***
Воскресенский возвращался с пляжных съёмок к себе домой, на Саус-Бич. Фотосессия выдалась утомительной и долгой. По дороге он подбросил Соню, снимавшую квартиру в самом Майами: ассистентка купила подержанный «ягуар», и машина уже во второй раз была в ремонте. Ви остановился у небольшого кафе в двух кварталах от дома, где частенько ужинал. Заведение было тихое, аккуратное и принадлежало большой семье кубинцев. Складывалось ощущение, что все, кто там работал, были друг другу в той или иной степени родственниками. Он быстро сделал заказ: все блюда он тут знал. Может, в этом кафе разнообразия большого и не было, зато всегда было вкусно. Съев салат, Ви достал телефон и начал проверять почту. Куча писем, в основном спам… И опять эта настойчивая дама из «Аберкромби энд Фитч». Сколько можно? Он уже получил от неё несколько звонков, отрицательно ответил на несколько писем – всё без толку. Неужели люди не понимают слова «нет»? Когда он говорил «нет», он не имел в виду «не сейчас» или «вы предложили мне мало», он имел в виду именно «НЕТ». И всё из-за проклятой рекламы чая, будь она миллион раз неладна!.. В журналах её так пока и не напечатали. Возможно, сделают это в начале следующего года. Процесс согласования проходил медленно. Вся эта чайная контора разделилась на два лагеря: они там чуть не передрались из-за того, какие именно фотографии пускать в дело. Самые хорошие кадры были отбракованы заказчиком сразу, и теперь шли споры, какие из принятых больше подходят к имиджу продукта. Американский агент Воскресенского тем не менее настоял на получении от заказчика разрешения на публикацию (разумеется, с некоммерческими целями) кадров, от которых они отказались. Снимки были напечатаны сразу в нескольких журналах, посвящённых фотографии, и там их неистово хвалили как раз за то, за что отверг заказчик: за излишнюю чувственность, затаённую сексуальность, которая была передана так тонко, ненавязчиво и изысканно, что невозможно было указать, где и в чём она проявлялась. Она просто была. В целом заказчик был не против налёта сексуальности, но в этой серии фотографии она приобретала какой-то гипнотический эффект, сравнимый с тем, что приписывается двадцать пятому кадру – ты его не видишь, а он действует на твоё подсознание, и ты уже не можешь выкинуть образ из головы. Проблема была в том, что это был образ модели, а не чая. На первый взгляд всё было просто чудесно: молодой человек на фотографии был замечательным воплощением естественной красоты, истории легко прочитывались, послание сразу угадывалось, но модель была слишком притягательна – не в пошло-эротичном смысле, а в трогательном и чистом. Это было не на всех снимках: например, в фотосессиях у камина или у окна эта тема вообще отсутствовала, но лучшие кадры были пронизаны тем чувством, которое какой-то не в меру поэтичный критик назвал «призрачной паутиной страсти и осязаемым притяжением между моделью и фотографом». Воскресенский, дочитав обзор до этого места, швырнул журнал в мусорную корзину. Правда, потом остыл и вытащил обратно. Знали бы они об этой «страсти», о бестолковом мальчишке, с которым он мучился больше месяца… После публикации снимков на него повалились заказы, которых, впрочем, и так хватало. Интересные он принимал, от некоторых отказывался. Особенно упорными оказались «Аберкромби энд Фитч», известные любители впихивать полуголых парней в рекламу чего угодно. Воскресенский не был уверен, что сможет повторить что-то подобное с другой моделью. Как бы тяжело ни проходили съёмки и как бы ни печально закончилась эта история, фотосессии с Максимом были чем-то особенным, исключительным. Между ним и его моделью действительно что-то было: внутреннее напряжение, влечение, страсть… Он до сих пор не мог забыть о Максе. Тот поселился в его мыслях и воображении, не отпускал, приходил в воспоминания и терзал. Когда он вернулся с тех съёмок в Москву, немного остыл и стал способен трезво оценивать ситуацию, то понял, почему сбежал тогда от Макса, от Гартмана, прочь из этого города: ревность, страшная, отчаянная ревность, почти физически ощутимая. Зависть к чужому счастью. Невыносимая мысль о том, что Максим – его капризная, изменчивая муза, искренний мальчик, вернувший ему давно потерянное вдохновение – принадлежит кому-то другому. Злость на себя самого, что так наивно обманулся. Он почти ненавидел Макса, хотя тот ни в чём и не был перед ним виноват, – и всё равно раз за разом просматривал кадры с фотосессий и те, другие, которые снял в последний день у фонтана. Официант поставил перед ним тарелку. Воскресенский на секунду отвлёкся от проверки писем, чтобы отрезать кусочек от бифштекса и отправить в рот, но в следующее мгновение вилка едва не выпала у него из рук. В холодном, излишне кондиционированном помещении ему вдруг стало жарко, и кровь прилила к лицу. Отправителем одного из писем был Максим Ларионов. И что? Может быть, совсем другой. Имя и фамилия распространённые, в России таких Максимов, наверное, не один десяток. В маленьком поле предпросмотра не было видно ничего, кроме «Уважаемый Алексей Владимиро…». Ви открыл письмо и быстро пробежал по нему глазами: планирую начать работать в Москве… узнал о Ваших намечающихся проектах… был бы рад вновь… Ваш творческий подход… жду Вашего ответа… И в конце – короткая торопливая приписка с опечатками: «Жаль, что вы не смогли тогда приехать. Навенрое, произошло что-тосрочное. Не все было гладко на съёмках, но надеюсь мы сможем увидеться и поговорить на этот раз и исправть недопонимание». Воскресенский, прочитавший письмо на одном дыхании, наконец выдохнул. Пальцы сами собой сжались в кулаки. Он отодвинул тарелку на край стола и, подав официанту знак рукой, попросил принести кофе. – Это можете забрать, – указал он на бифштекс и картофель. – Вам что-то не понравилось, сэр? – обеспокоенно поинтересовался официант. – Нет, всё прекрасно, но мне нужно идти. – Он выложил на стол кредитную карту. – Просто принесите кофе. Официант с тарелкой удалился и вернулся через три минуты с картой, чеком и чашкой кортадо – вкусы постоянного клиента здесь знали. Воскресенский машинально взглянул на счёт: там были только салат и кофе. В другой раз он бы настоял на том, чтобы основное блюдо тоже включили, но не сейчас. Сейчас он не мог думать ни о чём, кроме письма. Пока он добрался до своей квартиры, в голове уже сложилось с десяток возможных вариантов ответа, один язвительней другого. Почему Максим вдруг написал через четыре месяца? Что случилось? Расстался с Гартманом? Карьера модели не задалась? Надо устраиваться в Москве? А эта наглая приписка в конце… Увидеться и поговорить – ну конечно! Только увидеться и только поговорить. Не то чтобы откровенный намёк, но вполне очевидный. Мальчишка решил установить с ним «личный контакт». Да за кого он его принимает?! И за кого он себя принимает? Таких, как он, и даже лучше, – десятки вокруг! Да, всё-таки тогда, спьяну, он не ошибся. Макс был таким же, как все, и нужно ему было то же самое, что и всем остальным: помощь, протекция, рекомендации. Продать себя подороже и клиенту получше. Как он мог так заблуждаться? Когда он вспоминал его и смотрел на фотографии, это был совсем другой человек, но однако же письмо было перед ним, и он не знал, что на него отвечать. Наверное, впервые в жизни он испытывал желание рассказать кому-нибудь о своих чувствах, спросить совета… Потому что он сам запутался: его одновременно тянуло к Максиму и отталкивало. Только с кем поговорить? Из родных никто не поймёт. Соня заржёт, да и она тоже не поймёт. Разве что Дейв, с которым они вместе учились в Чикагском институте искусств и до сих пор оставались друзьями. Можно позвонить ему. А смысл? Он и так знает, что посоветует Дейв, даже слышит голос, правдивые и циничные интонации: – Fuck him, and be done with it. Тоже неплохой вариант, тем более что мальчишка сам напрашивается. Трахнуть его, утолить жажду новизны, распрощаться и не мучиться больше. Может быть, это поможет и он перестанет в конце концов воображать невесть что – увидит настоящего Максима Ларионова, а не придуманный им самим образ. Воскресенский включил ноутбук и сел писать ответ. На всё про всё ушло около пятнадцати минут. На сегодня у него были планы поработать, но проклятое письмо всё спутало и смешало. Он долго не ложился спать – так долго, что перед тем, как всё же отправиться в кровать, решил позвонить Маргарите в Москву. Она к этому времени уже должна была проснуться. Если бы он позвонил сразу после получения письма от Макса, то накричал бы на неё не хуже, чем на моделей во время съёмок, а сейчас он уже поостыл. Воскресенский довольно вежливо, но всё-таки отчитал своего агента: с чего это вдруг она стала раздавать его контакты направо и налево, пусть и знакомым людям. В конце он отдельно добавил, что больше не желает слышать ни единого слова про Максима Ларионова.***
После того как письмо Воскресенскому было отправлено, Макс долго вертелся в кровати и не мог уснуть. В семь утра его, совершенно невыспавшегося, подняла бодренькая мелодия будильника. Через десять секунд он вспомнил об и-мейле и тут же вскочил с постели, чтобы проверить почту. За ночь ответ вполне мог прийти. И, как ни мало Макс на это надеялся, он был. Макс даже на стул садиться не стал, так и прочитал письмо, склонившись возле стола. Он ожидал чего угодно, но не такого. Это было настолько оскорбительно, унизительно и несправедливо… Уважаемый Максим! Спасибо за письмо. Честно говоря, для меня оно оказалось неожиданным. Да, я действительно собираюсь в следующем месяце начать съёмки в Москве, но, боюсь, на этот раз мы не сможем работать вместе. Сразу скажу почему: проект для «The Silver Leaf» был достаточно тяжёлым, хотя и дал результаты; на этот раз я не имею в своём распоряжении столько времени. Мне нужны модели, которые работают хорошо и сразу, у меня нет возможности тратить по часу на раскачку каждой из них, как это происходило с тобой. Кроме того, ты недостаточно профессионален во многих других вопросах. Не буду тратить время на перечисление. Также я не советую тебе тратить время в попытках сделать карьеру в модельном бизнесе: у тебя нет к этому способностей. Надеюсь, мои слова не сильно тебя огорчат. Поверь, у меня есть некоторый опыт в данной области, и я в состоянии дать объективную оценку твоим шансам. Алексей Воскресенский. P.S. Максим, я не имею абсолютно никакого желания встречаться с тобой и что-либо исправлять. И мне не жаль, что я тогда не приехал. Это было правильным решением. Твоё письмо и озвучённые в нём намерения лишний раз подтверждают это. Надеюсь, теперь недопонимания уже не будет и я больше не стану получать от тебя звонков и писем подобного, мягко говоря, неэтичного содержания. Такого рода предложения меня не интересуют. Макс отошёл от компьютера и упал обратно в кровать. Никогда ещё в жизни ему не было так унизительно-стыдно. – Ненавижу тебя! Ненавижу, ненавижу, ненавижу! – повторял он, зарывшись лицом в подушку.