Больно не будет, детка. Четвёртая отрицательная

      ... и вдруг всё напряжение разом лопнуло, рассечённое тремя короткими словами. — Чтоб… ты… сдох! — Это значит да? — точно так же задыхаясь, переспросил Кэп. — Это… нет! — яростно выплюнул Джонни и закашлялся. Кэп не двинулся, пристально изучая его лицо. Может, мальчишка всё-таки не поверил? Это нужно выяснить. — Отказываешься от такой суммы? Почему? Ведь это просто глупо. — Потому что… ненавижу, — ответил мышонок. Обречённая усталость в его голосе не оставляла никаких сомнений. — Джонни! Кэп хотел произнести его имя ласково, но почему-то голос не послушался его, в результате получилось нечто довольно неприятное. Неизвестно, что померещилось мальчишке — он вздрогнул, повторил своё «ненавижу» и зажмурился, будто в ожидании удара. — Глупый. И в мыслях не было, — Кэп сжал страдальчески сморщенное лицо ладонями. Он начал со лба, холодного и взмокшего, пригладил губами взъерошенные брови, нежно коснулся пушистых ресничек, пощекотал кончик острого носа, провёл по скулам, оставил несколько отметин на бледных щеках, добрался до губ, легко прихватил сначала верхнюю, потом нижнюю, поймал горячее дыхание, прошептал: «Я думал вот об этом», — и прижался к полураскрытому рту. Забавный мышонок. Лишённый возможности дёрнуть даже головой, он продолжал сопротивляться, чем мог — угрожающе сопел, скрипел зубами о скобу, пытался вытолкнуть его язык своим. Кэпу битва языков пришлась очень даже по вкусу. Как и кожа Джонни, и его губы, и весь их нелепый, долгий, первый поцелуй. Он знал, впереди у них будет ещё очень много поцелуев, поэтому не слишком огорчился, когда мальчишка всё-таки вывернулся из его ладоней. — Я буду нежным с тобой, — пообещал он, протягивая руку за флаконом со смазкой. — Тфу, пидор, — отчаянно мотал головой Джонни. — Ненавижу! — Знаю, детка, — спокойно улыбнулся Кэп.

***

Со всеми предосторожностями, чтобы снова не получить в нос, Кэп чмокнул серенький затылок, с наслаждением втянул тёплый запах мягких волос и улёгся виском на голову Джонни. Отсюда открывался прекрасный вид — узкая дорожка позвонков, начинавшаяся чуть выше вывернутых лопаток, бежала по чистой спине, плавно спускалась в долину поясницы, на миг терялась в золотистом пушке, затем круто взлетала вверх, чтобы раствориться между белых холмиков. Кэп свернул из пальцев человечка и отправил его в неспешную прогулку, любоваться пейзажем. Мальчишка прерывисто вздохнул, видимо не понимая, что происходит. «Такой невинный, — подумал Кэп. — Даже немного жаль». Жаль, что нельзя бесконечно наслаждаться этими очаровательными минутами, полными тянущего, болезненного ожидания, смотреть на подрагивающую под пальцами гладкую кожу, ведь неизвестно, доведётся ли ему ещё когда-нибудь испытать нечто подобное. Хотя… Неожиданная и странная мысль заставила Кэпа улыбнуться — ему вдруг подумалось, что Джонни останется невинным и после того, как он его оприходует. Опороченным, но всё-таки невинным. Интересно, надолго ли… Но прогулка закончилась. Кэп потрепал скомканный белый холмик: «Что ж, детка, посмотрим». Джонни сдавленно охнул и выгнул спину. — Это всего лишь палец, малыш, — усмехнулся Кэп. — Вернее, всего лишь одна фаланга. От этого не может быть больно. Заворожённо глядя, как нежные сборочки обволакивают скользкий от смазки палец, он медленно, аккуратно ввинтил его на всю длину. Внутри тела Джонни было так тепло и мягко, так немыслимо, восхитительно тесно. Нечего и думать о том, чтобы безболезненно натянуть на член такую крошку. «Ничего, мышонок, я буду терпеливым. — Кэп не спеша исследовал сжатые стеночки, обнаружил плотный округлый комочек, бережно его погладил, — а вот и наша маленькая прелесть. Не волнуйся, я не оставлю тебя без внимания». — Так, детка. Сейчас я добавлю второй, чтобы… Джон, чёрт тебя дери, прекрати дурить! Естественно, несносный мальчишка не думал слушаться его советов. Он всё делал назло — сжимался изо всех сил, елозил, ругался, надсадно кряхтел, словом, продолжал дурить. Кэп наблюдал за ним со смешанным чувством. Ему очень хотелось быть нежным, ласковым и снисходительным. Хотелось дождаться, пока мышонок затихнет в изнеможении и позволит ему делать со своим телом всё, что душа пожелает. Но едва ли не больше хотелось шлёпнуть по этой упрямой нелепой заднице. Нет, не шлёпнуть разок, а отшлёпать как следует, чтобы кожа загорелась и расцвела алыми пятнами. Хотелось вдавить бестолковую голову в простыни, обуздать, так, чтобы не забывал, кто из них сверху. Отчаянно хотелось бросить все эти церемонии и вставить немедленно. Пожёстче, до упора, до крика. Пригвоздить к кровати, навалиться всей тяжестью, толкаться грубо, с оттяжкой, по-хозяйски, вцепиться зубами в мягкую шею и слушать жалкие придушенные стоны… Нет, он не сделает этого. Не сейчас. Как-нибудь потом, когда мышонок будет готов к жёстким развлечениям. А пока что оставалось, не жалея смазки, терпеливо разминать непослушные мышцы, успокаивающе похлопывать Джонни по бёдрам и удивляться, откуда у тщедушного калеки столько сил. Кэп настолько увлёкся, что чуть не пропустил долгожданный момент. Неужели мальчишка начал уставать? Не переставая работать пальцами, он затаил дыхание, выждал ещё немного, чтобы убедиться, и снова жаркая волна предвкушения захлестнула его с головой. Давно требующий внимания член набряк, отяжелел, в паху сделалось невыносимо тесно, «скорее», — оскалился зверь внутри. Осторожно, чтобы не спугнуть мышонка, Кэп переместился, пристроился поудобнее. Отлично. Осталось только руку убрать и… Проклятье! Как только он сделал это, Джонни опять намертво сжался. Кэп зашипел от разочарования и досады: «Мелкий паршивец, да ты издеваешься!» — сгоряча решил преодолеть сопротивление силой, но сколько не пытался, ничего не получалось — член, напряжённый до предела, соскальзывал по ягодицам и упирался то в ноги мальчишки, то в смятую простыню. — Расслабься, детка, впусти меня. Какой смысл… — взмолился Кэп, задыхаясь от бесполезных усилий. Он не договорил. Втолковывать мышонку, что он всего лишь оттягивает неизбежное, тоже было совершенно бессмысленно. Джонни словно одеревенел под ним. Из упрямства Кэп сделал ещё несколько попыток, но только убедился, что так ничего не выйдет. Ладно, чёрт с ним, сам напросился. Взмокший, красный, злой, Кэп поднялся, пропихнул согнутое колено между ног мальчишки, схватив за бёдра, приподнял лёгкое тело, натянул на себя, насколько возможно. Жёстко орудуя двумя руками, вскрыл свой порядком истерзанный персик, приставил член к маленькому, судорожно стиснутому колечку, надавил грубо, безжалостно преодолевая слабеющее сопротивление, с одной лишь целью — поскорее получить своё, и с одной лишь мыслью — как бы успеть вовремя остановиться. — Кончай ломаться, порву ведь, — прорычал он сквозь зубы. И вдруг с изумлением почувствовал, как нежные влажные стеночки мягко расступаются, пропуская его в горячее, до невозможного тесное тело. — Джонни, мать твою! В этот невообразимо долгий миг всё внезапно изменилось — исчезли без следа недавние злость и раздражение, забылись и дурацкое упорство, и вся эта бесконечная возня, которые довели его до бешенства, улетучилась досада, осталась только знакомая пронзительная жалость. Или нежность… или… Неважно. Невероятным усилием воли Кэп подавил желание сейчас же толкнуться вперёд, отпустить себя и кончить прямо сейчас, избавиться от изнуряющего томления, от жгучей тяжести, опоясавшей живот и бёдра, без сил рухнуть на спину мальчишки и покрыть её благодарными поцелуями. Он запрокинул голову, замер и зажмурился с такой яростью, что от напряжения перед глазами запрыгали белые полосы, а в ушах поднялся звон, сквозь который смутно доносились придушенные рыдания Джонни. Всё его существо противилось такому возмутительному надругательству, но Кэп был уверен, что сумеет переломить себя. Ещё несколько секунд, чувствуя, как гибкое тело слабо извивается в руках, он выжидал. Потом начал дышать. Потом попытался сосчитать до десяти. Сбился на «четырёх». Начал заново, ещё медленнее. «Раз, два… Плачет. Чёрт. Похоже, я немного не рассчитал. Три. Он же совсем из сил выбился… — что-то в груди болезненно сжалось. — Прости, мышонок, сейчас не могу тебе помочь. Четыре. Ты не сдался до десяти, и я тоже не сдамся. Пять…» Ровно на счёт «десять» он открыл глаза. Глупый мальчишка всё ещё возился, пытаясь избавиться от проникновения. — Что ты творишь, детка, — хрипло просипел Кэп. — Так приятно… Джонни немедленно прекратил копошиться. «Верен себе, мой мальчик. Кто бы сомневался», — Кэп с беззлобной ухмылкой разжал занемевшие пальцы, осмотрел усеянную разноцветными следами кожу и покачал головой — без синяков тут не обойдётся. Ну что ж поделать, могло быть и хуже. — Потерпи ещё чуть-чуть. Предельно осторожно, медленно, он двинулся вперёд, дюйм за дюймом завоёвывая маленькое обессиленное тело, останавливался, успокаивающе поглаживал узкую спину, давал мышонку время привыкнуть, а себе — стряхнуть пот, градом катившийся по вискам. Сейчас, когда Джонни принадлежал ему безраздельно, спешить было незачем. У них ещё всё впереди, повторял он себе, всё ещё будет — жаркие до боли объятия и нежные невесомые ласки, рвущиеся из груди стоны и беззвучный шёпот, долгие ночи, полные оглушительного, опустошающего наслаждения, и дни безмятежной нежности, их будет столько, сколько они захотят — десятки, сотни или тысячи. Но существуют вещи, которые даже он, Кэп всемогущий, повторить не в силах, они навсегда остаются единственными. Такие как их первый поцелуй. Их первый раз. Или такие как этот мучительно-сладкий, незабываемый миг, когда плотно прижавшись пахом к ягодицам Джонни, он смог наконец перевести дыхание и прошептать: — Вот и всё, чудо моё упрямое. Я же говорил, что больно не будет. Вот и всё. Он сдержал своё слово. Теперь можно было делать с мальчишкой практически что угодно, не опасаясь причинить ему боли, но Кэп по-прежнему не торопился — прежде чем их первая близость станет драгоценным воспоминанием, он собирался насытиться её неповторимыми минутами сполна. Сначала он почти не шевелился, только плавно покачивал бёдрами, придерживая мальчишку за талию, затем распластался на нём, чтобы почувствовать как можно больше, каждой клеткой кожи. Это странное удовольствие с ароматом страха и слёз, удовольствие с привкусом необъяснимой тревоги и оттенком безотчётного смутного ощущения, которому он не мог дать имени, превосходило всё, что ему приходилось испытывать до сих пор. Приправленное горчинкой боли, щепоткой жалости оно разливалось по телу каким-то тоскливым восторгом, и Кэп неспешно, с упоением отдавался ему, пока в носу не защипало, а в глазах не сделалось сухо и горячо. Вот чёрт, кажется, с годами он становится слишком сентиментальным. Кэп заморгал, вытер нос и досадливо фыркнул. Не хватало ещё разрыдаться вслед за Джонни… Кстати, что-то подозрительно давно его не слышно. Заставив мальчишку повернуть голову набок, Кэп всмотрелся в измятое мокрое лицо. — Ты в порядке, детка? Вроде в порядке — не плачет, только как рыбка хватает ртом воздух. Уже неплохо. Успокоенный, Кэп потихоньку возобновил медленные движения. Джонни больше не пытался отвернуться, и часть его лица оставалась открытой взгляду. Кэп понимал, что лучше ему не смотреть, на эти ресницы, эту кожу, и особенно на губы, потому что так всё закончится намного быстрее, но ничего не мог с собой поделать. Чтобы как-то отвлечься, он попытался по лицу мышонка угадать, что тот чувствует сейчас — и пришёл к печальному выводу, что, скорее всего, ничего, кроме страха и отвращения. И ещё, наверное, ненависти, о которой говорил ему в открытую. А это значит, что даже если в теле Джонни теплится хоть крошечная искорка физического удовольствия, она неминуемо будет потушена его неприязнью. Жаль. Безумно жаль, что мышонок не разделит его восторга. Ещё больше жаль, что их первая близость запомнится ему как нечто мерзкое и пугающее. Отвратительное. Эта непрошеная мысль заставила Кэпа сердито засопеть — тоже мне, отвлёкся, называется. Вообще-то он не собирался забивать себе голову подобной ерундой. Ни когда впервые поймал дерзкий взгляд нахального калеки, ни когда прижимал к носу его серую шапочку, ни когда вошёл в комнату и склонился над ним, распятым на кровати. Просто… Кэп приподнялся на локте и внимательно вгляделся в мальчишеское лицо. Просто что-то случилось с тех пор. Что-то очень важное. Он не знал, когда и что именно, но оно уже произошло. И теперь всё изменилось. «Так ведь, детка?» Он провёл согнутыми пальцами по щеке Джонни — мальчишка не отвернул лица, даже не дёрнулся. Тогда Кэп неуверенно коснулся её губами, потом прижался посильнее и поцеловал — нет, мышонок не пытался его оттолкнуть. И в растревоженном сердце Кэпа вспыхнула надежда. Может, всё не так уж плохо? Может быть, это «что-то» произошло не с ним одним? «Да, да, да», — поспешно ответил он сам себе. Разбираться, почему чувства случайно подвернувшегося под руку калеки вдруг стали для него так много значить, ему не хотелось — он и без того слишком много думал последние полчаса. Окрылённый неожиданным открытием, он принялся мечтать. Это будет однажды. Когда они пойдут любоваться закатом под шум вечернего прибоя, или утомлённые и счастливые, будут лежать на скомканных простынях, слушая пение рассветных птиц. Однажды, когда мышонок доверчиво прижмётся к нему и привычно положит голову на его плечо — тогда он расскажет ему.