Город потерянных

Синяки переливались всеми оттенками лилового, синеватого и какими-то уж совсем невообразимыми тонами. Расплывались темными жуткими кляксами от запястий к кистям, там, куда пришелся вроде бы не очень сильный, но хлесткий удар тренировочным мечом. Саша закрыл глаза и крепче закусил губы, чтобы не заплакать. Принялся усиленно думать, что от ледяной воды, налитой в эмалированный тазик, становится немного легче. Холод замораживал боль где-то внутри. А следом за холодом приходили ласковые мамины ладони. −Потерпи, Сашенька, еще немного. – мама улыбалась своей безумно красивой улыбкой. От этой улыбки светились глаза – ясные, как небо в погожий день. Жалко только, что такие дни безумно редко бывали в родном ненастном Петербурге. Саша невольно улыбался в ответ, почти забывая про боль. Вдвоем в небольшой ванной было тесно, но Саше отчаянно хотелось прижаться ближе к маленькой, как птичка, худощавой маме. Уткнуться носом в пышные, подхваченные повязкой на голове, волосы и постоять так хотя бы немного, зажмурившись и спрятавшись от целого света. От папы. Руки вытащили из ледяной воды, но осторожного прикосновения полотенца к задубевшей коже Саша не почувствовал, отрешенно глядя на лиловые синяки. −Мне временами кажется, что у меня дочь, а не сын. – папа говорил вроде бы и беззлобно, но со своей вечной насмешкой, от которой становилось еще хуже. Саша бросил короткий взгляд в сторону улетевшего далеко в сторону просторного институтского тренировочного зала меча. Правую руку – один сплошной комок боли – он прижимал к груди, поддерживая на весу левой рукой и глядя снизу вверх на высокого, закинувшего деревянный меч на плечо, папу. −А это что-то бы изменило? – ответ выбрался сам, откуда-то из-под пелены боли и усталости. Папины губы коротко дрогнули в намеке на улыбку. −Нет. Широкая ладонь небрежно встрепала Саше отросшие пышные, как у мамы, волосы. −Надо будет подстричь. – мимоходом заметил папа. – Не пристало охотнику ходить с таким хаосом на голове. – согнутый палец постучал Сашу по лбу. – И в голове тоже. Еще раз. −Больно. – тихо проговорил Саша, баюкая правую руку. Светлые папины глаза потемнели. Брови сошлись на переносице. Саша крепче прижал к груди ушибленную кисть и втянул голову в плечи. −Не прикидывайся. – строго велел папа. – Это еще не боль. Бери меч и продолжаем. Саша, понурившись, побрел за улетевшим мечом. Пальцы правой руки худо-бедно сгибались, но с большим усилием, поэтому за простую деревянную рукоять он взялся левой рукой. Взвесил на ладони, привыкая. И обернулся к отцу, становясь в позицию. Папины губы дрожали в вечной насмешливой улыбке. Привело в себя чуткое прикосновение маминых пальцев и резкий запах какого-то прозрачного геля в ярком тюбике. Что-то из лекарств примитивных. Чертить иратце папа не стал, сказав, что незачем тратить руну на пустяки. Папа не стал. А мама не могла. −Сейчас намажем, и все пройдет. – ворковала мама, щедро размазывая по отшибленным напрочь рукам сына мазь. – Все пройдет. −Все пройдет. – послушно проговорил Саша, все-таки качнувшись вперед и уткнувшись губами в мамино худое острое плечо. К его пышным непокорным волосам, которые теперь все-таки придется обрезать, раз папа так велел, прижалась мамина щека. Тонкие пальцы осторожно сжали неловко отставленные в сторону руки. −Конечно, пройдет, Сашенька. Все всегда проходит. Подслушивать вечером их с папой разговор Саша не хотел. Совсем не хотел. Просто лежал на кровати поверх покрывала, бездумно глядя в потолок. А родители говорили в соседней комнате, и слышно их было почти так же хорошо, словно они у него над душой стояли. Саша и без рун всегда отлично слышал то, что для его ушей совершенно не предназначалось. А до тринадцатилетия и первых рун еще целый год… −Он ребенок, Сережа. – возмущенно звенел мамин голос. – А ты калечишь его, как большого. −Машенька. – голос папы был вроде бы и спокойным, но под этим спокойствием Саша уже привычно угадывал едва сдерживаемое раздражение. – Ты, кажется, забываешь, кто он. Он нефилим, будущий сумеречный охотник. Я его не калечу. Я учу его тому, что однажды спасет Александру жизнь. Мама, кажется, хотела возразить, но Саша, прикрыв глаза, представил, как папа поднимает ладонь, останавливая ее. Серо-стальные внимательные глаза щурятся, как у кота перед прыжком. Красивые яркие губы кривятся в усмешке. −Ты никак не хочешь понять, Маша, что наш сын – не человек. Он – не как ты. Он сильнее, чем ты думаешь. Сильнее, чем кажется ему самому. Я лишь хочу, чтобы он как можно раньше это понял. −Саша – ребенок, а не солдат. – тихо, но твердо возразила мама. −Хватит. – голос отца все-таки лязгнул отчетливым раздражением. – Все мы солдаты, Маша. И ты, надо думать, отлично это понимала, когда выходила за меня замуж. −Как и ты прекрасно все понимал, когда брал в жены Видящую, а не нефилима. – совсем тихо выговорила мама. Хлопнула дверь, мимо Сашиной комнаты прошелестели легкие шаги. Остановились. Саша поспешно закрыл глаза, притворяясь спящим. Папу он бы не обманул. А вот маму… Дверь тихонько скрипнула, открываясь. Мама на цыпочках зашла в комнату. Зашелестело платье, и тонко, едва уловимо, запахло сладкими духами. Прохладные мамины пальцы погладили старательно притворяющегося Сашу по голове. Ужасно хотелось поймать мамину руку, прижать ее к своей щеке и лежать так как можно дольше. Но еще больше хотелось, чтобы она, наконец, ушла, и в комнате остались только он и темнота. И боль в перевязанных руках. Мама едва слышно вздохнула и убрала руку. Дверь за ней закрылась. Саша устало поднял веки, подтянул к груди колени, повозился, пытаясь устроиться так, чтобы не тревожить руки. Ничего не получалось. Боль вгрызалась, как злая собака, не давала уснуть. А идти жаловаться не хотелось. Саша глубоко вдохнул и закрыл глаза, повторяя про себя руны, которые показывал папа. Ничего, еще год, и он станет настоящим охотником. Получит свое стило. И сможет чуть больше, чем сейчас. Хотя бы иратце себе вычертить сможет.

***

Дверь снова приоткрылась безумно рано. Раньше, чем надо было вставать, выдирая себя из самого сладкого предутреннего сна, подниматься, плескать себе в лицо ледяной водой и собираться на тренировку. Папа всегда легко, словно играючи, открывал портал в институтский зал из их небольшой квартиры в старом трехэтажном доме, обнимал теплой сильной рукой Сашу за плечи и делал шаг в завихрения голубизны и золота. А потом гонял Сашу до полудня и полного изнеможения. Прикосновение к плечу Сашу почувствовал сквозь сон, вскинул голову, ошалело хлопая глазами. За окном было еще темно, только фонарь во дворе светился. В его неверном свете папино лицо показалось каким-то незнакомым. Тяжелая шершавая ладонь легла Саше на голову, укладывая обратно на подушку. −Спи, боец. – Саша не видел, но отчетливо слышал в папином голосе знакомую насмешливую улыбку. – У тебя сегодня выходной. А у меня охота. Мама спит. Ты за старшего. Все понял? −Понял. – прошептал Саша. −Молодец. – папа потрепал его за волосы и усмехнулся. – Вернусь, отрежем это безобразие. Саша сморщился, спрятав лицо в подушке и малодушно желая, чтобы охота затянулась на целый день. А лучше на два. Папа весело хмыкнул, словно угадал мысли сына, провел кончиками пальцев Саше по плечу и вышел из комнаты. Саша натянул повыше одеяло, укутавшись в него, как в кокон, и снова провалился в прерванный сон. Нормальным поздним утром, когда все приличные люди просыпаются, он наскоро умылся, съел на ходу сунутые мамой оладьи и бегом вымелся за дверь. Мама только крикнула ему что-то вслед, но останавливать не стала. Летний Петербург был прекрасен. Саша, радостно наплевав на папин запрет далеко уходить от дома, нырнул в метро. Почти бегом сбежал по эскалатору. Едва дождался поезда, глубоко вдыхая ядовитый запах подземки и улыбаясь во весь рот от накатившего ощущения свободы. Почти подпрыгивая на сиденье, доехал до нужной станции и вылетел из открывшихся дверей молнией. Солнце ударило в глаза, ласково огладило щеки. Ветер с Невы нес пронзительную и щекочущую свежесть. Небо было ярко-голубым, умытым ночным дождем. На его фоне пронзительным золотом сиял высокий и тонкий, как шпага, шпиль Петропавловской крепости. Саша, ловко огибая туристов, пронесся через ворота, весело рассмеялся, когда ему крикнули что-то в спину, обогнул семейство с коляской и свернул в Невские ворота. Только там остановился, перевел дух и уже спокойно вышел на Комендантскую пристань. Спустился к сверкающей на солнце воде. Присел на булыжник и счастливо вздохнул. По ту сторону Невы непрерывной цветной лентой тянулись дворцы. Золотом сиял купол Исаакия. Могучая река, скованная пролетами мостов, тоже нежилась в солнечных лучах, спокойная и умиротворенная. Точь-в-точь, как сам Саша. Из-под круглой арки причала осторожно высунул острую морду декабрист. Саша нахмурился. Мелкий речной демон особенной опасности для примитивных не представлял, зато любил создавать в воде страшные отражения и пугать. Интересно только, кто и почему обозвал его декабристом? Может, потому, что декабристы тоже только пугали, а ничего толкового сделать не могли? В демона Саша запустил камнем и даже попал ему по носу. Тварь возмущенно на него оскалилась, но мелкие щучьи зубки Сашу совершенно не напугали. Юный нефилим погрозил декабристу кулаком, и тот нырнул, раздраженно плеснув хвостом. Эти демоны были на редкость сообразительными, когда дело касалось их собственной шкуры. В Петропавловке Саша просидел почти до вечера, кидая камушки в воду и разглядывая туристов. Декабрист еще несколько раз высовывался из своего укрытия, таращился на Сашу темными, как у собаки, глазами и прятался обратно. Он был уже слишком осторожен, чтобы второй раз подставиться под камень. Идти домой ужасно не хотелось. Папа, наверняка, уже вернулся с охоты. А это значит, что сначала предстоит выслушать вводную, потом высказать свое предположение, как должен действовать сумеречный охотник именно в этих обстоятельствах. Потом еще раз послушать, что у него не голова, а пустая кастрюля, в которой ничего не держится. И так весь вечер. Ах да, еще ведь волосы. Раз папа сказал подстричь, значит, подстрижет. А Саша втайне лелеял мечту отрастить их хотя бы до плеч. Дверь квартиры почему-то оказалась открыта. Из-за нее слышался мужской голос, но не папин. Саша замер, так и держась за круглую дверную ручку. Голос он узнал. Кирилл Борисович. Глава Института Петербурга. Говорили он и мама, но папиного голоса слышно не было. Как не было в прихожей его обуви и куртки. Саша, не разуваясь, шагнул на кухню. Кирилл Борисович умел говорить как-то так, что разобрать его слова, если они предназначались не тебе, было почти невозможно. −Саша! – мама бросилась к нему птичкой, обняла, прижимая Сашину голову к свой груди. – Слава Разиэлю. −Мам, ты чего? – Саша неловко обнял ее за талию, извернулся, укладывая подбородок на мамино плечо. – Что случилось? И тут же встретился глазами с Кириллом Борисовичем. Ужасно высокий и мощный, он каким-то немыслимым образом помещался в их небольшой кухне. Темные глаза смотрели с привычным очень внимательным, сосредоточенным, но совершенно не читаемым выражением. Поверх черной охотничьей куртки у него был намотан белый шарф. Саша задохнулся от ужаса. Мамины руки сжались крепче. Щекой Саша почувствовал, что мама плачет. −Папа?.. – одними губами выговорил он. Кирилл Борисович кивнул. Саша зажмурился, вжимаясь лицом маме в плечо. Но та вдруг с недюжинной силой отстранилась. Худые узкие ладони легли Саше на щеки. Голубые мамины глаза оказались совсем рядом. −Сашенька, солнышко мое. – тихо проговорила мама. – Иди с Кириллом Борисовичем в Институт. −Никуда я не пойду. – Саша попытался затрясти головой, но мама держала его крепко. – Не пойду, мам, слышишь. −Саша. – голос мамы прозвучал так твердо, словно она сама была настоящим Голосом. – Прошу тебя. Так надо. −Не пойду, мам. – прошептал Саша, накрывая мамины ладони своими. – Без тебя не пойду. На плечи ему легла тяжелая рука Кирилла Борисовича. −Твоя мама не сумеречный охотник, Саша. – проговорил глава Института. – Она не может жить с нами. Навещать ее тебе никто не запретит. Но и ты, необученный нефилим, не можешь остаться. Идем. Рука на плечах обхватила крепче, потянула вроде бы и слегка, но мамины ладони бессильно соскользнули с Сашиного лица. Спиной вперед Саша влетел в портал, не сводя глаз с тоненькой, бесконечно хрупкой маминой фигурки. Чьи-то руки все еще обнимали за плечи. Потом кто-то взял почему-то не за ладонь, а повыше запястья, куда-то повел. Кто-то говорил над головой мужскими и женскими голосами. Саша жмурился, кусая губы. Отшибленные вчера и все еще перевязанные руки болели. Шум и голоса окончательно остались где-то снаружи. А внутри отчаянно дрожало что-то, готовое вот-вот взорваться. Только не взорвалось, а застыло, стиснутое прочными стенами. Теми же, что отгородили чужие голоса. −Все пройдет. – одними губами прошептал Саша. – Пройдет. Перед глазами мелькнуло белое. Тот дурацкий шарф Кирилла Борисовича. Саша даже не почувствовал, когда его успели подхватить на руки. Мимо, едва заметные сквозь выступившую пелену слез, плыли светлые институтские стены. Саша крепче вцепился в легкую ткань шарфа и закрыл глаза, чтобы не видеть больше этого траурного белого цвета. Все пройдет. Пройдет же, да?