Больно не будет, детка. Четвёртая отрицательная

      «И слишком много думаешь», — добавил уже про себя. А думать сейчас, когда кровь начинает закипать под действием Нишимаровой водички, это занятие бесполезное. Оттого мышонок и расплакался снова, что мысли в его голове окончательно перепутались. Значит, время пришло. Не произнеся больше ни слова, Кэп медленно облизал ему губы, осторожно попросился внутрь. Ждать разрешения пришлось всего несколько секунд. Сначала Джонни только принимал его ласку, сдержанно, как будто с неохотой, но потом влажные пушистые ресницы сомкнулись, и он ответил. Ответил так, что у Кэпа захватило дух. Злой язычок растерял свою злость, стал податливым и упругим, ещё через минуту — гибким, сладким и жадным. Касаясь его, Кэп не мог сдерживать стонов удовольствия, так вкусно трепетало на горячем кончике нетерпеливое желание его мальчика, и слушал мягкие вздохи Джонни, откликающиеся ему тихим эхом. Лёгкие движения узких бёдер подсказали ему, что пора двигаться дальше. С трудом заставив себя отпустить настойчивый язычок, он несколько раз легко прикусил гладкий подбородок, беззащитно открытое горло, оставил на шее и ключицах свежие яркие следы поцелуев, чтобы позже любоваться ими заново. Прикоснулся к маленьким соскам, уже ставшим тугими и напряжёнными. Вдоволь понежив наэлектризованную возбуждением плоть, прошептал: — Хороший мальчик, иди за мной, — и снова опустился на пол у его ног. Джонни приподнялся на локтях, растерянно глядя на него. Как много можно было прочитать в этих тёмных глазах — немой вопрос и новый страх, и смущение, и нетерпение. Кэп успокаивающе погладил острые коленки, слегка раздвинул их, коснулся внутренней стороны бёдер, нежных как бархат. — Не бойся, малыш. Убери, пожалуйста, одеяло. Мышонок, не отводя растерянно-испуганного взгляда от его лица, стащил с себя одеяло непослушной рукой. — Хорошо. — Ладони Кэпа медленно продвигались вперёд, пока не достигли своей цели. — Теперь садись поудобнее. И положи руку мне на затылок. — Зачем? — чуть хрипловато спросил мальчишка. — Просто положи. Сам догадаешься. Тонкие пальцы нерешительно коснулись его волос, совсем легко, и всё же Кэп почувствовал их дрожь. — Смелее, детка. Делай то, что тебе нравится. — Он облизнулся, оставил в самом низу живота Джонни влажную отметину и повторил, — смелее. Маленькая рука задрожала ещё сильнее. Первые её движения были настолько робкими, что Кэп уже подумал отказаться от своей затеи и сделать всё самому, но быстро понял, что поторопился с выводами. С каждой секундой пальцы мальчишки вплетались в его волосы всё крепче, с каждой секундой ладошка давила ему на затылок всё с большей силой, учащая ритм, насаживая всё глубже, и дрожать её заставляла явно уже не робость, а желание. «Торопится, — улыбался про себя Кэп. — Снова торопится. Нетерпеливый как все неопытные мальчики». Нетерпеливый и ненасытный. Выдержать темп, который он задавал, и при этом брать так глубоко было почти невозможно, не смог бы и Кэп, если бы не его богатый опыт. Он дал Джонни полную свободу, позволил делать с собой что угодно, не позволил только, как и прежде, одного — быстро кончить. На этот раз Кэп не стал безжалостно останавливать мальчишку на самой грани, а выбрал удобный момент, когда он сам случайно сбился с ритма. — Понравилось, малыш? Свалившись обратно на локти, Джонни смотрел на него взглядом, который Кэп при всём желании не сумел бы описать. — Ладно, вижу. — Он довольно ухмыльнулся и поднялся с колен, не слишком ловко, потому что член давно и упрямо натягивал на нём штаны. — А теперь я покажу тебе кое-что другое. Чтобы было с чем сравнивать. Тёмные глаза блеснули беспокойством. — Что вы будете делать? Кэп молча избавился от рубашки и штанов. Легко приподняв Джонни, перенёс его в центр кровати, опрокинул на спину, подхватил под бёдра и вздёрнул их кверху: — Будет немного непривычно, не бойся. Коленки к плечам. — Боже мой, — испуганно шепнул мышонок, но просьбу его послушно выполнил. — А ты гибкий мальчик, — похвалил Кэп, подоткнул подушку под торчащие лопатки, ласково похлопал по задранным вверх ягодицам, — расслабься, Джон, и придерживай ноги. Эта позиция была одной из его самых любимых, она открывала доступ ко всем нужным частям тела, при этом руки оставались свободными, а значит, делать ими можно было любые, даже самые невероятные вещи. Оставалось только выбрать, с чего начать. Кэп любовно оглядел свой персик — наконец-то он полностью раскрыт перед ним, и можно наслаждаться им со всех сторон. На светлой коже виднелись несколько синяков, следов зубов и поцелуев. «Да, потрепал я тебя неплохо, моя крошка», — с нежностью вздохнул Кэп, провёл по самому тёмному пятну пальцами. Ничего, пройдёт. Но даже и с синяками это всё равно был его прежний персик. Гладкий. Свежий. До смешного нелепый. Персик, который невозможно было выпустить из рук, невозможно не ласкать и не целовать. «Обязательно», — улыбнулся Кэп. Но довольно любоваться — мальчик ждёт. Накрыв ладонями аппетитные холмики, он слегка размял их, растянул в стороны. — Джонни, детка, если бы ты знал как это красиво, — очарованно прошептал он. Снизу раздалось невнятное ворчание, но потом Джонни вздохнул и молча закрыл глаза, что Кэп принял за согласие.

***

«Как же он хорош, этот мышонок. Не просто удивительный, в нём напихано столько всего — нипочём не угадаешь, что он выдаст в следующую минуту. С таким мальчишкой точно не соскучишься. С таким…» — Кэп почувствовал, как покорно замершее тело начинает играть под его ласками и снова улыбнулся, замедляя темп, — «нет, торопиться мы не станем». Сейчас у него была другая цель — показать Джонни, что безудержная гонка за оргазмом вовсе не главное в занятиях любовью. Сделать так, чтобы мальчишка понял, что не меньшее, а может и большее удовольствие заключается в самом процессе. А если уж Кэп ставил перед собой цель, то… Эта техника, которую он шутливо именовал низкочастотным сексом, неизменно производила феерическое впечатление. Кэп овладел ей давно, и за годы практики отшлифовал до совершенства. Суть её заключалась в том, чтобы доставлять удовольствие любовнику максимально долгое время, поддерживая его в состоянии непрерывного волнующего возбуждения, немного усиливать его или снижать время от времени, но не разрешать ни расслабиться, ни приблизиться к оргазму. Личный рекорд Кэпа в технике низких частот приближался к трём часам. Хотя это тоже было давно. Последние годы он откровенно ленился, разве что баловал Бенджамина поначалу, а потом и вовсе соглашался, только когда мальчишка очень просил. Но Джон — совсем другое дело, с ним Кэп готов был заниматься любовью ночи напролёт. И неважно, что сейчас у них нет трёх часов, а есть только двадцать минут — для того, чтобы довести малыша до жаркого, головокружительного восторга, требовалось не так уж много времени. Он и сейчас уже там, в плену ощущений, превращающих реальность в мистическую дымку. Кэп не спрашивал Джонни, хорошо ли ему. Он наблюдал это в невольных движениях тела, бессильных поворотах русой головы, читал в беспорядочных следах от тонких пальцев на закинутых к плечам ногах, ловил в прерывистом дыхании и неясных грудных звуках. — Моя крошка. Самый красивый. Самый нежный, — зашептал он, оглаживая бёдра, по которым пробежала быстрая мелкая вибрация, и услышал, как она перетекает в голос Джонни тихим длинным стоном. — Умница, мой мальчик. Тебе это нравится, давай повторим. И ещё раз. Он мог бы импровизировать так до утра, но обратил внимание, что уже и руки Джонни начали заметно дрожать. — Устал, мой мальчик, — он осторожно вытянул подушку у него из-под лопаток мальчишки. — Ложись на бок и отдохни. Вот так. Он уложил Джонни бедром на подушку, оседлал здоровую ногу, искалеченную поднял, мягко обнял и прижал к груди, небольшим плавным движением подался вперёд. Хорошо подготовленное тело приняло его без сопротивления. — Ты чудо, Джон, настоящее чудо, — Кэп ронял слова медленно, в такт спокойному ритму. — Никогда, никого я не хотел так сильно. Ни с кем мне не было так хорошо. Никогда, малыш. Твоё тело… весь ты… не думал, что когда-нибудь испытаю такое. И я знаю — тебе тоже хорошо со мной. Мальчишка не отвечал. Но его глаза, тёмные, широко распахнутые в отсветах влажных ресниц — Кэпу был знаком этот взгляд. Взгляд, говорящий лучше любых слов. — Ты прав, пожалуй, слова тут ни к чему, — согласился Кэп. Продолжив волнообразные движения, он начал осторожно ласкать хрупкую голень, окружил поцелуями узкую щиколотку, бережно смял в руках маленькие тёплые пальцы, потом расправил их, целуя по очереди. — Не щекотно? Джонни, не сводя с него глаз, отрицательно качнул головой. «Нежные, как у ангела. Наверно, потому что он никогда не ступает на эту ногу». Неожиданно Кэпу представилось, как это, должно быть, невыносимо — всю жизнь передвигаться на костылях, постоянно чувствуя их тяжесть, с рюкзаком за спиной, или сумкой в руке, подниматься по ступеням школьного автобуса, ковылять по льду и через грязь, при этом каждый день видеть вокруг бегающих детей, людей, как ни в чём ни бывало спешащих по своим делам. Как наверное унизительно входить в кабинет на собеседование, понимая, что люди, от которых зависит твоё благополучие, прежде всего уставятся на твою ногу, и только потом поднимут взгляды к твоему лицу. «Господи, Джон!» В груди повеяло знакомым смутно-тревожным холодком, щемящая жалость поднялась к горлу. Кэпу страстно захотелось пообещать мальчишке, что всё это обязательно кончится, и однажды они побегут наперегонки по солнечному берегу залива где-нибудь в Койот Пойнт — но он не знал, сумеет ли выполнить такое обещание, поэтому продолжал молчать. Джону не нужна жалость. Не нужны разговоры и обещания. Ему нужны забота и любовь. Нужны больше, чем многим другим. А главное, он достоин их как никто другой. «Ты-то сам это понимаешь, несносный бесёнок?» Кэп обвёл языком миниатюрный мизинец Джона и всмотрелся в мальчишеское лицо. Чёрт возьми, до чего же он хорош сейчас, как соблазнительно приоткрыты нежные губы, как таинственно играет приглушённый свет в бесконечно глубоких глазах. Джон принимает его, хочет его, отдаётся ему так доверчиво, позволяя любить своё тело всеми возможными способами. Но что произойдёт, когда серый взгляд освободится от затянувшей его поволоки, а зрачки станут прежними… Вернётся злой язычок, вернётся упрямый дерзкий калека, с которым невозможно разговаривать, в чьей бестолковой голове творится неизвестно что? «Ничего, пусть возвращается», — Кэп толкнулся в гибком горячем теле немного резче и завладел обеими ногами мальчишки. В конце концов, может, именно такого Джона он и… — Тебе хорошо со мной, детка? Кэп не видел свою улыбку со стороны, поэтому не знал, что она выглядит печальной. Но он видел, как тонкие пальцы сжались, комкая простыни. Этого было достаточно. Достаточно видеть неровно поднимающуюся грудь, слышать рвущиеся невольным пунктиром вздохи, ловить тёмный взгляд, из-под взмахов влажных ресниц мерцающий то смущением, то откровенной жаждой, то томительным блаженством. Мальчишка почти не двигался, Кэп тоже свёл движения к минимуму, наслаждаясь установившимся между ними безмолвным взаимопониманием. Чистая кожа, точёные линии узких плеч, тонких рук, правильный овал лица, окружённого ореолом русых локонов, и губы, чёрт возьми, губы, чуть опухшие, израненные и от этого ещё более желанные. Яркий румянец на щеках, блестящие огромные глаза. «Как фарфоровая статуэтка, — подумал Кэп неожиданно. — Видишь — и хочется потрогать, а возьмёшь в руки — так боишься выронить». Особенно такую. Несовершенную, но может быть именно поэтому с особенным трепетом оберегаемую. Особенно горячо… …любимую. Странно. Это слово уже дважды за сегодня возникало в его голове. Не может быть, чтобы случайно. Неужели... В поиске ответа Кэп продолжал не спеша ласкать маленькие хрупкие пальцы, обхватывал их губами, посасывал, забирался между ними языком, сжимал и гладил молочно-белые голени и коленки, очень плавно, очень медленно, изредка лёгкими касаниями ласкал бёдра и — смотрел. Зрительный контакт всегда много для него значил. А сейчас особенно. Эти глаза удивительной глубины, немного расфокусированные, чуть тронутые туманной поволокой, казалось, таят в себе разгадку вечных тайн вселенной, обещают нечто… нечто прекрасное. Невозможно прекрасное. Непостижимое. Большее, чем сама любовь. «Нет. У фарфоровых статуэток не бывает таких глаз. Что же ты такое, мой серенький мышонок?» В задумчивости Кэп ещё раз бережно сжал, потом опустил ноги Джонни немного ниже, соединив их вместе, приложил ступнями к своей груди, с лёгким нажимом провёл ладонями вниз до самых бёдер. «Чем ты приворожил меня, маленький особенный мальчик…» И вдруг плавное течение мыслей рассекла яркая вспышка — к чёрту глупый фарфор, к чёрту пошлые фигурки, от которых за милю несёт затхлым запахом лицемерных светских гостиных! — а следом за ней на Кэпа обрушилось вдохновение. Он ощутил себя Пигмалионом, держащим в руках изваяние юного античного божества. Пигмалионом в самом начале пути. Он будет трудиться над своей статуэткой, не жалея сил, вкладывая в неё все непроизнесённые слова, всю томящуюся в мутных омутах души страсть, невысказанную нежность, окрашенную непонятной, упорно сверлящей сердце тоской. Он исправит ошибки предыдущего скульптора, создаст шедевр, которому не будет равных. И вдохнёт в него новую, настоящую жизнь. И будет любить своё творение. Кэп снова поймал туманный серый взгляд и улыбнулся уголком рта. «А творение ответит ему взаимностью. Да, крошка?» Впрочем, соблюдать хронологию легенды он считал необязательным, поэтому решил, что пора вдохнуть в свою прекрасную статуэтку немного жизни прямо сейчас. Он отстранился, решительно, но бережно уложил ноги мальчишки бочком на постель, подхватил его под плечи, притягивая к себе. Голова Джонни бессильно запрокинулась, и перед Кэпом открылась мягкая, нежная шея. Он внимательно всмотрелся в тонкие складочки — несомненно, мастер, наносивший их кончиком резца, поработал на славу — коснулся каждой лёгким поцелуем, постепенно продвинулся вверх, к подбородку, очертил плавную линию языком, склонился к горячим губам. Джонни ответил сразу. «Ждал, малыш, — Кэп медленно прикрыл глаза. — Я тоже».