Город потерянных

Женя критически оглядел себя в занимающем всю дверцу платяного шкафа зеркале, раздраженно поморщился, стянул футболку и закинул ее на кровать. Гора вытащенных из шкафа, отвергнутых и перекочевавших на кровать шмоток исправно росла. Женя до сего дня как-то даже не задумывался, откуда у него столько одежды. Правда, вся какая-то не та. Вагон и тележка одинаковых простых черных футболок. Примерно столько же обычных темных рубашек. Несколько совершенно невыразительных свитеров. Нежно любимая безразмерная вязаная кофта, в которой так уютно было спать, когда в Институте в очередной раз накрывалось и так дышащее на ладан отопление. Вот, собственно, и все чем был богат юный нефилим. Женя зло зашипел, как потревоженный русальник – мелкий демон, обитавший под петербургскими мостами и навевавший на грустных прохожих мысли о самоубийстве посредством утопления. Возня со шмотками заняла уйму времени, а до урока осталось всего двадцать минут. И надеть было совершенно нечего. Вашу мамашу. Женя глубоко вдохнул, успокаиваясь. Отбросил за спину пышную копну волос, заколотых на затылке, чтобы не лезли в глаза, и снова углубился в недра опустевшего шкафа. Ситуация была критическая. Более того, у ситуации даже имелось собственное имя. Петр Петрович Елфимов. Ох уж эта ситуация. Женя даже зажмурился и на минуту прекратил свои раскопки. Кирилл Борисович, взявший за правило регулярно посещать занятия и очень внимательно слушать Песни всех юных охотников, вдруг так внимательно прищурился на Женю, словно в первый раз увидел. А потом увел за руку в свой кабинет и долго-долго рассказывал о Голосах. Женя в общем-то и сам все это знал, но никогда не применял к себе. И уж никак помыслить не мог, что он тоже однажды сможет… Что-то такое. Когда Кирилл Борисович сказал, что в Институте Петербурга некому обучить Женю, как надо, и нужно будет заниматься с Голосом из Минска, Женя только старательно покивал. Втайне надеясь, что этот Голос не будет его изводить до потери собственного голоса. Желание сбылось, но, как выражался Пармонов, через жопу. Потому что при первой же встрече Жене пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы открыть рот и хотя бы поздороваться. Вернее, сначала рот надо было закрыть. И только потом открыть нормально и выдавить «З-здравствуйте». Потому что сумеречный охотник из Минска выглядел… Да черт побери, очень странно он выглядел. Женя сам, конечно, не раз и не два замечал, что стандартная экипировка делала сумеречных охотников похожими не то на рокеров, не то на металлистов, и за это очень ее любил. Особенно, если все та же язва-Пармонов не шутил, что Женя во что ни нарядись – все равно принцесса. Но минский Голос был… Женя малодушно порадовался, что надел длинную, до середины бедра, теплую кофту. И еще порадовался руке Кирилла Борисовича на своих плечах. Иначе точно бы упал. Петр Елфимов напоминал даже не человека и не сумеречного охотника, а какое-то не очень крупное, но ловкое и грациозное хищное животное. Вроде рыси. И глаза у него были по-рысьи внимательные и цепкие, хотя и светлые до почти полной прозрачности. Не очень высокий, стройный и ладный, с широкими плечами и крепкими бедрами, туго обтянутыми совершенно непристойными черными джинсами с потертыми коленями. Правое бедро обнимал ремень кобуры с пристегнутыми ножнами. Распахнутый ворот куртки открывал красивую мощную шею. Легкие серебристо-седые волосы росчерками падали на плечи. Нефилим встряхнул головой, и Женя едва удержался от судорожного вдоха, разглядев серебряные колечки сережек у Елфимова в ушах. Разговор минского гостя и Кирилла Борисовича как-то проскочил мимо Жени, боровшегося и с собственными глазами, упорно пытавшимися съехать пониже тяжелой серебряной пряжки чужого ремня, и с заинтересовавшимся происходящим членом. Складывалось впечатление, что в Институт явился не сумеречный охотник даже, а маг. Или какой-нибудь демон. Были среди них такие. Инкубами назывались. Рядом с ними крыша просто уезжала, а все мозги вместе с кровью стекали в пах. Удивительно, что Кирилл Борисович так спокойно говорит и даже слегка треплет за плечо Женю, когда в двух шагах от него такое... Такой… От доставшейся Жене улыбки вообще захотелось вихрем сорваться с места и забиться в какой-нибудь темный угол – такой она была светлой, что даже что-то екало в солнечном сплетении. Кажется, предстоящие уроки вокала грозили стать пыткой. Они и стали. За первый месяц Женя худо-бедно приспособился к мягкому, почти физически ощутимому голосу и тому, как Петр Петрович выговаривал «Же-ня», с едва заметной паузой между слогами. В общем-то на этом его успехи и закончились. Нет, по делу-то Петр Петрович его хвалил, сдержанно, но все равно очень приятно. Правда, когда он вскользь обмолвился, что у Жени «узкое горло», Егоров чуть не поперхнулся и сам не понял, как удержал на лице невозмутимое выражение. Тем более Петр Петрович принялся обстоятельно пояснять, что в этом хорошего для Голоса. Не дергаться от прикосновений Женя тоже так и не научился. И выводить даже самые простые упражнения, когда чужая теплая ладонь лежала на диафрагме, контролируя дыхание, было сложнее, чем дурацкой стрелой в мишень попасть. И да, каждый день смотреть на эти с ума сводящие бедра, руки, плечи, шею, даже, черт возьми, накрашенные черным лаком ногти, было выше его сил. Надо было пойти ва-банк. Правда, этот ва-банк готовился разбиться об отсутствие нормальной одежды. −Ай! Свалившаяся откуда-то с верхней полки красная тряпка сделала это так неожиданно, что поглощенный размышлениями Женя даже подпрыгнул. Хотел было досадливо откинуть тряпку в кучу отвергнутых вещей, но остановился с поднятой рукой. Тряпка оказалась кофтой. С длинными рукавами и круглым вырезом под горло. Правда, сшитой из ткани в мелкую сеточку, а оттого почти совершенно прозрачной. Женя даже подзавис, вспоминая, откуда она у него вообще взялась. В воспоминаниях замаячил подпольный бар на Рубинштейна, в хламину пьяный Ростик, батарея маленьких стопок с дымящимся разноцветным содержимым, потом страшное лицо Кирилла Борисовича. Но обстоятельства обретения странной одежки все-таки припомнились более-менее ясно. Женя задумчиво уставился на себя в зеркало, вертя в руках сеточку. К своей внешности он всегда относился как-то… Без особого восхищения. Пармоновские шуточки про принцессу, может, и не стремились обидеть, да и не обижали, но все равно оставляли какой-то неприятный осадок. Не так далеко Ромка от истины ушел. Лицо и правда какое-то по-девчачьи миловидное. Длинные пышные мелко вьющиеся волосы, которые Кирилл Борисович уже трижды грозился самолично отрезать во имя техники безопасности в рейдах. Фигура тоже какая-то вырисовывалась странная – тонкая, с узкой талией. В платье нарядить – точно получится девчонка. И вот эта несуразность решила, прости Разиэль, кого-то там соблазнять? Женя решительно тряхнул волосами, рывком натянул сомнительную кофту, расправил, заправляя под ремень. Провел ладонями по бедрам, разглаживая гипотетические складки на узких черных джинсах. Потом сообразил, что идти в таком виде через пол-Института нельзя никак, не приведи Разиэль кто-нибудь увидит. Натянул сверху кожанку, застегнулся под горло, бросил взгляд на часы, ойкнул и стрелой вылетел за дверь. Петр Петрович на его опоздание и торопливые извинения только неизменно благодушно кивнул и улыбнулся. Наглухо застегнутую куртку удостоил одним нечитаемым взглядом. Женя закрыл за собой дверь, на ощупь повернул язычок замка и сам вздрогнул от того, как громко тот щелкнул. −От кого спасаемся? – с мягким смешком спросил Елфимов. От улыбки вокруг светлых глаз разбежались тоненькие лучики морщинок. Женя несмело улыбнулся в ответ и все-таки прошел в комнату, поименнованую классной. Здесь была черная доска на стене и два коротких ряда парт. Правда, Петр Петрович предпочитал объяснять, сидя на столе и покачивая ногой в высоком ботинке. Женя бы не отказался сам очутиться на этом столе. −У малышни сегодня свободный день. – нашелся Женя. – Опять будут призрак Павла Первого ловить. Я бы еще стулом дверь подпер от этих бармалеев. Петр Петрович негромко рассмеялся, запрокинув голову. Непривычно яркое весеннее солнце сверкнуло в его сережках, мягко огладило сильную шею. −Давай, бармалей, покажи, что разучил. Женя на подгибающихся ногах шагнул поближе, зажмурился, собираясь с мыслями, нотами, словами, храбростью и всем, чем только можно, и запел: −Как жизнь без весны, весна без листвы, Листва без грозы, и гроза без молний. Так годы скучны без права любви Лететь на призыв или стон безмолвный твой. Песня не имела совершенно никакой силы, кроме художественной. Женя, когда впервые услышал ее от наставника, до побелевших костяшек вцепился в край стола и даже дыхание затаил. Так чарующе она звучала, выплетаемая мягким нежным-нежным голосом Елфимова. Пети. Когда он закончил, она словно еще мгновение истаивала в воздухе, как легкий белый дымок. А Жене захотелось закончиться прямо в этом самом классе. −Дороги любви у нас нелегки, Зато к нам добры белый мох и клевер. Полны соловьи счастливой тоски, И вёсны щедры, возвратясь на север к нам. Глаза открыть он все-таки отважился. И даже поднять их на лицо наставника. Петр Петрович улыбался, и бившее сбоку в высокое окно солнце заставляло его волосы вспыхивать светлым ореолом вокруг головы. Жене вдруг почудилось, что где-то внутри что-то звонко порвалось, отпуская на свободу голос, которому стало вдруг тесно в грудной клетке, в самом Жене, в этой комнате. −Земля, где так много разлук, Сама повенчает нас вдруг. За то, что верны мы птицам весны, Они и зимой нам слышны, любимый мой. Последние два слова Женя не спел даже, а прошептал, весь разом как-то обмякая. Дрожащие пальцы схватились за собачку замка, расстегивая молнию. Куртка упала на пол с глухим стуком, но это вдруг показалось неважным. И дурацкая кофта, как из рыболовной сети, тоже была совершенно неважной. Мерещилось, что сердце бьется в груди так отчаянно, что вот-вот проломит ребра, заставит их распахнуться, как дверцу клетки, выпустить наружу все, что так мучительно билось внутри. Это чувство все-таки вырвалось, но не Песней, а вокализом. По комнате пронесся порыв упругого, пахнущего морской влагой свежего ветра. Ударился в закрытые окна, звякнув стеклами, сдул со стола стопку каких-то бумаг, закружил их по кабинету белыми чайками. Взметнул легкие светлые волосы улыбающегося Петра Петровича, бросил в лицо Жене его собственные кудри, заставив ойкнуть и замолчать. Елфимов все с той же улыбкой, от которой вспыхивали светлые глаза, склонил голову к плечу. Внимательный, отлично ощутимый взгляд прошелся по Жене от взбунтовавшихся кудрей до носков ботинок, ничего не упустив. −А я-то думал, ты меня боишься. – негромко проговорил Петр Петрович, в своей привычной манере усаживаясь на стол. – А ты, выходит… −Да. – Женя сам изумился, какой новой незнакомой нотой звякнул его голос. – Я вас… Петр Петрович поднял руку, останавливая, и покачал головой. −Не надо говорить вслух, Женя. Слова имеют куда большую силу, чем тебе кажется. Особенно, сказанные тобой. −Почему? – Женя шире распахнул глаза и даже сделал шаг навстречу. Елфимов задумчиво отстучал пальцами ритм по столу и проговорил: −Потому что Кирилл был прав насчет тебя. Ты действительно Голос, и сам пока не знаешь границ своих сил. А потому не спеши с такими серьезными словами. −Неужели я вам совсем-совсем не нравлюсь? – тихо спросил Женя, делая еще один крохотный шажок и мысленно обмирая от собственной наглости. Петр Петрович улыбнулся уголком рта и заправил за ухо упавшую на глаза прядь. −Кажется, ты совсем не в состоянии меня слушать, Соловушка. Детское институтское прозвище, которое Женя при наставнике вообще-то не называл, вспыхнуло внутри, как десяток ведьминых огней. Петр гибко и грациозно поднялся на ноги, шагнул ближе, оказавшись на полголовы выше, накрыл теплой шершавой ладонью Женину щеку. Потрепал, с улыбкой заглядывая в перепуганные глаза. Запустил пальцы в волосы, погладил большим висок с тонкой полоской шрама. Переложил руку на затылок. И притянул к себе. Поцелуй вышиб из легких воздух, из-под ног опору, а из головы последние связные мысли. Женя только и сумел, что приоткрыть рот навстречу твердым уверенным губам, отвечая робко и неумело. Придушенно застонал, когда другая рука обхватила его за пояс, притягивая ближе, скользя по спине вверх. Ноги едва держали, и если бы не эти сильные теплые руки, Женя бы точно уже оказался на полу. Край первой парты как-то сам собой оказался под бедрами, и Женя сообразил, наконец, что непозволительно растекся в чужих объятьях. Опустил левую руку Елфимову на плечо, коснулся кончиками пальцев крепкой шеи под мягкими волосами. Разочарованно застонал, когда горячие влажные губы оставили в покое его рот, и тут же подавился новым стоном, когда рука в волосах слегка потянула, заставив запрокинуть голову, а губы заскользили по шее, нежную кожу царапнула короткая щегольская бородка. Мерещилось, что все происходит в очередном сне. Только там так быстро становилось жарко и душно, едва выносимо. Ноги и руки стали как ватные. Зато в джинсах все уже было каменно-твердым и мучительно изнывающим. И Елфимов… Он же не мог этого не чувствовать. Петр словно услышал его мысли. Оставил последний поцелуй у самого ворота, поднял голову и тихо спросил: −У тебя ведь это впервые, Жень? В лице у него не было ни удивления, ни насмешки, только бесконечное внимание. И этот немыслимый свет в глубине глаз. Разиэль, неужели этому нефилиму твоей крови досталось больше, чем остальным? −Да… − выдохнул Женя, чувствуя, как его заливает краской ото лба до ключиц. Петр кивнул, слегка отстраняясь, и вдруг положил раскрытую ладонь Жене на грудь, туда, где под дурацкой сеткой, под кожей и мышцами, под костями ребер торопливо отстукивало сердце. −Скажи, если захочешь, чтобы я остановился. – серьезно выговорил Петр, глядя Жене в глаза. – И скажи, что сейчас понял меня. −Понял. – с трудом выдавил Женя, плавясь и растекаясь от теплой руки на груди. Которая медленно-медленно поползла вниз, к ремню. Ладонь накрыла член прямо сквозь плотные джинсы, коротко сжала, и Женя, забывшись, вскрикнул, зажмуриваясь от прострелившей все тело искристой вспышки. За которой как-то потерялось и звяканье пряжки, и взвизг молнии. Петр придвинулся ближе, обхватил Женю одной рукой за плечи. Поцеловал снова, заставив захлебнуться стоном. Длинные чуткие пальцы пробрались под расстегнутые джинсы и намокшее белье. Женя вцепился одной рукой в край парты, другая оказалась прижата горячим мускулистым телом. Умелые настойчивые губы целовали так, будто душу через рот хотели выпить. А рука внизу двигалась медленно, временами чуть крепче, чем следовало, сжимаясь у основания, останавливая на самом краю и даря еще несколько мгновений удовольствия, от которого почему-то саднило нёбо и под языком разливалась сладость. Губы вновь соскользнули на шею, только в этот раз вместо поцелуя кожу обожгло коротким укусом, и одновременно в низу живота разлетелся искрами плотно стянутый узел. Собственный стон ударил Жене по ушам. Отзываясь, зазвенели стекла. Все тело разом обмякло, и Женя устало ткнулся вспотевшим лбом в плечо выпрямившемуся Петру. −Большая честь обучать такого Голоса. – тихо проговорил Петр, когда Женя кое-как вернул себя в этот кабинет и даже обнаружил свои штаны аккуратно застегнутыми, без следа случившегося. – Взгляни. Женя устало проследил за его взглядом и изумленно вскинул брови. В кабинете было три высоких окна. По стеклу среднего змеилась длинная ветвистая трещина. −Ты продолжишь меня учить? – язык безбожно заплетался, и Женя сам не понял, как умудрился сказать наставнику «ты». Над ухом мягко засмеялись. −Куда же я денусь, Соловушка. −Учить и только? – дернул щекой Женя, пытаясь хотя бы встать на подгибающиеся ноги. −Как тебя можно только учить, если ты на занятия приходишь то слишком одетым, то почти раздетым. – фыркнул от смеха Петр. – Так и хочется разрешить эту загадку до конца. −Как это? – вскинул бровь Женя и уселся обратно на парту под пристальным раскаленным взглядом светлых глаз. −Раздеть окончательно. – низко и вкрадчиво выговорил Петр. – Но это вечером. А пока наше занятие окончено. Домашнее задание буду проверять сегодня после отбоя. Справишься? Под этим взглядом почему-то хотелось выкинуть что-нибудь эдакое. Но Женя совершенно не умел флиртовать, а потому только и сумел, что улыбнуться и твердо кивнуть. Когда дверь за юным нефилимом закрылась, Петр задумчиво перевел глаза на треснувшее стекло и покачал головой. Дай ангелы, чтобы в Институте Петербурга была хорошая звукоизоляция и крепкие стены. Да и крыша тоже. Должна быть крепко приколочена.