***
Руки Джонни медленно съезжали по стальным прутьям изголовья, оставляя за собой запотевший след. Кэп наблюдал, как он быстро, почти мгновенно испаряется, а металл снова становится блестящим и равнодушным. В голову лезли разные глупости — о мимолётности лучших минут жизни, да и самой жизни тоже; о том, что ничего нельзя вернуть назад или хотя бы повторить. Последние полчаса он бы точно повторил, и не раз. Если было бы возможно, он прокручивал бы их, как видео, до бесконечности. К сожалению, так не бывает. В следующий раз это будут уже другие полчаса, и от них тоже останется лишь недолговечное, зыбкое послевкусие. Всё, что в его силах, так это сберечь в памяти его тень. Руки достигли подушки и снова стали прежними, хрупкими и слабыми. Чёрт, наверное, надо было совсем потерять рассудок, чтобы заламывать и выкручивать их так, как он делал это несколько минут назад. Но мышонку нравилось. Нравилось, чтобы крутили руки за спину, чтобы до звона шлёпали по бёдрам, чтобы трахали грубо и безжалостно, а на все попытки проявить хоть немного нежности он отвечал недовольным ворчанием и брыкался. Он не щадил ни его, ни себя. Он не целовал и не даже не кусал его — он его ел. Он был жестоким и требовал того же в ответ; он точно знал, чего хочет и выражал свои желания предельно ясно, хотя и без единого слова. Кэп медленно сдвинул с плеч ноги мальчишки, чуть отстранился, освободив от тяжести своего тела, посмотрел в лицо — очень спокойное, чистое, как лицо маленького ангела. О пронёсшейся по нему буре напоминали только крошечные бисеринки пота на висках и тёмные капли, выступившие из заново разорванной ранки на нижней губе. Знакомый вкус. Вкус исступлённой, животной страсти. Такой отчаянной, что порой Кэпу казалось, будто в его руках бьётся вихрь, сплетённый из эластичных мышц и обнажённых нервов, дыхания, клокочущего стонами, и огромных блестящих глаз. Вихрь иссяк, опустошив их обоих начисто. Только слабые отголоски ещё мерцали в теле Джонни, заставляя его конвульсивно подрагивать, и, хотя чувства мальчишки были надёжно спрятаны под сомкнутыми веками, Кэп видел, как ему сейчас хорошо. Так же хорошо, как было, когда он стоял на четвереньках, прогнув поясницу, и из последних сил держался под беспощадными ударами или лежал на спине, яростно расцарапывая ему плечи и спину, непослушными руками притягивая к себе и одновременно отталкивая. Так же немыслимо хорошо, как было в каждую минуту их близости. Об этом говорило всё — его движения, дыхание, взгляд, голос. Голос. Первый стон вышел тихим и сдавленным, тут же испуганно оборвался, после чего мальчишка довольно долго лишь хватал воздух сквозь стиснутые зубы. Но потом прорвался второй, третий — и больше он не пытался сдерживаться. О боги, как он стонал… Особенно под конец. Уже совершенно обессиленный, он уже не мог управлять движениями Кэпа, не мог даже просто подмахивать и застыл, в изнеможении цепляясь за изголовье. Именно тогда его голос расцвёл миллионами оттенков. Он торопил, звал, умолял, благодарил, плакал, срывался и снова звал, звал всё нетерпеливее. Потом неожиданно начал таять, почти замер… перед новым разбегом.***
Кэп закрыл глаза и прислушался. Чем тише становилось дыхание Джонни, тем ярче в сердце звучало волшебное эхо. Он даже не заметил, как мускулы пришли в движение, почувствовал только, что тело Джонни опять становится жарким и очень, очень тесным. Он так стонал… Его конечно же было слышно во всех уголках особняка, даже на втором этаже, но Кэп не захотел глушить его поцелуем. Ему было наплевать. Пусть всё и все катятся к чертям — для него было важно слышать этот голос, совсем юный, чуть надломленный, божественно прекрасный. Окунуться в него, пропитаться им насквозь, глядя в удивлённо распахнутые глаза. Заметить, как стремительно расширяются и без того бездонные зрачки. Почувствовать, как мальчишка делает ещё одно невозможное усилие, срывает последнюю, самую желанную, самую сладкую гроздь блаженства. Успеть подумать, что никогда прежде не видел такой странной, безмятежной и вместе с тем обречённой улыбки. А потом кончить, тиская в объятиях невесомую фигурку, слепо уткнуться лицом в нежную шею и почти умереть.***
Застывшие мысли вновь тронулись вперёд неохотно, с пробуксовкой, словно гружёный локомотив на подъём. Способность чувствовать возвращалась гораздо быстрее — царапины на вспотевших плечах уже немного пощипывало, мышцы бёдер приятно ныли. Последней начала отползать застлавшая глаза темень, и, едва она немного развеялась, её пронзил настороженный взгляд Джонни. — Что? — грубовато спросил ещё не вполне пришедший в себя Кэп. Ответа он не услышал, но заметил, что мальчишка отцепился от изголовья — тонкие руки напряжены, готовы отталкивать и защищаться. С укоризненной улыбкой Кэп покачал головой: — Опять ты за своё, малыш? Тебе не надоело меня бояться? — помолчал немного, потом пояснил, — я просто ещё раз кончил. Только что. Джонни отвернулся. На бледной щеке удивительно быстро проступало яркое зарево румянца. Кэп коснулся его губами — пятнышко оказалось очень тёплым. — Так бывает, — продолжил он, останавливаясь ради коротких мягких поцелуев. — Иногда. Не часто. Только с такими нежными, сладкими крошками. Как ты, Джон… Эй, ты дышать собираешься? Нет, не отворачивайся. Посмотри на меня, малыш. Убери руки! Из тревожного оцепенения мышонок впал в своё обычное бестолковое упрямство, поэтому, чтобы добиться послушания, пришлось силой задрать ему руки кверху и крепко прижать к подушке. — Так-то лучше. — Теперь вы меня отпустите? Пожалуйста, — зашептал мальчишка, — вы же обещали… Но Кэп не двигался. Здесь, со внутренней стороны плеч, кожа Джонни была невероятно тонкой. Настолько, что сквозь неё без труда можно было рассмотреть голубоватые ниточки вен. Нельзя отправлять мышонка домой, не убедившись, что бегущая по этим стебелькам, веточкам, сплетениям кровь свободна от наркотического дурмана — кто знает, на какие ночные глупости его может потянуть. Полагаться только на состояние зрачков тоже нельзя, однажды Кэп уже обманулся их блеском, значит, этот способ не надёжен. Оставалось одно — тело Джонни. Оно не обманет. Если мальчишка ещё не пришёл в себя, рано или поздно оно откликнется. Нужно лишь немного нежности. С ангельски невинной улыбкой Кэп провёл по одной из нитей кончиком языка, полюбовался влажным следом, посмотрел в серые глаза. — Я помню, крошка. Лежи смирно. Послушания Джонни хватило ровно на полминуты. — Пожалуйста! — Пожалуйста, не мешай мне, — попросил Кэп, нежно прихватывая губами прозрачную кожу, Ещё через полминуты мышонок опять встрепенулся. — Прошу вас, не надо. — Замолчи, Джон, — Кэп вылизал влажную солёную подмышку и занялся особенно чувствительным местом у сгиба шеи. Кажется, Джонни начал сомневаться — следующая минута, за которую Кэп успел не спеша, дюйм за дюймом, со всех сторон покрыть поцелуями его шею, прошла без единого звука. Он лежал тихо, без движения, словно прислушивался к тому, что с ним происходит. Кэп уже начал подозревать, что им придётся задержаться ещё ненадолго, но едва он коснулся губ мальчишки, как тот задёргался и замотал головой, уворачиваясь. — Стойте, хватит… Я не хочу! Перестаньте, — твердил он всё быстрее и громче, — вы сказали… обещали. Пожалуйста, пустите… Нет! «Нет, мой маленький дурашка, не хватит. Сейчас не важно, что ты говоришь, всё это мы уже проходили. Сколько раз ты скалился, ругался и брыкался, а минуту спустя хватал меня за шею и тянул к себе». — Хватит. Не надо. Отпустите! Поцелуи приходились куда попало. Джонни отчаянно вертелся, его раскрасневшееся лицо было всё вымазано слюной, и Кэпа внезапно ошпарило плотоядное чувство обладания — так ярко вернулись к памяти те минуты, когда он ещё только собирался сделать мальчишку своим, когда ещё не знал, сколько наслаждения спрятано в гибком непокорном теле. «Отпущу. Может быть. — Он сдавил виски Джонни ладонями и, наконец, попал в цель. — А может быть, и нет». Освобождённые руки градом замолотили ему по спине. «Ого, кажется, малыш действительно не в настроении». Напоследок смачно вылизав сжатые губы, Кэп позволил ему вырваться. Мышонок наградил его тычком вдогонку, зло выкрикнул: — Хватит меня слюнявить! — и принялся утираться кулаком. «Погладите-ка, какая злобная малютка, так и пышет гневом праведным. Аж трясётся, — усмехнулся Кэп. — Что ж, выглядит вполне правдоподобно. Хотя проверить не помешает». Ледяной взгляд пригвоздил Джонни к подушке: — Здесь я решаю, когда «хватит», а когда нет. Забыл? Напрасно. Дерзким детишкам следует помнить, что папочку нужно слушаться — иначе папочка поставит в угол или отшлёпает по сладкой попке. — После небольшой паузы Кэп смягчился, огладил ладонью подрагивающую грудь Джонни и игриво потеребил соски. — А вообще-то ты сам виноват, крошка. Нельзя быть таким вкусным. Так что потерпи. Джонни потерпел, но совсем немного, потом снова начал выворачиваться и ворчать. Кэп невозмутимо продолжал, оставляя на коже сочные мокрые следы. Назло. Под приглушённое всхлипывание переместился ниже, слизал с живота следы их наслаждения, прошёлся языком по тазовым косточкам, поиграл, пощупал губами — мягкая плоть так и осталась мягкой. Отлично. Значит, малыш более-менее в порядке и может ехать домой. После того, как перестанет плакать. Он уселся на коленки и за ноги подтянул к себе вконец раскисшего мышонка. — Ну и куда тебе в таком состоянии? — Плевать вам на моё состояние, — пробормотал мальчишка, наспех размазывая слёзы. — Просто ищете предлог, чтобы меня не отпустить. «Ох, до чего бестолковый ребёнок — ну ничему не учится, — вздохнул Кэп. — Поэтому-то им так легко манипулировать». — Предлог? — он грубо отнял его руки от лица и как следует встряхнул. — Ты серьёзно думаешь, Джон, что мне нужно искать предлог, для того чтобы оставить тебя здесь?