прослеживался не только он, но ещё и другой человек, который был им дорог примерно одинаково. Не даром говорили, что они — почти что близнецы. — Тяжело тебе с ним, да? — Райнер не нашёл в себе сил ответить на этот вопрос. — Правильно, не отвечай: тебе нужно беречь силы для восстановления. Я и так знаю, что тяжело. С Порко всегда было так и никак иначе, наверное, уже не будет. Он вновь промолчал, хотя в голове было столько вопросов, что она начинала неприятно гудеть. Один был слишком очевидным: какого хрена вообще происходило? — Вы, значит, родственные души… Ну, я догадывался, что всё так и выйдет: слишком уж вы неравнодушны были друг к другу. И знаешь, я очень рад, что его истинным оказался именно ты. Вы подходите друг другу, пусть сейчас вам так и не кажется. — С губ Райнера слетел истерический смешок, который он не успел подавить. — Сам подумай: он временами бывает вспыльчивым и неусидчивым, а ты — вечно собранный и спокойный. Вы же будете идеально дополнять друг друга. Всё показалось ему одним продолжающимся страшным сном. Он постарался шевельнуть пальцем, будто его настиг сонный паралич, но и усилий особых прилагать не приходилось — двигался свободно. Глупо моргнул глазами, ничего не понимая. — Тебе с ним теперь совсем непросто, но ты правильно сделал, что открыл ему глаза пару дней назад, когда громил комнату. Может, он хоть теперь поймёт, что к чему, отпустит мою смерть и перестанет во всём винить тебя. Сомневаюсь, конечно, что после такого представления он сразу станет шёлковым — это же всё-таки мой брат, — но вдруг будет полегче? Я очень этого хочу. Хочу, чтобы он был счастлив, даже несмотря на то, что обрёк себя на такую короткую жизнь. Упрямый баран. — Какого чёрта… — Тише-тише, — встревожился Марсель и положил ладонь ему на покрытый испариной лоб. — Мы сейчас в том месте, где время течёт иначе — быстрее и медленнее, чем в реальности, одновременно. Пока мы разговариваем с тобой здесь, в Путях, не позволяя Имир приблизиться к тебе, ты истекаешь кровью, лёжа на старой кровати. Время — быстротечно, Райнер. Я вот только недавно… или давно это понял. Его нужно ценить, понимаешь? «Не понимаю». — Я очень люблю Порко. Ты и представить не можешь, как сильно я его люблю, Райнер. Действительно, не мог. Не мог, потому что сам никогда не ощущал такой любви в свою сторону. — И я очень хочу, чтобы мой брат был счастлив. Сущность соулмейтов ведь в этом и заключается — делать друг друга счастливее, находясь рядом и преодолевая все препятствия вместе, — не так ли? Я хочу попросить тебя об одном: позаботься, пожалуйста, о нём, раз уж я не могу. Знаю, это будет тяжело, особенно если вспомнить его нрав, но всё же прошу тебя об этом. Ты ведь и сам понимаешь, что так или иначе ближе тебя у него никого нет. Он может утверждать обратное, пытаться доказать вам обоим, что ненавидит тебя, но в глубине души он всё равно понимает это. И ты понимаешь. «И правда ведь, только мы друг у друга и есть». — Если сейчас умрёшь ещё и ты, то у него совсем никого не останется. Если только Пик, с которой он в хороших отношениях, но ты ведь и сам понимаешь, что это не то. Порко же только делает вид, что весь такой сильный и ни от кого не зависимый, но в глубине души всё равно остаётся тем самым ранимым мальчиком. Ему нужна опора и поддержка. Выполнишь мою просьбу? Позволишь Прародительнице Имир залечить твои раны? Стоя на распутье, Райнер впервые так сильно растерялся. С одной стороны, у него наконец-то появился шанс вырваться из плена этого жестокого мира и остаться здесь, где не было ни тёмного прошлого, ни причиняющего боль настоящего, ни страшного будущего. С другой — оставался одинокий Порко, с которым он чувствовал себя живым. И который мог потерять всё, если он решится остаться в этом месте. — Тебе тоже нужна опора и поддержка, Райнер. Подпустишь его к себе — и он весь мир к твоим ногам положит. Он может, я знаю. «Он ведь и правда может». — Тебе нужно только выразить своё желание жить и подпустить к себе Прародительницу, чтобы увидеть это. Прошу тебя, выполни мою последнюю просьбу: останься рядом с Порко хотя бы ещё на шесть оставшихся лет. Умереть ты всегда успеешь — это уж тебе точно гарантировано. Райнер слабо кивнул, ощущая последнее прикосновение к своему лбу, и наблюдал за тем, как фигура Марселя сменилась фигурой Имир. Сжал зубы, когда почувствовал жар, возвращающий его к жизни, и закрыл глаза. Вниз по вискам бежали слёзы, которые впитывал сначала холодный песок, а после — белая наволочка. Когда красивое место под названием «Пути» сменилось больницей, он старался не вслушиваться в шёпот, окружающий его, и не открывал глаза до тех пор, пока по ощущениям не прошло пару часов с момента его регенерации. — Браун, чтоб тебя черти драли, наконец-то! — раздался над ухом голос командира Магата. Райнер нехотя разлепил веки и столкнулся с его встревоженным взглядом. — Наконец-то… Господь, я уж думал всё, потеряли мы тебя. Какого хрена ты не регенировал?! «Потому что жить не хотел». — Я чуть было Пик за кандидатами не послал, вырывая её прямо с поля боя, когда узнал, что за чертовщина тут происходит. Ну и напугал же ты нас, Райнер… «Да я и сам напугался». Все фразы Магата остались без ответа. Сил на то, чтобы пытаться найти себе оправдания или как-то объяснить причины отсутствия регенерации, почему-то не было, хотя и чувствовал себя нормально. Присутствовала небольшая слабость и ощущение, будто он потерялся и во времени, и в пространстве, но не более того. Всё действительно осталось позади. — Обо всём распишешь мне в подробном отчёте, Браун. В очень подробном, понял? — Райнер сглотнул и закивал головой. — Но это будет, когда на ноги встанешь. Сейчас ты ещё слабоват для того, чтобы терпеть от меня настоящую трёпку. Командир Магат сжал его плечо в приободряющим жесте и, сжав губы в тонкую полоску, направился к выходу из палаты. Вдруг остановился наравне с Порко, стоящим у самой двери, и сказал: — Зик доложил мне о разговоре с командиром Риделем. В том, что большая часть его солдат полегла, вашей вины не было. Там совсем другие причины этому были, а не то, что вы сделали недостаточно… Ну ладно, отдыхай. Райнер облегчённо выдохнул: хоть в чём-то оказался не виноват, — и перевёл взгляд на белый потолок, на котором краска местами облупилась. Похоже, перевели в лазарет, когда кто-то заметил, что процесс регенерации не шёл. Особой разницы между комнатой в землянке и палатой в каменном здании лазарета он не заметил, разве что стало посветлее, отчего глаза неприятно резало. Койка с надрывным стоном прогнулась под ним ещё сильнее. Райнер тяжело вздохнул, мельком посмотрел на сгорбившегося Порко, который специально сел к нему спиной, и перевёл взгляд в сторону окна. Небо было серым-серым. Он вдруг задумался над тем, сколько прошло времени с того момента, как его вытащили с поля боя. По ощущениям — целая вечность. — Когда я вернулся в комнату и увидел, что ты лежишь с одними кровавыми дырками, то жутко обрадовался, — тихо начал Галлиард. — Было неприятно слушать то, что ты орал, когда я застал тебя не в самом лучшем расположении духа. Наверное, понимал, что это правда, которую не хотелось принимать, но всё равно злился на тебя. С самого возвращения с Парадиза молчал, а тут на тебе — прорвало. Смерти я тебе, конечно, не желал, но страданий — очень даже. Райнер сглотнул и прикрыл глаза, понимая, что Марсель ошибся. Ни черта они не дополняли друг друга; ни черта у них не могло сложиться. Без каких-либо причин — просто потому что так вышло. — Пока переодевался, заметил, что шипение пара прекратилось. Подумал, что ты, засранец такой, даже восстанавливаешься быстрее, чем я, и продолжил штаны натягивать. А потом повернулся и вижу, что у тебя вся постель в крови, — его голос дрогнул, и он повторил почти шёпотом: — вся, Райнер. В тебе было дырок пять-шесть, а затянулось только две или три. Я уже даже подумал над тем, чтобы быстро вынести тебя на улицу, превратиться и сожрать тебя. И вынес, но только побежал сразу в лазарет. Ты, кстати, сильно сбросил в весе. Тоже не очень хорошо. Ему отчего-то захотелось прервать эту душещипательную тираду и прогнать его прочь из палаты, но язык прилип к нёбу. Порко будто почувствовал это и дал ему передышку на пару минуток перед тем, как продолжить. — Никто ничего не понял. Бегали над тобой все, кому не лень, гадали, что за херня происходит, почему не регенерируешь. Зик всё какую-то записную книжку листал — видимо, от предыдущего обладателя Звероподобного досталась, — а потом свои пометки начал делать. Видел бы ты его лицо — со смеху упал бы. Я его таким растерянным в жизни не видел, клянусь. Порко незаметно шмыгнул носом, будто его беспокоил насморк, и продолжил: — Сначала думали над тем, чтобы зашить тебя. Ну, знаешь, как обычных людей. А потом ты бормотать что-то начал, мычать. Несколько раз к Марселю обращался — тогда-то и поняли, что всё, уже вряд ли выберешься. Магат начал думать, кому тебя скармливать, но Зик настоял на том, чтобы дать тебе ещё несколько минуток. Хорошо, что настоял, если так подумать. Ты минут через пять побледнел жутко, заплакал, но начал регенерировать. А теперь, когда я описал всё со стороны, будь так добр объяснить мне: какого хрена это было? Райнер ничего не ответил. Да даже если бы и захотел, то не смог бы: как можно было объяснить то, чего он и сам не понимал? Порко же воспринял это молчание по-своему. — Мне так, сука, совестно стало, когда я на тебя, умирающего, смотрел. Всё думал, что мы на такой дерьмовой ноте расстались, даже не поговорив по-человечески. Представлял уже, как на том свете вы с Марселем мне косточки перемывали бы. И снова молчание, которое выводило Галлиарда из себя. Он обернулся, чтобы испепелить его недовольным взглядом, приготовил несколько колких фраз, которые тут же забылись, стоило ему только увидеть бледную кожу, почти сливающуюся с белой наволочкой, тёмные-тёмные круги под глазами и отсутствующий взгляд, направленный будто бы в никуда. Что-то внутри сжалось от этого вида, а когда он наконец-то понял, что сегодня мог потерять ещё и его, так и не попытавшись исправить ситуацию между ними из-за своей гордости и упрямости, то подбородок предательски задрожал. С тихим рыком он сдёрнул с Райнера тонкое покрывало по пояс, бегло осмотрел его живот и грудь, чтобы убедиться, точно ли с ним всё в порядке, будто и сам не верил, что всё осталось позади, и придвинулся к нему поближе. Порко отвернулся и закусил губу: нужны ли теперь ему, изнеможённому и равнодушного ко всему, его скромные, но искренние признания о том, что он действительно переживал; что действительно испугался? Решил, что даже если и не нужны, то он всё равно это сделает. Обхватил его затылок двумя руками, резко притягивая к себе, прижался своим лбом к его, чтобы столкнуться с его растерянным взглядом и увидеть в них хоть что-то, кроме таких привычных эмоций, и горячо зашептал: — Если ты ещё раз посмеешь меня так напугать — я тебя по стенке размажу. Клянусь всем, своими руками размажу, ты меня понял? — он тряхнул его, выбивая ответ, но услышал лишь тихий вздох, который им не служил. — Только попробуй умереть раньше положенного срока… Я тебя за это никогда не прощу. Ты понял, Райнер? Никогда не прощу… Только рискни выкинуть подобное ещё раз — и я тебя с того света достану, чтобы мозги на место вправить. А то решил он тут, видите ли, раньше отведённого помереть, а про то, что мы связаны, совсем забыл, идиот. Забыл, что говорила эта молодая дура? Умрёт один — тут же умрёт и второй. А я уже говорил, что раньше положенного сдыхать не планирую. И тебе не дам, понял? В глазах напротив Райнер видел лихорадочный блеск и влагу, которая через секунды быстро стекала по его красным щекам и капала ему на лицо. Порко очнулся только тогда, когда понял, что его слёзы и правда падали ему на впавшие щёки, и решил скрыть свою слабость, спрятав его лицо у себя в груди. Погрузил медленно пальцы в светлые волосы, но не так, как это делал он у него на глазах, когда находился в самой настоящей истерике, и начал раскачиваться на месте, словно хотел убаюкать его. С губ Райнера так и не сорвалось желанное: «Не буду, я же пообещал Марселю, что пригляжу за тобой».