Город потерянных

В самом дальнем, густо заросшем углу Екатерининского парка было блаженно тепло и тихо. Туристы сюда забредали бесконечно редко. Саша жмурился на ласковое солнце ранней осени и отрешенно вспоминал, как ему в детстве нравилось здесь. Жаль только, мама водила его сюда всего пару раз, и то тайком от отца. Эти тенистые прохладные аллеи так и остались в памяти бесконечно длинными, полными загадок и смутных призраков прошлого. Маленькому Саше казалось, что эти призраки кружат вокруг него, весело ерошат волосы легким ветерком, хватают за ладошку. За другую руку его крепко держала мама. С мамой не было страшно. Разве что страшно интересно. Царское Село не утратило своего очарования и теперь, когда Саша твердо выучил – призраки реальны. И монстры тоже. Но здесь их не было. Теперь не было. Меч валялся в траве, а сам Саша головой на коленях у Ромы. Ромка опирался спиной о мшистый бок какого-то валуна и вроде бы дремал, а вроде и нет. По крайней мере, чуткие шершавые пальцы без устали перебирали Сашины распущенные волосы. −Почему ты их отрастил, если почти никогда не распускаешь? – Рома говорил негромко, словно боялся спугнуть это хрупкое, как крылья бабочки, спокойствие. −Нравится. – так же тихо отозвался Саша, не открывая глаз. – Когда в зеркало смотрюсь, маму напоминают. −У нее такие же были? – рука ласково встрепала волосы за ухом. −Ага. Я вообще на нее похож. На отца ни капли. −Мамин сын. – в голосе Ромы послышалась улыбка. Саша все-таки открыл глаза. Рома улыбался, и от уголков глаз у него лучиками разбегались тоненькие морщинки. Непроницаемо-темная радужка казалась теперь тепло-шоколадной. −Мамин. – согласился Саша. – А ты? Лицо у Ромки осталось таким же светлым, хотя обычно при упоминании родителей на него набегала тень. −Поровну. – Рома прикрыл глаза, вспоминая, и едва слышно выговорил. – Я тогда думал, что вот она – идеальная любовь. Как у папы с мамой. Потом вырос и понял, что идеальной любви не бывает. −А что бывает? – спросил Саша. Рука в его волосах замерла. А потом спустилась на щеку, поглаживая большим пальцем бледный, едва заметный шрамик. Рома завозился, устраиваясь поудобнее, подсунул одну руку Саше под голову, будто подушку, покосился в сторону скрытого высокой травой Большого пруда. Иными словами, очень явно выгадывал себе время на подумать. Наконец, заговорил так же тихо и раздумчиво: −Бывают люди. Просто люди. Каждый со своей историей, своей болью, своими радостями. Ну как кусочки пазла. И в чем-то важном они соединяются. Все остальные выступы, впадины, неровности могут быть какими угодно. А что-то непременно совпадет, соединится и будет держаться. Саша тихо фыркнул от смеха и потерся щекой о шершавую мозолистую ладонь. −Да вы философ, Роман Убайдуллаевич. Пармонов легонько щелкнул Сашу по носу, заставив чихнуть и встряхнуть головой. −Надо же, выговорил. – беззлобно усмехнулся Ромка. – Можно подумать, ты сам никогда об этом не задумывался. −Задумывался, конечно. – Саша посерьезнел, накрыл Ромину руку своей и стащил ее себе на живот, переплетая Ромкины смуглые и свои вечно бледные пальцы. – И о родителях задумывался. И о себе. −И что надумал? Саша помолчал, разглядывая их переплетенные руки. Вспомнился невольно далекий снежный день у ворот Михайловского. Вцепившийся в него, Сашу, смуглый мальчишка с разбитым лицом и глазами злющего волчонка. Так крепко вцепившийся, будто если выпустит Сашину руку, потеряет что-то бесконечно важное. −В общем, примерно то же, что и ты. Мама с папой тоже во многом не совпадали. Но было у них что-то такое… Не знаю даже, как это назвать. Какая-то точка, в которой они все же совпадали. Они могли ругаться друг на друга, не разговаривать между собой. Папа ехидничал, мама злилась. Я этого всего пугался. Но они любили друг друга, это я точно знаю. И меня тоже любили одинаково. Просто по-разному это показывали. А я понял, только потеряв их. −Как тебя можно не любить. Ромин голос прозвучал странно, ниже, чем обычно, дрогнув какой-то новой нотой. Саша вскинул на Пармонова глаза и уже не сумел отвести взгляд. −Я еще тогда, когда впервые тебя увидел, подумал, что пропал. – карие глаза блестели, и в них билось что-то хрупкое, уязвимое, уже хорошо Саше знакомое. – Надеялся, конечно, что глупость все это, пройдет со временем. Но нет. Не глупость. И не прошло. −Ага, поэтому и обзывался. – фыркнул Саша, поднял руку и легко взлохматил Роме отросшие темные кудри. – И синяков мне на тренировках понаставил, будь здоров. −Зато как заводила мысль, что хоть так на тебе есть что-то, оставленное мной. −Вот собственник, а. – вскинул брови Саша. – Дай тебе волю, я вообще буду, как Женька ходить. А у КирБорисыча лицо сведет столько морщиться. −Он на Женьку по-особенному морщится, зуб даю. – усмехнулся Рома. – Вот чем угодно поклянусь, Гордеев к Соловушке очень неровно дышит. Причем уже давно. −С чего ты это взял? Рома поднял голову, разглядывая пронзительную синеву безоблачного неба, и максимально отстраненным тоном проговорил: −Знаешь, когда много лет подряд сходишь с ума без всякой надежды на взаимность, товарищей по несчастью начинаешь с первого взгляда отличать. −У меня для Гордеева плохие новости. – почти не разжимая губ, чтобы не расхохотаться в голос, выговорил Саша. – Женька и Мелисов – это всерьез и надолго. Видел я, как они друг на друга смотрят. Нет, у КирБорисыча точно нет шансов. −Ты в дом к Мелисову вхож, что ли? – Рома вскинул бровь, разом становясь похожим на удивленного кота. −Не особо. – Саша повел плечом и принялся одной рукой расстегивать воротник, а то в куртке становилось жарко. – Но уж точно чуть больше остальных нефилимов. Мне кажется, Мелисов мне по-своему благодарен. Это ведь я Женьку тогда принес. Можно сказать, ему из рук в руки отдал. −Вручил. – Рома все-таки рассмеялся, но тут же осекся. – Это что? Высокий воротник куртки разошелся, открывая светлую шею с черной руной Уклонения сбоку. Руна тянулась вниз, к ключице и воротнику причудливой кофты, будто сплетенной из рыболовной сети. −Чегоська. – старательно удерживая готовые расплыться в улыбке губы, выговорил Саша. – Котята, когда были мелкими, спрашивали, надеваю ли я для тебя такую. Вот, надел. −Это тот переполох, когда Гордеев к Елфимову ввалился, а они там с Женькой?.. – Рома спрашивал будто машинально, обхватывая массивный замок и медленно расстегивая Сашину куртку ниже. – Честно говоря, смутно слышал, в чем там дело. −Ага. – улыбку Саша все-таки не удержал, слишком потешным у Ромы было лицо. – Федя Женю в этой штуке в коридоре увидел, заинтересовался, сдернул Сему, потащил подслушивать. Ну все и завертелось. А потом они у меня спрашивали, почему Женя к Петру в этой чегоське шел. −И что ты им сказал? – в голосе у Ромы отчетливо прорезалась хрипотца. Смуглые пальцы осторожно – самыми кончиками – огладили грудь, слабо скрытую тонкой черной сеточкой. Сквозь нее проступали темные линии рун. Рубец той – навеки выцветшей. Россыпь шрамов, куда же без них. −Я сказал… − шепотом выговорил Саша. – Что Женя ее надел, потому что Петр ему нравится, и он хотел его порадовать. Ромкина ладонь замерла слева, там, где стучало сердце. И лицо у него тоже как-то все разом застыло. Только глаза жили – темные и блестящие. −И ты ее надел для меня? −Не нравится? −Очень. – Рома прокашлялся и уже отчетливее выговорил. – Очень нравится. Надо будет мальчишкам спасибо сказать. −Скажешь. – Саша обхватил Пармонова за шею, заставляя наклонить голову. – Завтра к вечеру. Они сегодня всю ночь шуршать будут. Выследили-таки потрошителя в каком-то гроте. Набегаются и до вечера отсыпаться будут. −Я подожду. – договаривал Рома, уже накрывая поцелуем улыбающиеся губы, потом оторвался на мгновение и едва слышно выдохнул. – Подожду.